Путь океана: зов глубин

18. ДЖУ

Он очнулся среди тел в трюмном полумраке. Их судно шло в неизвестном направлении. Ориентироваться, как и что-либо анализировать, не хотелось.

Глаза резало от крепкого смрада.

Запах испражнений, старого пота, гнилого мяса и чего-то ужасного согнул в мучительном спазме.

Когда-то белый, изодранный мундир давно потерял всякий вид, и здесь, в трюме, вдобавок ко всему окрасился отвратительными жёлто-бурыми пятнами.

Было тепло, но душно, и от этого тело покрывала испарина.

Витала мутило.

Когда глаза привыкли к темноте, он разглядел множество людей. Они стояли, вповалку лежали, сидели… Самым пугающим было молчание.

На мгновение почудилось, будто он наконец умер и попал в ад, вопреки представлениям, не огненный и живописный в кошмарах, а вот такой. Тело после побоев болело так, что он — таки сообразил, что жив. Но боль напомнила о жизни, и Витал вгляделся. Люди не говорили между собой, а лишь покорно, словно домашняя скотина, исполняли приказы немногочисленных надсмотрщиков, покрикивающих через решётку над головами. И такое стало многократно хуже любого ада, настоящего или вымышленного.

Депортацию выполняло работорговческое судно. Мгновенно вспыхнули воспоминания о недавних событиях. И ублюдок Томас. И трибунал.

Он застонал и уронил лицо в руки. Могло ли случиться что-то хуже этого? Уж лучше бы его растерзали пираты…

Как и всякий порядочный, чтущий оба Кодекса мореход, Витал всем сердцем ненавидел морских разбойников, «крысиные бригады». Он никогда не интересовался буднями их братии и толком ничего о них не знал. Представление же его складывалось из трактирных завиральных легенд о неслыханных сокровищах, пиратском кодексе и всех тех байках, что сочиняют жадные до лёгких денег мечтатели.

В его картине мира праведное солнце Гильдии Мореходов отворачивалось лишь от наихудших из моряков. И те, если переживали разрыв с дружной морской семьёй, потерявшие доверие Гильдии, страшась смерти, лишённые былой опоры, слабые, ничтожные, уходили в пираты.

Однажды имя Венсана впервые прозвучало после изгнания в связи с пиратством, и пошли первые слухи, Витал честно пытался вообразить, каково это — жизнь в бегах. Но не смог. Никогда такого не мог.

Где-то в груди на мыслях о «праведной Гильдии» и о «ничтожных» Витал вдруг поймал себя на острой боли.

Ведь если идеалы Гильдии были верны, как и весь его путь следования им, тогда какого же дьявола он оказался в этом проклятом трюме⁈..

Воспалённый взгляд обшаривал топорщащиеся лохмотья на месте манжет мундира, на которых когда-то располагались его капитанские знаки отличия.

Он ощупал себя на предмет переломов. Вроде кости целы. Усталость и голод сделали мысли вязкими.

Только бы не потерять нить рассуждения.

Хорошо-хорошо.

Венсан.

Для Витала он всегда был лучшим из людей. Именно таким, каким стремился стать он сам. Тогда в чём же было ничтожество Венсана перед Гильдией Мореходов?.. Тот же вроде тоже всегда делал всё как положено… …пирата Венсана…

Голова разболелась. Но обрывочные мысли червями продолжали пожирать сознание и лишали покоя.

Оказаться в трюме у работорговцев. Какой позор…

Конечно же, Витал, как и все моряки, знал, что некоторые капитаны Лавразской акватории промышляли этим грязным делом. И если пиратство для него, как для морехода, стремившегося безупречно выполнять всякую работу, было чем-то недостойным порядочного моряка, то работорговля стала совершенно неприемлемой деятельностью, несовместимой ни с честью, ни со здравым смыслом.

Да как такое вообще могло быть — торговать свободой, да ещё и чужой!..

Решетка в низком потолке скрипнула. Словно в подтверждение его попыток думать, под свист и сальные шуточки в трюм спустили несколько измученных женщин в рваных платьях. Не поднимая глаз, они на ощупь завязывали друг на друге шнуровки.

И не произносили ни слова.

Витал подскочил, вглядываясь поверх голов пленников в их лица.

Сейчас он ничего не мог сделать даже для себя! Что уж можно было говорить об этих несчастных…

Витал отвёл глаза и протолкался к пустующему пятачку у лежащих тел. Подавленный, он сполз по сырой стене.

Сидя на корточках, он тупо вглядывался в сумрак. Люди казались на одно лицо. Мужчины, женщины, дети. Понурые, скверно одетые, они потрясали безжизненностью и апатией. Некоторые держались за руки, но немедленно отворачивались друг от друга, как только ловили на себе его взгляд. Стало быть, родственники. Работорговцы, помимо известных изуверств по попиранию человеческого достоинства, славились и совершенно патологическим стремлением разлучать семьи.

Внимание привлёк здоровенный темнокожий детина угрожающего вида в самом дальнем углу. Испарина блестела на бритой голове, бугристой от шрамов. С косыми из-за мышц плечами, здоровяк безотрывно смотрел на Витала. Такой переломит хребет и не заметит.

Витал бездумно кивнул тому и вздохнул.

Голова раскалывалась. Да и вчерашние — или когда это случилось? — побои давали о себе знать.

Потолочная решётка снова скрипнула.

Сверху на веревке свесился котел со скверно пахнущей жижей, к которому сейчас же потянулись люди. Жижа явно не отличалась аппетитными качествами. Витал отполз как можно дальше от шевелящейся человеческой массы.

Всё вокруг напоминало дурные видения в опиумной. Кое-как он устроился у мужчины с застывшими глазами и поджал ноги. Положив связанные руки под затылок, он забылся.

Лязг металла о металл над головой выдернул его из дремоты.

Над ним восседал тот великан из угла. Лилово-чёрная кожа блестела, и он то и дело вытирал влажный лоб о плечо.

Виталу сейчас же вспомнились статусные стычки матросов с новичками, и внутри себя он уже было приготовился давать отпор. Вот, допустим, после пары фраз тот захочет его ударить. Только вот куда? Под дых разве что… И руки связаны. Витал на всякий случай сгруппировался. Рёбра болели.

Незнакомец же просто сидел на корточках и флегматично его разглядывал.

— Ты же мореход, — вдруг медленно пробасил верзила и кивнул на татуировки. — За тебя много дадут. Затем и продался что ли? Долги и эти ваши налоги, поэтому?

— Я не… я не раб. — Витал задумался. — Хотя… я уже и сам не понимаю, кто я…

Но всё же привстал и вывернул половчее руки для рукопожатия:

— Витал, бывший капитан и член Гильдии Мореходов. Бывший. С кем имею честь?

Встал и его огромный визави и протянул навстречу деревянные колодки, гремящие пудовой цепью. Рукопожатие вышло крепким:

— Джу.

— Рад знакомству, Джу.

— Ты вежливый. Но надо кушать, Витал.

— Я не голоден.

— А.

Едва ли не волоком Джу подвёл его к котлу с остатками жижи на дне и, до треска вцепившись в обрывки его воротника, медленно и терпеливо стал разъяснять всю важность держать тело в крепости. Возражать сил не оставалось, и Витал сдался. Сам же Джу отошёл подальше и гаркнул надзирателей.

В трюм спустились двое. Под прицелом мушкета колодки с великана сняли, и он поел.

Мерзкая жижа оказалась на вкус даже сносной.

Если глотать, не жуя.

С зажатыми ноздрями.

Вопреки грозному виду, верзила оказался довольно толковым и рассудительным человеком. Распутывая ему запястья, и безо всяких предисловий неожиданно спокойно Джу поведал, что, по его наблюдениям, Витал сейчас проходит все стадии слома личности, и если он не возьмется за ум, то к концу рейса в толпе несчастных, заполонивших трюм, станет на одного раба больше.

На одного раба-морехода.

Сверкая белками круглых глаз, Джу внимательно выслушал историю его злоключений и резюмировал, что при таких обвинениях и таком давлении самой Гильдии Мореходов Витал ещё легко отделался.

Кто перед ним, было непонятно ровно до тех пор, пока Джу обстоятельно не поведал о себе. Картина личности его являла собой любопытное сочетание исследователя власти и некогда бойца-тяжеловеса с далёких земель. Если таковое определение подходило то ли для профессионального раба, то ли для вечного спутника работорговли. И философа в колодках.

На удивлённые расспросы, что зачем же такой оригинальный выбор безрадостной жизни, Джу лишь пожимал плечами: кормят, охраняют, можно путешествовать по городам и землям. Правда только от трюма до рынка и обратно. Покупать же его не хотели из-за скверного нрава: работать он не желал, да и побуйствовать любил.

Потянулись одинаковые душные дни в тесноте среди липких от пота тел. Рабов регулярно выгоняли на палубу и заставляли танцевать, чтобы те не хирели в давке трюма. Пьяные надзиратели то и дело лупили их железными прутьями и хохотали. Впрочем они тщательно следили, как бы и не попортить товар.

Покрытый вздувшимися полосами ударов Джу с каменным лицом выплясывал, как заводной.

Витала же к такому не понуждали. И на том спасибо.

Они сдружились. Чем больше времени они проводили вместе, тем больше сомнений зарождалось в измученном уме Витала.

Что такое в действительности свобода? Являлся ли гильдейский тоталитаризм формой добровольного рабства?

Среди множества парадоксальных выводов Витал однажды понял. Сам он есть ничто иное, как продукт Гильдии для самоподдержания. И в его уме осел вывод наихудший, озвученный однажды Джу:

— Благородных всегда сношают.

Брови Витала подскочили на этих словах.

— Если ты сильный и умный, то сразу опасный, — заметил Джу. — И невыгодный. Через это тебя надо сделать добрым и совестливым, чтобы в случае чего хозяин без бича мог лупить тебя прямо по сердцу. Твоей же совестью. Ведь скажи, хитро, а?

Витал схватился за голову. Весь знакомый ему, сколько он себя помнил, мореходский мир перевернулся вверх тормашками.

Сейчас Джу говорил с ним так, как и сам он привык проводить разъяснительные беседы в экипаже. Великан заставлял менять традиционный угол восприятия, топтался грязными пятками прямо по самому сердцу и ценностям бывшего капитана. И всё переставало быть тем, чем выглядело изначально.

Так добрая матушка-Гильдия оказалась хитро спроектированной тюрьмой для умов одних, чтобы другие могли жить в мирах, что стоят выше любого закона и выше всякой морали, а уничижительная речь Ирен на трибунале не просто вытащила его из петли, а ещё и снабдила ключом на дорогу.

Ирен, жестокая Ирен, спасла его, вопреки священному праву мести.

— На доспехах нет карманов, — вдруг произнёс Витал.

— А я что и говорю. Для Гильдии может ты и умер. А для другого мира — родился. У тебя вон на лице написано, какой ты мореход и чего умеешь. У тебя всё отобрали, Витал. Ты можешь или бесконечно оплакивать свои потери и подохнуть от жалости к себе, или.

— Или — что?..

— А мне-то почём знать. Теперь это только твоя жизнь.

Витал криво усмехнулся и пихнул локтем страшно довольного Джу.

Изнурительное плавание подходило к концу. Судно «Цирцея» входило в порт Вердены.

Пристань полнилась грузчиками, встречающими, коробейниками, страховыми агентами и просто зеваками.

Румяный от портвейна Томас велел вывести на палубу единственного пассажира.

Бледный, осунувшийся, ослеплённый непривычным за двухмесячное плавание солнцем, Витал поднялся и спрятал лицо в грязный рукав.

— Так что, салага? Трюм разуверил тебя в собственной правоте? Готов поработать и стать вольным человеком, а?

Пока работорговцы пьяно хвалились друг перед другом остроумием, матросы бегали туда-сюда по сходням и меняли запасы после долгого плавания. Стоянка «Цирцеи» обещала быть короткой.

Недолго думая, Витал скорехонько проследовал на сходни за грузчиком, что выносил прочь с борта туго набитый мешок.

Первого на пристани заметили Джу. Великан водил носом, опустив лапищи с неизменными колодками. И никуда не спешил.

Томас злобно сплюнул под ноги и схватил за грудки изрядно поддатого квартирмейстера. После пары оплеух бездельнику он наконец взорвался, и сальные его волосы прилипли к разгневанному лицу:

— Эт-та что ещё значит⁈ Какого дьявола вы этого отпустили⁈ Я же велел с него глаз не спускать!!!

Ему предъявили контракт на доставку депортированного преступника к месту пребывания в Вердену, краснеющий свежей печатью порта о выполнении приказа.

И из-под полы — договор купли-продажи на раба по имени Джу. Сделка выгодная, ведь содержание влетало в копейку.

В оплату пошла пара простых золотых серег-колец, принадлежащих бывшему капитану первого ранга Виталу Агилару.

Пока работорговцы, всё распаляясь, выясняли отношения прямиком у перил и открывали уморительный вид на собственную возню, с пристани раздался свист.

Некогда бывший капитан, а теперь уже отброс, достигший социального дна, с сожалением смотрел на сослуживца. Руки его были развязаны. Он сложил ладони рупором и крикнул так, что на него обернулся едва ли не весь порт Вердены:

— Трюм не смердит так, как воняет от тебя и от твоего барыша. Надо было убрать меня по-тихому ещё на Орфее. Никто бы и не заметил. А вот теперь… — он пожал плечами и прерывисто вздохнул, — теперь у тебя появилась головная боль. Ещё увидимся, Томас…

Странно улыбающийся Витал, чуть покачиваясь, сейчас же растворился в портовой толчее. Следом за ним прошагал тот молчаливый, отёкший от побоев, чёрный верзила.