Роковой секрет

Глава 37

РОКСОЛАНА

Я слышу свое дыхание, приглушенное и размеренное. Задерживаю его и снова погружаюсь в непривычную тишину. Глаза непроизвольно раскрываются, но, медленно обведя взглядом окружающее пространство, снова их закрываю, наслаждаясь странным затишьем. Я не слышу язвительных насмешек и издевательств. Не чувствую на себе прикосновения грязных рук и острых предметов. Мне тепло и мягко. Один миг спокойствия, и хочется без какой-либо спешки насладиться им. Но реальность настойчиво выталкивает меня из сетей сна, когда звук хлопнувшей двери разрывает тишину, а приближающиеся тяжелые шаги снова пробуждают во мне тот самый дикий ужас, и я задыхаюсь от страха.

Встать нет сил, и единственное, что я могу — это до боли сжимать в руках простынь. Стоп. Простынь? Вновь поднимаю веки и хаотично осматриваюсь по сторонам, приподняв тяжелую голову. Правда, хватает меня ненадолго, и я со стоном проваливаюсь обратно в мягкую подушку.

Вдох. Выдох.

Но колючий ком в горле отрубает все пути к нормальному дыханию, и я словно выныриваю из-под воды, хрипло хватая ртом воздух.

Я не на полу и не в той комнате без окон. Я в спальне. В уютной кровати, возле которой замечаю капельницу и датчик с мигающей полоской. Впрочем, я не в больнице. В этом месте совсем другой запах. А буквально через пару минут краем глаза я улавливаю густой табачный дым, тянущийся из темного угла. Пытаюсь рассмотреть силуэт сидящего с тлеющей сигарой в руке человека, и сердце падает куда-то вниз. Безвозвратно покидает мою грудь, заполняя ее знакомым запахом. Зрение окончательно теряется из-за пелены внезапно подступивших слез, и я открываю рот, чтобы произнести его имя, но, как немая рыба, лишь хлопаю пересохшими губами.

— Тебе нечего бояться. Ты в безопасности, — доносится из глубины комнаты низкий голос, заполняя сознание гулким эхом. Это не он. Не мой дьявол. От резкого укола паники я покидаю реальность, вновь теряя сознание.

Приходить в себя начинаю от монотонной пульсации в голове, которая, кажется, с каждой секундой только усиливается, грозясь расколоть ее на крупные осколки. Мои мысли снова находятся там, среди криков и боли, холода и темноты тех пугающих серых глаз. До сих пор вижу перед собой зыбкое, размытое лицо мужчины, который сломал меня, добрался до безрассудного сердца и безжалостно переломал все струны, на которых мог играть только один человек, но теперь я обречена на вечный холод. В конце всегда должна быть надежда. Должна, только вот ее больше нет…

Я делаю шумный вдох, окончательно вырываясь из мучительного сна. С минуту лежу неподвижно, но, вновь уловив терпкий запах дыма, понимаю, что в спальне не одна. Я молчу, терпеливо жду, когда незнакомец даст о себе знать. Но ничего не происходит. И тогда я решаюсь заговорить первая, правда, не думала, что это будет так больно. При первой попытке выдавить хоть слово содрогаюсь от кашля, который рассыпается болезненными спазмами по всему телу. Перевожу дыхание и, сглотнув, чтобы смочить пересохшее горло, предпринимаю новую попытку.

— Кто вы? — выдавливаю грубым хрипом, отчего в груди все сжимается. Я не узнаю собственного голоса.

— Можешь считать меня своим другом. Я Эзио, — кратко произносит мужчина, обволакивая меня своим глубоким, низким голосом. В голове бьются сотни вопросов, но я не могу извлечь ни одного. Собираюсь подняться, но мгновенно прихожу в ужас, когда даже пальцем на ноге пошевелить не могу. И, видимо, мое шумное дыхание выдает весь спектр моих переживаний.

— Ты должна успокоиться, Джиа.

Это имя врезается в меня подобно острому копью, и мысль о ногах как-то сама собой отодвигается на второй план. Такое впечатление, что еще немного, и я выжгу частым дыханием весь кислород в этой комнате.

— К-как вы меня назвали?

— Джиа, — как ни в чем не бывало повторяет по-прежнему сидящий в тени незнакомец с медленно тлеющей сигарой в руке.

— Вы что-то перепутали. Меня зовут… мое имя Рокси, кто-то называет Солой… — начинаю тараторить, поднимая голову. Правда, от резкого движения меня пронзает острой болью, и я обессилено падаю на подушку, а перед глазами возникает татуировка с этим именем на груди Рафаэля.

— Я ничего не скажу, пока ты не возьмешь себя в руки. Не люблю женских истерик.

Смахнув с глаз подступившие слезы, я еще с минуту пытаюсь вернуть себе самообладание и, крепко зажмурившись, порывисто выдыхаю. Я сильная. Я справлюсь. Я должна справиться и понять, наконец, что за чертовщина творится вокруг меня.

— Расскажите мне, что происходит. — Нервно облизываю губы. — Где я?

— Если ты готова к правде, я расскажу. Но тебе она не понравится, Джиа.

Вновь это имя, произнесенное пугающе спокойным тоном, заставляет все мои внутренности скрутиться тугим узлом.

— Я… — сглатываю, подавляя рвотный позыв, вызванный внезапным головокружением, — я готова…

По коже бегут табуны мурашек. Он смотрит на меня. Я чувствую обращенный ко мне взгляд. С минуту загадочный незнакомец наблюдает за мной, а потом слышу, как он поднимается. Повернувшись в сторону шума, вижу, как мужской силуэт выходит из тени, позволяя мне разглядеть свою внешность.

Мужчина, лет сорока на вид и аристократичной внешности, затушив сигару, прячет руки в карманы брюк и ленивой походкой сокращает расстояние до кровати.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Меня переполняет страх, но с примесью злости. Хочу наконец понять: почему я? Что им всем от меня нужно? Мои мысли обрываются, когда жесткие пальцы мягко поддевают подбородок и слегка сжимают его, заставляя меня посмотреть на незнакомца. Приблизившись к моему лицу, он замирает на нем колдовским взглядом лазурных глаз в которые смотришь и, кажется, сейчас услышишь шум моря. Таких я еще не встречала. Только вот иллюзия разрушается, когда радужку начинает затягивать темной бурей. И тогда у меня не остается ни капли сомнений в том, что его душа далеко не так чиста и прозрачна.

В горле мгновенно пересыхает, и я пытаюсь сглотнуть. Дыхание в такой близости от чужого человека кажется невозможным, но внезапно паника отступает и забывается, когда я невольно начинаю рассматривать красивые губы, которые сжаты в ровную линию, выделяя четкие острые скулы. Взглядом поднимаюсь к грубым чертам лица, на котором по-прежнему нет ни одной эмоции. Мужчина еще с минуту изучает меня, а потом резко отстраняется и неожиданно мягким голосом произносит:

— У тебя глаза матери.

Я сглатываю подступивший ком, а в горло будто иголки вонзили, лишая меня возможности говорить.

— Сегодня ночью тебе сделали операцию на позвоночнике, — продолжает он. — Наркоз еще не отошел. Правда, даже когда он перестанет оказывать действие, ты по-прежнему не будешь чувствовать нижнюю часть тела.

Он замолкает, словно позволяя мне переварить услышанное. И я благодарна ему за эту паузу. Меня словно затягивает в черную дыру, я будто до сих пор отдаленно слышу слова этого «друга» об операции, и волоски на коже болезненно становятся дыбом. Но незнакомец продолжает медленно убивать меня одними только словами.

— Люди Каморры хорошенько тебя потрепали. Мне жаль, что ты побывала в гостях у этого больного человека. Врачи поставили неутешительный диагноз: повреждение спинномозгового канала. Возможно, проведенная операция поможет восстановить утраченную подвижность, а может, и нет. Они сделали все, что от них зависело. Завтра ты сможешь поговорить с главным врачом и задать ему все интересующие вопросы. Могу сказать одно: дальше все будет зависеть только от тебя, Джиа. Тебе предстоит длительное лечение и реабилитация. Также тебе потребуется помощь психолога. На этот счет не волнуйся, я все обеспечу. От тебя требуется только желание встать на ноги.

— З-зачем вам все это?

— Так нужно, Джиа.

— Я… — голос вновь наполняется противной дрожью, и, стиснув челюсти, с силой выдавливаю из себя: — Я не хочу такой жизни! Не хочу провести остаток дней в кресле! Лучше бы вы оставили свой героизм при себе, а меня — в том подвале! Мне это не нужно!

— Это нужно мне. Я создам для тебя все условия, какие ты заслуживаешь. У тебя теперь новая жизнь, Джиа, смирись и прими как должное. Все, что ты должна делать сейчас — это терпеть и ждать. Ждать момента, когда тело снова подчинится, а потом — разумеется, если ты этого захочешь, — я позволю тебе отомстить каждому, кто заставил тебя страдать.

— Я не хочу никому мстить… я хочу домой…

— У тебя его больше нет.

Закрываю глаза и морщусь от того, как их щиплет от подступающих слез. Сил нет. Этот человек имеет такую энергетику, что, кажется, высасывает их последние капли, медленно вводя в меня яд усталости. Моя грудь отчаянно вздымается и опадает в такт трепещущему сердцу, но я больше не могу говорить. На меня снова обрушили лавину информации, с которой я не знаю, что делать. Я даже толком и не усвоила еще ничего, кроме того, что не могу ходить и что попала в очередной плен.

— Вся твоя жизнь — фальшь. А твой любимый Росси — создатель этого лживого маскарада. Именно он увез тебя в Россию, когда ты была ребенком, и он всегда знал, кто ты, пока жила в его доме. Все это время ты шла выложенной для тебя дорогой, правда, иногда ты любишь нарушать правила, поэтому наблюдать было вдвойне интересно. — На секунду забываю, как дышать, а вена на шее ощутимо пульсирует. — Мне всегда нравилась тень. С детства. Тебя никто не видит и не догадывается о твоих мыслях. Зато ты видишь всех. Знаешь, почему я люблю шахматы? Желанная цель всегда перед глазами. Только в моей игре ты будешь королевой, а в его была всего лишь пешкой…

— Замолчите…

— Замолчать? Знаешь, во сколько тебе обошлось это молчание? Если бы с тобой были честны, Джиа, твои близкие могли бы избежать такой участи. — Возле моей руки с глухим хлопком падает что-то увесистое. — Открывай, — твердый тон незнакомца придавливает меня своей серьезностью.

Аккуратно нащупываю дрожащими пальцами большой конверт и поднимаю его, морщась от боли, но он тут же выпадает, когда я вижу полностью перебинтованные руки.

Черт!

Кислород исчезает из легких подобно пустым гильзам из автомата, но я продолжаю жадно втягивать воздух. С ужасом возвращаясь в мрачные закоулки памяти, где я снова вижу эти бездушные серые глаза. Живот сводит, и я чувствую в нем резкую боль от воспоминаний о том, что со мной вытворял тот монстр.

Выдыхаю.

Едва справляясь с тяжелым дыханием, снова предпринимаю попытку взять конверт и неуклюже достаю оттуда содержимое. Разгоряченный разум в одно мгновение разрывает мое щемящее сердце, словно в него воткнули нож и нарочно поворачивают тот из стороны в сторону, пока я листаю трясущимися руками стопку фотографий. Снимков, на которых моя бабушка. Только на ее лице нет любимой теплой улыбки, что сейчас всплывает в моей затуманенной памяти. Нет, на ее лице видны паника, мука и закаменевшая боль. Распахнутые в ужасе глаза смотрят на меня, пробираются внутрь, в душу, и заставляют испытать все то, что с ней происходило до того, пока на ее шее не появилась эта ровная багровая линия, из которой прямо на пол сочится темно-алая субстанция. Внутри словно раздается чей-то дикий вопль, раздирающий меня на куски. Наверное, это и помогает мне выбраться из шокового оцепенения и выбросить из рук фото.

Больная идиотка!

Начинаю растирать ладонями лицо, одновременно стараясь выцарапать себе глаза, выдрать их, за то, что так тщательно рассматривали тело убитой бабушки. Из груди вырывается такой крик, что я чувствую, как вместе с ним остатки еще живой души отчаянно покидают меня, оставляя одну лишь безжизненную оболочку. Крик умирает на губах, и я вместе с ним. Кажется, что на меня обрушился потолок, лишив последней возможности дышать, и из открытого рта сыплются лишь хриплые звуки. Воздух не доходит до легких, он застревает в груди, опаляя ее огнем. Жар расползается по шее и доходит до верхней части спины, прожигая позвоночник, крадется вниз, но внезапно все исчезает, тухнет, словно сквозняк затушил это разъедающее пламя. Я больше ничего не чувствую.

— Если бы ты так тщательно не рассматривала фото своей бабушки, то успела бы разглядеть и подругу, которую изнасиловали, а после заживо закопали ее изувеченное тело. Для пущей убедительности мне даже удалось выкрасть все видеозаписи. И если у тебя еще остались сомнения в моей честности…

— Хватит… — тяжело дыша, я выдавливаю из себя единственное, что могу.

— Как пожелаешь, но прежде хочу прояснить одну вещь. Ты нужна мне живой и должна как следует питаться и принимать необходимые лекарства. Также ты будешь посещать психолога. Это не обсуждается.

— Иди к черту, — шепчу я себе под нос, — идите вы все к черту! Все! Сгорите в аду! Я ненавижу! Ненавижу всех вас!

Истерика накрывает меня с головой. Понятия не имею, откуда у меня берутся силы, но начинаю хаотично размахивать руками. Острая боль только подливает масла в огонь, и я вырываю из вен иглы. Больше не контролируя себя, резким ударом сбрасываю на пол все со стоящей рядом тумбы, а когда в неадекватный мозг проникает громкий звук разбившегося стекла, руки тут же оказываются в крепкой хватке, прижатые по обе стороны от головы. Над моим лицом нависает тот самый мужчина.

— А вас я ненавижу больше всех! — яростно выплевываю, глядя в чертовы голубые глаза. — Вы подарили мне жизнь в аду! Лучше бы я сдохла на том бетонном полу!

— Ты обязана жить! В тебе течет его кровь! — Он крепче сжимает мои кисти, буквально сдавливает, но, черт бы его побрал, лицо, это точеное лицо ни разу не вздрогнуло.

Он спокойный и уверенный в каждом своем слове, отчего я невольно подчиняюсь, и тело снова обмякает, устав бороться. Мужчина отстраняется и, чинно поправив лацканы пиджака, обращает пронзительный взгляд голубых глаз на меня.

— Ты встанешь на ноги, заставишь всех заплатить за причиненную боль и заберешь то, что по праву твое. Ты Джиа Де Сандро! Дочь главы сицилийской мафии. Ты будущая королева. На шахматной доске это самая могущественная фигура, и с моей помощью ты станешь ей. Такой исход принесет выгоду нам обоим. Надеюсь, ты все прекрасно поняла.

Я отворачиваю голову в сторону и фокусируюсь на мониторе, где под едва уловимое пиканье волнами бегает тонкая зеленая линия. Прикрываю глаза и вновь сглатываю образовавшийся в горле ком. Я прекрасно слышала каждое его слово, но отчего-то сейчас это не имеет никакого значения, они будто и вовсе были сказаны не мне. Нескончаемая сухость во рту начинает меня раздражать, а боль потери по-прежнему сжимает в острых тисках.

— Я рад, что мы поняли друг друга. Отдыхай, Джиа. Тебе понадобятся силы, — заканчивает он спокойным тоном.

Этот мужчина явно умен, терпелив… и жесток, и мне остается лишь только ждать проявления его последней стороны. Но я по-прежнему игнорирую его, ощущая, как на подушку глухо падает непрошеная слеза.

Напряженную тишину нарушают отдаляющиеся шаги, и следом я слышу щелчок дверной ручки.

— Да, еще один момент, — произносит незнакомец, задерживаясь на пороге. Не знаю, обернулся ли он или стоит спиной ко мне, плевать. Я лишь хочу, чтобы он убрался подальше со своей правдой, правдой, из-за которой я теперь возненавижу того, кого отчаянно полюбила. — Ребенка, что ты носила, спасти не удалось. Срок был маленький, и с такими травмами у него не было ни единого шанса выжить. Но это к лучшему. Теперь ты сможешь полностью сосредоточиться на нашей общей цели, Джиа Де Сандро.

Последние слова едва долетают до меня, как дверь закрывается с глухим хлопком, а я так и замираю, вцепившись пальцами в края матраса. Ребенок? Это слово эхом проносится в моей голове. Ладонь неосознанно опускается на живот, и, прикрыв глаза, я заставляю себя проглотить последние слезы. Плакать сил уже нет. Боль внутри не уменьшилась ни на грамм, напротив, ее стало еще больше. Слезы не забрали с собой и толику моих страданий. Они оказались такой же ложью, как и вся моя жизнь…

Как же мне хочется просто на этом все и закончить. Броситься камнем вниз, вскрыть себе вены, но я ведь даже встать не могу, максимум — сбросить свое тело с кровати, но, кроме горсти очередной боли, это ничем не увенчается для меня. Я даже не понимаю, сплю сейчас или смотрю в потолок. Я словно нахожусь в другой реальности, где нет места ни жизни, ни боли. Там ничего нет. Только пустота. Серая. Безразличная. И я. Брошенная на произвол проклятой судьбы. У меня больше никого не осталось, они забрали у меня все. Все, что имело смысл. Всех, кого я любила. И пусть мне сохранили жизнь, но лишили возможности дышать…