Рыжеволосая бестия

1

«…эту помеху в первую же шахту, которая попадется мне на пути…»

Эти слова были сказаны предельно открыто, без каких бы то ни было околичностей. Холодные глаза Tea давали понять, что она ни за что не откажется от своих намерений.

Сидя на кровати в той же комнате, Алиса Мейбери опять принялась вспоминать, как вечером, три года назад, ее сестра поклялась убить собственного ребенка ради того, чтобы не упустить шанс зажить новой беззаботной жизнью, в спокойствии и достатке.

«… в первую же шахту…»

Хладнокровная уверенность, прозвучавшая в этих словах, не позволила ей усомниться в решительности сестры, чем и воспользовалась Tea. Она просто положила шестимесячного ребенка обратно в ящик комода, где для него была устроена кроватка из подушки, и вышла из комнаты. Вот так, не сказав больше ни слова, не поцеловав ребенка, не попрощавшись с матерью, Tea взяла и оставила собственного сына, отвернулась от семьи, чтобы присоединиться к своему новому покровителю.

Как она могла так поступить? В глубине души снова возникло чувство презрения, с которым Алиса все это время боролась. Лучше было бы задаться вопросом, могла ли Tea поступить иначе? Ведь мать всегда и во всем потакала ей, а у отца после двенадцатичасовой смены в угольной шахте не оставалось никаких сил вникать в подробности их отношений, и он лишь улыбался. Неудивительно, что Tea привыкла к тому, что ее малейшие прихоти удовлетворялись, а все прегрешения, которых по мере взросления становилось все больше и больше, списывались на старшую сестру. Однако ни на одну сестру нельзя было списать тот грех, в результате которого Tea забеременела.

Заплетая в косу густые огненно-рыжие волосы, Алиса всматривалась в свое отражение в старом зеркале, висевшем на стене над шатким столиком для туалетных принадлежностей. Вдруг ей начало казаться, что отражение меняется, лицо в зеркале превращается в более юное, живое, сияющее от удовольствия.

«Эти ощущения невозможно описать…»

В отражении она внезапно увидела не себя, а сестру. Губы Tea растянулись в блаженной улыбке, глаза засияли.

«Ты не можешь себе представить, что испытывает женщина, когда мужчина сжимает ее в своих объятиях, каково это — ощущать исходящее от него тепло…»

От слов, всплывших в памяти, щеки Алисы вспыхнули огнем. Как Tea вообще могла о таком думать? Но она не только думала, она еще и говорила об этом вслух, и слова сестры не исчезли бесследно; до сих пор Алисе их нашептывала ночь, приносил с собой рассвет, а стоило отвлечься, потерять бдительность, и они начинали звучать в голове даже днем, заставляя краснеть от смущения и стыда.

Да, Алиса сгорала от стыда, ей было неловко, оттого что она слушала Tea. В отличие от нее, младшая сестра испытывала удовольствие, когда рассказывала о своих ощущениях.

«…это было удивительно…»

Как ни пыталась Алиса, она не могла противиться воспоминаниям. Ее пальцы задрожали, она выпустила из рук косу, и та упала ей на плечо. Словно пребывая в трансе, она смотрела на старое, в пятнах зеркало и видела в нем не себя, а смеющееся лицо сестры.

«Не могу тебе передать, как это было приятно, Алиса. Когда его обнаженное тело прикасалось к моему, когда он входил в меня. В мире нет ничего более… ничего… ничего такого, с чем можно было бы сравнить то, что мы оба тогда чувствовали».

«Но ведь так нельзя, Tea, это же грех…»

«Нет, нет! — отмахивалась Tea от слов порицания. — Это блаженство! Наслаждение, которое проникает в каждую твою клеточку. Ничего нет приятнее, чем лежать рядом с мужчиной, который любит тебя».

«Но ты уверена, что он… что он не…»

«Не играет со мной? — В ярко-голубых глазах Tea отражалась уверенность. — Ну что ты! Я чувствую, как он прикасается ко мне, целует меня, в каждом его взгляде я вижу любовь. У нас все по-настоящему, без притворства. Зачем притворяться, когда нам обоим так хорошо вместе? Он любит меня, Алиса».

— Tea, прошу тебя…

С последними словами, произнесенными навзрыд, видение исчезло, и теперь на Алису из зеркала вновь смотрело ее отражение.

Не закончив заплетать косу, Алиса легла в кровать. Ее сестра была так уверена в себе, так доверяла тому мужчине. Однако он, доставив Tea удовольствие, — как утверждала сестра, неслыханное, — фамилию свою ей не дал, и их упоение друг другом не закончилось ожидаемым браком.

Прикосновение к холодным застиранным хлопковым простыням приятно остудило разгоряченное тело, но мысли в голове продолжали жечь, как угли из жаровни.

Очевидно, сестра действительно думала, что этот мужчина останется с ней, безоговорочно верила, что он возьмет ее в жены, но недели шли, а возлюбленный так и не заговорил о свадьбе.

О, как Tea могла оказаться такой глупой? Пальцы Алисы сжали простыню. Неужели сестра не понимала, что, если бы ее ненаглядный действительно намеревался жениться на ней, они бы уже давно отправились в церковь Святого Лаврентия, где в присутствии матери и Алисы поклялись бы друг другу в вечной верности? Но он все время повторял, что нужно еще подождать, и Tea, ослепленная обещаниями и разговорами о будущей жизни, которая сулила исполнение всех ее мечтаний, терпеливо ждала и не задавала лишних вопросов: Но как сложилось у нее на этот раз? Неужели старая история повторилась снова?

Еще немного — осталось прополоть всего-то два рядка картошки, — и можно будет отдохнуть. Но голова раскалывается после очередной бессонной ночи, руки и ноги жутко болят от нескольких часов работы с тяпкой в руках и посадки овощей. Алиса провела тыльной стороной ладони по лбу, убирая с лица непослушные пряди волос.

Раньше жизнь была совсем другой…

Выпрямившись, она посмотрела вдаль, где огромное ветряное колесо «Снежной» накрывало своей тенью кучку невзрачных домишек. На этой шахте работали ее отец и братья, однако, несмотря на то что это был невероятно тяжелый труд, мужчины не жаловались. К тому же зарплата, которую они приносили домой, хоть и была скромной, все-таки могла обеспечить жизнь их семьи. В те дни мать еще улыбалась и, занимаясь обычной домашней работой, любила напевать вполголоса; они были счастливы.

Но потом пришла беда.

Щурясь от яркого света, Алиса стала вспоминать события прошлого.

Крики женщин, бегущих к входу в шахту, ее мать среди них.

Глубоко под землей произошел взрыв. Двенадцатилетняя Алиса, стоя рядом с матерью, буквально ощутила, как толпа женщин в ужасе затаила дыхание, когда им сообщили, что произошло. Все до единого лица сделались белыми как мел.

Причиной воспламенения подземного газа, возможно, послужила искра, образовавшаяся при ударе киркой о пласт угля. От последовавшего за этим взрыва обрушилась часть угольного забоя. Но «каковы масштабы обрушения и есть ли пострадавшие, на данный момент неизвестно». Объяснение, данное управляющим шахтой, прозвучало официально и почти безразлично. Только спустя годы Алиса поняла, что его спокойствие в ту минуту было необходимо, дабы предотвратить панику среди собравшихся у «Снежной» женщин. И паника не началась, все женщины и дети стояли молча, только в беззвучной молитве шевелились губы. Люди провели возле шахты всю ночь. В течение многих часов, до следующего утра, мать все твердила ей, что она должна будет заботиться о Tea, пока не закончатся спасательные работы и отец с братьями не вернутся домой.

И они вернулись.

Колесо шахты начало медленно вращаться. Точно так же оно вращалось и в тот страшный день.

Воспоминание было настолько ярким, что Алиса опять почувствовала страх, витавший в воздухе в те жуткие минуты ожидания, когда каждая из стоявших у шахты женщин гадала, увидит ли она снова своего мужа, отца, сына.

Колесо вращалось весь день, поднимая на поверхность горы угольных обломков, чтобы расчистить выход замурованным под землей людям. Потом стали подниматься шахтеры. Черные с головы до ног, в крови, перемешанной с угольной пылью, с поломанными руками и ногами, мужчины и мальчишки стояли в клети и невесело смотрели на встречающих их женщин. Ее отца и братьев подняли в последнюю очередь.

Они вернулись домой.

Наблюдая за неторопливым вращением огромного железного колеса, Алиса продолжала вспоминать.

Впереди был отец. Отправляясь с сыновьями на работу, он тоже всегда шел первым, только теперь все было по-другому. Ни добродушного подтрунивания, ни шуточек, отпускаемых в адрес друг друга, ни обсуждения любимого семейного блюда (запеченная рубленая печенка с горошком). Процессия двигалась молча. До самого дома никто не проронил ни слова. На дверях, поспешно сорванных с петель, шахтеры, все еще черные от угля, в изодранных робах, несли Томаса, отца, а также Марка, восемнадцатилетнего брата, Люка, которому исполнилось шестнадцать, Бенджамина, чье четырнадцатилетие только недавно отпраздновали, и, наконец, двадцатилетнего Джеймса, старшего из братьев. Девушка, на которой он хотел жениться, зарыдала, когда увидела изувеченное тело, но мать не издала ни звука. Соседи помогли ей обмыть изломанные конечности, стереть губкой засохшую кровь и грязь с каждого тела, переодеть их в воскресную одежду. Потом она каждому положила по пенни на закрытые глаза и по монетке в ладонь. Неделю пять тел пролежали в доме с закрытыми ставнями и незажженным камином, чтобы все друзья и знакомые могли прийти и отдать последний долг. И все это время мать оставалась замкнутой в своем темном мире тоски и горя. Только у края могилы она нарушила страшное молчание, издав вопль и бросившись на простые деревянные гробы, в которых была заключена вся ее жизнь. Эти крики до сих пор стояли в ушах Алисы, не давая ей спать по ночам… Но почему ей вспомнился смех? В день похорон не смеялся никто, откуда он взялся в ее воспоминаниях?

— Стоп…

Это она сказала? Неужели она так устала, что не способна отличить мысль от реальных звуков? Озадаченно нахмурившись, Алиса провела ладонью по лбу, а затем, посмотрев в сторону дома, медленно опустила руку.

Смех не пригрезился ей, испуганный крик не был плодом ее воображения, это кричал ребенок. Не в силах поверить в то, что происходило у нее на глазах, Алиса застыла на несколько секунд. Этого не может быть! Наверное, ей просто померещилось! Но когда умиротворенную утреннюю тишину снова прорезал детский крик, Алиса схватила тяпку и ринулась к дому.

— Пора уж греть воду. Томас с мальчиками, поди, проголодались у себя на шахте, придут домой голодные.

О, только не сейчас… Пожалуйста, только не сейчас!..

Алисе показалось, что ее нервы звенят от напряжения. Сумев наконец успокоить ребенка, она повернулась к матери:

— Все хорошо, мама. Все готово.

На самом деле в их семье никогда уже не будет хорошо. Однако нужно заставить себя не плакать! До боли сжав кулаки, Алиса сдержала слезы, подступившие к глазам. Если позволить себе плакать, можно и не остановиться.

— Прежде чем Томас закончит мыться, ты должна успеть накрыть стол.

Так продолжалось с тех пор, как взрыв на шахте унес жизни отца и братьев. Мать не смогла перенести страшного горя, и в результате ее мозг отказался смириться с суровой действительностью. Теперь Анна жила вчерашним днем, оставив дочь жить днем сегодняшним… со всеми его тяготами и болью.

Нельзя позволять себе задумываться… нельзя опускать руки!

— Ужин готов, мама. — Алиса быстро подошла к иссохшей сгорбленной фигуре и сняла с огня чайник. — Я сделала все, что ты просила: печенка с горошком и свежий домашний хлеб.

— Томас сейчас придет…

— Да, уже скоро, мама… Скоро он вернется. — Алиса старалась говорить как можно мягче, осознавая, что это единственный способ успокоить мать. Только от этой лжи ей не становилось легче, душу по-прежнему переполняла горечь. — Отдохни немного.

Она повела недовольную Анну наверх. Едва сдерживая слезы, Алиса раздела ее, натянула на худое тело ночную рубашку и уложила в постель, как ребенка. За что ей это наказание? Мать, чей разум не вынес горя, собственная жизнь, которая пошла наперекосяк…

Обратившись к тяжким воспоминаниям, она кое-как дошла до своей комнаты.

Дэвид… Это его крик она услышала, работая на огороде. Мальчик кричал, сжавшись в комок, а двое молодых мужчин верхом на лошадях щелкали у него над головой хлыстами. Они громко смеялись, и их смех вскоре превратился в непристойный гогот.

Подбежав к ребенку, Алиса одной рукой прижала его к своей юбке, а второй, в которой была зажата тяпка, стала отбиваться от хлыстов.

«Оставьте его в покое! — закричала она. — Что он вам сделал?»

Они осадили лошадей, но в тот же миг у самого уха Алисы просвистела полоска кожи.

«А ему и не надо ничего делать! — раздраженно выкрикнул один из всадников, снова взмахнув хлыстом над головой дрожащего Дэвида. — Достаточно того, что он вообще на свет появился. Таким, как он, нельзя жить в этом мире! Он — бельмо на глазу, выродок, от которого нужно избавиться».

«Так избавься от него, — холодно улыбнувшись, сказал второй мужчина. — Зачем мириться с тем, что тебя раздражает? Надо просто прикончить его, как мы убиваем вредных насекомых, а заодно и девчонку. Этот мир станет только лучше, если очистить его от шлюх».

«Я не шлюха!»

В ответ они только презрительно рассмеялись.

«Не шлюха… К твоей юбке ребенок липнет, а кольца на пальце что-то не видать! Ты самая настоящая шлюха, а этот сопляк — твой ублюдок».

«Шлюха! — Каштановые волосы первого всадника блестели в лучах бледного мартовского солнца. Он опустил рукоятку хлыста на луку седла и, сузив глаза, окинул взглядом фигуру Алисы. — Хотя ею еще можно попользоваться».

«Хочешь — пользуйся. — Второй мужчина продолжал ухмыляться. — Она тебе не откажет. Ты ведь будешь у нее не первый. Шлюха, которая ложится с кем попало, всегда рада удовлетворить настоящего мужчину».

«Так что, не откажем себе в удовольствии, а?..»

Алиса попыталась заставить себя думать о чем-то другом, отогнать эти страшные и такие яркие воспоминания, ноне смогла. Те двое уже не смеялись. Теперь в их жестоких глазах горела только животная похоть. Они спрыгнули с коней… Спрыгнули и…

Зажав рукой рот, чтобы не закричать, она бросилась из спальни, стуча голыми ступнями по деревянным ступенькам узкой лестницы, а в голове роились мысли о кошмаре, который ей довелось пережить.

Один из всадников — он был повыше своего спутника, отбросив в сторону короткий хлыст, протянул руку к ребенку, в ужасе жавшемуся к ногам Алисы.

«Беги! — Она оттолкнула от себя мальчика. — Беги, Дэвид».

Они не попытались удержать ребенка, и он смог беспрепятственно спрятаться в доме, но ее… О Боже! Ее!..

Дрожа всем телом, словно она только что заново пережила весь этот ужас, Алиса сняла с плиты горячий чайник, отнесла его в комнату, где обычно мыли посуду и чистили овощи, и вылила его содержимое в большое жестяное корыто, снятое со стены. Поспешно сорвав с себя одежду, она запрыгнула в корыто и стала мыться, почти до крови раздирая кожу ногтями. Из-за смрада, которым сочились воспоминания, она не замечала неприятного запаха горячей воды с карболовым мылом. Но как ни оттирала Алиса свое тело, ей не удалось перебороть охватившее ее отчаяние. Она все еще чувствовала запах пота и прикосновение рук, жадно мнущих ее грудь, а острая боль от твердой, будто стальной, плоти, глубоко вонзившейся в нее, до сих пор не утихла.

Мужчина с каштановыми волосами схватил Алису одной рукой за плечо, а второй вырвал у нее из рук тяпку и отбросил в сторону. Потом, когда она попробовала сопротивляться, со всей силы ударил ее кулаком по голове. Почти потеряв сознание от удара, Алиса полетела на землю. Пришла в себя она только после того, как он резким толчком вошел в нее.

Уже не сдерживая рыданий, Алиса терла кухонной щеткой у себя между ног, кусая губы от боли, когда грубые щетинки впивались в истерзанную плоть.

Ее изнасиловали…

Чуть не задохнувшись от плача, она закашлялась.

Мужчина с каштановыми волосами и жестокими глазами надругался над ее телом и предложил сделать то же самое своему дружку. Она кричала, пыталась подняться с земли, но насильник ударом сапога в грудь заставил ее опять упасть на спину. Еще два удара по лодыжкам — и ее снова заставили раздвинуть ноги.

Она невольно запомнила, как второй мужчина смотрел на нее сверху вниз… Сильно надавив на зажмуренные глаза, Алиса попыталась прогнать этот образ. Он был не таким рослым, как его спутник, а в волосах уже поблескивала седина, как утренний туман над темной землей, но его глаза… Они не горели похотью, как у первого мужчины. Глаза второго всадника были такими темными, что казались почти черными. Они сверкали, выражая лишь безразличие, холодное пренебрежение к тому страданию, которое он собирался доставить ей. Это был взгляд мучителя, жестокого и равнодушного к чужой боли.

Какое-то время он смотрел на нее своими страшными нечеловеческими глазами, а потом, не отводя взгляда, потянулся, схватил за грудь и сжал с такой силой, что Алиса едва не задохнулась от боли. Сильным ударом ноги в бок он перевернул ее лицом вниз. Мужчина, гарцевавший на лошади, стал поторапливать дружка. Затем она почувствовала его прикосновение. Он водил своей твердой плотью по ее ягодицам. Он бы довел свое дело до конца, надругался бы над ней, как и его спутник, если бы в этот момент до них не донесся чей-то крик, эхом отдавшийся по широкой открытой долине.

Лишившись возможности удовлетворить свое желание, мужчина громко выругался, тоже запрыгнул на коня, и они ускакали… А она… она осталась лежать в грязи.

Нужно все это смыть!

Оглашая темную комнату громкими всхлипами, Алиса что было сил водила жесткой щеткой по животу и грудям, до крови раздирая кожу, словно хотела добраться до собственного сознания и очистить его от воспоминаний о том, что ей пришлось пережить.

Нужно все смыть!

Глотая слезы, она думала о том, что это уже никогда не смыть. То, что один мужчина сделал с ней, и то, что второй собирался сделать, останется в ее сознании до самой смерти. Это клеймо так глубоко выжжено в ее душе, что ничто и никогда уже не сможет смыть его.

Пришедшая в голову мысль поразила Алису. Ноги подкосились, и она повалилась на колени, отчего вода выплеснулась через края корыта и собралась на выложенном каменной плиткой полу в лужи.

«… настоящему мужчине»!

Он сказал это так, словно она должна воспринимать изнасилование как особую честь. Только с этого дня никто не будет считаться с честью Алисы Мейбери. Ее истязателей вспугнул крик кого-то, кто явно был свидетелем их злодеяния. Но она не видела, кто это был, потому что, получив свободу, сразу же, не оглядываясь, бросилась в дом и захлопнула за собой дверь.

Но какими словами об этом будут рассказывать в городе? Не подумают ли жители Дарластона, что она была не жертвой, а добровольным участником?

Шлюха!

Закрыв лицо ладонями, сжавшись в комок, Алиса в отчаянии застонала.