Санта на замену: Тур извинений

ПРОЛОГ

1999 год, два дня до Рождества.

Фальшивый Санта выглядит счастливым. Слишком счастливым.

Впрочем, я бы тоже радовалась, если бы могла безнаказанно вести себя грубо, как он и его эльфы.

Торговый центр битком набит покупателями. Люди в пуховиках с розовыми от мороза щеками несут шуршащие пакеты, полные подарков, а их ботинки оставляют на плиточном полу следы тающего снега. Сквозь гул толпы я едва улавливаю звучание «Sleigh Ride», доносящееся из динамиков.

Прямо по центру, под гирляндами, что свисают с второго этажа, стоит огромная, украшенная игрушками ёлка. А у её подножия — трон. На троне, расплывшись в довольной улыбке, восседает самодовольный мужчина с фальшивой белой бородой.

Смешной и простоватый, он даже не подозревает, что его ждёт. Он не знает, кто я такая: Бёрди Мэй, автор писем и, как говорит мой папа, самая целеустремлённая в отряде скаутов.

Так, как же мне это провернуть…

Я сижу на скамейке неподалёку и внимательно изучаю обстановку. Очередь к фальшивому Санте извивается змейкой вокруг его красно-зелёного трона, доходя до подножия золотой лестницы, где стоит огромная картонная фигура кривоглазого щелкунчика. Прямо под ним внутри картонного фасада игрушечной мастерской я замечаю щель.

Как раз напротив кармана Санты.

Отлично.

Пробраться мимо охранников-эльфов — вот главная проблема. Конечно, они не настоящие эльфы, а такие же подставные, как и он. Ну да, целая куча…

— Чего это ты делаешь?

Я вздрагиваю от неожиданного вопроса и поворачиваюсь.

Ещё один эльф.

Ну, не совсем.

Этот не похож на других.

Почему-то от него у меня сразу начинает странно теплеть внутри.

Сначала я замечаю его глаза. Светло-голубые, почти сияющие. А ещё волосы — густые и рыжие, как у моей сестры, но не кудрявые, а прямые и слегка растрёпанные, будто он часто запускает в них пальцы. Он выглядит так, будто мог бы быть в составе группы N'SYNC или что-то в этом роде.

На вид ему примерно столько же, сколько моей сестре. Он явно старше, наверное, учится в старших классах. К тому же он крепче тех худосочных парней, с которыми она дружит. Не чета её долговязому парню Брайану. Скорее уж похож на футболистов, которых я видела на её маршевых парадах. Высокий и широкоплечий.

Да, определённо от него у меня в животе разливается какое-то странное тепло.

— Эй, — говорит он с тихим смешком. — Ты меня слышишь?

— А? Да, — отзываюсь я быстро, стараясь расправить плечи. Уверенность. — Я просто смотрю. Разве нельзя?

Он прищуривается.

Я тоже.

— Погоди-ка, разве Салли не предупреждала тебя, что надо держаться подальше? — он кивает в сторону светловолосой эльфийки, что патрулирует у фотозоны. Той самой, которая грубо бросила мне: «Мы письма не принимаем» и велела «проваливать».

— Нет, — парирую я. — Не предупреждала.

Я скрещиваю пальцы за спиной. Он этого не знает.

— Ты пальцы не скрестила?

— Что?! — мой голос вырывается громче, чем я планировала. Я тут же понижаю его. — Нет.

Он смеётся, и смех у него глубокий, низкий. У меня даже пальцы начинают потеть.

— Ладно, может быть, — признаюсь я.

Он улыбается, и моё лицо тут же вспыхивает. У него ямочка, и хотя я никогда не считала ямочки чем-то особенным, почему-то это совсем не даёт мне покоя. Или наоборот, дарит слишком много спокойствия.

Я трясу головой.

Соберись, Бёрди.

— Я просто хочу передать письмо настоящему Санте, — говорю я.

Достаю из кармана помятый конверт и показываю ему. Он поднимает бровь и мельком смотрит на фальшивого Санту.

— Но это и есть настоящий Санта, — шепчет он.

— Нет, не настоящий, и ты это знаешь.

Он щурится.

— Сколько тебе лет?

— Одиннадцать.

— Тебе не кажется, что ты уже слишком большая, чтобы…

— Чтобы что?

Он замолкает, смотрит на меня пару секунд, а потом лишь качает головой:

— Ничего. Забудь.

— Ну и ладно, — говорю я. — Просто… уходи.

— А если нет?

У меня отвисает челюсть. Я, конечно, могла бы его толкнуть или что-то в этом духе, но я никогда никого не толкала. Ну, кроме сестры. И потом, это же сколько будет проблем, если меня застукают! Это же мгновенный билет в список непослушных, а до Рождества всего ничего. Я и так уже слишком давно убежала от мамы — наверняка уже баллы в «нехорошую» сторону набираю.

Он облокачивается на колонну рядом, скрестив руки на дурацком зелёном костюме эльфа. И явно не собирается уходить. Теперь он тут надолго — он и его небрежная поза, эта манера стоять так, словно он — модель на обложке журнала.

Настолько непринуждённо, что я не могу оторвать взгляд.

Его глаза, светящиеся каким-то озорным блеском, поворачиваются ко мне, и он улыбается. От его ямочек у меня в груди начинает тарахтеть моторчик. Если у людей и правда есть искры в глазах, как у Санты, то у этого парня они явно выделялись. Причём, рассмотрев поближе, я понимаю, что его глаза не просто голубые — в них смешались серый и голубой оттенки. И это невероятно красиво. Я и не знала, что мальчики могут быть… красивыми. Настолько.

— Так что за план? — спрашивает он.

Я понимаю, что от него мне не избавиться, поэтому вздыхаю:

— Хочу незаметно подсунуть письмо ему в карман.

— Круто, — отвечает он. — Тогда давай сделаем это вместе.

Я трясу головой, выставляя вперёд подбородок:

— Нет, я справлюсь сама.

Он переводит взгляд куда-то вдаль, снова напуская на себя этот «модельный» вид, а потом возвращает взгляд ко мне с мальчишеской ухмылкой:

— И как ты обойдёшь Салли? — он кивает в сторону той самой эльфийки. — Она точно тебя выгонит.

— Ну и ладно, — отвечаю я. — Меня не поймают.

— Ну-ну, — пожимает он плечами. — Хотя со мной всё получится проще.

Я смотрю на громоздкую декорацию с Щелкунчиком и краем глаза ловлю время на часах. У меня нет времени спорить — мама уже наверняка меня ищет.

— Ладно, — соглашаюсь я.

Мы садимся прямо на пол торгового центра: я скрещиваю ноги, а он вытягивает свои вперёд (такие длинные!), сползая вниз по колонне так плавно и естественно, будто это что-то невероятно крутое. Его красные кеды с болтающимися шнурками и надписями, сделанными маркером, точно бы не прошли мамину проверку.

— Окей, — говорит он, наклоняясь ближе. От него пахнет хвойным лесом и мятными конфетами. — Если обойти слева…

— Там Рудольф загораживает проход. Никак, — перебиваю я. — Зато я могу пролезть через вырезанное окошко.

Он качает головой:

— Нет, тебя заметят. Но, если немного подвинуть Рудольфа…

Он указывает на небольшой просвет в конструкции домика.

— Ого, там есть вход! — восклицаю я.

— Вот это я понимаю.

Моё лицо пылает, как и ладони, а внутри всё нервно подрагивает.

— Ну, ладно, — произношу я. — Тогда пошли.

— Вперёд.

Он поднимается на ноги и протягивает мне руку, но я её не беру. Это только заставляет его улыбнуться шире.

Мы пробираемся вокруг круглой зоны с рождественскими декорациями. Он ступает на цыпочках, как Гринч, и я не могу сдержать смех. Только тут же осекаюсь, понимая, что выдаю себя.

— Окей, подождём, пока сменится очередь детей, — говорит он.

Я киваю, присаживаясь рядом с ним у картонной фигуры Рудольфа.

— И что ты написала в своём письме? — спрашивает он.

— Ну, — я достаю мятую бумажку из кармана. — Моя сестра говорит, что Санта уволил Рудольфа. Я пишу, чтобы он этого не делал.

— А Рудольф не может просто найти другую работу?

— Олень с красным носом? Конечно, нет, — закатываю я глаза. — Не смешно.

— И что ты ему сказала?

Я разворачиваю письмо, откашливаюсь и начинаю читать:

— «Дорогой Санта…»

— Неплохое начало, — вставляет он.

Я прищуриваюсь:

— «Дорогой Санта, Рудольф хотел только одного в жизни…»

— Боже, он что, умирает?

Я опускаю лист и бросаю раздражённый взгляд:

— Это его последний год! Ты бы хотел, чтобы его лишили полётов в его последний год?

— Я и не знал, что у Рудольфа последний год, — с серьёзным видом отвечает он.

— Эм, вообще-то у всех последний год!

Он вскидывает голову и заливается смехом — это так естественно, красиво, как будто счастье само льётся из него.

— Прости?!

— Моя сестра говорит, что в следующем году конец света.

— Твоя сестра, похоже, много чего говорит.

Я прищуриваюсь ещё сильнее:

— Это же так очевидно. Продукты закончатся, всё пропадёт. Телевизор не смотришь?

Он пожимает плечами:

— Не особо.

— Мы смотрим «Выжившего», — говорю я. — Ты что, не смотришь «Выжившего»?

— Что такое «Выживший»? — его лицо остаётся абсолютно бесстрастным, но я подозреваю, что он издевается. Энн делает точно такое же выражение, когда ведёт себя, как настоящая вредина.

Я хмурюсь.

— Тебя бы точно прогнали с острова.

— Ну, наверное, — говорит он, а его кривая улыбка снова поднимается вверх, открывая одну ямочку.

Злиться становится труднее, и я ненавижу его за это.

Он снова смеётся, а потом указывает на мой лист.

— Погоди, а это что?

Я опускаю взгляд на свои рисунки в письме. О, нет, это что, непонятно?

— Полозья санок, — бормочу я.

— Ты нарисовала и их для него?

— Ну, если письмо попадёт в руки эльфов. Они ведь читать не умеют, знаешь.

— Тоже твоя сестра сказала?

— Да.

Он медленно кивает:

— Понятно. Значит, иллюстрируешь.

— Ну, да, — фыркаю я.

Он усмехается, и теперь я точно знаю — он меня дразнит.

— Ладно, — говорю, складывая письмо и запихивая его обратно в конверт. — Давай уже закончим с этим.

— Эй, ну извини! Да нет, круто получилось!

— Да что там!

— Так ты ничего для себя не просишь? — спрашивает он, чуть склонив голову.

Я поднимаю на него взгляд и с возмущением вскидываю бровь.

— Конечно, попросила! Я трижды обвела фиолетового Фёрби в каталоге на мамином столе. Она знает и регулярно разговаривает с Сантой, так что я уверена, что и он в курсе, что я в курсе, что получу этого Фёрби.

Он открывает рот, чтобы что-то сказать, но тут мы оба замечаем изменения в обстановке. Один ребёнок сходит с колен Санты, рыдая, а стоящий рядом эльф отводит его к ограждению.

Больше никаких телохранителей.

— Сейчас! — говорит Ник. — Я останусь на страже!

Он отодвигает фигурку Рудольфа в сторону, освобождая мне проход. Там темнее, чем я ожидала, но я не могу позволить этому меня остановить.

Надо быть смелой.

Я пробираюсь через груды чего-то, похожего на шнуры и картонные коробки, и замечаю маленький луч света, пробивающийся через отверстие у трона Санты. Подползая ближе, я оказываюсь прямо рядом с его карманом.

Вот она, моя цель.

Я протягиваю руку и осторожно приближаю письмо к складкам его красного пиджака. Если бы только…

— Эй, девочка! — раздаётся голос.

О, нет.

Я поднимаю взгляд. Это та блондинка-эльф. Салли.

— Как ты сюда попала? — её глаза горят яростью. О, нет, она всё расскажет маме!

— Я её поймал, — говорит эльф. Но это не просто какой-то эльф — это мой эльф в красных кедах и с рыжими волосами. — Не волнуйся, Сал, я с ней разберусь.

Мой эльф, который должен был стоять на страже, теперь бежит ко мне.

— Ты же говорил…

— Ш-ш-ш, давай-давай! — шепчет он.

Я вытаскиваю из пальто письмо, быстро запихиваю его в карман Санты и отползаю. Сам Санта дёргается от шума и кричащей Салли, но выглядит скорее уставшим, чем заинтересованным в том, что я только что провернула.

Отлично.

Мы выбегаем, а я чуть не падаю на скользком плиточном полу, пока Ник смеётся рядом.

— Ты сделала это! — говорит он.

— А ты стоял не на месте! — фыркаю я, чувствуя, как лицо заливается краской.

Он всё ещё смеётся, схватившись за живот:

— Я был на месте, но ты чуть не выдала себя! Что мне оставалось делать?

— Ты такой вредный!

— Ой, да брось. Прости.

Он выглядит так, будто пытается перестать смеяться, но у него не выходит.

— Нет, ты всё испортил.

Тогда он скрещивает руки на груди и поднимает одну рыжую бровь.

— Ну, насколько я вижу, письмо-то он получил, да?

Я знаю, что веду себя несправедливо, но не могу избавиться от ощущения, что на нас все смотрят, и мне становится неловко.

Я ковыряю носком пол и бормочу:

— Да.

— Тогда миссия выполнена? — он выглядит так, будто ему вообще всё равно на чужие взгляды. Может, это возраст даёт ему такую уверенность, но у меня её точно нет.

— Хорошо, но как мне узнать, что он его прочитает? А если выбросит?

— Не выбросит. Я скажу ему, чтобы не выбрасывал, — говорит он. — Не волнуйся, малышка.

Я прячу руки в карманы и поднимаю взгляд. Он улыбается, добродушно и искренне. Он напоминает мне молодого Кристофера Крингла из того мультфильма, который мы смотрим каждый год.

Спустя мгновение он говорит:

— Ничего себе, ты правда обожаешь Рождество, да?

— А ты нет?

— Неа.

Мои глаза становятся как блюдца.

— Что?! Почему?

— Да просто… — он слегка дёргается и отводит взгляд. — Неважно.

— Ты ошибаешься, — говорю я.

Он смеётся.

— Я ошибаюсь?

— Да. Рождество — это про семью, веселье и счастье.

Его лицо хмурится, а потом он щёлкает языком и качает головой.

— Нет, ты вырастешь и возненавидишь Рождество. Все его ненавидят, мне так кажется.

Моё лицо, наверное, перекосилось от злости, но я знаю, что мама и папа рассердятся, если я сделаю что-то глупое. Да, и к тому же, дома нас ждут рождественские фильмы, и я не хочу, чтобы это отменили.

— Никогда, — говорю я. — Я никогда не возненавижу Рождество. Ты не сможешь наложить на меня такое проклятие.

Но он только смеётся, подмигивая.

— Разве не смогу?

У меня всё внутри опускается. Это… мило. И ужасно. И потрясающе одновременно. Я моргаю раз или два просто для того, чтобы убедиться, что вижу его чётко. У него этот огонёк в глазах, ямочка, розовый нос.

Магия.

Он точно магический.

И он определённо только что наложил на меня проклятие.

— Эй, погоди, нет…

Громкоговоритель над нами включается, обрывая меня.

— Бёрди Мэй, подойдите к службе поддержки. Ваша мама вас ищет. Бёрди Мэй, пройдите к службе поддержки. Спасибо.

— О, нет, — вырывается у меня. — О, нет.

Теперь ясно, что я в беде. Если включили громкоговоритель, значит, мама ищет меня уже давно.

— Бёрди Мэй? Это твоё имя? — спрашивает мальчик-эльф, снова смеясь. — Ну и имя.

Я прищуриваюсь.

— А у тебя что, нормальное?

Он ухмыляется.

— Меня зовут Николас. Николас Райан, но все зовут Ник.

Я чуть не ахаю, но сдерживаюсь.

Святой Ник.

Это не может быть правдой.

Я сглатываю.

— Ну, приятно было не познакомиться, Николас.

— А мне, напротив, было приятно встретить тебя, Бёрди Мэй, — отвечает он. — Я отлично провёл время. С Рождеством тебя.

— Нет! А тебя вот не с Рождеством.

Он улыбается и чуть машет мне рукой, пока я не начинаю медленно уходить, а потом внезапно срываюсь на бег. Всё это время я думаю об этой улыбке. Но я бегу не потому, что боюсь маминого гнева, а потому, что не хочу потерять воспоминание о Николасе, словно это сон, который нужно проговорить вслух, чтобы не забыть.

Когда я добегаю до стойки службы поддержки, мама уже покраснела. Она всегда такая перед Рождеством.

— Бёрди Мэй! Слава Богу. Ты же знаешь, что нельзя сбегать. Чёрт.

— … чёрт, — тихо повторяю я.

Она хочет рассердиться, но вместо этого улыбается, потому что знает: я специально её раззадорила. Я знала, что это сработает.

Все говорят, что мы с ней похожи — та же мышиная шевелюра каштанового оттенка, те же веснушки. Однажды какой-то мужчина спросил маму, не сестра ли я ей. Энн потом сказала, что он с ней флиртовал. Я ответила, что это глупость, ведь мама замужем за папой.

Мне нестерпимо хочется рассказать ей о Николасе, но я знаю, что это вызовет разговор о незнакомцах, а я и так уже хожу по тонкому льду. Поэтому я просто молчу, поджав губы, пока мы направляемся в книжный магазин.

— Не представляю, как папе удастся вернуться домой с этим трафиком, — говорит мама, пока мы переходим порог.

Я замечаю знакомые рыжие локоны у стойки с дисками. Они принадлежат Энн — никто больше не имеет таких волос. Никто, кроме, может быть, Ника. Её кудри сегодня выглядят особенно упругими, и всё потому, что в них копаются чьи-то руки.

Фу, это руки Брайана!

— Фу! — кричу я, сморщив нос. Я бросаю взгляд на маму, но она слишком увлечена новым рождественским альбомом, чтобы заметить.

— Бёрди Мэй! — недовольно откликается Энн.

— Поверь мне, я даже не смотрю! — кричу я, прикрывая глаза рукой.

— Лучше бы не смотрела, — говорит Энн, но в её голосе слышится весёлое поддразнивание. — Я позову тебя позже, Брайан.

Я помню, как две недели назад Энн сказала мне, что Брайан слишком долговязый, а его брекеты слишком большие для его маленького рта. Похоже, всё меняется, когда снимаешь брекеты.

Интересно, нашла бы она Николаса милым.

— Брайан сказал, что Санта тут письма не принимает, — говорит Энн, натягивая мой капюшон так, что он закрывает лицо. Я отмахиваюсь от её рук. — Ты отдала своё?

Может, я и не расскажу ей о Николасе.

— Нет, — вру я. — Потеряла.

— О, жаль. Прости, Бим, — отвечает она. — Мам, купим Бёрди ещё немного открыток?

Я улыбаюсь, потому что иногда она всё-таки не такая уж плохая.

Мама качает головой.

— Девочки, ну ведь уже…

— Слишком поздно для Рождества, — все трое говорим в унисон.

Мама сжимает губы, смотря на диск в руках. Но Энн уже хватает коробку с рождественскими открытками у кассы и кладёт её в мамину корзину.

— Ну, ладно, — говорит мама, помахав коробкой передо мной с заговорщической улыбкой, прежде чем мы выстраиваемся в очередь к кассе. В одной руке у неё коробка открыток и диск, в другой — шоколадный батончик, который она явно захватила на бегу. — Купим шоколадку для папы, чтобы он тоже не обиделся. Но только одну!

По дороге домой я наблюдаю за светом фонарей и думаю о словах Николаса.

«Ты вырастешь и возненавидишь Рождество».

Нет, он точно не прав.

Рождество — лучший праздник.