Санта на замену: Тур извинений

ГЛАВА 1

2019 год, за пять дней до Рождества

Рождество — это кошмар, а путешествовать перед Рождеством — кошмар вдвойне. Особенно, когда собственные книги смотрят на тебя отовсюду, куда бы ты ни повернулся.

Кто-то однажды сказал мне, что видеть свои книги на полках магазинов никогда не надоест. Как бы не так. Первый раз — да, это было весело. На самом деле, большинство вещей интереснее в первый раз.

Первые свидания.

Первый поцелуй.

Первый вечер в честь выхода книги.

А всё, что после, уже разочаровывает.

Сейчас, глядя на стенд в книжной лавке аэропорта, где мои романы выстроились в круг, я чувствую себя не столько гордой, сколько уставшей от всех этих Санта-Клаусов, которых я нарисовала за последние годы.

Мои эротические романы о Санте — бестселлеры. В них всегда есть Санта с розовым носом, подрумяненными акварельными щёчками и фирменным белым локоном в стиле Бёрди Мэй, который делает его моложе и обаятельнее.

Этот локон — моя золотая жила.

Я пробегаю взглядом по названиям.

«Большой подарок Санты».

«Розовая карамельная трость Санты».

«Синие шарики Санты».

Как я вообще смогла уговорить издателя утвердить это название? Но редакция только посмеялась, сказав, что оно такое «милое».

Милое. С очень даже милым содержимым в его красных штанах.

Я закатываю глаза, глядя на эти бороды и приподнятые белые брови.

Честное слово, я люблю свою работу. Без неё я бы вообще не справилась с жизнью после проклятия 99-го.

После… него.

Но в этом году? Я просто выжата.

Обходя лавку, я лавирую между толпами людей, одетых в простенькие джинсы и футболки, тогда как я укутана в два пальто. Я южанка до мозга костей, но только на севере, окружённая холодом, могу действительно почувствовать дух Рождества. Правда, я ненавижу мороз.

Мой телефон вибрирует в кармане пальто. Надев огромные варежки, я пытаюсь достать его, но безуспешно. Ох уж этот север, тут вообще есть обогреватели? Наконец, я стаскиваю варежку зубами, вытаскиваю телефон и улыбаюсь, разблокировав экран.

— Удивительно, как ты всегда узнаёшь, что мой самолёт только приземлился, — говорю я.

— Бим, ты обещала позвонить сразу же! — раздражённо отвечает Энн.

По её тону можно подумать, что я заставила её звонить мне раз пять. Я отстраняю телефон, чтобы проверить… да, точно. Полное попадание в стереотипную старшую сестру.

— Ну, дай мне хоть выйти из самолёта, — фыркаю я. — Аэропорт — сущий ад.

Сказав это, я резко поворачиваюсь, чтобы увернуться от мальчишки, несущегося с рюкзаком, который хлопает его по спине в такт шагам.

— Вот что бывает, когда уезжаешь так поздно, — отчитывает Энн. — Полные рейсы.

— Я бы с радостью уехала раньше, — парирую я.

Хотя, если быть честной, это и моя вина, и не моя. Моя — потому что я слишком долго предавалась самоанализу после разрыва. Не моя — потому что сам разрыв был не в моей власти. Вот и пришлось отложить ежегодный творческий отпуск до последней минуты.

Повисает напряжённая пауза, и я тут же спешу заполнить её, прежде чем сестра начнёт расспрашивать:

— Но вообще-то, всё нормально, Энн! В самолёте показывали «Санта Клауса», это было мило. Ещё давали имбирное печенье. Очень празднично.

Эскалатор медленно спускает меня вниз. Впереди мальчик с машинкой в руках катает её по поручню.

— Бим, — произносит Энн, и я внутренне содрогаюсь: вот, сейчас начнётся.

— Энн, — укоризненно отвечаю я, — не надо паники. Всё хорошо. Со мной всё в порядке. Самолёт приземлился целым, видишь?

— А ты?

— Сейчас превращусь в сосульку. Подожди секунду.

Я выхожу на улицу, и ветер, острый, как нож, врезается мне в лицо.

Ах, зима.

Заказываю такси и снова подношу телефон к уху.

— Я снова тут.

— Значит, ты стала сосулькой? — продолжает она. — Это из-за погоды или из-за сердца?

— Очень плавный переход, но, знаешь, больновато слышать такое.

Я надеялась, что разговор свернёт в другую сторону, но, увы, с Энн такое не прокатывает. Более того, я уже заранее знаю, что она скажет дальше. Она ведёт себя так, будто мы впервые обсуждаем эту тему, хотя мы успели так её заездить, что даже Граф из «Улицы Сезам» был бы впечатлён.

— Просто… ну, ты же переживаешь расставание. — Пятьдесят раз! Ах-ха-ха! — И ещё это… время, понимаешь?

— В месячные? — спрашиваю с каменным лицом.

— Нет, — тянет она. — Рождественская неделя.

Я едва слышу её из-за пронизывающего ветра, гомона людей, заполняющих машины, их же сигналов и, как вишенка на торте, праздничной музыки, которая доносится из уличных колонок так громко, будто меня насильно заставляют ощутить дух праздника. Даже огромная ёлка на кольце перед аэропортом мерцает огнями так, что у меня в глазах рябит.

— Бим? — зовёт она.

Наверное, она что-то говорила, а я пропустила.

Я закатываю рукав свитера, чтобы взглянуть на часы. Старенький золотой «Омега» на моём запястье блестит, и я машинально протираю отпечаток пальца с циферблата. Папа наверняка бы рассердился, увидев, как я обращаюсь с его часами, но меня поражает, что они всё ещё работают, так что пусть мирится с небольшими пятнами.

— У вас там почти полночь, — говорю я. — Почему ты ещё не спишь?

Я готова поспорить, что Энн с Брайаном только что закончили смотреть праздничный фильм, а на плите остывают имбирные печенья — те самые, из готового теста с оленями сверху. Обычно я тоже участвую в этом ритуале, выступая в роли одинокой тёти. Но не в этом году. В этом году я застряла здесь, за два часовых пояса от них.

И тут до меня доносится знакомая до боли мелодия меню DVD.

— Стоп! Вы что, смотрите «Эльфа» без меня?

— Ты сама виновата, — без тени угрызений совести тянет Энн. — Уехала! Теперь приходится нарушать традиции.

Я должна была уехать на свою ежегодную зимнюю писательскую сессию ещё пару недель назад. Но тогда Стивен решил, что самое подходящее время для расставания — это канун Рождества.

В нормальный год, без разбитого сердца, я уезжаю сразу после Дня благодарения. Обычно это мой самый продуктивный период: я придумываю новые сюжеты, пишу, оформляю заметки на год вперёд. Весна уходит на иллюстрации, летом завершаются финальные правки. Это проверенная система, которую я отточила за шесть лет. Даже если сейчас всё идёт со скрипом из-за неудачного романа, план всё равно должен быть выполнен.

— Ты уверена, что у тебя хватит сил написать своего Санту в этом году? — спрашивает Энн.

Вопрос бьёт меня, словно двенадцать бешеных северных оленей, сшибающих старушку в канун Рождества.

— Энн, — тяну я.

Это второе предупреждение, но её, конечно, это не останавливает.

— Если тебя это утешит, — начинает она, — я уверена, что в Стивене не было и половины той радости, что в Треворе.

— Ещё бы, он же не парадный Санта.

— Истинная правда.

Стоп. Надо пояснить.

У меня… есть типаж.

Слушайте, я это не специально. Я не захожу в «Санта. ру», чтобы выбрать идеально белую бороду или чёрные блестящие сапоги. Но что я могу поделать, если меня так привлекают временные отношения, особенно с теми, кто приносит радость и добро в декабре?

Началось это лет семь назад, когда я познакомилась с Заком на рождественском фестивале. Я отвела племянника загадывать желания местному Санте, и вот он: восседает на троне с искрящимися глазами и румяными щеками. Без бороды он оказался неожиданно молодым и… симпатичным. Когда он попросил мой номер, я решила попробовать.

Это был волшебный декабрь: мы катались на каретах, любовались рождественскими огнями, пекли пряничные домики. Правда, он так и не узнал, что его татуировки под красным костюмом стали единственной постоянной чертой в нашем романе. Мы расстались сразу после Рождества.

Но мне это понравилось. Чистая магия праздника, никакой привязанности, никакой драмы. И в следующем году появился Рэнди, Санта из торгового центра, с прессом вместо фальшивого живота. Всё было прекрасно — до Нового года.

Так вот, мой терапевт считает, что временные романы помогают мне преодолеть проклятие 1999 года.

На следующий год появился Марк — Санта-стриптизёр. Конфеты. Жезлы в форме леденцов. Его слегка искривлённый «леденец», если понимаете, о чём я. Расстались под Рождество.

Потом был Тревор — парадный Санта.

И Фрэнк… у него была настоящая белая борода, и он никогда не называл мне свой возраст. Это было дно, не осуждайте.

И, наконец, Стивен — Санта, который задержался слишком надолго.

Любой мужчина, который с подходящей долей праздничного энтузиазма может называть меня своей «хо-хо-хо» в постели и при этом умещаться в красный бархатный костюм, облегающий задницу, — это тот, кто мне подходит. Что я могу сказать? Мне нравится идея фантазийного мужчины, совершающего чудесные вещи. Всё это в итоге ложь, но какая разница? Все мужчины лгут. По крайней мере, эти не скрывают.

— В этот раз расставание было не твоей инициативой, да? — осторожно спрашивает Энн.

Третий удар.

— Энн, — говорю я, чувствуя, как желудок сжимается, прежде чем я успеваю продолжить предупреждающим тоном.

Меня тошнит, но я списываю это на имбирное печенье в самолёте. Кажется, оно было черствым. Уверена, это просто медленное пищевое отравление. Намного лучше, чем чувства.

— Знаешь что? — на другом конце я слышу, как она хлопает в ладоши, будто собирается озвучить какое-то важное заявление. — Я скажу это.

— Пожалуйста, не надо.

— Я переживаю за тебя в этот раз.

— Почему?

— Ты встречалась с ним год. Он продержался почти два праздничных сезона! Такое не случается. Ну, то есть, это не значит, что должно было…

Я игнорирую её попытку уйти в сторону.

— Это ничего не значило, — говорю я.

— Он был с тобой на Пасху.

— Просто мимолётная связь.

— Он переехал к тебе.

Я фыркаю:

— Ну же, Энн. Ты же не наша мама, и не можешь меня отчитывать.

— Возможно, и могу.

Мы обе замолкаем, осознавая, что она только что сказала. Это странная пауза — не совсем неловкая, но наполненная осознанием, почти как молчаливая минута памяти.

И тут Энн продолжает:

— Знаешь, мамочка уже спрашивает про папу…

Её слова звучат медленно, потому что она знает: я не хочу это слышать. Но сказать это всё же нужно, видимо.

Я стискиваю зубы, медленно вдыхая. В этом году я не выдержу. Просто не выдержу. Не после расставания.

И не в двадцатую годовщину моего проклятия.

— Что ты ей сказала? — спрашиваю я.

— Ничего.

Я выдыхаю, наблюдая, как пар поднимается передо мной, словно дым. Боже, почему я не курю? Люди находят в этом утешение? Может, мне начать? Этот год точно подходящий.

— Ты вернёшься к Рождеству, правда, Бим? — спрашивает Энн.

Мне хочется сказать «нет». Каждый год я дома на Рождество: открываю подарки в одинаковых пижамах с семьёй, ем булочки с корицей и играю с племянниками. Но в этом году… Этот праздник… Этот человек… Проклятие зашло слишком далеко.

Но я знаю, что не могу подвести Энн.

— Да, я вернусь к Рождеству, — отзываюсь я. — Обещаю.

— Знаешь, — смеётся Энн, будто пытается разрядить жуткую атмосферу, в которой я теперь погрязла, — так все говорят, прежде чем случается какая-нибудь снежная буря.

— Не сглазь, — предупреждаю я, в то время как Энн снова смеётся.

Телефон вибрирует у уха. Я отодвигаю его и вижу уведомление: моя машина прибыла и ждёт в самом дальнем конце парковки.

— Ох, чёртово… — вздыхаю я.

— … рождество? — тут же подхватывает Энн.

— Неплохо.

— Наслаждайся своим затворничеством, но, пожалуйста, возвращайся к Рождеству, хорошо? Я испеку для тебя печенье — мягкое, как ты любишь. И… — ну вот, начинается. — Не позволяй ему испортить тебе праздник, Бим.

Я не знаю, кого именно она имеет в виду — ложных Сант из моего прошлого или нашего отца.

— Никогда, — отвечаю я, потому что никто из них — ни Стивен, ни папа — не могут испортить мне Рождество.

Святой Николас Райан уже сделал это за них, прокляв меня на вечные неудачи в этот праздник.