Санта на замену: Тур извинений

ГЛАВА 5

Не могу поверить, что стою в очереди к Санте. Причём не к тому, с которым я встречаюсь, а к фальшивому. И рядом со мной стоит Николас — ходячий кошмар, насвистывающий Little Drummer Boy в такт радиостанции торгового центра.

Я так не злилась на Санту с… ну, с 1999 года.

Николас замолкает, но тут же начинает свистеть снова, когда следующая праздничная классика звучит из динамиков.

— Ты можешь прекратить? — прошу я.

Его густые седые брови взмывают вверх.

— Ваш свист прекрасен, словно у птички, Николас, — восторженно восклицает какая-то бабушка позади него.

— Благодарю, Бетти, — отвечает Ник с лёгким подмигиванием.

Жест почти незаметный, как будто предназначен только для неё, но я всё равно вижу это, и внутри становится тепло. Особенно от того, как его глаза искрятся, словно праздничный салют.

— Ну, ё-моё, — тихо шепчу я себе под нос сквозь вымученную улыбку.

— Что такое? — спрашивает он. — Она хорошая женщина, у неё пекарня.

Ник наклоняется вперёд, и его большая тень падает на меня. Он не то, чтобы высокий, скорее всего, примерно метр восемьдесят — как мой зять. Но дело не в росте. Это всё его присутствие. Масштаб…

— Так что ты попросишь? — шепчет он, обдавая ухо тёплым дыханием.

Я вздрагиваю и отстраняюсь.

— Не скажу.

— У нас так много секретов, Бёрди Мэй.

— Так бывает, когда стоишь в очереди с незнакомцем, — огрызаюсь я.

Рядом вмешивается какой-то мальчишка:

— С незнакомцами разговаривать нельзя.

Опускаю взгляд и вижу ребёнка с растрёпанными волосами, похожего на моего племянника, будто мы не в уютном торговом центре, а где-то на ветру. У него рассечена бровь, а при улыбке видно отсутствие двух передних зубов. Он словно ожившая рождественская песня.

— Всё верно, Купер, — отвечает Ник.

— Как ты вообще всех знаешь? — шепчу я, а потом обращаюсь к Куперу: — Ник — незнакомец. Мне не стоит с ним разговаривать?

Купер озорно улыбается беззубой улыбкой.

— О, нет, мистер Николас хороший.

— Отлично, — сухо отзываюсь я, одаривая Ника недовольным взглядом.

Он тихо смеётся и продолжает насвистывать.

Мы подходим к верёвкам, ведущим к трону Санты. Эльфы по очереди запускают детей, пропуская их каждые пару минут.

— Не чувствуешь себя звездой? — спрашивает Ник, когда моя очередь почти подходит.

Я закатываю глаза.

— Мы ведь сейчас увидим самого Санту, — говорит он с преувеличенным акцентом на имени, будто это должно вызвать во мне священный трепет.

Всё, что я ощущаю, — как живот сжимается от того, как близко он стоит сзади. А ещё… как хочется, чтобы он снова говорил мне тёплые слова на ухо.

— Это не Санта, — шепчу я так, чтобы Купер не услышал. — Просто подделка.

— Ты не веришь в дух праздника, — отвечает Ник, оглядывая фальшивого Санту на троне.

Он смотрит на него странно, словно оценивает. Одобрительно кивает, и я, сама не знаю почему, но чувствую себя чуть лучше. Он же знает всех — может, проверяет, нет ли странных Санта-Клаусов?

И вот, когда эльф подходит ко мне, Ник легко перешагивает через верёвку.

— Вперёд, Бёрди Мэй.

— Эй, а как же солидарность?.. — начинаю я, но эльф уже расстёгивает верёвку и переводит взгляд с меня на Купера.

— Ну, что, малыш? — спрашивает она, махнув пальцем через плечо.

Купер с улыбкой качает головой.

— Нет-нет, она первая.

Его улыбка, слишком большая для такого ребёнка, полностью открывает розовые дёсны и отсутствующие зубы. Он явно счастлив, что взрослый человек стоит с ним в очереди к Санте.

Эльф закатывает глаза, но я обхожу её и тихо говорю:

— Спааасибо.

Поднимаюсь по ступенькам, и вот — я и весёлый толстяк.

Все фальшивые Санты — это кот в мешке. У некоторых потрясающие бороды и они готовят отличные вафли, у других — татуировки и язык, созданный для женских удовольствий.

Этот определённо из первой категории, потому что, стоит ему на меня посмотреть, я сразу понимаю: его язык к этому не приспособлен. Он слишком жизнерадостный. Недостаточно дерзкий. Да и явно старше моих обычных Сант.

— Хо-хо… хо, ё-моё, — лицо фальшивого Санты мрачнеет при виде меня. — Ты издеваешься.

— Мне это нравится меньше, чем вам, честное слово, — бормочу я, поднимаясь по последним ступеням и плюхаюсь прямо на его широко расставленные колени.

Фальшивый Санта наклоняется ближе, и я чувствую его запах. Сначала мята — как и положено хорошему Санте, — но после неё пробивается неизбежный запах середины дня в костюме Санты. Я слишком часто их стирала, чтобы не узнать.

— И чего же ты хочешь, девочка?

— Послушайте, я здесь ради того парня, — отвечаю я, кивая в сторону Николаса.

Ник стоит, прислонившись к колонне напротив трона, и выглядит невероятно. Руки в карманах, джинсовая куртка с меховым воротником, а волосы только слегка тронуты снегом, который успел лечь на нас по пути сюда. Он — мокрая мечта миссис Клаус.

— Он выглядит, как я в молодости, — говорит фальшивый Санта и громко смеётся.

Спасибо, Санта. Отличный способ напомнить мне, что он моложе.

— Вы гораздо обаятельнее, честное слово, — говорю я.

— Да ну, быть не может.

Даже несмотря на сомнения, он всё равно улыбается, оставаясь в роли Санты. Это, честно говоря, трогательно. Он странным образом напоминает мне Зака, моего первого Санту. Наверное, дело в его немного кривом носе с бугорками. Необычный, но идеально дополняющий ровные белые зубы.

— Итак, чего ты хочешь? — спрашивает фальшивый Санта. — Нового пони? Обручального кольца от того парня? — он кивает в сторону Николаса.

Я отрицательно качаю головой, сжав губы.

— Ну, тогда быстрее. Время не ждёт!

И вот он снова напоминает мне Зака. Даже тем, как говорит. И я вдруг чувствую себя чуть спокойнее.

— Честно говоря, не знаю, — пожимаю плечами.

— Обычно дети просто говорят мне, чего хотят на Рождество. Может, начнём с этого? — он качает головой из стороны в сторону, и в этом движении что-то странно доброе.

Щёки его — то ли от излишка румян, то ли от жары — ярко-красные, как у хорошо разогретого человека.

Я смеюсь:

— Ну… мира во всем мире?

— А ты сама живёшь в мире?

И снова это сходство с Заком. Он был помешан на мире и медитации, даже благодарил рождественскую ёлку за её «дары», из-за чего Энн долгие годы звала его «хиппи-Санта». Страшно, насколько голос этого мужчины напоминает его.

— Просто… Рождество всегда немного одинокое время, знаешь?

Фальшивый Санта ненадолго замолкает, а затем говорит:

— Это не обязательно так. Поверь.

И снова этот тон, словно Зак вернулся. Я даже почти уверена, что передо мной он.

И тут меня словно накрывает волной. Чувства вспыхивают, а за ними — слова. Они начинают вырываться наружу, горячие, как лава из давно спящего вулкана. Секунду назад я была взволнована, а теперь уже говорю:

— Прости. За всё, что я сделала. За всё, что между нами было.

— Что?

Да, хороший вопрос. Но остановиться я не могу. Всё кажется настолько правильным.

— Нет, тише. Дай мне договорить, — говорю я. — Ты напоминаешь мне моего бывшего, и, похоже, у меня происходит какой-то прорыв.

— Эм… — Он начинает ёрзать подо мной, и я его понимаю. Но я не сойду с его коленей.

— Слушай, Зак…

Поезд мчится, и остановки уже не будет.

— Зак?

— Зак, прости меня за то, что я бросила тебя на следующий день после Рождества. Тогда шёл снег, а в декабре в Джорджии снег — большая редкость. Ты так радовался, что подарил мне тот проигрыватель, а я сказала, что он мне не нужен. Хотя, на самом деле, он был нужен. Просто я была растеряна и подавлена из-за папы, но, думаю, это не оправдание… Прости.

Слова вырываются так быстро, что я и сама не успеваю за ними следить. Но в груди что-то щёлкает, словно часть сердца, оторванная когда-то давно из-за этого проклятия, наконец-то находит своё место.

Фальшивый Санта быстро моргает:

— Это… всё?

Кажется, он осторожно подбирается к разговору, словно я держу его в заложниках с ножом в руках. Но это не так. Я чувствую себя прекрасно. Возможно, женщины с ножами чувствуют то же самое.

— Да, — говорю я и выдыхаю. — Это всё.

— Ну, тогда слезай, девочка, — бурчит он, совершенно очевидно устав от меня.

— Постой, а как же фото?

— Нет.

Я с преувеличенно несчастным видом слезаю с его колен и благодарно киваю помощнице-эльфу, которая презрительно смотрит на меня. Поскрипывая сапогами, выхожу к Николасу, и только радостные вопли Купера за моей спиной напоминают, что мир снова в порядке. Хотя я чувствую себя… иначе. Лучше.

— Ну, как оно? — спрашивает Николас.

Его глаза внимательно осматривают меня, словно пытаются уловить перемены. А перемены есть, но не внешние.

— Я… извинилась, — говорю я, перебирая свои мысли.

Николас сосредотачивает взгляд на моих глазах, и медленно, словно специально для меня, на его лице появляется улыбка. Едва заметная ямочка в бороде выглядит как отпечаток большого пальца.

— Ты извинилась? — он усмехается. — За что?

Я не могу рассказать ему о Заке или о своих бывших. Мы же вроде как договорились быть вице-президентами Клуба Ненавистников Санты. Тем более его рука сейчас тянется к моему рукаву, и я замираю, пока он снимает белый клочок ваты с моего пальто.

Я бы обошла всех Сант, лишь бы его рука коснулась меня ещё раз.

— За всякое, — говорю я. — Даже не знаю. Честно говоря, это было похоже на терапию.

— Значит, я зря трачу деньги на терапевта, когда мог бы просто пойти к Санте?

— А ты-то, оказывается, зря их ненавидел.

Его челюсть напрягается, он качает головой:

— Нет, у меня есть причины. Но этот — из хороших. Это старина Рик. Классный парень, ведёт воскресный фермерский рынок.

Я медленно киваю. Но зачем ему было проверять, кто именно изображает Санту? Я не спрашиваю. Вместо этого мы выходим из торгового центра. Ветер уже не такой колючий, как раньше. Снег растаял, но не весь. В общем, день оказался не таким уж плохим.

— Ну что, — говорит Николас, хлопая в ладони, — всё высказала?

Я пожимаю плечами:

— Частично.

— Хочешь ещё раз?

Я замираю, остановившись на полушаге, и поднимаю на него взгляд. И всё же кажется, что он читает мои мысли. Потому что этот поход к Санте действительно возвращает мне часть души, которую я бы не нашла без Николаса.

— Ты шутишь? — спрашиваю я.

— Я не шучу насчёт извинений перед Сантой.

— Это не…

И тут всё замирает. Моё сердце, время, весь мир — как будто кто-то нажимает на паузу. Николас поворачивается ко мне, медленно берет меня за подбородок, аккуратно касается его пальцами и слегка приподнимает моё лицо. На первый взгляд, этот жест можно назвать дружеским, но мой бешено колотящийся изнутри желудок уверен в обратном.

Едва заметное движение — но оно сбивает дыхание и заставляет меня застыть, как статую.

— Бёрди Мэй, хватит плутать в этих рождественских лабиринтах, — мягко говорит он.

Наши взгляды встречаются, и в его глазах, таких светлых, как зимний лёд, мелькает что-то, что расплавляет меня до самого ядра.

Ох.

Я молчу, не в силах отвести взгляд, а когда тишина становится ощутимо гулкой, он наконец отпускает меня. Но моё сердце продолжает грохотать, будто копыта северных оленей, мчащихся сквозь грудную клетку.

— Ты… ты должен прекратить это, — выдыхаю я.

— Что именно?

— Быть… очаровательным. Наверное.

На большее меня просто не хватает. Ведь я не могу, не должна, не имею права позволять себе чувствовать что-то к Николаcу. Не к нему. Никогда. Но почему-то я всё ещё стою на месте, собирая по кусочкам свои мысли после этого странного, до ужаса интимного прикосновения к подбородку, от которого хочется нырнуть в сугроб и остаться там до весны.

Он хмыкает:

— Постараюсь.

— Эм… сколько ещё Санта-Клаусов в этом городе, как думаешь? — пытаюсь перевести разговор.

— О, Бёрди Мэй. Думаю, их точно недостаточно, чтобы удовлетворить твою душу, но мы можем попробовать.

Я улыбаюсь.

— Придурок, — бурчу я.

Он довольно улыбается.

— Ну, что же, спасибо за компанию, хотя ты меня совершенно бросил, — говорю я.

На что он театрально возмущённо вскидывает брови и протяжно восклицает:

— Эй!

Я всё равно не могу перестать улыбаться, и это бесит.

— У меня дела, — добавляю я.

— Ещё Санта завтра? — интересуется он.

Я останавливаюсь, ветер гуляет в волосах, холодит шею, покачивает его волосы и аккуратно трогает его бороду. Я открываю рот, собираясь что-то сказать, но закрываю его, так ничего и не ответив.

Ведь я отлично провела время… но это же он. И это просто невозможно.

— Нет, — наконец выдыхаю я.

Он хмурит брови.

— А я думал… — начинает он, будто говорит не столько мне, сколько себе. Шёпот мечты, едва различимый. — Напомни, почему ты меня так ненавидишь?

Я не нахожу слов. Да и есть ли в этом смысл? А если есть, то насколько всё это рационально?

Я — взрослый человек. И знаю, что Николас — не какая-то мифическая сила, способная разрушить всё на своём пути. Но та часть меня, что знает это, — это та же часть, которая готова поклясться всеми тринадцатью северными оленями, что после него уже ничего не было так, как раньше.

Потому что просто не могло быть.

— Что-то во мне… думает, что ты испортил моё детство, — признаюсь я, наконец. — И я пока не могу избавиться от этого ощущения.

— Скажешь мне, почему? — спрашивает он. В его взгляде — печаль, и это разбивает мне сердце. Но не сильнее, чем та боль, которую я чувствую за саму себя.

— Нет. Просто… я знаю, что это звучит глупо, но…

— Ты что, не получила своего Фёрби, Бёрди Мэй? — перебивает он. — В этом дело?

Мои щеки пылают. Медленно, потом всё быстрее, а потом вдруг всё разом, словно прорвалась плотина воспоминаний.

— Постой… откуда… как ты про это помнишь? — едва выговариваю я.

Николас пожимает плечами, будто помнить такую деталь двадцатилетней давности — это что-то совершенно обычное.

— Было бы стыдно, если бы я этого не помнил, — бормочет он.

— Я его так и не получила, — признаюсь я почти шёпотом.

— А должна была, — тихо говорит он.

Я не могу это осознать. Я так сильно хотела эту игрушку. Теперь я понимаю, что тогда они были редкостью, практически дефицитом. Иногда я даже задумываюсь, не искал ли папа ту самую игрушку той ночью.

Николас снова оживляет прошлое — тот самый день, о котором я так хочу забыть.

— Перестань, — прошу я так же тихо. — Ты ведь даже не знаешь меня.

— Нет, — говорит он, делая шаг вперёд. Я тут же отступаю, и он останавливается, будто я только что ударила его. Брови у него сходятся на переносице, а во взгляде — ранимость.

— Но что, если я скажу, что помню тот день тоже?

Я перестаю чувствовать пальцы на ногах, и я не знаю, в чём причина — в снегу под ногами или в том, что этот день значил для него так же много, как и для меня — пусть даже по-другому.

— Что? — едва выдавливаю я.

— Забавно, как всё выходит, да? — криво улыбается он. Без привычных ямочек его улыбка кажется натянутой, грустной. — Я разрушил твоё Рождество, а ты… ты была чем-то другим. Чем-то хорошим.

— Ты просто так это всё говоришь, — возражаю я.

Он слегка наклоняет голову, снова хмурится.

— Разве в это так сложно поверить?

Это правда? Были ли наши воспоминания о том дне настолько разными?

— Я… я должна идти.

Я вдыхаю, выдыхаю и поворачиваюсь. Я даже не прощаюсь. Просто ухожу, преодолевая милю через снег обратно к гостинице, где меня ждёт успокаивающий стук клавиш, тишина и полное отсутствие кого-либо, кто способен разрушить мою жизнь одним упоминанием странной игрушки с огромными глазами, которую я хотела двадцать лет назад.

Игрушки, которую я так и не получила.