Секундо. Книга 2

Глава третья

Граф вернулся из родной деревни Амирель через неделю, поздней ночью. Уставший, печальный и даже немного похудевший. И привез с собой тело своего брата. Холлта-старшего положили в зал для прощаний родового склепа и принялись готовить достойные его высокого статуса похороны.

Граф мучился, виня себя за то, что не успел встретиться с братом при его жизни. Он то и дело приходил в склеп, подолгу смотрел на спокойное лицо мертвеца, что-то настойчиво у него спрашивал, будто тот мог что-то сказать, и уходил, так и не дождавшись ответа.

Амирель тоже тосковала. Она хоть и почувствовала смерть учителя, но не верила в нее до конца. Пока не знала точно, что дроттин умер, надежда в ее сердце жила. Теперь умерла и она. Осознавать, что больше она никогда его не увидит, не услышит из его уст ни хвалу, ни укор, было невероятно больно.

Вечером следующего после приезда дня граф пришел в домик младшего садовника в глубоком трауре. Даже аграф на его поясе был черным. Амирель уже узнала печальную новость от камердинера и ждала его, плача и тоскуя. Она хотела проститься с наставником, но без графа это было невозможно.

Измученный Холлт с печальным видом встал перед ней.

— Вы были правы, Амирель. Брат был мертв. Я нашел его сидящим в кресле в дальней комнате. Сколько времени он там пробыл, я не знаю. К нему никто не заходил, хотя службы в храме не проводились. Почему?

Амирель неуверенно предположила:

— К нему по вечерам приходила служанка, она наверняка видела, что он умер. Но трогать его не решилась. Почему, не знаю. Но ведь это и к лучшему? Если бы его похоронили на деревенском кладбище, вы бы не стали тревожить могилу?

Граф задумался и ответил не сразу.

— Не стал бы, конечно. Это кощунство. И всю жизнь потом сомневался, он это или нет. Так что все к лучшему, вы правы, Амирель. Хотя я надеялся, что он окажется жив. Но не сбылось.

Кивнув, она спросила:

— Теперь вы убедились, что это он?

Граф заложил руки за спину и принялся мерно ходить по комнате, опустив голову. Светлые волосы, туго собранные в хвост, болтались за плечами.

— Да. Брат не сильно изменился. И он не был похож на мертвое тело, столько времени пролежавшее в тепле. Он будто заснул. И тихо спит. Я даже пытался с ним поговорить, но он не отвечал, естественно. — Остановившись перед Амирель, предложил: — Вы хотите с ним попрощаться? Вряд ли это возможно будет сделать позже. Завтра пройдут пышные похороны, достойные главы рода, и будет уйма самого разного народа. Вам там показываться будет нельзя. — И с горечью воскликнул: — Ну какой из меня граф? Это брат был всегда истинным главой рода, а я всего лишь жалкий узурпатор, ставший им, по сути, из милости.

Амирель не стала опротестовывать его слова. Зачем? Ему просто нужно выговориться, а утешить его и без нее есть кому. Наверняка графиня найдет для этого нужные слова, она чуткая и нежная жена, графу в супружестве повезло.

Надев накидку и привычно скрыв лицо под капюшоном, Амирель направилась к выходу. Граф вышел за ней. Потом прошел на полшага вперед, показывая дорогу средь извилистых аллей, утонувших под сенью вековых деревьев.

Почти совсем стемнело, но дневное тепло еще не было унесено вечерним похолоданием. Не желая никого видеть и памятуя о безопасности спутницы, граф, далеко обходя замок, вел ее по дальним аллеям, то и дело переходя на видимые только ему тропки. Амирель никогда здесь не бывала и с интересом посматривала вокруг, досадуя, что в темноте почти ничего не видно.

Семейное кладбище с родовым склепом оказалось на противоположной от ее домика стороне. Чтобы она не наткнулась в темноте на величественные надгробные плиты, граф взял Амирель за руку. Осторожно проведя по кладбищу, подвел к остроконечному строению, выделявшемуся в темноте благодаря свету двух фонарей, горящих у входа. Открыв заскрипевшую дверь, вошел в склеп, благоговейно склонив голову. И тут же плотно закрыл за собой двери, чтобы снаружи их никто не заметил.

Дроттина уже приготовили для завтрашнего погребального обряда, после которого его опустят вниз, в усыпальницу, где покоятся останки глав аристократического рода Холлтов, но пока он в одиночестве лежал на постаменте в небольшом зале для прощаний, освещаемый толстыми восковыми свечами, горевшими вокруг тела.

От порыва ветра, проникшего в вечный покой вместе с вошедшими, огонь свечей заколебался. По лицу покойника пробежали неверные тени, казалось, он чему-то тихо улыбается. Амирель зябко поежилась. Не потому, что замерзла, а потому, что ей стало не по себе. Ее страшило таинство загробной жизни.

— Вы замерзли? — обеспокоенно спросил заметивший ее дрожь граф, быстро стягивая с себя дублет.

— Нет, нет, не беспокойтесь! — воскликнула Амирель, вскинув в отказе руки. — Просто я волнуюсь.

Но граф все равно заботливо накинул его на нее. Тяжелое мужское одеяние, еще хранящее тепло его тела, подействовало на нее успокаивающе.

Амирель робко подошла к высокому постаменту, на котором лежал дроттин, до самой шеи укрытый графским родовым штандартом.

Казалось, он тихо спал. Лицо при неверном свете свечей казалось живым, пробегающие блики света походили на мимику. Амирель даже положила руку на его лоб, чтоб убедиться, что он и впрямь умер. Лоб оказался ледяным.

Когда она с тяжким разочарованным вздохом убрала ладонь, граф благоговейно заметил, чувствуя то же, что и Амирель:

— Невероятно, правда? Он как живой… И не подумаешь, что его давно уже нет…

— Да. Если мое предчувствие меня не обмануло, то он мертв уже более полугода, — шепотом произнесла она, с горечью глядя на того, кто столько лет был ей верным другом и не раз спасал от жуткой участи.

— Полгода? — голос графа дрогнул. — Я никогда не слышал ни о чем подобном. Похоже, между вами существовала астральная связь. И брат вовсе не выглядит дряхлым стариком.

— Сколько же ему лет? — услышав «почти восемьдесят», Амирель поразилась. — Не может быть! Он выглядит намного моложе.

— Это так, — граф благодарно коснулся тыльной стороной ладони холодной щеки брата. — Возможно, так на него подействовала праведная жизнь. Хотя нет, я знаю нескольких праведников, но все они выглядят на свой возраст. — Он замолк, что-то припоминая и тихо, стараясь не потревожить покой мертвых, продолжил: — Королева Лусия прожила очень долгую жизнь. Она умерла, скорее даже уснула, когда ей было почти сто тридцать лет. И она до самой смерти выглядела, как молодая полная жизни женщина. И все, кто жил подле нее, жили очень долго и казались моложавыми до самой смерти. Вам это ничего не говорит?

Амирель не хотелось ни о чем рассуждать. Ей было не по себе. В склепе было тихо, но ей все равно чудились странные шорохи по углам. Мертвые ее страшили. Вспомнились страшные рассказы про вурдалаков, которые любили рассказывать старшие братья долгими зимними вечерами, соревнуясь, у кого история окажется страшнее, и после которых она долго не могла заснуть.

Но, преодолев себя, все же прошептала:

— Про королеву я знаю, но вот про всех остальных — нет. Да и жила Лусия так долго лишь благодаря своему амулету.

— Я в амулет не верю, а вот в истинную королевскую кровь — да. — Граф аккуратно поправил сползший с мертвого тела конец штандарта. — И считаю пример своего брата подтверждением этому. Вы же часто встречались?

— Я умею читать и писать только благодаря ему, — она энергично закивала. — Дроттин каждый день по нескольку часов с раннего утра учил меня всему на свете.

— Вот именно! — Граф обрадовался подтверждению своим словам. — То есть он поддерживал свои силы рядом с вами, точнее, за счет вас.

Амирель не понравилось это выражение.

— Он не поддерживал свои силы за счет меня, — хмуро опровергла она. — Как он мог это делать без моего согласия? А он меня никогда об этом не просил. Да и не говорил ни о чем подобном.

Граф снисходительно улыбнулся ее горячности.

— На это не надо давать разрешения. Все, кто с вами рядом, чувствуют подъем сил, хотя вы этого не ощущаете. Как бы вам это объяснить? — Он рассеянно посмотрел вокруг, ища пример для сравнения. Его взгляд скользнул по вышитым на штандарте золотым цветам, он довольно хмыкнул и сказал: — Когда вы стоите рядом с душистым цветком, вы вдыхаете его аромат, хотя цветку все равно, чем вы дышите. Он вас и не замечает. То же происходит и с людьми, стоящими рядом с вами. От вас исходят флюиды, от которых все чувствуют себя лучше. Но не все это осознают.

— И что, эти флюиды есть только у меня? — недоверчиво уточнила Амирель. Ее беспокойство нарастало. Стоять рядом с мертвецом и вести светские разговоры казалось ей кощунством.

Но граф слишком увлекся необычной темой и забыл, где он находится.

— Они есть у всех людей, хоть и в разной степени. Разве вы не замечали, что даже не глядя на человека, можно точно определить, злой он или добрый, какое у него настроение? Просто ваши флюиды врачуют, продляя жизни, а у обычных людей отражают их внутреннее состояние и только. И в соответствии с этим действуют на окружающих либо хорошо, либо плохо. Все очень просто.

Просто не было. Мир, прежде такой ясный и понятный, состоявший лишь из белого и черного, становился все сложнее и запутаннее. Амирель замолчала, глядя на умиротворенное лицо человека, который столько ей дал.

Граф, тоже глядя на лежащего перед ним покойника, задумчиво признал:

— Сейчас брат выглядит почти как мой ровесник, а ведь он старше меня почти на сорок лет. Он первенец, я заскребыш. Я родился очень поздно, от второй жены отца, меня никто и не ждал. Между нами были еще дети, но в живых остались только две моих старших сестры. Ведь в королевстве не было королевы, способной одним своим присутствием прогнать любую хворь, — и он с улыбкой посмотрел на девушку.

Не поняв его намека, Амирель оглянулась вокруг. Неужели никто не придет бодрствовать у одра покойника? Ей не нравилось такое непочтительное отношение к тому, кто столько сделал и для нее, и для своего младшего брата, да и вообще совершил множество добрых дел. Одни ее односельчане будут вспоминать его с искренней благодарностью еще много-много лет.

Она нерешительно спросила у графа:

— А почему здесь никого нет? Ведь в последнюю ночь положено бодрствовать у гроба? Где дроттин вашего родового храма? Он должен быть здесь. Это неуважение к главе рода, пусть и бывшему.

Холлт склонил голову в знак согласия.

— Таковы традиции, вы правы. Но я всех отослал прочь, сказав, что в последнюю ночь буду находиться с братом сам, и наперсники мне не нужны. Я знал, что вы захотите прийти сюда, попрощаться со своим наставником, а чужим вас видеть ни к чему.

— А ваша жена и дети?

— Жена и дочери, — в этом уточнении прозвучала невольная горечь, отмеченная чутким ухом Амирель, — уже попрощались с братом днем. На похороны дочери не придут, они еще слишком малы, чтобы участвовать в траурной церемонии. Жену я отговорил сам, она чувствует себя не очень хорошо, к сожалению, частые роды изнурили ее, расстроив здоровье.

Амирель припомнила, что старшая девочка, встреченная ею в шатре сластей на ярмарке в Холлтбурге, почти ее ровесница, во всяком случае, по виду. Но если ее отец считает, что она слишком мала, чтоб в последний, а, по сути, единственный раз, выразить почтение родному дяде, то кто она такая, чтоб с ним спорить?

Они долго молча стояли у тела, вспоминая долгую жизнь лежащего перед ними человека. Граф помнил его сильные руки, веселый смех, неустанную заботу. Ведь, по сути, он заменил ему отца, которого он почти и не помнил. И сделал для него столько, сколько иной отец не делает для единственного сына. И он всегда будет ему за это благодарен.

Амирель же вспоминала их неспешные беседы, его истории и поучения, и беззвучно плакала. Но это были светлые слезы, слезы благодарности.

— Вы попрощались? — из омута воспоминаний ее выдернули тихие слова графа. — Она кивнула. — Тогда пойдемте, уже очень поздно. Завтра, вернее, уже сегодня, будет тяжелый день. Я провожу вас и вернусь. Побуду здесь до прихода дроттина.

В последний раз низко поклонившись наставнику, Амирель вышла из склепа. Хотела отдать дублет графу, но тот отказался.

— Слишком холодно, чтобы идти по парку в одной тонкой накидке. Мне нужно было вас об этом предупредить, забыл, извините. Ночная прохлада в этих низинных местах вредна для здоровья, а лечить вас будет некому. Нашему целителю я вас показать не смогу. О нашей семье и без того ходит слишком много сплетен. Не стоит плодить еще одну.

Амирель вспомнила мужика на ярмарке, бесстыже разглагольствующего о графине. Граф прав. Чем меньше людей будет знать о том, что не пойманная в Холлтбурге колдунья скрывается в родовом замке графов Холлтов, тем спокойнее им всем будет жить.

Они пошли обратно тем же кружным путем, для безопасности далеко обходя замок с темными проемами окон. По дороге негромко с благодарностью вспоминали дроттина, перечисляя его добрые дела и широкое сердце.

Графский секретарь устал. День прошел в унылых хлопотах, но чего еще можно было ждать, если назавтра предстояли похороны? Фелис даже и не знал, что у графа был брат, причем старший, хотя прослужил у него без малого десять лет. Похоже, эта тема была в семействе Холлтов запретной. Во всяком случае, он никогда не слышал ни от самого графа, ни от графини, упоминания о покойном.

С самого раннего утра пришлось писать столько извещений о смерти Холлта-старшего самым разным людям, что под конец рука у него даже не устала, а попросту отваливалась. Ему еще повезло, что часть писем близким родственникам любезно взяла на себя графиня, иначе он ничего бы не успел.

Оповещения по мере написания отправляли верховыми, с ними же получали соболезнования и заверения о прибытии завтра для отдания последних почестей старому графу. Закончив свою часть и спросив Фелиса, нужно ли ему помогать еще, графиня, с облегчением получив отрицательный ответ, увела всех детей, кроме младшей дочери, прощаться с дядей.

Секретарь был ей искренне благодарен за помощь. Грамотных в замке было мало, и все они были заняты подготовкой к печальной церемонии. Весь немаленький штат прислуги носился по замку, готовя покои для родственников из отдаленных поместий, что останутся на ночь, и тех гостей, кто захочет передохнуть с дороги в общих комнатах.

Повара сбились с ног, стараясь приготовить как можно больше различных яств, ведь завтра в замок хлынут не только дворяне, но и окрестные простолюдины, да и из Холлтбурга прибудет немало горожан. Это тот редкий случай, когда в графское поместье можно будет войти всем желающим, даже последнему нищему. Кто же упустит такую чудную возможность полюбопытствовать, как живет владетель здешних земель? А угостить во славу покойного графа полагалось всех пришедших с ним проститься.

Наконец написано было все, что нужно, и Фелис по привычке похвалил сам себя, как делал всегда после должным образом выполненной работы. Можно было отойти ко сну. Его покои находились неподалеку, рядом с кабинетом, чтоб не тратить зря драгоценное время на переходы по нескончаемым коридорам замка.

Он разделся и лег в свою по-холостяцки узкую и жесткую кровать. В соседнем зале большие напольные часы гулко отбили три часа пополуночи, но ему все не спалось, видимо, сказывалось напряжение суетного дня.

Чтоб не тратить время попусту в напрасных усилиях призвать непослушный сон, он решил заняться приятным делом. Не одеваясь, накинул теплый халат, крепко затянул пояс на чуть заметном животике и направился по пустынным коридорам в южную башню. Здесь была установлена прельстившая его раз и навсегда оптическая труба, позволявшая наблюдать за таинственно мерцающими звездами. Труба принадлежала графу, но тот не возражал, если его помощник время от времени пялился в ночное небо.

В этот раз небо было затянуто темными тучами, не пропускающими свет звезд, и Фелис, сидя возле узкой бойницы, сосредоточено разглядывал в трубу темный горизонт, усыпанный едва видимыми светлыми пятнами, похожими на огни Холлтбурга.

Краем глаза заметил внизу в свете горевшего фонаря мелькнувшую странную длинную тень. Он не сразу понял, что случилось, и некоторое время продолжал по инерции рассматривать город. Но потом спохватился, заинтересовавшись, кто это бродит по парку в такое позднее время, опустил трубу пониже и подкрутил окуляр, делая изображение четче. Маленькое пятно, привлекшее его внимание, превратилось в графа Холлта в одной черной шелковой рубашке, поблескивавшей в тусклом свете пробившейся сквозь облака луны.

Заинтригованный секретарь перевел прибор на того, кто шагал рядом с ним. И выругался сквозь зубы. Это была незнакомая женщина! Женщина, на плечи которой был накинут графский дублет!

Лицо незнакомки скрывалось под сенью накидки, его он разглядеть не смог, но по легкой походке было ясно, что она молода. Фелис был уверен, что она к тому же и красива. А иначе с чего бы графу бродить с ней ночью по парку? И это в то время, как в склепе лежит его якобы любимый брат?!

Секретарь возмутился до гневных красных искорок в глазах. Не иначе как граф от вожделения весь разум растерял! И это в его весьма почтенном возрасте, имея красавицу-жену!

Фелис понял, почему на этот раз его оставили в замке. С собой в дальнюю деревню, где обнаружился старший Холлт, граф его не взял, хотя прежде он сопровождал его во всех поездках. Это потому, что граф заранее планировал привезти оттуда разрушительницу семьи, амару, рассчитывая поселить ее где-то на территории имения, и лишние свидетели ему были не нужны.

Почему граф не устроил любовницу сразу в замке? Он достаточно большой, чтоб не встречаться с тем, с кем не желаешь. Так было бы гораздо удобнее — от жены можно было бы сразу перейти к амаре. И тут же решил — нет, граф такого бы себе не позволил, он предусмотрительный. Ушлые слуги быстро бы все выяснили и доложили графине. И что бы тогда было? Ведь графиня уверена, что супруг ее любит и уж, конечно, ей верен.

Влюбленная парочка скрылась с глаз, и Фелис, рискуя упасть, высунулся в окно почти по пояс, пытаясь выяснить, в какую сторону они направились. Но не смог, их скрыли высокие деревья.

Но, в принципе, узнать, где граф скрывает свою подружку, не так и сложно. Пусть парк и большой, но не настолько, чтоб его нельзя было обследовать за пару дней. А именно этим он и займется в первое же свободное время. К тому же домов, пригодных для жилья, там не так и много, что упрощает дело.

Тщательно протерев линзы предназначенной для этого бархоткой, секретарь отправился спать с твердым намерением вывести графа на чистую воду. Он чувствовал себя защитником невинной графини, ревнителем чистоты супружеского ложа, да и просто опасался за свое будущее, если граф решит вдруг приблизить к себе недостойную амару. Тогда уж точно такой приятной и необременительной жизни у него больше не будет, ведь между супругами непременно разразится война.

На следующий день в поместье для прощания со старшим графом Холлтом прибыло неимоверное количество народа. Тело перенесли в родовой храм, и прощаться с ним потянулись и те, кто его помнил, и те, кто не помнил, но хотел бы посмотреть на мумию, ведь весть о том, что тело не разложилось и покойник похож на просто спящего человека, хотя умер уже давно, разлетелась по окрестностям очень быстро.

Любопытничающих было так много, что граф, в парадном траурном одеянии стоявший в голове покойного, с негодованием поглядывал на горящие недоброй пытливостью глазки проходящих мимо.

Когда одна из купеческих семеек раз в пятый, якобы прощаясь, прошла мимо мертвого тела, едва не тыча в него пальцами, граф угрожающе нахмурил брови, глядя им в глаза. Намек они поняли и больше не появлялись, чему он был только рад. Ему хотелось собственноручно высечь плетьми этих нечестивцев, устроивших из самого скорбного события в его жизни низкий балаган.

После бессонной ночи, проведенной у тела покойного, его клонило ко сну, от долгого стояния на ногах у него сводило икры и горели ступни, но он упрямо нес караул подле гроба, отдавая последний долг любимому брату.

Наконец поток прощающихся иссяк. Люди то ли утолили праздное любопытство, то ли решили больше не рисковать, испытывая терпение графа, но к покойному никто больше не подходил. По знаку графа дроттин их семейного храма провел последний обряд, тело положили в гроб красного дерева и понесли в родовой склеп. Стоявшие вдоль дороги люди бросали под ноги идущих черные агавии — цветы скорби.

Идущий за гробом во главе траурной процессии граф не смотрел по сторонам, не желая встречаться взглядом с любопытствующими. Он чувствовал, что по его брату истинно скорбят только двое — он сам и стоящая у окна маленького домика в парке девочка с королевской кровью.

В крипту он не спустился, доверил закончить процедуру прощания дроттину, просто боялся не выдержать и разрыдаться на глазах у посторонних, уронив графское достоинство. Он знал, что гроб с телом брата поставят в специальную каменную нишу и закроют табличкой с именем и датами рождения и смерти. И он больше никогда его не увидит.

Когда-нибудь рядом с ним будут покоиться и он сам, и его жена. Но вот будет ли там лежать его сын или род графов Холлтов все-таки прервется? Эта мысль принесла боль, хотя с этим ему пора бы уже смириться. Не нужно ждать и надеяться, огорчая и без того изнуренную частыми родами Карину.

Граф вдруг подумал об Амирель. Может, попросить ее осмотреть его жену? И тут же устыдился этого жалкого порыва. Это было бы низко по отношению к жене. Уж скорее это его вина — он засеивал ее поле негодным семенем.

Он очень любил своих милых дочерей, но суровая реальность такова, что в случае его смерти жена и дочери будут вынуждены искать другое пристанище, ведь мэнор перейдет или к его дальнему родственнику, или будет передано кому-то из сателлитов короля.

А вдовий дом пусть и неплох, но слишком мал для его большого семейства. Да и денег у них будет не так уж и много, едва-едва хватит на жизнь, ведь основной доход приносит переходящий по мужской линии мэнор. И достойное приданое он скопил лишь для четырех старших дочерей. Пусть остальным еще далеко до замужества, но, если он внезапно умрет в ближайшее время, они останутся бесприданницами.

Отвлекая его от горестных дум, печальная церемония завершилась. Спеша занять места за накрытыми в парке столами, купцы и простолюдины торопливо покинули кладбище, а граф поспешил в замок. Там за поминальной трапезой собрались знатные гости.

Все уже чинно сидели за столами, ожидая только его. Он сел во главе длинного стола и сказал несколько благодарных слов о покойном. Сидевшая напротив него Карина в глухом черном платье и черном кружевном капоре кивала и вытирала непрерывно льющиеся слезы. Он благодарно улыбнулся ей за поддержку.

Все неспешно принялись за еду, но у графа аппетита не было напрочь. Рассеянно вертя в руках ложку, он думал только об одном: может или нет помочь им Амирель? И как сделать так, чтобы Карина ее не видела? Провести ее в дом под видом целительницы, закрыв лицо? Нельзя, такая странность вызовет нездоровое любопытство не только у жены, но и у всей прислуги.

Нет, показывать Амирель жене опасно, Карина импульсивна и простодушна и может случайно о ней проболтаться. А если не проболтается она, то о странной целительнице непременно ляпнет где не надо кто-нибудь из слуг.

Задумавшись, он не сразу услышал вопрос, заданный ему братом жены герцогом Фортранским:

— Как могло случиться, что тело не разложилось за столько времени? Старший граф будто живой! Его что, не принимает земля?

Это был серьезный упрек, почти обвинение в колдовстве, и никто другой бы задать его не посмел. Но высокомерный герцог считал, что ему все позволено.

Карина с упреком посмотрела на бесцеремонного брата. Но граф был готов к такому повороту:

— Брат пятнадцать лет был настоятелем храма, с юности и до самой кончины вел деятельную благодетельную жизнь. — Не озвученные слова «в отличие от вас, герцог», были понятны всем присутствующим. — Так что превращение тела в мощи вполне оправдано. Но я в этом деле профан. Наш дроттин объяснит это вам гораздо лучше.

Это была команда охотничьей собаке «ату его, ату»! Возмущенный столь бесцеремонным вторжением герцога в дела неподвластного ему рода, дроттин хорошо поставленным звучным голосом принялся посвящать присутствующих в храмовые каноны. Под напором исторических фактов и неприятных для него параллелей, а так же явственно звучащем в голосе дроттина укором, герцог весьма и весьма пожалел, что затеял этот неприятный разговор.

Дроттин без перерыва вещал всю поминальную трапезу. Под конец уставшие и ошалевшие от обилия непонятных слов и горделивого пафоса гости не просто уехали, а сбежали, даже не приставая к графу с насущными делами, как планировали поначалу.

Оставшись наедине с мужем, Карина подошла к нему, обвила его рукой за талию, положила голову на плечо и нежно потерлась носом о его шею.

— Какой тяжелый день! А для тебя и ночь, ты же вовсе не ложился. Не хочешь передохнуть?

Граф прислушался к себе. После бессонной ночи и трудного дня в его голове стоял какой-то неприятный гул, но усталость не досаждала. Даже заболевшие от долгого стояния на одном месте ноги за время сидения за столом отошли.

— Ты знаешь, я не устал, — сказал, и его вдруг озарило: это потому, что он почти всю ночь провел с Амирель!

И внезапно позавидовал незнакомцу королевского рода, за которого прочил ее. Если уж даже просто стоять рядом с этой девушкой так значимо, то насколько полным сил будет чувствовать себя по-настоящему близкий ей человек!

Карина ощутила какую-то странность в поведении мужа.

— Что с тобой? — она подняла голову и обеспокоенно посмотрела на мужа.

Он опомнился и быстро поцеловал ее в губы.

— Со мной все в порядке, если не считать тяжести на сердце. А вот что с тобой? Ты что-то слишком бледна.

Графиня не захотела признаться, что снова беременна. Зачем плодить напрасные ожидания? Сколько их уже было — обманутых надежд…

— Со мной все хорошо. Мне стыдно за брата, — она понурилась и с горечью добавила: — Он такой недобрый…

— Аристократы добрыми не бывают, я и сам недобр с теми, кто мне не нравится, — повторил граф и нахмурился. — Но наш дроттин дал ему достойный отпор. Надеюсь, больше он такой гадости о моем брате нигде говорить не будет.

Графиня ласково погладила чуть заросшую щетиной щеку мужа.

— К сожалению, брат завистлив. Его герцогство в несколько раз меньше твоего графства. И доход несравним. Я уверена, если у нас не будет наследника, он попросит у короля передачи ему и титула и земель. Под предлогом опекунства своей сестры и племянниц, якобы защищая наши интересы.

Она не произнесла «после твоей смерти», но это было и так понятно.

— Мы еще не настолько стары, моя радость. Надеюсь, у нас еще появится наследник, — утешая, граф любовно провел губами по ее виску. — Вот только меня беспокоит твое здоровье. Боюсь, ты не говоришь мне всего.

Графиня покраснела. За пятнадцать лет замужества семь трудных беременностей и последовавших за ними весьма нелегких родов оказались слишком тяжкими для ее хрупкого тела, она же не крестьянка, которые рожают каждый год, и ничего.

— Со мной все замечательно, — заверила она мужа. — Просто я расстроилась, когда узнала про ужасный случай на ярмарке. По слухам, там появилась колдунья? — с непонятной даже для самой себя надеждой спросила она.

Граф насторожился. Что наговорили Карине?

— Если так называли женщину, что отвлекла медведя и спасла маленькую девочку, то да, колдунья появилась.

Она вскинула голову и испытующе посмотрела в лицо мужа.

— Мне об этом сказали по-другому.

— И что же сказали тебе? — граф старался казаться равнодушным, но жена все равно различила в его голосе некоторое волнение.

Постаралась вспомнить все, что ей рассказали:

— Что она спустила с цепи медведя, натравила его на ребенка, а потом пыталась провести над телом еле живой девочки, попавшей в когти зверя, какой-то жуткий ритуал. Ее от малышки еле отогнали. И тогда она исчезла. Посредине взволнованной толпы. И никто не видел, куда.

Граф зло поморщился.

— Я обязательно выясню, кто распускает эти мерзкие слухи, и примерно накажу. Чтоб другим неповадно было.

— Но ведь ты не знаешь, как все было на самом деле! — графиню напугали злые нотки в голосе мужа. — Тебя же там не было.

— Ошибаешься. Я там был, — жестко ответил он.

Он стал каким-то чужим, даже незнакомым. Карина снова почувствовала неприятное стеснение в груди. Что это с ним?

— И видел все, как было, своими глазами. Целительница девочку спасала, а не проводила какие-то ритуалы. Если б не она, малышке не выжить. Медведь располосовал ей всю грудную клетку, но целительница каким-то чудом залечила все смертельные раны. И спустила зверя с цепи вовсе не она. Думаю, он не выдержал издевательств дурной толпы и сорвался сам. Ты же знаешь, как развлекается подлая чернь.

— Тогда тех, кто говорит о целительнице гадости, нужно примерно наказать, ты прав! — графиня положила тонкие пальцы на вышитые черненым серебром отвороты мужниного дублета и воскликнула со слезами в голосе: — Почему люди так злы, Эрн? Отчего выдумывают плохое, почему коверкают доброе? Среди них так тяжело жить!

Граф сильнее обнял жену, желая защитить от всех житейских невзгод.

— Такова жизнь, и мы не в силах что-либо поменять, увы. Знаю, о нас тоже, не стесняясь, плетут гадкие небылицы. — И очень серьезно попросил: — Но верь мне, дорогая, что бы ни случилось, что бы ты обо мне ни услышала, будь уверена: — я люблю только тебя! Дай мне слово, что не забудешь об этом!

Она посмотрела в его любящие глаза и открыто улыбнулась.

— Я это знаю, мой дорогой. И верю тебе. Я знаю, ты никогда мне не изменишь. И я тоже люблю тебя всем сердцем. И я никогда тебя не предам, даю слово.

Граф благодарно поцеловал жену, обнял за талию, она прижалась к нему всем телом, и они медленно пошли в свои покои.

Из кабинета выглянул все слышавший секретарь.

— «Верь мне, чего бы ни случилось!» — перекривил он слова графа и презрительно фыркнул. — А я-то считал Холлта единственным благородным человеком в этой стране! Как я ошибся! Понимаю, ему нужен наследник, пусть даже и бастард, но для чего при этом врать в глаза любящей тебя женщине? Это просто подло!

Он привычно рассортировал поступившую почту, отложив пустышки с соболезнованиями в большую кучу на столе, собираясь написать ответную благодарность попозже. Письма с прошениями разного рода небрежно побросал на серебряный поднос с вензелем графини, и совсем небольшую часть важной корреспонденции аккуратной стопкой уложил на такой же серебряный поднос, но с вензелем графа.

Это были письма высшей аристократии, и на одном из них даже красовался королевский герб. Такие послания он вскрывать права не имел, хотя ему всегда отчаянно хотелось узнать, что же там внутри.

Велев лакею отнести письма графу и графине, надел плотный плащ с капюшоном, обул высокие сапоги с металлическими набойками. Дежурившему у черного хода привратнику, с удивлением оглядевшему его странный наряд, больше предназначенный для дальней дороги, нежели для прогулок по парку, небрежно заявил:

— Пойду, пройдусь на свежем воздухе. Устал от мельтешения гостей, да и работы много навалилось. Переведу дух, глаза от писанины отдохнут. Да и погода нынче чудесная! — И ушел, гордо насвистывая и бодро шлепая по лужам.

На улице давно стемнело, моросил противный дождь и дул сильный северный ветер, что никак не соответствовало «чудесной» погоде. Привратник, человек въедливый и недоверчивый, не поверил нелепому стремлению Фелиса мерзнуть непонятно ради чего, тем более что прежде за ним никакой тяги к прогулкам не замечалось, и призадумался.

Для чего господскому секретарю шастать под дождем в парке, когда ему дозволяется гулять в розарии, где тепло и есть крыша, да и оранжерея чем плоха? Решив, что это неспроста, оглянулся. Неподалеку пробегала камеристка графини, спешившая в общую трапезную перекусить, пока ее не требует к себе госпожа.

— Китти, позови ко мне кухонного мальчонку, будь так добра.

Та кивнула на бегу, решив, что привратнику потребовалось ненадолго отлучиться. Дождавшись замены, тот сказал прибежавшему к нему мальчишке:

— Ты давай двери покарауль, а у меня дело одно есть. Я недолго.

Не успел тот и слова супротив сказать, как привратник уже выскочил на задний двор, ухватив по дороге плотную куртку из валяной козьей шерсти, с которой, не впитываясь, скатывались капли дождя. На голову натянул шапку с широкими полями, а на ногах у него уже были сапоги и хоть невысокие, но зато из непромокаемей телячьей кожи.

Зная, что идти здесь можно только в одну сторону, бесшумно миновал хозяйственные постройки, конюшню, огород, и оказался в господском парке. В принципе, прислуге сюда вход был заказан, но не ночью же! Кто его здесь в темноте углядит? А вот выяснить, куда же направился секретарь, хотелось и даже очень. Ведь неспроста тот шастает ночью невесть где, да еще по такой мерзкой погоде.

Не подозревающий о слежке Фелис неспешно брел по дорожке парка, не заботясь о том, что кто-то его может увидать. Ночами по парку никто не ходил, кроме, как выяснилось, самого графа. Но граф удалился с графиней в свои покои и вряд ли выйдет из них до утра. Так что руки у него развязаны.

И он будет не он, если не разузнает, где граф скрывает свою любовницу! Главное его достоинство как секретаря — внимательность и дотошность! И их-то он сейчас явит и себе, и всему остальному миру!

За прошедший день он обдумал много вариантов, и пришел к самому логичному — поселить амару граф мог лишь в полузабытом домике младшего садовника. Остальные дома заняты прислугой, и пустует он один. И сохраняется домик неплохо, потому что графиня ищет подходящего для работы в парке парнишку, и построен вдали от остального жилья. Очень удобное место, если нужно скрыть кого-то от чужих глаз.

Чтоб проверить свои умозаключения, Фелис и поперся в собачью погоду через весь огромный безлюдный парк, с деревьев которого ему за шиворот то и дело летели отвратительно холодные капли.

Промокнув и замерзнув, добрался до домика младшего садовника только через час, потому что плохо знал парк и путался в неухоженных дорожках, то и дело теряя нужное направление. Осторожно обошел его со всех сторон, заглядывая в плотно занавешенные окна и выясняя, есть ли там кто живой. Света в домике не было видно из-за закрытых изнутри ставен. И живет ли там кто, было непонятно.

Взойдя на низенькое крылечко, осторожно подергал двери. Заперто. Но это так и должно быть — графская ключница ни за что не допустила бы зияющих нараспашку дверей в пустующем доме. Но и девица, будь она здесь, тоже запирала бы дом на засов, ведь осторожность для нее главное, наверняка граф предупреждал ее, чтоб никому не показывалась.

Так тут амара или нет? Фелис окончательно запутался в предположениях. Опираясь на логику, решил, что она все-таки здесь, ведь больше этой девице жить попросту негде. Может, стоит попросить ключ от домика у ключницы? Но чем он будет обосновывать столь странную просьбу? Что ему хочется там прибрать? Или отдохнуть? Или картины порисовать? Его высмеют и будут правы. Да еще о его капризах графу донесут, вот конфуз-то будет.

Тут Фелису в голову пришла гениальная в своей простоте идея: ведь он графский секретарь. Если он без всяких объяснений потребует ключ и скажет, что берет его по распоряжению графа, его слова никто проверять не будет. Тогда он войдет в домик и выяснит, здесь или нет живет графская амара. И откроет глаза графине, наивной добросердечной женщине, свято верящей своему супругу-обманщику.

Фелис живо представил, как он входит в домик, убеждается в измене графа, рассказывает обо всем графине. А вот дальше в его благостные грезы вмешалась суровая правда. Он хотя и был мечтателем, но уж не настолько оторванным от жизни. Потому что в жизни будет так: едва он расскажет вспыльчивой графине о непорядочности графа, как она, оскорбленная в лучших чувствах, тут же устроит скандал своему супругу, естественно, ссылаясь на секретаря, как на свидетеля супружеской неверности.

Что будет с доносчиком дальше? Его наверняка выдворят прочь, и за ним повсюду пойдет дурная слава. Граф не спустит ему предательства, всем известно, как он строг в таких щекотливых вопросах. И заступничество графини ему не поможет.

Нет, к такому жестокому повороту судьбы он не готов. Он не затем столько времени добивался этой замечательной во всех отношениях должности, чтоб так глупо ее лишиться. Но он все равно все выяснит. Хотя бы для того, чтоб остановить графа, когда придет время. Что это за время и каким-таким образом он будет останавливать графа, решил подумать потом.

Поплелся обратно, не заметив метнувшегося за ним тенью привратника. И когда вернулся обратно в замок, замерзший до крупной дрожи, но полный горделивых замыслов, тот встретил его у дверей черного хода там, где ему и положено было находиться.

— Как погода, хорошая? — с плохо скрытой издевкой спросил он у секретаря, с насквозь промокшего плаща которого на камни холла текла ледяная вода, образовывая маленькие грязные лужицы.

— Хорошая, — спокойно согласился Фелис и неуклюже пошутил: — во всяком случае, умываться не надо.

Привратник беззвучно рассмеялся, стараясь не шуметь в столь позднее время, громкие звуки гулким эхом разносились по пустынному этажу, мешая слугам спать.

Секретарь поднялся в свою комнату, переоделся в сухое, вытер платком мокрое лицо и руки. Затем нехотя вернулся в кабинет, отвечать на присланные соболезнования по поводу кончины старшего Холлта близким и дальним родственникам нынешнего графа.

Амирель жила в домике младшего садовника, скучая и все более привыкая к мысли, что именно так она и проведет всю свою оставшуюся жизнь. Не в одном затворничестве, так в другом. Вот если бы можно было уйти из этой страны, чтоб стать свободной, но как это сделать?

Королева Лусия, принесшая так много доброго в Северстан и оставившая в наследство ей, Амирель, королевскую кровь и массу связанных с ней неприятностей, была дочерью короля Терминуса. Вот об этой далекой стране девушке было известно мало. Почему-то единственное, что она помнила из рассказов дроттина — там растет сладкая ягода под названием виноград, из которой делают вино, что так нравится аристократам.

Сама Амирель никогда этот напиток не пробовала, он был слишком дорог, потому что его запасы, сделанные еще в ту далекую пору, когда дорога между двумя странами существовала, подходили к концу.

Но почему дорога заброшена? Ведь ее наверняка можно восстановить? И почему ее до сих пор не восстановили? Может быть, короли просто не хотели, чтоб их стране что-то угрожало? Но ведь дорогу можно охранять?

Она спросила об этом графа, когда тот пришел ее навестить в ненастный осенний вечер.

— Я не задавался этим вопросом, — несколько озадаченно ответил тот, — но знаю, что тоннель под горами, по которому ходили караваны с товарами, обрушился во время сильного землетрясения. Наши предки попытались его восстановить и даже прошли почти половину, но горы снова затряслись, и все то, что было сделано, оказалось уничтожено за несколько минут. При этом погибли люди. После этого про дорогу забыли. Видимо, решили, что спорить с богами бесполезно.

— А с тех пор землетрясения были? — Амирель не отпускала мечта выбраться из Северстана.

— Здесь точно не было, а вот как на юге, на перешейке, связывающем страну с большой землей, не знаю. Но почему вас это вдруг заинтересовало?

— Подумалось, если б проход был, я могла бы уйти в ту страну, откуда родом королева Лусия. Там наверняка много таких, как я. Я была бы там самой обычной девушкой и смогла бы жить как все.

Она не добавила, «жить, а не прозябать», потупилась и покраснела, подумав: «Граф решит, что я неблагодарная. Он столько для меня сделал, а я…»

Амирель со стыдом повесила голову, а граф принялся смущенно извиняться:

— Я знаю, здесь бедно и скучно. Но я не сижу сложа руки, не думайте. Я прощупываю почву. Дело в том, что нельзя заявить: у меня живет особа истинной королевской крови, умеющая лечить и управлять живыми существами. Нужно сначала выяснить, что о возможности появления такого человека думают сами члены королевской фамилии, особенно наследный принц, а для этого нужно осторожно выспросить каждого из них. Сам король к этому относится крайне отрицательно, он не раз говорил об этом на Королевском Совете. Поэтому я создаю благодатную почву для вашего появления. А это дело не быстрое. Но здесь вы не останетесь, даю вам слово. Потерпите еще немного, и все наладится.

Амирель сумрачно кивнула, думая — сколько же это «недолго» будет длиться. Она здесь уже несколько месяцев, скоро на землю ляжет снег, укрыв все вокруг холодным белым покрывалом.

Да и к лучшему ли для нее будут сулимые графом перемены? Она ничего не понимала в хитросплетениях королевского двора, но чувствовала, что там все очень непросто и даже страшно. И туда ей вовсе не хотелось. Уж лучше она останется здесь. Пусть в этом домике ей и скучно, но зато безопасно. Необдуманное посещение ярмарки в Холлтбурге многому ее научило.

Едва граф ушел, Амирель тут же дважды повернула ключ в дверях. Помедлив, задвинула и тяжелый засов. Возможно, это пустая предосторожность, а, возможно, и нет. Ей несколько раз казалось, что под покровом ночи к ней кто-то пытался войти. Что это не граф и не его камердинер, однозначно — они всегда стучали по-особому и звали ее по имени.

Это был кто-то чужой. Она не особо боялась, уповая на свою способность убедить уйти любого обычного человека. Но вдруг это приходили люди из тайного сыска? Они выяснили, где она прячется, и хотят увезти ее под покровом ночи, чтобы сжечь, как мерзкую колдунью?

И она не знала, сможет ли противостоять им. Они же не обычные люди, они специально обученные эмиссары. От одного этого слова она пугалась так, что не могла связно мыслить.

Она уже хотела рассказать об этих попытках графу и попросить поселить ее в замке, недалеко от него, под надежной защитой, и только мысль, что в замке полно людей и скрываться от них будет еще труднее, чем здесь, останавливала ее.

Но в эту ночь все было тихо, ее покой никто не тревожил, и когда утром она проснулась, прекрасно выспавшись ночью, ее ждало маленькое чудо.

Снег! За ночь его выпало столько, что все видимое в окошко пространство сияло, сверкало и переливалось.

Амирель всегда любила первый снег, такой белый и пушистый, не испачканный ни людьми, ни животными. Вот и теперь, не утерпев, она оделась потеплее и отправилась гулять по парку, оставляя за собой цепочку маленьких следов.

Любуясь сверкающим чудом, забылась, вышла за пределы парка и подошла почти вплотную к величественной громаде старого замка. На площади возле него играли девочки в пушистых шубках, скатывая снежки и пуляя ими друг в друга.

Она не сразу поняла, кто это. А, поняв, попятилась и хотела было убежать, но была остановлена тихим:

— Извините, вы кто?

Амирель резко обернулась и от неожиданности в упор посмотрела на спрашивающего, забыв, что взгляд ей поднимать нельзя. Она тут же спохватилась и уткнулась носом в землю, но было уже поздно: цвет ее глаз разглядели.

Перед ней стояла графиня в меховом плаще до пят, в теплом капоре и шарфом на шее. Она была бледна, под глазами залегли мрачные тени. В последнее время она плохо спала, и не только из-за тяжелой беременности. Граф постоянно был чем-то занят, озабочен и неразговорчив.

Уж не разлюбил ли он ее? Эта мысль не давала ей покоя. Она гнала ее от себя, уверяя, что в их отношениях ничего не изменилось, но упорный червячок сомнения все грыз и грыз ее изнутри, не давая покоя.

Увидев незнакомую девушку, она удивилась. Кто это такая? Она никогда ее здесь прежде не видела. Окрикнув и увидев ее пронзительно-синие глаза, казавшиеся еще синее на белом лице, графиня замерла, испуганно замолчав.

Колдунья! Откуда она здесь?

Амирель стало ее жаль. Она сразу догадалась, что графиня беременна и очень боится снова родить девочку. Эта боязнь сжигает ее изнутри. Кроме этого есть еще что-то, но что, она понять не смогла.

Сделав небольшой книксен, тихо ответила, поспешно опустив глаза:

— Я случайно здесь проходила. Извините, если помешала. Я сейчас уйду и мешать вам не буду…

Она повернулась, но графиня порывисто схватила ее за рукав.

— Не уходите, прошу вас! Я никому про вас не скажу. Только… — тут она тяжело вздохнула и замолчала, не желая признаваться в постыдной слабости.

Амирель сочувственно сказала:

— Вы беременны и боитесь, что снова родите девочку? Я могу сказать, кого вы носите, но для этого мне нужно к вам прикоснуться.

Графиня молча взяла ее руку и приложила к чуть-чуть округлившемуся животу.

— Если это опять девочка, я ничего не буду говорить мужу. Я… — и она снова замолчала.

«…избавлюсь от плода…» — про себя закончила ее слова Амирель.

Она прислушалась. От чрева графини шли четкие сигналы, принадлежавшие мужчине. Амирель с улыбкой заверила:

— Это мальчик. Более того, я уверена, что теперь вы будете рожать только мальчиков. Если захотите еще детей. — И, прикрыв глаза, послала в чрево графини волну радостного тепла.

Графиня расцвела, ее глаза засияли. Жизнь для нее вновь заиграла радужными красками, как в далекой молодости, когда она была уверена в своем безоблачном счастье.

— Спасибо! Если вам что-то нужно, скажите мне. Я попытаюсь помочь! — горячо пообещала она. Благодарность в ней бурлила, требуя выхода. — Может быть, вам стоит остаться здесь? Я постараюсь, чтоб это было безопасно.

Амирель отрицательно замотала головой.

— Мне ничего не нужно, спасибо! Только никому обо мне не говорите, и все будет хорошо. И запомните: я здесь не живу!

Она вложила в эти слова силу приказа, и графиня мягко согласилась:

— Да, конечно. Но откуда вы?

— Вам этого лучше не знать, — Амирель сделала шаг в сторону, собираясь бежать. — Это слишком опасно. Вы же все понимаете. Если вас будут спрашивать недобрые люди, вы им обо мне ничего рассказать не сможете. Просто потому, что ничего не знаете. И запомните: — колдуньи в вашем имении нет!

Тут до них донеслись крики играющих детей:

— Мама, мамочка, иди скорее к нам! Мы построим ледяной дворец!

Графиня повернулась к ним, отвечая, что сейчас придет. Через мгновенье хотела сказать колдунье, чтоб она ее не боялась, но той уже не было. Посмотрев на цепочку следов, уходящих за ограду замка, и засыпаемую свежей порошей, она только теперь почувствовала нервную дрожь, пробравшую ее до самых коленей.

Королевская кровь! Это по-настоящему опасное знакомство, очень опасное. И про него никому говорить нельзя, даже мужу. Как он отнесется к тому, что рядом с его родовым замком бродит та, что одним своим присутствием может разрушить все, что ему дорого, графиня не знала.

Лучше не рисковать.