Шкатулка с бабочкой

Глава 38

Сэм слушал, как дождь монотонно барабанит в оконное стекло кабинета Нуньо. Пламя потрескивало в камине, где его дед любил ворошить поленья стальной кочергой, когда ему нужно было собраться с мыслями, а Троцкий развалился на ковре, тяжко пыхтя во сне. Сэм чувствовал холод, пробиравший до костей, и никак не мог согреться. Он сосредоточил взгляд на кожаном диване, где однажды сидела Федерика, и вспомнил ее глаза, наполненные непробиваемой покорностью судьбе, и ее бедное тело, страдавшее под натиском чересчур обильной еды. Он потерял не только Нуньо, своего любимого деда и друга, но и Федерику, он отдал ее другому, причем совершенно неприемлемому мужчине. Сэм понимал, что винить во всем этом может только себя, поскольку когда он мог получить эту девушку, до безумия влюбленную в него, то не сделал этого.

Он встал и прошелся по комнате, чтобы согреться. Ему даже пришлось натянуть свитер на заледеневшие пальцы и ссутулиться. С тех пор как он вернулся домой, чтобы начать писать, из-под его пера не вышло ни строчки. Его тешила идея приобретения коттеджа, как это сделали Тоби с Джулианом, потому как молодой человек в возрасте тридцати одного года не должен жить с родителями, но у него не хватало энергии или стимула, чтобы заняться поисками подходящего дома. Пока он базировался в Пиквистл Мэнор, ему не было необходимости выходить куда-либо в поисках компании, готовить для себя, платить за проживание или за ипотечную ссуду. Отец был благодарен за то, что нашел в нем достойного собеседника, и развивал ему свои теории, сидя перед камином в гостиной, где когда-то еще ребенком бегала Федерика вместе с Молли и Эстер.

Ингрид проплывала по комнатам как ярко разукрашенный парусник в своих развевающихся одеждах, оставляя за собой шлейф сигаретного дыма и едва замечая присутствие Сэма. Она продолжала руководить приютом для животных, который был настолько переполнен, что, когда Сэм возвратился домой из Лондона и открыл свой ящик для свитеров, то обнаружил в нем впавшую в зимнюю спячку белку, свернувшуюся клубочком на его любимом кашемировом джемпере. Когда он с упреком рассказал об этом матери, та радостно улыбнулась и ответила:

— Так вот где спрятался Амос! Дорогой, представь себе, я разыскивала его всю зиму. Ты ведь не будешь беспокоить его до весны, да?

Сэму не оставалось ничего другого, кроме как позаимствовать свитера у отца. Все они были в дырках от моли, поскольку тот в жизни не ходил на работу и гулял так мало, что его вещи почти не видели дневного света. Когда Иниго увидел на сыне дырявый на спине свитер, то, не признав собственную вещь, похлопал его по плечу и сказал:

— Сынок, если тебе нужны будут деньги, ты ведь не будешь слишком горд, чтобы попросить их?

Сэм ответил, что ни в чем не нуждается. Два его младших брата приезжали домой на уик-энды. Люсьен учился в Кембридже, а Джои заканчивал школу. Молли и Эстер наведывались, когда у них появлялась возможность, — обе работали целыми днями и свободного времени у них было мало.

Молли постоянно ухитрялась сказать что-нибудь ехидное в адрес Федерики, в то время как Эстер печалила потеря подруги.

— Раньше мы были так близки, — вздыхала она. — Мы абсолютно все друг другу рассказывали.

— Вот-вот, так и случается, когда кто-то богатеет и проникает в светское общество, — недружелюбно заметила Молли. — Если бы мы с тобой были важными особами, то, смею тебя уверить, она не бросила бы нас, как ненужный хлам.

Сэм знал всю правду, поскольку не был, подобно Молли, ослеплен завистью. Но он предпочитал помалкивать об этом, скрываясь за тяжелой дубовой дверью кабинета Нуньо.

— Сэм в точности копирует поведение отца, — подсмеивалась Молли в один из выходных дней, когда он появлялся только для того, чтобы поесть, — он тоже становится затворником.

Сэму очень хотелось позвонить Федерике, но он не знал, что сказать, и не хотел, чтобы она узнала в нем автора записки. После их разговора на похоронах Нуньо он сомневался, что она особо обрадуется, услышав его голос. Будучи в отчаянии от отсутствия возможности пообщаться с ней, он решил написать еще одну анонимную записку. Открыв книгу Нуньо, он уселся возле камина, поеживаясь от холода, и стал выискивать несколько строк, которые могли бы ей помочь. Отмеченные Нуньо строки очень отличались по содержанию от того, что было бы приемлемым для Федерики. Виолетте нужно было ободрение в любви, а Федерике — поощрение к жизни — жизни самостоятельной, а не подчиненной прихоти другого человека. Он листал страницы, сосредоточенно покусывая кончик карандаша. Можно было бы использовать стихи о любви, но они больше подходили для его собственного случая, поскольку именно он страдал от любви к Федерике, измучившей его мысли и ранившей его сердце. Строфы о печали поведали бы ей о том, что радость и печаль неразделимы и что без одного невозможно узнать о другом.

Когда он напал на строки о свободе, то понял, что это именно то, что нужно. Он восторженно постучал карандашом по странице и подумал: Федерика в силах сама выйти из порочного круга. Торквилл обращается с ней так, как она разрешает ему с ней обращаться. Она всегда может сказать «нет», и она должна наконец это сделать. Он громко прочитал стихи Троцкому, открывшему глаза, зевнувшему и потянувшемуся, прежде чем внимательно насторожить уши.

«Разве может тиран править свободными и гордыми иначе, чем подавляя их свободу и попирая их гордость? Если есть у вас забота, от которой должно избавиться, то, скорее всего, это забота, избранная вами, но не та, что возложена на вас. И если есть у вас страх, который следует рассеять, то причину этого страха ищите в собственном сердце, а не в руке, дрожащей от него».

Сэм устроился за столом Нуньо перед своим компьютером и напечатал этот текст. В течение последующего получаса он распечатал его, подготовил и заклеил конверт, работая с такой тщательностью, будто это было любовное письмо, содержащее тайны его сердца. Взволнованный перспективой хотя бы мельком увидеть Федерику, следующим утром он сел на ранний поезд и всю дорогу просмотрел в окно, поскольку был слишком возбужден, чтобы читать.

Он приехал к ее дому на такси в тот самый момент, когда она выходила из него и садилась в ожидавшую машину.

— Следуйте за «Мерседесом», — сказал Сэм шоферу, затем откинулся на сиденье и прислушался к лихорадочному стуку собственного сердца и круживших в его голове мыслям, наполненным оптимизмом. Он сразу отметил изменения в ее фигуре. Она стала более стройной, ее походка приобрела ту энергичность, которой она отличалась до замужества, а кожа снова выглядела упругой и здоровой. Он мог только догадываться, сыграла ли его записка какую-либо роль в этих переменах. Затем его лицо омрачила мысль о том, что и здесь приложил свою руку Торквилл.

Федерика была увлечена своим новым подходом к жизни, хотя он давался ей нелегко. Чтобы похудеть, ей пришлось очень серьезно поработать с персональным тренером и изменить рацион своего питания. Но в предшествующий этому подъему период она была полностью деморализована. Она месяцами не подходила к зеркалу, боясь посмотреть на себя, а когда уже невозможно было втиснуться в одежду, просто просила Торквилла купить другую. Она стала толще, чем могла себе представить, набрав около тридцати фунтов, а ее кожа страдала от слишком калорийной пищи. И вдруг она лишилась возможности прятаться, поскольку по понедельникам, средам и пятницам стал приезжать Джон Берли, чтобы взвесить ее, сделать замеры и довести с помощью физических упражнений до состояния, когда пот начинал лить с нее градом, часто заставляя ее выкрикивать в отчаянии: «Я больше не могу, я создана, чтобы быть толстой».

На это он обычно отвечал: «Хорошо, если хочешь оставаться толстой, то пожалуйста, но я тебе тогда вообще не нужен», — и ей волей-неволей приходилось просить его остаться и продолжать занятия. Она позаботилась о том, чтобы холодильник был забит фруктами и овощами, и перешла на безжалостную диету. Всякий раз, когда ей хотелось угоститься порцией хрустящего картофеля или шоколадным батончиком, она припоминала грубые определения, которые с довольным видом давал ее полноте Торквилл, и принималась ожесточенно жевать морковь.

Вместо того чтобы растрачивать деньги Торквилла на одежду, она стала регулярно посещать косметолога и снова начала гордиться своей внешностью. По мере убывания веса росла ее уверенность в собственных силах. Она черпала энергию в записке отца, спрятанной на дне шкатулки с бабочкой. Извлекая ее днем, когда Торквилл находился на работе, Федерика могла побыть наедине со своими мыслями. Она была уверена, что отец побывал здесь, увидел ее и послал ей это письмо. Ей хотелось бы увидеться с ним, но она понимала, почему он вел себя так скрытно. Федерика хотела, чтобы он знал, что она его не осуждает и по-прежнему все еще любит.

С приближением Рождества дни стали заметно холоднее. Федерика ожидала звонка Хэла, чтобы получить информацию о телефонном номере Абуэлиты, однако он молчал.

И тогда она предприняла первые маленькие шажки к собственной независимости. Она отправилась на Слоун-стрит и купила новую одежду, чтобы заменить вещи, ставшие для нее слишком большими. Это по-прежнему были брючные костюмы в серых и синих тонах, которые всегда выбирал для нее Торквилл, но сам факт, что она поехала и купила их самостоятельно, дал ей приятное ощущение удовлетворения таким своего рода неповиновением. Это был первый тихий бунт.

К ее удивлению, Торквилл ничего не заметил. Он восхитился ее ставшей более стройной фигурой, обнял как собственник и поцеловал своими повинными в адюльтере губами.

— Ты просто умница, моя малышка, и я так горжусь тобой, — заявил он. — Ты стала почти той же Федерикой, на которой я женился.

Наверное, ей нужно было бы растрогаться, ведь, в конце концов, она худела ради него. Или нет? Мало-помалу Торквилл стал вытесняться из центра ее мира.

Сэм следовал за Федерикой до Сент-Джеймс, где она вышла из машины и пошла по улице. Он немного подождал, а затем тоже покинул такси и пошел за ней. На ней было длинное черное пальто, светло-серый брючный костюм с шелковой кремовой рубашкой и черные замшевые ботинки. Она выглядела элегантно и утонченно, с длинными очень светлыми волосами, связанными в конский хвост и спадавшими поверх пальто по спине. В ней не осталось ровным счетом ничего от худенькой девушки, полной неуверенности и сомнений, которую он знал в Польперро. Она стала взрослой и очень женственной, а ее движения выдавали возросшую уверенность в себе. Эмоциональное возбуждение сковало его горло, поскольку такой он любил ее еще больше и страстно желал выказать ей свои чувства.

Пару раз она останавливалась, чтобы осмотреть витрины магазинов и взглянуть на свое отражение, которое не переставало ее удивлять. Он шел на сотню ярдов позади с лицом, скрытым под фетровой шляпой отца, и руками, засунутыми в карманы пальто с прилипшей собачьей шерстью и дыркой на локте, прогрызенной, безусловно, какой-то излишне усердной мышью. Ссутулившись, он следил за ней из-за очков, стекла которых запотевали от холода и мелкого дождя. Сэм ощущал себя сталкером и краснел от стыда, что заставляло очки еще больше увлажняться, пока он уже едва мог что-либо сквозь них разобрать.

Он последовал за ней по Арлингтон-стрит к Ритцу, где, как он был уверен, она встречается с кем-то за ланчем. Но, к его удивлению, она проследовала мимо портье, которые как по команде прикоснулись руками в белых перчатках к своим кепи, и прошла дальше в направлении Грин-парка. Он ускорил шаг, обгоняя толпу людей, высыпавших со станции подземки, и увидел, как она входит в парк.

Сэм укрылся за воротами, а она, как голубка, летящая домой, уверенно прошла по аллее к скамейке, стоявшей под оголенными зимними деревьями. Присев, Федерика положила сумочку на колени и стала смотреть на окутанный туманом парк.

Сэм прошел вдоль чугунной ограды примерно на сотню ярдов в сторону и уставился на одинокую фигурку Федерики, которая, как уже стало ясно, никого не ожидала, — она не оглядывалась по сторонам в нетерпении и не посматривала на часы, а просто глядела прямо перед собой, погруженная в свои мысли.

Сэм вытащил руки из карманов и вцепился в мокрую решетку ограды, отделявшую его от любимой женщины. Ему хотелось позвать ее по имени. Его звучание на губах доставило бы ему наслаждение, ведь он никогда ни с кем о ней не говорил. Но он не заслуживал этого права. Оставалось только стоять с примерзшими к металлу руками и гадать, о чем она размышляет, довольствуясь пребыванием вблизи нее. В линии ее опущенных плеч и задумчивом наклоне головы угадывалось одиночество, причины которого были Сэму очевидны и понятны. После того как в течение часа она не предприняла никаких попыток удалиться, он принял решение возвратиться к ее дому, чтобы бросить записку в почтовый ящик на двери.

Нехотя он оставил ее и, пройдя по улице, вернулся к Сент-Джеймс. Дрожа от холода, он снова глубоко засунул руки в карманы. Из любопытства он прошел мимо ее автомобиля и обнаружил, что шофер спит, опустив голову, а из уголка его рта на подбородок стекает струйка слюны.

Сэм улучил момент и бросил свое послание сквозь щель в заднем окне, стекло которого Федерика оставила приспущенным. Он увидел, как конверт опустился на сиденье лицевой стороной вверх с именем Федерики Кампионе, напечатанным им с любовью.

Федерика сидела и наслаждалась тем фактом, что Торквилл не знает, где она находится. Ее тешили такие моменты одиночества, когда она находилась наедине со своими воспоминаниями. Памятуя о своей неспособности скрывать чувства, она пришла к выводу, что родить ребенка в таком вызывающем сомнения браке было бы неправильно. Очевидно, такова была воля Божья, поскольку Бог видел и все возможные последствия. Она подумала о Рождестве и о том, поедет ли Торквилл с ней в Польперро, чтобы побыть там с ее семьей. Каждый год он обещал ей это, но каждый раз взамен увозил Федерику в какое-нибудь экзотическое место. Ей приходилось звонить матери и извиняться за него с таким пылом, что, в конце концов, она сама начинала верить пояснениям собственного изобретения. Но в глубине души она ощущала отчаянную пустоту и больше всего на свете хотела вернуться домой в Корнуолл.

Она любила мысленно перебирать события юности. Воспоминания умиротворяли ее и уносили далеко от теперешней жизни и несчастья. Она вспоминала об их домашних пикниках на побережье, когда песок на ветру летел прямо на сэндвичи и было так холодно, что они дрожали даже в шерстяных свитерах, ожидая, когда Тоби организует их для охоты на морских ежей и крабов. Джулиан собирал ракушки и помогал строить замки на песке, в то время как Элен сидела на коврике, беседуя со своей матерью.

Она общалась по телефону с Тоби и Джулианом, с матерью и иногда с Эстер, но не так часто, как раньше, а лишь изредка, пользуясь платными телефонами в «Хэрродс». Время и обстоятельства легли между ними подобно неприступной горе. Она находила в такой ситуации приемлемые пояснения и извинения, но самой себе должна была признаться, что все это вызвано только неприязнью Торквилла к ее семье. Он считал их провинциалами и делал все возможное, чтобы отдалить от них Федерику.

Она намеревалась преодолеть эту гору, но не знала, хватит ли ей храбрости бросить открытый вызов мужу.

Федерика настолько привыкла любить Торквилла, что это вошло у нее в привычку. Поначалу она нуждалась в нем, а он поощрял такую зависимость, пока не дошло до того, что она уже ничего не могла делать без его указаний. Затем она потеряла способность думать о себе. За четыре года их брака он незаметно превратил ее в свою рабыню, но дорога из этого унизительного положения была только одна — вверх. Как своевременно, в момент полного отчаяния, она получила от отца записку, вдохновляющую ее на то, чтобы вернуть свое «я» и утраченную уверенность в себе. Ей так нужна была точка опоры, поскольку она не могла решиться на это в одиночку.

Она подумала об отце и решила, что, скорее всего, он уже уехал. Рамон никогда не задерживался на одном месте слишком долго. Неожиданно она ощутила затылком, что кто-то на нее смотрит. Она заправила завиток волос за ухо, но не отважилась оглянуться. Заерзав на скамейке, она подумала, что в силе этого взгляда есть нечто знакомое — приятно знакомое. Представив, что, может быть, это отец смотрит на нее с улицы, не желая быть увиденным, она почувствовала внезапный прилив храбрости и обернулась. Полными надежды глазами она сквозь зимний туман оглядела толпу незнакомых лиц, но никого не узнала. Она разочарованно вздохнула, посмотрела на часы и решила, что пора возвращаться к машине.

Опустив взгляд на тротуар, она брела по улице, раздумывая над проблемой предстоящего Рождества. Вернувшись к автомобилю, она обнаружила, что шофер уснул, и постучала в окно. Он мгновенно очнулся, отпер замок и вышел, чтобы открыть для нее дверь. Но Федерика уже заметила письмо и самостоятельно уселась в машину. Она распорядилась доставить ее домой и трепетной рукой взяла конверт с ее именем. Почти наверняка это было очередное послание отца, поскольку он не знал ее имя по мужу, и ни один из ее знакомых не использовал бы фамилию Кампионе. Раскрыв конверт, она так жадно впилась глазами в напечатанный текст, как будто это было послание от самого Бога.

«Разве может тиран править свободными и гордыми иначе, чем подавляя их свободу и попирая их гордость? Если есть у вас забота, от которой должно избавиться, то, скорее всего, это забота, избранная вами, но не та, что возложена на вас. И если есть у вас страх, который следует рассеять, то причину этого страха ищите в собственном сердце, а не в руке, дрожащей от него».

Она ощутила, как ее щеки охватывает жар стыда.

— Остановите машину, мне нужно выйти, — внезапно приказала она.

— Что, прямо сейчас? — воскликнул шофер, глядя на нее в зеркало.

— Сейчас, — повторила она.

— Да, мадам, — ответил он, не скрывая своего изумления. Он свернул на тихую улочку и припарковался у обочины. Федерика распахнула дверь и вышла на мокрый тротуар. Она быстро шла по дороге, пока не нашла маленькое кафе. Зайдя в него, она присела за столик, заказала чашку чая и в ужасе уставилась на записку. Неужели у нее совсем нет гордости? Действительно ли ее жалкое положение вызвано собственной слабостью и бесхарактерностью? Является ли в действительности Торквилл, человек, которого, как ей думалось, она любит, тираном, контролирующим каждый ее шаг?

Она так слепо барахталась в невзгодах, испытывая к себе исключительно жалость, и никогда даже не смела помыслить, что ее спасение полностью находилось в ее руках. Повиновение оказалось для нее более привычным, чем противодействие. Сейчас она раболепствовала из-за недостатка внутренней силы. Она задумалась и снова перечитала эти строки, внезапно все стало очевидным. Уставившись в свой чай, она беспощадным лучом истины осветила свое замужество. То, что она увидела, устрашило ее. Она позволила Торквиллу полностью контролировать все стороны своей жизни — от одежды, которую она носила, до людей, с которыми она общалась. С горечью вспомнила она, как ловко удерживал он ее от поездок домой в Польперро. Один за другим припоминала она все его постепенные шаги, предпринятые к завоеванию полной диктатуры. Ее любви оказалось ему недостаточно, он пожелал и ее свободы. Сэм оказался прав. Ей хотелось бы набраться тогда храбрости и взять его протянутую руку помощи. Даже Артур предупреждал ее, но она ничего не желала слушать.

Когда уже в конце дня она возвратилась домой, Торквилл отсутствовал. Она открыла холодильник, достала бутылку грейпфрутового сока и затем поднялась наверх, чтобы набрать в ванну воды. В приступе решительности ее тело охватила дрожь. Она отправится на Рождество в Польперро, независимо от того, понравится это Торквиллу или нет. В сущности, она приготовилась к восстанию. Она разделась и надела пеньюар, продумывая, что собирается ему сказать. Все казалось простым, но она боялась, что, когда встретится с ним лицом к лицу, ее горло сдавит привычный страх.

Затем она запаниковала, что он может применить новую уловку, припомнив его угрозу увезти ее на Маврикий, и сжалась в приступе отчаяния. Она все равно не скажет… Федерика задумалась вдруг о том, что даже не имела ежедневника, всегда разрешая ему планировать все самому. Ей следует быть настороже, чтобы он не смог больше ею манипулировать. Она спустилась вниз, в его кабинет, и начала открывать все ящики в его письменном столе. Там все было педантично разложено по местам, даже карандаши лежали аккуратным рядом, заточенные до одинаковой длины, хотя ими вряд ли пользовались. Ничего не обнаружив в столе, она продолжала обыск в шкафах, но снова ничего не нашла. Ни билетов на самолет, ничего. Она бросилась наверх, в большую гардеробную комнату, где начищенные до блеска туфли, каждая пара которых была снабжена аккуратными распорками из красного дерева, выстроились парадными шеренгами.

Внезапно целью ее поиска стал не ежедневник, а что-либо еще, будто она вдруг сразу выросла и получила наконец способность видеть мир вне пределов кокона, изобретенного для нее мужем. Ее пальцы лихорадочно обыскивали карманы его пиджаков и брюк, развешанных идеальными рядами на деревянных плечиках. Сердце Федерики тревожно стучало, поскольку она понимала, что он может появиться в любую минуту. Неутоленное любопытство привело ее к его прикроватной тумбочке, где ее пальцы нащупали квадратную книжку. Она достала ее и раскрыла. Это оказалась записная книжка в кожаном переплете, страницы которой от руки были заполнены перечнями необходимых дел. На первой странице лежала поляроидная фотография молодой женщины, сидевшей в обнаженном виде на стуле с бесстыдно раздвинутыми ногами и улыбавшейся с осознанием силы своих сексуальных чар. Сердце Федерики сковал лютый холод. Она узнала лицо и тут же вспомнила ситуацию, при которой было сделано это фото. Но почему же ей понадобилось так много времени, чтобы все вспомнить и все раскрыть?

Федерика позвонила Эстер. Подруга сразу же уловила в ее голосе странные нотки и поняла, что произошло нечто драматическое.

— Что он с тобой сделал? — прямо спросила она.

— Ты мне срочно нужна, прямо сейчас, — взмолилась Федерика, и ее глаза наполнились слезами. — Сможешь приехать и забрать меня отсюда?

Эстер положила трубку, прихватила свою связку ключей и захлопнула дверь, ни слова не говоря Молли, высунувшей голову из ванной комнаты и терявшейся в догадках, что же такое происходит.

Когда Эстер подъехала к дому Федерики, та стояла в дверном проеме в одном пеньюаре, прижимая к груди простую деревянную шкатулку. Она спустилась по ступеням, испуганно огляделась и нырнула в ожидавшую машину.

— Ты поедешь в таком виде? — изумленно прошептала Эстер.

Федерика разразилась плачем.

— Да, потому что это все, что я взяла с собой после свадьбы. Свою шкатулку и свое доверие.

Только после того как она оказалась в безопасной квартире в Пимлико, всхлипывания Федерики превратились в истерический смех. Молли и Эстер озабоченно переглядывались, припоминая свадьбу Элен, во время которой она с таким же маниакальным видом рыдала по Сэму. Когда она успокоилась настолько, что могла уже говорить, то вытерла глаза рукавом пеньюара и зашмыгала носом.

— Ты в порядке? — с тревогой спросила Молли.

— Да, мне уже лучше, — ответила она, с трудом контролируя свои эмоции. — Но только я забыла закрыть кран в ванной!