Глава 3

Вслед за отцом Федерика прошла через ворота сквозь полуденные тени раскидистых акаций к парадному входу. Не успели они подойти, как появилась Лидия с раскрасневшимся и озабоченным лицом.

— Дон Рамон! Сеньора Элен ожидает вас к обеду. Она сказала, чтобы я нашла вас, — сообщила она, тяжко вздыхая от усердия.

Рамон направился к ней с обезоруживающей широкой улыбкой.

— Хорошо, Лидия, но тебе не нужно нас искать, поскольку мы уже здесь. Я слышал, что на обед будет пастель де чокло, — сказал он, проходя в холл.

— Да, дон Рамон. Федерика приготовила его сама, — уточнила она, закрывая за собой дверь и следуя за ними в кухню.

— Пахнет вкусно, — заметил он, вдыхая жаркий аромат лука. — Не забудь помыть руки, Феде, — добавил он, подставляя свои ладони под струю воды.

Глаза Федерики сияли счастьем, а с ее лица не сходила улыбка. Вымыв руки, она помчалась в гостиную, чтобы рассказать матери о легенде, связанной со шкатулкой.

— Мама! — закричала она, пробегая по коридору. — Мама!

Элен появилась с усталым выражением на лице и Хэлом на руках.

— Где ты была, Феде? — спросила она, проводя рукой по растрепанным ветром волосам ребенка. — Хэл умирает от голода.

— Мы ходили на берег и взяли с собой Расту, пса сеньоры Бараки. Знаешь, он больше не лает и так обрадовался, что мы взяли его на прогулку. Пока папа плавал, а я присматривала за его вещами, Раста тоже плавал. А потом папа рассказал мне легенду.

— Что за легенда? — спросила Элен, сопровождая дочь в столовую.

— Про Топакуай — принцессу инка и ее возлюбленного Ванчуко. Эту шкатулку, которую подарил мне папа, Ванчуко сделал для принцессы.

— Вот как. Очень мило, — спокойно произнесла Элен. Она посмотрела на мужа, входившего в комнату, и напряженная атмосфера снова вернулась в дом. На мгновение их взгляды встретились: они походили на двух странников, которые впервые в жизни с любопытством смотрят друг на друга. Элен первая отвела глаза.

— Я хочу сидеть рядом с папой, — радостно заявила Федерика, отодвигая стул и по-хозяйски занимая место возле отца.

— Ты можешь садиться куда хочешь, дорогая, — сказала Элен, осторожно усаживая Хэла. — Надеюсь, ты вымыла руки, — добавила она, припомнив упоминание дочери о собаке.

— О да. А сеньора Барака выглядит как ведьма, — рассмеялась Федерика.

— Это точно, — согласился Рамон, хмыкнув и пытаясь хоть как-то разрядить обстановку.

— Надеюсь, она не наложила на тебя заклятие, — сказала Элен, делая эту попытку ради детей. Ее горло и грудь сдавило напряжение, вызванное необходимостью поддерживать видимость благополучия. Ей просто необходимо было объясниться с Рамоном наедине и освободиться от бремени одолевающих ее мыслей. Нужно было найти выход из возникшей ситуации. Так продолжаться дальше не могло — это было бы нечестно со стороны каждого из них.

— Вовсе нет. Она была очень благодарна за то, что мы гуляли с ее собакой, — сказала Федерика.

— Я хочу посмотреть на собаку, — захныкал Хэл, нетерпеливо ерзая на стуле. В этот момент вошла Лидия, неся дымящийся пастель де чокло.

— Утром Феде приготовила это для тебя, — сообщила Элен, усаживаясь на другом конце стола напротив мужа.

— Мне уже рассказали. Ты очень добра ко мне, Феде, — искренне сказал он.

— Это действительно так, — сухо подтвердила Элен. Больше всего ей хотелось бы добавить, что он совершенно не заслуживает ее привязанности, но она подавила в себе этот импульс с помощью глотка воды. — Она работала все утро, не правда ли, Феде?

— Папа еще не видел своей комнаты, — добавила та с застенчивой улыбкой на лице.

— Признавайся, озорная мартышка, что ты сделала с моей комнатой?

— Ты должен увидеть все сам, — сказала она.

— А Феде утром рвала цветы, — раздался предательский голос Хэла. — Правда, Феде?

— Мама! — протестующе закричала Федерика, чувствуя, что ее сюрприз находится под угрозой.

— Тебе понравился поезд, Хэл? — спросил Рамон, пытаясь отвлечь ребенка от последующих разоблачений.

— Он ярко раскрашен и очень быстро едет, — сказал тот, издавая подобающие поезду звуки «чуда-чуда-чуда-чуда». Лидия поставила перед ним тарелку с горячей едой. — Я не люблю сладкую кукурузу, — заворчал он, откидываясь назад на стуле и скрещивая руки на груди.

— Нет, ты будешь ее есть! — крикнула Федерика. — Он упрямится только потому, что готовила я.

— Нет, не буду.

— Будешь!

— Нет!

— Да.

— Ладно, вы, двое. Хватит препираться, — твердо сказал Рамон. — Хэл, ешь свою кукурузу, или отправишься в комнату без обеда и останешься без поезда.

Хэл хмуро смотрел на сестру потемневшими от негодования карими глазами.


Разговор Рамона с Элен вертелся вокруг детей. Когда дети замолкали, что происходило довольно часто после очередного спора, они вынуждены были говорить между собой, к чему ни один из них не стремился, по крайней мере, с той фальшивой любезностью, которая заставляла их ощущать себя парой актеров в плохо написанной пьесе. Рамон предоставил Федерике возможность изложить матери историю о принцессе инка, прерывая ее только тогда, когда она сама обращалась за помощью в отношении некоторых подробностей, которые забыла. Рамон был поражен тем, как много ей удалось запомнить. Элен слушала, пару раз поворачиваясь, чтобы ответить сыну, когда тот хныкал «мама» только для того, чтобы привлечь внимание к своей особе. Федерика привыкла к таким провокациям со стороны брата — так же, как и к тому, что мать постоянно потворствовала ему, произнося коронную фразу «В чем дело, любовь моя?» ровным и бесстрастным тоном. Она уже не обращала на это внимания, инстинктивно осознав, что людям часто приходится терпеть некоторые вещи исключительно в силу привычки.

— Какая прелестная история, дорогая. А шкатулка теперь твоя, и ты станешь очень-очень удачливой маленькой девочкой, — констатировала Элен. Однако она не добавила «и я надеюсь, что ты будешь ее беречь», как сделала бы любая другая мать, поскольку прекрасно знала, что Федерика в отношении вещей гораздо более ответственна, чем она сама.

— Я подумал, что мы могли бы на пару недель съездить в Качагуа, — осторожно предложил Рамон, делая вид, что все в порядке и он не заметил изменений в поведении Элен. — Встретили бы Рождество с моими родителями. Они были бы так рады увидеть тебя и детей.

— О, пожалуйста, мама, — восторженно завизжала Федерика. Она обожала гостить у родителей отца. У них был уютный домик с тростниковой крышей и видом на океан. Элен не понравилось, что он позволял себе подобные высказывания в присутствии детей. Вначале им следовало бы обсудить это наедине, но он даже не изволил посоветоваться с ней. А сейчас, если она скажет, что они не смогут поехать, это расстроит их. Проблема состояла в том, что она не могла позволить себе разочаровать их. Хэл следил за ней полными надежды карими глазами.

— Да! Да! — завизжал он, бросая вилку на стол. Он тоже любил поездки к старикам. Они щедро снабжали его мороженым и возили к берегу верхом на пони. Дед читал ему занимательные истории и катал на плечах.

— Ладно, мы поедем в Качагуа, — вяло уступила она. — Рамон, я хотела бы поговорить с тобой после обеда. Пожалуйста, не исчезай снова на пару с Феде. — Она старалась говорить ровным голосом, чтобы не встревожить детей. Мысленно она вполне четко представляла, что именно собирается сказать, но боялась, что ее волнение может отразиться на словах и выдать ее истинное настроение.

— Я буду дома, — ответил он, хмуро глядя на нее. В тональности его голоса прозвучал заключительный аккорд, который не понравился даже ему самому. Женщины всегда стремятся к тому, чтобы расставить все точки над «i», и Элен не была в этом смысле исключением. Она не могла допустить, чтобы события просто шли своим чередом, и наблюдать, что из этого получится. Она должна была сама принимать решения и затем материализовывать их путем озвучивания.


После первого блюда, за которое Рамон выразил дочери свою благодарность, нежно поцеловав ее, она убежала вместе с Лидией, чтобы внести последние штрихи в мереньон де лукума — блюдо, имеющее домашнее название «Добро пожаловать домой». Пока она отсутствовала, Элен и Рамон по большей части обращались не друг к другу, а к Хэлу, который, ощутив, что все внимание сосредоточилось на нем, начал распевать песенку об ослике, выученную совсем недавно. Оба родителя внимательно смотрели на сына, что позволяло им избегать взглядов друг на друга. В конце концов дверь открылась и вошла Федерика, держа в руках белый меренговый торт с водруженной на нем единственной свечой. Хэл вдруг непосредственно запел «Хеппи Бёсдэй», отчего Рамон и Элен невольно рассмеялись. На мгновение напряжение, сжимавшее шею и грудь Элен, исчезло, и она смогла наконец дышать нормально.

Федерика торжественно поставила торт перед отцом и следила за тем, как он задувает свечку. Хэл захлопал своими маленькими ручками и захихикал, когда свеча, будто по волшебству, снова загорелась. Рамон изобразил удивление и вновь подул на нее. Дети рассмеялись уже вместе, уверенные, что отец действительно был сбит с толку неугасимым пламенем. Наконец он опустил пальцы в свой стакан с водой и затем сжал фитиль. Пламя протестующе зашипело и, превратившись в дым, улетучилось.

— Добро пожаловать домой! — громко прочитал он надпись, выполненную неровным детским почерком с помощью коричневой сахарной глазури на белой волнистой кремовой поверхности, напоминающей морскую зыбь. — Спасибо тебе, Феде, — сказал он, обнимая ее и нежно целуя в щеку. Пока он разрезал торт, Федерика оставалась у него на коленях. Хэл потянулся ложкой к торту, подцепил кусок меренги и проворно засунул его в рот, прежде чем кто-либо сумел ему помешать. Элен сделала вид, что ничего не заметила. Она чувствовала себя слишком уставшей, чтобы использовать остаток энергии, который приберегла для разговора с Рамоном, на отчитывание непослушного сына.


После обеда Федерика неохотно присоединилась к Хэлу, отправившемуся в сад, в то время как ее родители поднялись наверх для разговора. Она гадала, что им так срочно понадобилось обсудить, и обиделась на мать за то, что та лишила ее общества отца. Она принесла шкатулку с собой и, устроившись в тени апельсиновых деревьев, открыла ее, погрузившись в размышления об истории, которую поведал ей отец.

— Можно посмотреть твою шкатулку? — спросил Хэл, усаживаясь рядом с ней.

— Да, если ты будешь осторожен.

— Я буду осторожен, — пообещал он и взял шкатулку в руки. — Вау! — взвизгнул он. — Она очень красивая.

— Да, так и есть. Когда-то она принадлежала принцессе инка.

— А кто такие инка?

— Инка — это народ, который жил в Перу, — ответила она.

— А что случилось с принцессой? — спросил он.

— Разве ты не слышал мой рассказ за столом? — удивилась она, снисходительно улыбаясь.

— Я хочу послушать его еще раз, — попросил он. — Пожалуйста.

— Хорошо, я повторю все сначала, — согласилась старшая сестра. — Но ты должен слушать и помалкивать, или я ничего тебе не расскажу.

— Я буду вести себя тихо, — пообещал он и сонно зевнул. Было очень жарко даже в тени. Тихое жужжание пчел на клумбах и отдаленный рокот прибоя создавали умиротворяющий фон для медлительных часов сиесты[1]. Федерика обняла Хэла, который утомленно положил голову на ее колени.

— Давным-давно в древнем Перу… — начала она. Хэл закрыл глаза и погрузился в странный, неведомый ему мир.


Рамон последовал за женой наверх. Оба они молчали. Он следил за тем, как она шла по коридору со сгорбленными плечами и опущенной головой. Когда он приблизился к своей комнате, его ноздрей достиг запах лаванды, напомнивший о доме его матери в Качагуа. Как будто почувствовав его мысли, Элен сообщила, что Федерика приготовила для него простыни со свежей лавандой из их сада.

В комнате гулял ветерок, в ней было чисто, пахло апельсинами и розами. Он окинул взглядом место, где стояла постель, которую они делили большую часть из семи лет их двенадцатилетнего брака, но не ощутил своей принадлежности к ней. Несмотря на цветы и прочие усилия Федерики, это была комната его жены, а холодность ее поведения свидетельствовала о том, что его присутствие является здесь нежелательным.

Он бросил на пол свой чемодан и присел на край кровати. Элен подошла к окну и стала смотреть на море.

— Итак, что ты хочешь обсудить? — спросил он, хотя прекрасно знал ответ.

— Нас, — коротко ответила она.

— Что насчет нас?

— Разве это не одно и то же?

— Не совсем.

— Я устала притворяться перед детьми, что все в порядке. Все не в порядке. Я не счастлива. Тебе хорошо путешествовать по миру, подобно цыгану, и сочинять свои книги и рассказы. А я здесь, в этом доме, сижу без тебя как в ловушке. Мне неоткуда ждать помощи. Я вырастила двоих детей практически в одиночку, — сказала она и ощутила, как напряжение в ее шее поднялось к голове и сжало виски будто тисками.

— Но ведь ты всегда знала, что такова моя жизнь. У тебя не было на этот счет никаких иллюзий — ты сама так говорила. И ты предоставила мне свободу, поскольку понимала, что я не могу без нее существовать, — возразил он, нахмурившись и качая головой.

— Это я понимаю. Но я не знала, как все будет происходить в действительности. Вначале мы ездили вместе. Это было похоже на волшебный сон. Меня любили, и я любила тебя. Но сейчас… — Ее голос оборвался.

— Сейчас? — печально повторил он.

— Сейчас я больше тебя не люблю. — Она повернулась к нему. Обнаружив, что обида затуманила его лицо, она быстро добавила: — Любовь нужно лелеять, а не оставлять на произвол в забвении, Рамон. Я любила тебя когда-то, но сейчас я больше тебя не понимаю. И я безумно устала от одиночества, а ты оставляешь меня одну на долгие месяцы. И ты всегда будешь так поступать.

— Так что ты предлагаешь?

Она неуверенной походкой подошла к нему и села рядом с ним на кровати.

— Если ты боишься потерять меня, Рамон, то останешься и будешь писать здесь. Тебе придется изменить своим привычкам ради меня. Но ты не пойдешь на это, не правда ли? — Он на какое-то время задумался, но это молчание было красноречивее всяких слов. — Ты любишь меня, Рамон? — задала она прямой вопрос.

Во взгляде его сверкающих каштановых глаз ощущалась безнадежность.

— Да, я люблю тебя, Элен, но… по-своему. Я все еще люблю тебя, но этого недостаточно, чтобы я смог измениться так, как хочется тебе. Если я останусь здесь с тобой и детьми, то высохну, как дерево в пустыне. Разве ты этого не понимаешь? Я не хочу потерять тебя и детей, но я также не в состоянии стать другим, — устало сказал он, качая головой. — Извини, но как только я приехал домой, то тут же подумал о том, когда смогу уехать снова.

После этих слов они оба погрузились в тягостное молчание. Элен, дав волю своим чувствам, всплакнула и ощутила, как спадает напряжение, сдавливавшее ее виски. Рамон сидел и гадал о том, что она собирается предпринять. Он не хотел терять ее, поскольку она была его страховкой. Ему нравилось иметь дом, чтобы было куда возвращаться. Несмотря на то что он нечасто появлялся здесь, тем не менее находиться дома ему было приятно. Он любил своих детей, хотя и не мог привыкнуть к ежедневному рутинному общению с ними. В сущности, он не был семейным мужчиной в полном смысле этого слова.

— Так что мы будем делать дальше? — спросил он после некоторой паузы.

— Я хочу уехать домой, — ответила она, вставая и снова направляясь к окну.

— Ты хочешь сказать — в Англию?

— Да.

— Но это же на другом конце земли, — запротестовал он.

— Почему это тебя беспокоит? Ты постоянно находишься на другом конце земли, и так будет всегда. Какая разница, где будем мы? Ты в любом случае окажешься на другом континенте.

— Но как же дети?

— Они пойдут в школу в Англии. Мы уедем и будем жить в Корнуолле с моими родителями. — Она подошла к нему и опустилась на колени у его ног. — Прошу тебя, Рамон. Позволь мне забрать их домой. Я больше не в силах жить здесь. По крайней мере, такой жизнью, как сейчас. Пойми, что без тебя в этом нет никакого смысла. Я не здешняя, как ты. Я хотела и надеялась ею стать, но сейчас я хочу домой.

— И что ты им скажешь?

— Я скажу им, что мы уезжаем домой. Что ты будешь приезжать и видеться с нами, как обычно. Но только мы будем жить в другой стране. Они еще очень малы и примут это, — убежденно сказала она, испытующе глядя на него. — Пожалуйста, Рамон.

— Ты хочешь развода? — хладнокровно спросил он.

— Нет, — быстро ответила она. — Нет, я этого не хочу.

— Тогда речь идет о раздельном проживании?

— Да.

— А потом что?

— Потом ничего. Я просто хочу уехать, — подытожила Элен и опустила голову.


Предчувствие не обмануло: она уходит от него. Ей нужно его согласие, чтобы увезти детей из этой страны, и он его даст. Как он может отказать ей в этом? Если судить по времени, которое дети проводили с каждым из них, они в гораздо большей степени были ее, чем его. Она абсолютно права в том, что, где бы они ни были, он всегда находился на расстоянии тысяч миль.

— Хорошо, ты можешь забрать детей в Англию, — с горечью согласился он. — Но вначале я хочу отвезти их навестить моих родителей в Качагуа. Хочу подарить им такое семейное Рождество, которое они запомнят навсегда.

— Рамон, — прошептала она, и ее голос охрип от волнения, — ты ведь будешь приезжать к нам, правда? — Она подняла на него глаза, испытывая страх, что из-за разрыва их отношений он больше не захочет принимать участие в жизни их детей.

— Ну, конечно, — ответил он, кивая своей лохматой головой.

— Дети будут ужасно скучать без тебя. Ты не должен предавать их, Рамон. Они очень нуждаются в тебе.

— Я знаю.

— Не наказывай их из-за меня. Это происходит между нами, взрослыми, а они тут ни при чем.

— Я понимаю.

— Феде любит тебя, и Хэл тоже. Я не смогу спокойно жить, если ты бросишь их из-за меня. — Она выпрямилась. — Я не смогу уехать, если ты намерен оставить моих детей без отца. Я готова пожертвовать своим счастьем ради них, — сказала она и всхлипнула.

Рамон был смущен. Он погладил ее светлые волосы.

— Я не предам их, Элен, — заверил он ее.

Она посмотрела на него увлажнившимися глазами:

— Спасибо тебе.

Внезапно его рот прижался к ее рту. Не осознавая своих действий, их тела восстали против холодного отчуждения разума. Они стали срывать свою одежду, как жаждущие животные, почуявшие воду. Элен ощутила жесткую щетину его подбородка и мягкую влажность его губ. За долгие месяцы его отсутствия она могла только мечтать о физической любви с мужчиной. У нее были возможности вступить в близкие отношения с мужчинами, но она их отвергла по той простой причине, что была женой другого, хотя практически лишь номинально. Сейчас же она отдала себя ласкам мужа, хотя и не чувствовала к нему ничего, кроме благодарности. В эти пылкие мгновения интимности они могли обмануться, поверив в то, что их любовь может возродиться. Но Элен осознавала, что само по себе сексуальное наслаждение создавало лишь иллюзию любви, быстро исчезающую бесследно, как мираж. Она закрыла глаза, отсекая унылую реальность, и позволила себе отдаться приятным ощущениям, когда его руки стали нежно касаться округлостей ее тела, будто исследуя их впервые.

Прошло много времени с тех пор, когда они были вместе, и поэтому они почти позабыли свои взаимные телесные ощущения. Элен чувствовала, что уже не может контролировать себя, ее пальцы прошлись по его спине и гладили волосы, рассыпанные по его плечам, как в те счастливые времена, когда их чувствами владела любовь. Она провела языком по его коже, ощущая вкус моря, смешанный с терпким мужским ароматом. Когда его лицо оказалось всего в нескольких дюймах от ее лица и он целовал ее, Элен открыла глаза и обнаружила, что его глаза закрыты. Ей оставалось только гадать, о ком он сейчас думает и какие у него были возможности во время его бесконечных путешествий, хотя у нее и не возникло никакого желания узнать об этом. Потом он вошел в нее, разбудив дремлющее долгие месяцы желание, и она уже не думала о других женщинах, которые могли у него быть. Они забыли обо всем, слившись в единого, неистово извивающегося зверя и не обращая внимания на рычащие звуки и страстные стоны, которые резонансом отзывались в глубинах их сплетенных тел. Когда они в изнеможении застыли, а густой запах их потных тел смешался со сладковатым ароматом лаванды и роз, то, глядя в потолок, они думали о том, каким же образом смогли позволить себе унестись в то прошлое, которое уже нельзя было вернуть.

Элен была слишком смущена, чтобы смотреть на него, и застенчиво закутала свое разгоряченное тело в покрывало. После всего, что произошло, это выглядело достаточно нелепо. Она потянулась к ящику прикроватной тумбочки за сигаретой. Нашарив одну, зажгла ее дрожащей рукой и нетерпеливо вдохнула дым. Как странно происходит в жизни, что мы оказываемся так близко, как только возможно для двух людей, и вдруг, спустя всего секунду, лежим рядом, но по сути находимся в тысяче миль друг от друга. Она посмотрела на него, и он тут же повернулся к ней.

— Все было хорошо, — сказал он.

— Да, было хорошо, — ответила она сдавленным голосом.

— Не сожалей об этом, Элен. Нет ничего плохого в телесном удовольствии, даже если ты не ощущаешь ничего, кроме физического желания.

Она глубоко вздохнула.

— Я ни о чем не жалею, — сказала она. На самом деле она не могла сказать определенно, так это или нет. Действительно ли она занималась любовью без любви? Она отогнала эти мысли вместе с сигаретным дымом. Теперь это уже не имело никакого значения, и главное то, что она сможет отправиться домой.

Загрузка...