Слишком хорошая няня

19

Сначала иду проверить, не проснулась ли Дина.

В ее комнате тихо, слышно лишь сопение. Крутится светящийся ночник, бегут по потолку разноцветные картинки-тени. Меньше всего хочется вновь волновать эту девочку, которой и без того досталось. Поправляю на ней одеяло и с улыбкой трогаю разметавшиеся по подушке кудряшки.

Я согласилась стать ее няней только потому, что кроме меня было некому. И чувствовала поначалу только тяжелую ответственность. Но иначе — никак. Раз уж так вышло, что помочь могла только я.

Но теперь… Когда она тянет меня за руку и поднимает глаза, умоляя прочитать в них то, что она не может сказать… Когда прижимает к себе моего зайца… Когда вот так спит, и по бледным щечкам бегут отсветы ночника…

Я чувствую незнакомую мне щемящую нежность.

Ответственность — да, но совсем другую.

Теплую.

Ухожу в гостевую комнату и, мгновение поколебавшись, запираю замок.

Спать я в этой квартире не собиралась, так что из домашней одежды у меня тут только футболка и спортивные штаны, в которые я и переодеваюсь. Ложусь в расстеленную постель, укрываюсь одеялом и чутко вслушиваюсь в фоновый шум квартиры.

Не то, чтобы я думала, что Александр будет ломиться и продолжать домогательства, но все равно мне немного тревожно.

Слышно, как на кухне открывается и закрывается холодильник, звон графина о стакан, шум воды. Потом шаги — по коридору мимо, с маленькой заминкой у комнаты Дины.

Затихают они в спальне.

Негромко начинает бормотать телевизор, включается вода в душе, выключается, а потом затихает и телевизор. И все. Тишина.

Заснул?

А мне не спится.

Занавески открыты, и в комнате слишком светло. Зимней ночью в Петербурге почти так же светло, как летней — от иллюминации и выпавшего снега. Даже через закрытые окна слышен шум неспящего Невского, иногда и вдоль канала проезжают машины, грохая крышкой водопроводного люка.

Наверное, летом тут вообще не уснуть из-за экскурсионных катеров, на которых гиды вещают про Храм Спаса на Крови.

Тихонько выбираюсь из-под одеяла и подхожу к окну.

Качаюсь вперед, прислоняясь лбом к холодному стеклу.

Вода в канале уже замерзла, но видно трещины, которые тоже скоро срастутся, их покроет снег — слой на слоем, и Северная Венеция заснет до поздней весны.

Отпираю замок и на цыпочках выхожу на кухню.

Здесь так тихо, что слышно как гудит пламя в колонке и сопит в своей комнате Дина.

Света достаточно, но я все равно включаю подсветку над раковиной и прислушиваюсь.

В глубине квартиры — мертвая тишина.

Стараясь не грохнуть дверцей шкафчика, достаю стакан, наливаю себе воды из графина.

Делаю несколько глотков, поворачиваюсь — и чуть не роняю его!

Александр стоит напротив меня с другой стороны кухонной стойки.

Как он так неслышно подкрался?

— Мне тоже налейте, пожалуйста, — говорит он низким полушепотом.

У меня подрагивают руки, пока я наливаю воду и подаю ему стакан. Он выпивает его быстро и жадно, в несколько глотков. Ставит на стойку и спрашивает:

— Не спится?

Мотаю головой.

Мелкими глотками допиваю свою воду, наблюдая за Александром краем глаза.

— Поставьте чайник тогда, что ли…

Он взгромождается на барный табурет с другой стороны стойки, и я подвигаю к себе такой же и щелкаю кнопкой чайника.

Мы так и сидим молча в полутьме — ждем, пока он вскипит.

Я из-под ресниц изучаю Александра.

Его темные волосы еще влажные и торчат как попало, так и тянет пригладить один самый идиотский вихор, вылезший из-за уха. Черно-серые клетчатые пижамные штаны, белая обтягивающая футболка.

Под ней видно литые мышцы груди и плоский живот. Фигура у него явно лучше, чем мне казалось из-за костюма. Под дорогими костюмами вообще очень легко скрыть пузо или слишком широкие для мужчины бедра — за это их модельеры и получают свой кусок хлеба с икрой.

Но тут все обстоит наоборот. В костюме Александр — просто массивный шкаф, а сейчас видно, что он весьма атлетичный и даже подсушенный. Не считая рук — бицепсы у него ого-го! Рукава футболки аж лопаются.

Хмурое обычно лицо сейчас расслаблено, жесткие морщины разгладились. Нос — с легкой горбинкой, словно его ломали, но хорошо поправили. В полутьме глаза кажутся темными, но я помню, что у них с Диной они одинаково серые.

Он задумчиво смотрит в стену и машинально барабанит длинными пальцами по столу.

Чайник пищит и выключается, и мы оба вздрагиваем, приходя в себя.

Быстро отворачиваюсь, пока он не заметил, как пристально я его рассматривала.

— Вам черный?

— С бергамотом, — отвечает он, и я бросаю в чашки два одинаковых пакетика.

Переставляю их на стойку и достаю вазочку с марципановыми конфетами.

И мы сидим и молча пьем свой чай в тишине.

Постепенно я расслабляюсь, опускаю плечи, перестаю думать о том, как это все неловко.

Даже достаю конфету из вазочки, разворачиваю — и понимаю, что не хочу ее.

Кладу на стол и придвигаю к Александру.

Тот смотрит на нее, потом поднимает быстрый взгляд на меня — и снова на нее.

Берет двумя пальцами и откусывает кусок.

Почему-то от этого мне становится так смешно и уютно, что я прячу улыбку в еще одном глотке горячего чая из чашки.

Александр смотрит мне в лицо, и его сурово сжатые губы тоже на мгновение теряют свою гранитную твердость. Они раздвигаются в стороны буквально на пару миллиметров — еще чуть-чуть, и он улыбнется!

Но вместо этого он ставит чашку на стойку и говорит негромко:

— Расскажи. Как так получилось, что ты совсем одна?