Слишком хорошая няня

48

— А я тебе говорила, что часы дарить — к разлуке! — сурово говорит бабушка.

— Это еще не значит, что все приметы работают, — вяло защищаюсь я.

— Надо было ему в ответ нож подарить, — подает голос Роберт.

— А нож к чему?

— К ссоре! — авторитетно сообщает бабушка.

— А хорошие приметы вообще бывают? Что надо дарить, чтобы все было хорошо? — любопытствую я

— Деньги! — без тени колебаний говорит она.

Роберт давится печеньем, я ржу.

Мы сидим у бабушки в ее уютном домике в «Земляничной поляне» и пьем чай. С утра у них был мастер-класс по кокосовому печенью, на прошлой неделе — по имбирному, а до этого — по пряникам. Поэтому недостатка во вкусностях у бабушки нет, и моя коробка с пирожными из «Севера» стоит неприкаянная, отчаявшаяся и никому не интересная.

Бабушка моя — партизанка, даром что не воевала по малолетству. Но о том, что Роберт шляется к ней в гости по два-три раза в неделю, я узнала, только когда случайно наткнулась на него, заехав к ней в неурочное время.

Застигнутые за игрой в «пьяницу», они только что уши не прижали, как нашкодившие коты, когда я открыла дверь и застыла на пороге, как аквариумная рыбка открывая и закрывая рот.

— Ларчик, ну что ты так нервничаешь! — принялась суетиться тогда бабушка. — Мы же просто друзья!

— Еще бы вы не друзьями были!

— А что такого? — Роберт, напротив, сверкнул наглыми глазами, разваливаясь поудобнее в кресле. — Алевтина Николаевна завела себе жениха на двадцать лет младше. Я считаю, Надежде Анатольевне нужно ее переплюнуть и завести на тридцать лет младше!

— На сорок! — мстительно уточнила я, глядя в упор на бабушку.

Скостила себе десяток, надо же!

— Еще лучше! — не сплоховал Роберт. — Все обзавидуются.

Так оно и получилось — бабушке было скучно, несмотря на ежевечерние настольные игры и споры о политике в большом зале санатория.

Роберту было, по его словам, тоже скучно и вообще не о чем поговорить с «пустоголовой молодежью», поэтому он зашел один разочек проведать бабушку, другой разочек, да так и пристрастился к чаю и карточным играм.

Ну и мне, стало быть, тоже было скучно.

Времени свободного стало как-то чересчур много.

Оффер от крутой компании появился на почте сразу после праздников, но я медлила, сама не понимая, чего тяну время.

Так я и присоединилась к их частым посиделкам.

— Что-то у тебя глаза грустные, — говорит бабушка, убирая со стола вазочку с печеньем под отчаянным взглядом Роберта. — Опять тоскуешь по своему?

— Он не мой, — привычно огрызаюсь я. — И не тоскую. Было да прошло.

— А чего нос повесила тогда?

— Сегодня, — нравоучительным тоном говорю я. — Так называемый Blue Monday, самый грустный день в году. Третий понедельник года считается самым печальным. Потому что праздники уже прошли, украшения разобраны, а до весны далеко — как и до зарплаты.

— Тебе денег не хватает? — озабоченно спрашивает Роберт. — Сашка еще не заплатил?

— Заплатил, заплатил, — успокаиваю я его. — Даже больше, чем надо. По условиям, понимаешь ли, контракта. С неустойкой.

Денег как раз хватило, чтобы закрыть ипотеку. Как иронично — Александр сделал меня совершенно независимой женщиной. Хоть и планировал ровно противоположное.

— Педант! — говорит Роберт с таким чувством, что слышится совсем другое.

— Честный работодатель, — поправляю я аккуратно. — Все, закрыли тему.

Последний раз я была в Писательском Небоскребе неделю назад.

Роберт отвез меня, чтобы я забрала свои вещи. Тактично остался ждать во дворе, заняв место громоздкого «роллс-ройса» своим не менее громоздким «аурусом».

Квартира на первый взгляд почти не изменилась. Пропала одежда с вешалок в коридоре, да и все. Наверное. Ни в детскую, ни в спальню Александра я заглянуть не решилась.

Я собрала наскоро в сумку свою пижаму с зубной щеткой и прошла на кухню попить воды, потому что жутко сохло горло. Там-то и заметила, что в мусорном ведре вместе с пакетами из доставки валяются осколки кружки. Присела на корточки, чтобы убедиться точно — той самой, с надписью «С новым годом, самый любимый папочка в мире!»

Подняться получилось не сразу, почему-то вело голову.

Встала, опираясь на раковину. С трудом, будто поменялась телами с бабушкой, даром, что она в последнее время скачет молодой козой.

После этого еще некоторое время шаталась по квартире, то и дело врезаясь то плечом, то бедром в углы и ничего не видя перед собой.

Зачем-то открыла дверь в кабинет и долго смотрела на свой подарок, который тоже остался здесь. Рамке с фотографиями повезло больше — она была цела. Но стояла на абсолютно пустом столе, с которого убраны не только все бумаги и ручки, но даже перекидной календарь.

Очень уж демонстративно. Но я ни за что не поверю, что Александр подробно продумывал мизансцену и представлял, что я это увижу. Скорее всего, получилось бессознательно.

После этого я и попросила Роберта пореже упоминать Александра.

И бабушку попросила.

Но разве ж я им обоим указ!

— Роб, мальчик мой! — говорит бабушка, отнимая у него недопитую чашку с чаем и отправляясь мыть ее в раковине. — Пригласи уже Ларочку в кино, что ты как маленький!

— Конечно! И вас приглашу тоже, — галантно заявляет тот, дожевывая последнее печенье.

Мы, кстати, уже ездили втроем на концерт, а Роб с бабушкой — еще и на балет. Так что предложение не такое уж крамольное, но я все равно смотрю на них с подозрением.

— Нет, нет, нет! — отмахивается бабушка. — Кино мне неинтересно. А вот вам надо на «Мастера и Маргариту», потом мне расскажете, так ли это ужасно, как мне кажется!

— Роберт не нанимался меня развлекать, — бурчу я. — Тебя, кстати, тоже.

— Но делаю это с удовольствием, — замечает он. — Конечно, сходим. Лар?

— Да я не против…

Тем более, что мы уже выяснили отношения. Я от души на него нашипела, обвинив в расстройстве отношений с Александром. А он… попросил прощения.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍— Если б я знал, что у вас уже все сложилось, я бы не стал с ним соперничать, — сказал он тогда. — Серьезно, Лар. Я упорный парень, но не подлец. Но теперь-то можно поухаживать?..

— Ох, отстань, ради бога!

Но он, конечно, не отстал.

За что я ему сейчас благодарна. Потому что самый грустный день в году действительно слишком уж печален, чтобы встречать его в одиночестве.

Александр

— Самое главное — не заставляйте ее есть. Не хочет — пусть останется голодной, ничего страшного. Перед сном она любит почитать вслух — посидите с ней. Оставляйте ночник, она боится темноты. Ни в коем случае не забирайте у нее зайца! Если она будет кричать и требовать уйти из комнаты — сразу уходите.

— Как же так, разве можно оставить ребенка в таком состоянии!

— Я что-то непонятное сказал? — повышаю голос, и новая няня мгновенно опускает глаза и кивает. Продолжаю: — Если ночью захочет пить, дайте просто воды, никакой колы, иначе потом не уснет.

— Вы такой заботливый отец!

Мрачно зыркаю на женщину лет пятидесяти на вид. Она вся пухленькая, как булочка, уютная. В агентстве сказали, что родители ее обожают.

Но после этой фразы все временные няни начинают расспрашивать, где мама Дины, что с ней случилось и не тяжело ли мне одному.

А потом начинают доказывать, что они станут отличными матерями моей дочери.

Что обычно заканчивается истерикой Дины.

Потому что они обязательно нарушают какое-нибудь из правил. То сами рвутся читать на ночь, причем свои сказки, а не «Зоков». То пытаются постирать зайца, силой выдирая его из рук. Заплетают тугие косички, ставят назидательные мультики, изо всех сил стараются впихнуть полезный суп — прегрешения многочисленных нянь, успевших поработать у нас, можно записывать и снимать, как отдельный сериал.

Прохожу в детскую, где Дина, как обычно, сидит на диване в обнимку со своим зайцем и смотрит на метель на улице. За окном моей московской квартиры не так живописно, как питерской — никакого собора, музея, канала. Только голые ветви деревьев и фонарь. Но она все равно смотрит. От этого разрывается сердце.

Хотя психолог говорит, что все в порядке, смена городов прошла нормально.

— Пап, тебе обязательно уходить? — шепчет Динка, обнимая меня за шею и обдавая сладким карамельным дыханием.

— Да, малышка, важные дела, — виновато говорю я. — Но на выходных, обещаю, мы вместе…

— Поедем к Лале?

Ненавижу себя за то, каким радостным становится ее голос. И за то, что отвечаю:

— Нет, но мы пойдем… — судорожно думаю. — В аквапарк! Хочешь в аквапарк? Там настоящий пляж.

— Нет, в парк не хочу, хочу в Летний сад.

— Он же летний, зимой закрыт… наверное.

— Хочу к Лале! — уточняет она для непонятливого меня.

— Мы об этом уже говорили.

Так говорили, что подаренная ею чашка разлетелась на осколки.

Чуть было не бросился ее склеивать, но подумал, что глупо. Дело не в чашке.

Выпрямляюсь и смотрю на часы.

Пора.

Дина машет мне и снова утыкается в окно. Ей-богу, я уже готов снять запрет на планшет — зависимая от игр и мультиков дочь кажется мне меньшей бедой, чем вот такая тихая.

Прощаюсь с няней и спускаюсь к приехавшему такси.

В этот раз я покривил душой. Особо важных дел у меня нет. Просто один из партнеров отмечает день рождения.

Такси подруливает к сияющему огнями клубу, откуда музыка шарашит на весь квартал.

В который раз кажется, что все это не стоит времени. Музыка, люди, кальян, танцующие девчонки, которые притираются хорошо оттюнингованными телами, пока я пробираюсь к лестнице на второй этаж.

Меня встречают знакомые лица. Все пожимают руку, тут же машут официантке, чтобы принесла бокал, хлопают по плечу, уточняют насчет договоренностей.

Наконец устраиваюсь на мягком кожаном диване и получаю ледяной бокал, из которого с удовольствием отпиваю.

— Ну что, рад, что домой вернулся? — спрашивает именинник. — Ну их, эти болота!

— Дина скучает по Питеру, — отзываюсь я.

— Что?! — кричит он, не расслышав мой ответ из-за грохочущей музыки.

— Дина, говорю, скучает! — ору я, наклонившись через столик и купая невесть зачем напяленный галстук в чьем-то пиве.

— Дочь? — уточняет он.

— Дочь.

Я всем про нее рассказывал, показывал фотографии и даже скупо обрисовал ситуацию со своим браком. Но эти мужики под пятьдесят последний раз со своими детьми разговаривали, когда отправляли их в первый класс. В восемнадцатилетних девицах они разбираются куда лучше, чем в пятилетних.

— Переживет, — машет рукой тот, подтверждая мои мысли. — Дети быстро забывают обо всем!

Дина не забыла меня, даже когда я о ней забыл.

Кто из нас дети?

В наш лаунж впархивает стайка тех самых восемнадцатилетних, в которых собравшиеся тут серьезные мужчины разбираются куда лучше, чем в собственных детях.

Одна из них, рыжая и длинноногая, подсаживается ко мне.

— Угостите? — Кивает на мой бокал.

Щелкаю пальцами, подзывая официанта.

— Виски со льдом, — делает она заказ.

— Тебе не рано пить? — Меряю ее взглядом.

— Мне двадцать!

— Выглядишь лет на пять младше. А будешь бухать — будешь на десять старше. Поверь.

Мрачно поднимаю свой бокал, она чокается с ним своим и смеется. Думает, я так шучу.

Но нет, я уже все это видел.

Прислоняется ко мне всем телом. Бедро к бедру, грудью к плечу.

От нее пахнет какими-то тяжелыми восточными духами, совершенно не подходящими молодой девушке.

У нее пухлые яркие губы. На носу нет и следа веснушек — вывела или замазала.

А у Лары были, несмотря на блондинистость. Почти прозрачные, светлые, но вблизи — видно.

И пальцы, которые держат бокал — не такие тоненькие, как у Лары, хотя сама девушка совсем тростинка, одной рукой можно обхватить талию.

— Давайте на брудершафт! — говорит она, блестя глазами.

Такая юная, наивная со своими хитрыми уловками, которыми наверняка гордится.

Наклоняюсь к ней, глядя на блестящие приоткрытые губы, вдыхаю густой тяжелый аромат духов…

— Прости, отойду на минуту, — говорю, поднимаясь с дивана под разочарованный вздох безымянной красавицы. Если б она знала еще, что я там единственный не женат, так просто бы не ушел.

На улице морозный воздух продирает носоглотку не хуже алкоголя. Метель уже успокоилась, но становится все холоднее.

Раньше я думал, что нет ничего мрачнее, чем зимний Питер. Но теперь вижу, что он был просто строгим. А вот Москва — унылая, серая, дымная. Не спасает ни музыка, ни огни.

Пальцы сами нашаривают телефон в кармане. Вызываю такси и уезжаю, не прощаясь. Без малейших сожалений.

Дома застаю картину маслом: нянька валяется на диване, задрав голые ступни на стопку подушек и смотрит по спутнику соревнования рестлеров. Могучие потные мужики рычат и трясут головами, демонстрируя мускулы, а приличная пятидесятилетняя женщина, смотрит на экран чуть дыша. Завороженная настолько, что замечает меня, только когда подхожу вплотную.

Вздрагивает, вскакивает и вытягивается во фрунт, как заправский курсант.

Докладывает:

— Дина поужинала макаронами с сыром, почитала книжку и в девять заснула! — Потом чуть выдыхает и смотрит на часы. С недоумением добавляет: — Вы обещали быть позже.

— Сдачу оставьте себе, — говорю я, выдавая оговоренную сумму, не вычитая за то, что отпускаю раньше.

— Но я могу остаться… — говорит она как-то так мягко, что я снова с подозрением кошусь на эту приличную женщину. До качков на экране мне далеко. Или ей все равно?

— Не надо.

Заглядываю к Дине и вижу, что она спит, отчаянно прижимая к себе зайца и книгу.

Перед сном открываю телефон, но вместо бездумного скроллинга захожу в галерею и листаю фотографии, наконец останавливаясь на той, где я застал Лару и Дину вдвоем на кухне, перемазанных мукой. Они хохочут во все горло и в этот момент такие красивые, что приходится сглотнуть комок в горле.

Следующий день начинается с самого неприятного из созвонов.

На экране моя, слава богу, уже бывшая жена. Как я и сказал рыженькой девице — выглядит паршиво, на десятку старше реального возраста. Учитывая, сколько денег у нее уходит на косметологов — даже еще хуже. Волосы собраны в дурацкий хвост на макушке, губы намазаны яркой помадой. Это в восемь утра.

— Свет, — устало говорю я. — Если ты опять пропустишь психотерапию, тебя лишат родительских прав. Если именно этого ты хочешь — скажи прямо, не будем играть в игры.

Камера едва ловит отблески света от экрана ноутбука, чтобы показать ее мне. Она сидит в какой-то темной комнате, и я с трудом могу разглядеть ее черты.

Кажется, она… улыбается?

— Двадцать миллионов, — говорит она, приближаясь вплотную к камере.

— Что?

— Двадцать миллионов, и я тебя больше не побеспокою.

Несколько секунд обдумываю предложение.

Киваю:

— Сейчас напишу юристу.

Отстукиваю сообщение с телефона, не медля — удачу надо ловить за хвост. Но все равно не могу не поддеть:

— Дешево продалась. Я бы дал намного больше, только чтобы тебя не видеть.

— Пффф… — выдыхает Светка, откидываясь на спинку кресла.

Но видно, что я ее задел.

Юрист отвечает, что немедленно начинает готовить договор. Отправляю запрос в банк на наличку. Пока все.

Когда кладу телефон на стол экраном вниз, замечаю, что пальцы подрагивают.

Это от радости.

— Не хочешь с Диной поговорить? — протягиваю руку дружбы.

— Нет, зачем? — пожимает плечами мать моей дочери, и ярость вскипает мгновенно, без предупреждения, выстреливая в небо гейзером бешенства.

— Тебе вообще все равно?! — рычу я.

— Нет, Летников… — чем больше я злюсь, тем спокойнее Светка. Так было всегда. — Мне не все равно. Но я была влюблена в тебя, и родила ребенка только ради тебя. А без тебя я бы в это не стала ввязываться.

— Влюблена? — шиплю я. — Изменяла ты, надо думать, от большой любви?

— Представляешь? — смеется она. — Да! Думала — отпустит.

Непробиваемая.

Ладно.

Тоже откидываюсь на спинку, потирая переносицу двумя пальцами.

Раздраженно интересуюсь:

— Дина хотя бы моя дочь?

— А ты проверь! — нагло смеется она.

В бешенстве смотрю на экран, понимаю, что не долетает — и смотрю в камеру.

Она всегда говорила, что боится этого моего взгляда. Но сейчас, через экран, видимо, не работает.

Глумливая улыбка расплывается все шире по лицу когда-то самой близкой женщины.

Сейчас она — самая далекая. Самый мой злой враг.

— Нет уж, — качаю головой, понимая, что она попала в слабое место. — Моя. У меня даже есть ощущение, что это я ее нагулял от кого-то на стороне. А ты не мать, а мачеха.

Светка поднимает ладони вверх — мол, сдаюсь.

Но это ложь.

Потому что следующий ее вопрос выбивает из моих легких весь воздух:

— Ну что, она рассказала, почему убежала из дома?

— Нет.

— А я вот вспомнила! Саш, прикинь — это была просто шутка! Динка опрокинула пепельницу на ковер, я на нее наорала, она сбежала реветь. И тут Танька мне говорит — если она тебя так бесит, сдай ее в детдом! А я — ну кому она там будет нужна? Кто захочет взять этого капризного ребенка? Только бомжи какие-нибудь — милостыню просить.

— Охренеть…

— А Динка нас подслушивала, — поясняет Света. — Я заметила. Хотела преподать ей урок. Вот после этого я ее и не видела. А она к бомжам, значит, отправилась…

— Я не понимаю, — цежу сквозь зубы. — У тебя вообще никакой эмпатии к ней нет? Ты же мать!

— Полюбить и разлюбить по желанию не получится, Летников, — назидательным тоном говорит она. — Тебе ли не знать. Вот что тебе стоило меня полюбить? И все было бы иначе!

Что мне стоило ее полюбить?

Что?

Закрываю глаза, неожиданно для себя самого пытаясь ответить на этот вопрос.

Что мне мешало полюбить женщину, которую я выбрал по внешности, женился по залету и бросил одну в Питере, потому что она перестала быть такой же легкой на подъем и беззаботной, как до рождения Дины?

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍— Ага, молчишь! — торжествующе заявляет Светка. — А мне каково? Ты подумал? Разлюбить-то тоже — никак.

Молча закрываю ноутбук, даже не пытаясь прощаться.

Никуда она не денется от своих двадцати миллионов.

Выхожу из кабинета.

В этой квартире везде на полу мягкие ковры, поэтому Дина, сидящая у окна с зайцем, не слышит моих шагов, и я подхожу достаточно близко, чтобы услышать горячий шепот:

— Зайцам билет не нужен. Потому что они зайцы. Я буду копить деньги, куплю себе билет на поезд, и мы с тобой поедем домой, к Лале. Не бойся, папа не узнает.

Потираю грудь с левой стороны, где внезапно становится как-то тесно и неуютно.

Кажется, слишком громко вздыхаю — и Дина быстро оборачивается, пряча зайца за спину.

Она смотрит на меня слишком понимающим взглядом и спрашивает:

— Папа, тебе больно?

— Что?

Она встает на диван прямо ногами и кладет руку мне на грудь. Туда, где я только что тер.

— Да, — признаюсь я. — То есть, нет. Все в порядке.

Прижимаю ее маленькое тельце к себе и чувствую, как по венам разливается тепло.

Как я столько лет жил без нее? Немыслимо.

— Мне тоже больно, — шепчет она мне на ухо, щекоча лицо кудряшками. — Когда мы с зайцем говорим про Лалу, у меня тоже тут болит, очень сильно. Как будто сжимается.

— Ох, малышка…

— Мы теперь поедем в больницу?

— Нет, тут больница не поможет, — говорю тихо, обнимая ее и чувствуя, как колотится в груди крошечное сердечко.

Ладно бы, я себе причинял боль из-за обиды на Лару. И ей — потому что она меня отвергла. Но за что я мучаю Динку, которая и без того огребла из-за моей глупости в свои пять лет того, чего многие и до старости так и не познают?

— Пошли на кухню, — говорю я и подсаживаю ее на руки.

У кухонного островка сгружаю на стол, где она устраивается, болтая ногами.

Достаю из шкафа кастрюлю, рис, сахар, из холодильника — молоко.

И прошу:

— Научи меня варить рисовую кашу. Ты же умеешь?

— Конечно! — оскорбленная в лучших чувствах Дина смотрит на своего зайца — мол, глянь, что отец творит. — Только молоко убери!

— Почему?

— На молоке скучно.

Пожимаю плечами, убираю пакет обратно в холодильник.

Дина пищит:

— Нет, нет! Стой! Достань апельсиновый сок!

— Каша на апельсиновом соке? — поднимаю я брови.

Дина важно кивает:

— Ничего ты, папа, не умеешь! — выносит она приговор.

В воздухе остается висеть: «Не то, что Лала».

Кто же спорит.

И снова безумно ноет в груди. Там, слева.