Слишком много блондинок

Глава 33

— Ну вот, смотри…

Мы блуждали по переулкам, прилегающим к Трубной площади. Оказалось, что погода хороша только из окна — красивые, пушистые хлопья снега мчались в лицо, залетали за шиворот, собирались в сугробы на плечах… и, вообще, было холодно.

— Ты вот такой умный… — продолжала я.

— Кто тебе сказал, что я умный? — перебил меня Паша.

— Извини, не хотела тебя обидеть, — огрызнулась я. — Но на дурака ты не тянешь. Вот что я имела в виду: ты прозорливый, наблюдательный и… пристрастный человек. Не в том смысле, что это плохо. На мой взгляд, это как раз хорошо. Но вот смотришь, хоть по тому же телеку, на разных людей, доказывающих, что они талантливые, хорошие, что они делают что-то стоящее, и думаешь — вот м…к м…ком, а туда же…

Меня взволновала тема «Я, люди и удача», а ко всему прочему, хотелось получше разобраться в Паше — вдруг он окажется поверхностным или же за его рассуждениями скрывается застарелая обида на весь мир.

— Я понимаю, о чем ты, — снова прервал он меня. — Я когда был ди-джеем, очень замечательно во всем разбирался. Говорил — это говно, это — шедевр, а вот этому за это руки надо оторвать. Но как только начинаешь делать что-то свое, проникаешься просто невероятным уважением к творчеству — даже самому отстойному — других. Понимаешь, что написать хоть одну, даже плохую строчку, — это ого-го как трудно, это совсем не то, что прочитать миллиарды чужих, самых распрекрасных строф и четверостиший. И еще понимаешь — если у этой одной бездарной строчки есть хотя бы десять поклонников, она достойна называться песней. Я только откровенную халтуру не люблю — по принципу «проглотят, куда денутся».

Мы помолчали и одновременно, не сговариваясь, завернули в переулок, ведущий к Пашиному дому.

— Вот я, например, хоть завтра, — заговорил Паша, — могу написать несколько стопудовых хитов. Это очень просто сделать — механизм ясен как божий день. Такая-то музыка, такие-то аккорды, гармония, тут — вот такую строчку вставить, здесь — другую. И все — гоп, е-е. Раскрутят на радио, снимут видео, отправят чесать страну… Но я знаю — это не мое, а если душа не лежит, выйдет никому не нужная дрянь, и обо мне все через пару лет забудут. Даже если ерундой занимаешься, надо чтобы от души шло, а не через руки.

Подловив себя на странной мысли, что хочу быть рядом с ним — поддерживать его, делить радости и трудности, и чтобы он меня тоже поддерживал, и чтобы вместе — навсегда, я даже как-то перепугалась.

— Варенье можно здесь купить. — Паша потянул дверь магазинчика.

Мы купили варенье — смородиновое и клубничное, а еще сахарные сердечки, сухари с изюмом, ванильные сушки и вприпрыжку, высоко задирая обледеневшие ноги, побежали к нему.

Кое-как разобрав комнату — сложив всю аппаратуру в кучу, накрыв ее пледом, застелив матрас покрывалом и включив обогреватель, мы устроили чаепитие прямо на постели. Включили телек, по которому заканчивался сериал про убийства.

— Блин, опять про маньяка пропустил! — расстроился Паша.

— Ты смотришь «Ментов»? — с излишней осторожностью спросила я.

Благодаря английской школе, филфаку и знакомым интеллектуалам в пятом поколении мне до сих пор хочется оправдываться за то, что я смотрю телевизор, пачками глотаю детективы и слушаю Аллу Пугачеву. То есть мне, конечно, наплевать — кто что по этому поводу думает, но все-таки, несмотря на то что мне якобы плевать, я до сих пор занимаю оборонительную позицию, если меня уличают в пристрастии к «Тайнам следствия».

— Как ни обидно, нет, — ответил Паша. — То есть смотрю, но редко. Почему-то именно в это время меня нет дома. Вчера ухватил самый конец первой части про серийного убийцу, а сегодня не успел.

— В семье Ивановых не знают, что такое зубная боль… — донеслось из телевизора.

— Потому что папа напился и выбил всей семье зубы, — продолжил Паша.

Я расхохоталась.

— Слушай, — заинтересовалась я. — А вот если бы ты решил продать душу и плодить хиты, как кроликов, ты бы какое амплуа выбрал?

— О! — обрадовался Паша. — Только шансон! В смысле то, что у нас называют шансоном — блатные романсы. Я бы дал такого жара, такие бы сиротские песни сочинял, что все зеки рыдали бы.

— Только тебе надо было бы отрастить бороду…

— Борода у меня растет клочьями — эта часть образа отменяется, — заявил он. — Я бы отпустил усы и подстригся налысо.

— А как бы ты одевался?

— Офигенно! Я бы стал таким пижоном! Ходил бы в белом костюме с отливом, под ним — красная рубашка, ботиночки ручной работы, на шее голда в три пальца, руки — в алмазах. Ездил бы на черном лимузине, женился бы на красавице с десятым размером и сделал бы такую обстановочку в квартире — стиль «Версаче».

— Ага, — подхватила я. — И чтобы на стенах портреты родственников в исторических нарядах — у меня даже художник знакомый есть, и рамы — с позолотой и амурами.

— Да, и все это здесь, в этой квартире, — развеселился он. — И стенка непременно черная, с золотом и самым дорогим сервизом на двадцать четыре персоны.

— И солярий в углу, тоже самый навороченный! Типа — чем мы хуже Дональда Трампа.

Так мы развлекались, пока Паша не переключил на Non-Stop TV. На экране замелькала вчерашняя Римма из «Ночных снайперов», я, Алиса, мои откровения со сцены, потом снова я, уставившись в камеру косыми от пьянства глазами, сказала: «Алиса — тупица». После показали Алису, произнесшую что-то жизнеутверждающее, утренних ведущих, Ларису: все они были такие миленькие и приветливые по сравнению со мной… То ли я и впрямь чудовище, то ли это заговор…

— Не нервничай. Когда… если… я стану знаменитым, — утешил меня Паша, — тогда пусть хоть в людоедстве обвиняют. Буду самым скандальным исполнителем — начну со всеми ругаться и всех поносить.

Я посмотрела на него и подумала, что продала бы душу дьяволу… нет, не продала бы, но точно заложила бы под низкие проценты… за то, чтобы он бросился на меня, заключил в объятия… Паша был таким притягательным. Таким соблазнительным, но в то же время отчужденным, что я совершенно запуталась. Если я ему не нравлюсь — как женщина, то зачем, спрашивается, он со мной валандается? Если нравлюсь, то почему он ютится в углу матраса — в противоположном от меня углу? Что не так? Прикинув, имеет ли смысл предпринять попытку штурма, я застеснялась, испугалась поражения и решила — пусть все развивается естественно.

Но естественности, к сожалению, добиться не удалось. Как только мы оказались под одеялом, я потянула к нему свои похотливые ручонки, Паша меня обнял, мы расцеловались… Но во всем этом чувствовалось напряжение.

— Что такое? — взвизгнула я.

Вообще-то, мне хотелось, чтобы мой голос звучал спокойно и уверенно — как у психотерапевта, но вышло истерично и противно.

— Я волнуюсь, — произнес Паша.

— Почему? — недовольно спросила я.

— Потому что ты мне очень нравишься, — сказал он.

— И?..

— Я переживаю, потому что ты меня больше возбуждаешь здесь, — он положил руку на сердце, — чем там. Я не импотент, — ответил он на мой недоверчивый взгляд. — Я правду говорю. Ты же можешь потерпеть? Или это для тебя так важно?

— Важно, — буркнула я, — но я потерплю.

Из его объяснений я ничегошеньки не поняла, но расспрашивать отчего-то не хотелось. Чувствовала я себя неловко. Тем более я слышала — с мальчиками такое бывает, если они влюбляются. С одной стороны, это хорошо, а с другой — непонятно. Может быть, я ему вовсе несимпатична, или резко разонравилась, или у него проблемы… И мне хотелось его безумно. Прямо сейчас. Решив в конце концов, что все в моей жизни — через пень колоду, на этом смирилась и заснула, погрузившись в какие-то мутные эротические грезы.