Слишком много блондинок

Глава 7

Проснулась я потому, что в купе закопошились соседи: они разворачивали курицу, огурцы, помидоры, яйца, хлеб. Я косилась на все это с верхней полки, и у меня текли слюнки. Вчера я сама не поняла, как заснула, как очнулась среди ночи… или это было с утра?.. от назойливых пограничников, от воплей какой-то психопатки, ворвавшейся в Харькове сразу после таможни… Все это промелькнуло за секунду. Казалось, я только закрыла глаза, а вот уже и день, двенадцать часов, я безумно хочу есть, а на все купе, как нарочно, разит вареной домашней курицей и малосольными огурцами. Умывшись, я устроилась на нижней полке и разговорилась с соседями, рассчитывая на то, что они расщедрятся и угостят меня домашними разносолами. Но соседи оказались людьми прижимистыми, несмотря на то что они грустно взирали на курицу и жалели о том, что слишком много с собой взяли, делиться остатками не собирались. Обидевшись про себя, я решила пробежаться до вагона-ресторана — позавтракать и как следует покурить. Подхватив сумку, вышла в тамбур. Только затянулась, в курилку ввалилась девица лет двадцати пяти. Она была заметная, но не очень симпатичная. Прекрасная фигура, но слишком высокая и крупная; яркие пшеничные волосы до плеч, голубые глаза — чуть навыкате, а нос картошкой и губы слишком крупные, как у Мика Джаггера. На ней были салатовые спортивные шорты, белая майка без рукавов и желтые шлепки. Она полезла в карман, но не нашла зажигалки. Я протянула свою, не дожидаясь, когда она попросит, на что девушка солнечно улыбнулась, показав мелкие, но ровные и белые зубы, и сказала, осмотрев меня с ног до головы:

— Куда едешь?

— В Коктебель, — ответила я.

— У-у! — Она прикурила. — Мы тоже. Хотя я умоляла — поедемте в Симеиз, там вся тусовка, меня не послушались. Все орали: в Коктебель, в Коктебель, только туда! — и мой парень заявил, что тусовка ему на фиг не сдалась…

— Вы компанией? — поинтересовалась я.

— Да, здесь, в поезде — вчетвером: я, брат и подружки, а так нас девять человек — остальные нас уже там ждут. А ты?

— А! — я пожала плечами. — Я одна, но у меня такие соседи, что хватит впечатлений на весь отдых.

— Да? — с любопытством спросила она.

— У меня там папа, сын — мелкий, года три, и беременная мамаша. Мамаша еще никого не убила только потому, что боится родить прямо в купе, а напротив меня — на верхней полке, трясется от злости другая истеричка. Она, перед тем как войти, швырнула в купе чемоданы, а едва показавшись в дверях, тут же всех построила: «Помогите женщине, вы что, не видите, я не могу сама! Уберите со стола, вы тут не одни! Почему не работает кондиционер — вы что, не могли проводнику сказать! Вы же девушка, что у вас за бардак на кровати — сумку поставьте на полку, только так, чтобы к моим чемоданам не прислонять — вдруг вы заразная!» Ребенку уже пятый раз прочитали «Дядю Степу» — вслух, а папенька без конца обсуждает, хватит ли им еды до конца поездки.

— Ха-ха-ха!!! — Девушка рассмеялась так весело, словно я сказала что-то невероятно смешное. Но это мне все равно польстило, и я прониклась к ней симпатией. — Слушай, а пойдем к нам в гости. У нас весело. — Она притушила сигарету. — Пошли?

— Я вообще-то собиралась поесть сходить…

— У нас поешь. — Она тянула меня за руку, другой открывая дверь. — Насте мама наготовила целый чемодан жратвы, девать некуда.

— Пошли, — оживилась я, протискиваясь мимо туалета. — У меня есть текила.

Текилу мне купил Андрей, чтобы, как он выразился, я не пила всякую дрянь.

— Обалденно! — обрадовалась девушка. — Я фанатка текилы.

— А ничего, что мы с утра? — забеспокоилась я.

— Так мы ж на отдыхе, — уверенно заявила Саша.

Она познакомила меня со своим братом — Витей, и еще двумя хорошенькими блондинками.

— Я никогда не выйду замуж в платье меньше, чем за тысячу долларов! — капризничала одна из девушек, Катя.

— Почему? — недоумевал Витя.

— Потому что свадьба — это такой день, который должен запомниться на всю жизнь! — уверенно пояснила девушка.

— Почему? — спросила я.

Девушка захлопала ресницами.

— Почему свадьба — это тот день, который должен запомниться на всю жизнь? — повторила я. — А если ты выйдешь замуж шесть раз, то какая из них должна запомниться на всю жизнь, а какая — только до развода?

— Э-ээ… — промямлила девица.

— Она права, — поддержал меня Витя. — А если ты живешь с человеком пять лет, а потом беременеешь, и вы женитесь — в смысле регистрируете отношения, только ради ребенка. Получается, что день регистрации — самый обычный день. И чего его запоминать?

— Я вот, например, уверена, — вмешалась Саша, — что свадьба — это вообще отжившая традиция. Я когда выходила замуж…

— Ты замужем? — перебила я.

— Саша вышла замуж в девятнадцать, а в двадцать развелась, — объяснил Витя.

— Я выклянчила у родителей и платье, и венчание, и банкет в ресторане… — продолжала Саша. — И что? Платье в первый же час разорвала — я запуталась в юбках и грохнулась в ЗАГСе с лестницы. И зачем надо было покупать это барахло за шесть сотен баксов, если я всю свадьбу провела в драной тряпке, которую выкинула на следующий день? На банкете за первые полчаса напилась так, что все оставшееся время меня рвало в туалете, а с мужем в первую брачную ночь подралась, и еще он описался.

— Как описался? — хихикнула я.

— Так напился, что впал в детство, — объяснила Саша. — На следующий день я вернулась к родителям, а через год мы официально развелись. Вот тебе и платье за штуку баксов.

— Но мне же не восемнадцать лет… — спорила девушка.

— Ну и что? — рассердился Витя. — А потом ты будешь всем до старости рассказывать, сколько стоило твое платье, и будешь хранить его в мешке на антресолях?

— А мне нравятся свадьбы, — вмешалась вторая девушка, Настя. — Особенно, когда приезжают совершенно разные люди. Я была на свадьбе байкера, который женился на дочери банкира. Там был такой букет: элита бизнеса и «ночные волки». Когда все наклюкались, один из байкеров катал тетю невесты — даму килограмм под сто, на ней еще был сиреневый костюм и шляпа с цветами, — на «харлее», а она потом выплясывала под Билли Айдола. Было жуть как весело.

За спорами и разговорами мы незаметно докатили до Феодосии: я удивилась, как быстро пробежало время — так, словно мы летели на самолете. Мы порядочно натекилились, а Катя — поклонница свадебных платьев, и вовсе делала вид, что пьяная в смерть, ей казалось, что она чудо как хороша в образе расшалившейся институтки. Она беспрестанно повторяла: «Ой, я такая пьяная», хихикала и строила Вите глазки — выглядело все это нарочито и глупо, но мы старались не обращать на нее внимания.

На стоянке у Саши случился приступ жадности — она наотрез отказалась ехать в двух машинах. Спорить с ней не получилось: она уселась на тротуар и заявила, что никуда не поедет вообще, если мы с ней не согласимся. Витя подтвердил, что сопротивление бесполезно, и, хотя подружки умоляли оставить Сашу на вокзале, мы кое-как забились сзади, а Саша, между прочим, устроилась впереди, за что на нее все обиделись. Водитель наш был какой-то злобный: то ли ему не понравилось, что нас так много, то ли он еще до этого расстроился, но мчался он с такой скоростью, что мы просто чудом не слетели в канаву. Наконец мы остановились у невысокого белого забора, вытащили поклажу, расплатились, а Саша поехала дальше. За забором, за айвовыми и инжирными деревьями, виднелся старый деревянным дом, бывший когда-то давным-давно голубым. Отворив зеленую калитку с почтовым ящиком, Витя предложил:

— Посмотри здесь комнату, мы всегда у этой хозяйки снимаем: у нее чистенько и недорого. Она вдова какого-то классика: сидит целыми днями под яблоней, Ахматову читает. Саша с Егором поселятся в номерах с джакузи, фонтаном и рыбами, но это дорого.

Я осталась. Хозяйка была милой и обаятельной дамой лет восьмидесяти: она куталась в широченную японскую шаль, носила золотые очки на цепочке и расшитый бисером ридикюль — эдакая интеллигенция Серебряного века. Она показала дом — он оказался прохладным и старомодным, с пианино в гостиной и люстрой с бахромой. Там была даже ширма — старинная, с восточной вышивкой. Я сказала, что никуда отсюда не уйду, и мне выделили хорошенькую комнату на втором этаже с видом на гору, новой кушеткой и резным буфетом с витражными стеклами. Я умылась, разбросала вещи и пошла на море.

Витя, обрывавший в саду под присмотром хозяйки клубнику, крикнул:

— Вниз по улице, направо, и не задерживайся — мы всей бандой встречаемся в десять.

Я спустилась с пригорка на маленький, узкий пляж. Море было гладким, ровным, прозрачным. На воде у левой горы плескалось солнце, но вечерняя, перламутровая дымка уже опускалась на берег. Собирались последние пляжники, подбирая зонты, матрасы, детишек. Разбредались торговцы. Горизонт завораживал — бесконечная полоса, не задвинутая домами, улицами, трамваями, машинами, банками, магазинами и прочей городской чехардой. Я была ужасно рада, что приехала: казалось, стоило жить и делать что-то только ради того, чтобы хоть один час в пять лет посидеть на теплой гальке, у тихого прозрачного моря, в одиночестве и увидеть просторную, ровную даль. Я переоделась и нырнула: море было теплым и дружелюбным — я бултыхалась, кувыркалась и обнимала воду, смывавшую усталость, приторный вагонный запашок, сомнения, неуверенность и психоз большого города.

Вернувшись, застала девочек в боевом снаряжении: они курили у ворот, били оземь каблуками и всеми силами изображали нетерпение. Я быстро переоделась, и мы двинулись в люди. По сравнению с девочками я смотрелась замарашкой: они нарядились так, что их можно было ставить в витрину Оружейной палаты, — а на мне вместо красивого, но потного сарафана была линялая майка с надписью «Виновна» и разболтанные джинсы. Мы пробежали по темнеющим улочкам — наши спутницы жарили так, словно опаздывали на розыгрыш лотереи. Выскочили на безумную, разноцветную набережную: повсюду рыдала музыка, стрекотали зазывалы и шумела густая, горячая толпа. Пробравшись сквозь давку, завернули в неброское кафе. За столом под пальмой восседали Саша в обнимку с каким-то мужчиной и еще три молодых человека и одинокая девица. Мы подошли ближе: Катя с Настей заверещали, Витя начал обниматься и здороваться, а я, едва держась на ногах, поняла — мне конец.

Любовь уселась на меня как слон: у меня побагровели уши, вспотели ладони и затряслись поджилки. Это было сразу и навсегда — ошибиться было трудно: рушились дома, море поднималось стеной, торнадо и ураганы сметали города, а я стояла посреди этой стихии, рассыпаясь на части — мужчина моей жизни, безразлично улыбаясь, обнимал Сашу и ласково чмокал ее в плечико. В жирное, покатое плечо, на котором висела глупая бретелька с розочкой. Витя, придерживая меня за локоток, щелкал пальцами:

— Это Вера. Вера, присаживайся, вот здесь, напротив Егора… — Я кое-как попала задницей на стул. — Егор — это Вера, Вера — это Егор…

Он познакомил меня с остальными, но я не только не запомнила, как кого зовут, а даже не могла отличить мужчин от женщин — у меня в глазах смеркалось.

Все было плохо. Ужасно!

Я сидела на стуле, и стул казался электрическим. Саша была палачом — равнодушным и бесчеловечным. Она хихикала, жеманничала, подставляла Егору щеки для поцелуев, трепала его за волосы, а я представляла, как она, заплыв далеко за горизонт, попадает в челюсти к огромной белой акуле или ее наматывает на винт рыболовного судна, или она с крутого утеса летит в пропасть, или ее жалит ядовитая медуза…

Он был… Волосы русые, до плеч, глаза голубые, полные губы, но рот небольшой, высокие скулы, прямой узкий нос, широкая нижняя челюсть, подбородок с ямочкой. Помесь Мефистофиля, Сталлоне и Джорджа Клуни. Глаза живые, умные и внимательные: он как будто смотрел, слушал, но оставался в себе, в стороне от компании, придерживая силы для чего-то большего. Надеюсь, не для Саши, потому что на его глаза и на всякий внутренний мир ей точно было наплевать: она бросала на него сладостные, похотливые взгляды, заказывала одно блюдо за другим, пила как рыба и пыталась произвести впечатление на всех сразу.

У него были очень красивые руки: жилистые, спортивные, с тонкими запястьями и длинными, изящными пальцами. Одной рукой он исподтишка поглаживал Сашину грудь.

Витя наливал мне вино, а я с каждым глотком становилась мрачнее и злее. Я собиралась напиться до беспамятства и погрузиться в морскую пучину, чтобы тело мое поутру нашли рыбаки и, оплакивая утраченную молодость, захоронили у подножья холма, а на могилке моей написали «Неизвестная красавица, чье сердце разбилось о черные волны». Но тут Егор посмотрел на меня. Мелькнули зарницы: что-то такое произошло между нами, что-то, что нельзя объяснить ни словами, ни жестами, ни бессвязными звуками, что-то, от чего понимаешь — это ОНО.

Все кричали, рассказывали анекдоты, вспоминали какие-то общие пьянки, а у меня язык не ворочался. «Это надо же! — обиженно думала я. — В тот момент, когда я встречаю потрясающего парня, выясняется, что он крутит шашни с глупой, наглой бабенкой, а еще и вынуждена глядеть на то, как любовь всей моей жизни дергает эту корову за сиськи и лобызает ее в макушку! Свинство и подлость!»

— Витя. — Я наклонилась к нему поближе. — Тебе весело?

— Условно. — Он плеснул мне еще вина. — А что?

— Давай свалим.

— Ого! — Витя выразительно посмотрел на меня.

— Не ого! Я здесь первый раз и хочу пройтись по ночному пляжу, взглянуть на звезды и все такое. Если ты, конечно, не развлекаешься тут напропалую.

— Не-не, пойдем. — Витя отодвинул стул.

Мы купили бутылку мадеры, продрались сквозь толпу и скрылись на пирсе.

До конца причала курортники не доходили: несколько парочек шатались посредине, одинокий пижон в белом костюме прогуливался туда-сюда с бутылкой шампанского, а какой-то шкет в тренировочных писал в воду.

Асфальт был теплый, как парное молоко: мы легли на краю, свесив ноги, и уставились в небо, о котором я так мечтала в Москве: в черное, густое, как кисель, небо, с яркими — белыми, голубыми и розовыми — звездами. Оно накрывало нас, как одеяло: до звезд, казалось, можно дотянутся рукой.