Соблазнение в академии

25-е Листопада

— Вы совсем не ели, барыня, — Любава огорченно покачала головой. — И вчера к еде почти не притронулись.

— Аппетита нет, — пробормотала я и постаралась улыбнуться. — Прости, это наверняка очень вкусно.

Любава вновь покачала головой и начала убирать со стола, а я подхватила сумку и направилась к двери.

Есть и вправду не хотелось. Хотелось забиться в угол и провести в нем пару дней. Черная полоса становилась все гуще и шире, и не верилось, что пару месяцев назад моей самой страшной тревогой было опасение не сдать вовремя заказ.

А сейчас… Марийка из любящей маленькой сестрёнки превратилась в ненавидящую меня чужачку. Государь нарушил обещание. Черняхов потирает руки, готовясь сдать меня в руки чужеземца. Я провожу половину седьмицы в мастерской, где от меня примерно столько же пользы, сколько от металлического держателя. И со мной не разговаривает жених.

В среду Тео ушел в невменяемом состоянии. И довело его даже не мое признание о поцелуе, а то, что я не уволила Яна.

— Прошу тебя, пойми. — я едва не плакала, но не находила понимания в глазах Теодора. — Я не успею переделать иллюзию. Мне и так осталось всего два понедельника!

Но Тео не понимал. Смотрел с осуждением и неприкрытой болью. И от этого я ощущала себя бесчувственным чудовищем, но так и не смогла сказать, что обойдусь без Яна. Не обойдусь.

В пятницу занятия были общими для всего третьего года — история, теория государственного устройства, материальное управление и, конечно, гимнастика. Я не любила общие занятия, кроме разве что истории, но все же испытывала чувство ностальгии, вспоминая время, когда наш год ещё не разделился на специальности и собирался в таком же просторном классе на каждое занятие.

— Ты хоть спала? — строго спросила Вера, занимая место рядом со мной.

— Спала, — я кривовато улыбнулась.

— Видимо, недостаточно, — нахмурилась подруга. — Синяки под глазами мало кому идут. И ты не исключение.

— Спасибо, — хмыкнула я, против воли начиная улыбаться. — Умеешь ты поддержать. Нет чтобы сказать, что я прекрасно выгляжу.

— Подруги нужны не для того, чтобы лгать, — отмахнулась Вера. — Кто тебе еще скажет правду?

— О чем спор? — Есения, которая задержалась для беседы с Егором Титовым — своим новым увлечением, бросила сумку на соседнее сиденье. В последнее время на всех общих уроках девушки садились не вместе, а с разных сторон от меня.

— Она толком не спит и не ест, — тут же сдала меня Вера.

— Есть у меня одно зелье, — протянула Еся, но я замотала головой в притворном испуге:

— Прошу тебя, не надо на мне экспериментировать!

— Да оно почти доработано, — возмутилась Есения, но тут в класс вошел наставник Михайлов, и спор стих сам собой.

— Сегодняшняя тема, судари и сударыни, вас должна заинтересовать. На прошлом занятии, как помните, мы начали изучать историю высших учебных заведений государства. Рассмотрели столичную Школу Одаренных и второе по величине учебное заведение — Университет Артефакторики в Перми. Наша академия занимает почётное третье место. Кто скажет почему? Да, сударь Жарков?

— Из-за небольшого количества учеников?

— Верно. Мы находимся не так далеко от столицы, поэтому многие делают выбор в пользу Школы Одаренных. Но не все. И прежде чем мы разберём причины выбора именно нашего учебного заведения, давайте окунёмся в историю. Сколько лет назад основана академия? Сударыня Емскова?

— Двести сорок три года назад, — немедленно откликнулась Вера. Моя подруга любила историю и поднимала руку на каждый вопрос наставника.

— Благодарю. Основатель академии граф Васильев был по происхождению греком, именно поэтому мы учимся не в школе, не в университете, а именно в академии. Название стало данью основателя прародине. Ему же вы обязаны своей формой.

Это мы знали и раньше. Светло-голубая форма "голубей", оранжевая "синиц", бордовая "снегирей" и темно-серая "грачей". Все цвета взяты из герба первого графа Васильева, и каждый что-то символизирует. Бордовый, кажется, усердие и мужество.

Я вздохнула, погружаясь в себя. Мне вспомнились аметисты, принесенные Вольским. Красивые камни именно бордового оттенка. От камней мысль перепрыгнула к самому графу. Странный мужчина. Отчуждённый, холодный. Каждый раз, когда я пыталась представить, как выглядит прославленный артефактор, воображение выдавало искаженную версию сурового лица графа Черняхова, но с внимательными умными глазами наставника Грекова.

Не похоже, что я ему нравлюсь. По крайней мере, граф не сделал ни одной попытки завести личный разговор. А ведь Черняхов говорил, что артефактор заинтересован не только в зеркале. Вряд ли ему нужны мои деньги, так что причина интереса, скорее всего, та же, что у Яна — необходимость обзавестись наследником.

"Отдам за него Марийку", — раздраженно подумала я и некоторое время с удовольствием обкатывала эту мысль в голове, как леденец во рту.

Звучало заманчиво. Сестра кровная Уварова, так что обряд с ней предоставит Вольскому доступ к артефакту. У тому же замужество решит вопрос со странной привязанностью Марийки к Большакову. Два зайца одним камнем: государю порталы, мне свободу.

Но я не смогу с ней так поступить. Да и свободы мне это не даст. Черняхов только руки потрет, упакует нарядно и отправит за границу. Это еще удивительно, что ему такая идея в голову не пришла.

Я пропустила момент, когда наставник позволил задавать вопросы, как и сам вопрос. Услышала только ответ:

— Да, сударь, наставники для всех четырех направленностей дара представлены не в каждом учреждении. И это одна из причин, почему одарённые выбирают именно академию.

— Какой смысл держать наставников для иллюзионистов? — спросил кто-то, и я закрутила головой, выискивая этого смельчака. Ага, Олег Хромов. Никак не успокоится. — Их на всю академию пять штук.

— Человек, а не штук, грамотей, — громко проворчал Тихон.

Наставник не стал делать замечания ни первому, ни второму.

— Чем реже дар, тем ценнее, — просто ответил он.

— Да в чем ценность? — не унимался Хромов. — Картинки за деньги показывать?

— Это только видимая сторона дара, — не согласился наставник. — И хорошо, что так. Раньше иллюзионистов учили другому — проникать во сны, выпытывать секреты, сводить с ума навянными видениями. Как вам это, сударь Хромов? Дотронуться до предмета и провалиться в кошмар? Ваш личный и оттого особенно разрушительный.

В классе повисла тишина. Я нахмурилась, недоумевая, зачем наставник это сказал. Нас с Тихоном и без того не очень-то жаловали из-за двух дней театра и практически индивидуальных занятий.

— Время сейчас неспокойное, сударь Хромов, — как ни в чем не бывало продолжил Михайлов. — И каждый одаренный на счету, когда он на твоей стороне. Не стоит об этом забывать.

Ему никто не возразил.

— Везет тебе, ты не идёшь на гимнастику, — проныла Есения, когда занятие закончилось и наставник ушёл. — Отсидишь теорию государственности и сбежишь.

Вся академия радостно выдыхала, когда наставник по гимнастике Долохов уезжал на сборы со старшим курсом. И горестно вздыхала, когда он возвращался.

— Пока не знаю, как буду добираться до Белозерска, — я проигнорировала стенания подруги. — Наверное, придётся просить великого наставника. Тео, конечно, обещал отвезти, но после всего…

— Теодор поймёт, — твердо сказала Вера. — Два понедельника и ты попрощаешься с Яном. Все вернется на свои места.

Я промолчала. Между мной и Тео, помимо Яна, стоит еще Вольский. Против мужа-чужеземца я решила стоять насмерть, но артефактор пока мой самый верятный будущий супруг. И самый нежеланный.

К Теодору я испытываю очень теплые чувства. Доверяю, уважаю, ценю. Обряд закрепит и усилит все, обеспечив нам теплые и близкие отношения до самой старости и после нее.

Если бы неведомой прихотью судьбы мне пришлось выйти замуж за Яна… Я вспомнила поцелуй и свою острую, до сладостной судороги, реакцию на него. По крайней мере, моя супружеская жизнь была бы яркой.

А вот Вольский… Я не испытываю к мужчине ничего. Даже восторга по поводу его гениальности. Во-первых, граф боевой артефактор, а я не люблю оружие; во-вторых, я лично с его изобретениями не сталкивалась. А если нет хотя бы легкого притяжения, обряд бессилен.

После занятия я собралась уже было идти к великому наставнику, но Теодор поймал меня на выходе.

— Я отпросился с занятий, — сказал Тео, вглядываясь в мое лицо. Но, в отличии от Веры, про синяки под глазами говорить не стал. — Ты готова?

— Спасибо! — я прижалась к Тео, он после короткой паузы вздохнул и обнял меня.

Несколько секунд мы стояли, игнорируя поток спешащих на обед учеников.

— Как же хорошо, когда ты рядом, — выдохнула я, чувствуя себя так, словно с меня сняли часть придавливающего к земле груза.

— Куда я денусь? — как-то невесело хмыкнул Тео.

В сыске нас ждали. Я помнила этого полноватого усатого мужчину, который командовал задержанием Большакова.

— Дознаватель Артемьев, — представился он, поднимаясь из-за небольшого потёртого стола. — Я был с группой задержания, если помните…

— Да, — я кивнула, но не стала садиться на предложенный стул. Хотелось быстрее уйти из комнаты, где пахло табаком и страхом. — Меня обещали ознакомить с показаниями. Все готово?

— Не совсем, — видя, что я не сажусь, дознаватель тоже остался стоять. — Сударь Большаков просит частной беседы с вами перед тем, как подпишет признание.

— Зачем? — вместо меня ответил Тео. — Что ему может требоваться от княгини Уваровой?

— Мы не настаиваем, — мягко ответил дознаватель, но его голос заметно диссонировал с холодными цепкими глазами. — Однако без подписи показания сударя Большакова недействительны. А подписывать он отказывается.

— Я могу прочитать показания?

— Да, конечно.

Артемьев взял со стола тонкую коричневую папку, протянул мне. Я неохотно присела на край кожаного стула, Теодор встал за его спинкой.

Всего три листа, исписанных крупным, аккуратным почерком канцелярского служащего. Я читала и сразу передавала Тео. Заняло это не больше десяти минут.

— Он признает себя виновным, — произнесла задумчиво, пока Теодор дочитывал последний лист. — Но не объясняет причин.

— Для этого он хочет встретиться с вами.

— Хорошо. Я готова.

— Лисса? — напряженно позвал Тео.

— Мне нужно знать, — я крутанулась на стуле, чтобы заглянуть в встревоженные синие глаза.

— Беседа будет проходить наедине по просьбе Большакова, — привлек мое внимание дознаватель. — Но не волнуйтесь, вам ничего не грозит.

— Действительно наедине? И даже без записывающих артефактов?

— Понимаю ваше недоверие, сударь, — Артемьев переключился на Тео. — Но у сыска своя честь. И контролирующие управы. Комната защищена от прослушивания и записи.

— Не будем задерживаться, — я поднялась. — Нам предстоит обратная дорога.

— Конечно. Сударь фон Конуг, вы можете подождать здесь. Это не займет много времени.

Я видела, что Тео не хочет отпускать меня одну, но молча ждала его знака. Наконец, Теодор коротко кивнул, и вслед за дознавателем я вышла из прокуренного кабинета.

Новая комната нравилась мне еще меньше — серая, безликая, разделенная решеткой на две неравные части. В большей установили кресло для меня, в меньшей стул для Большакова.

Его привели почти сразу. Я стояла около кресла и наблюдала за мужчиной, пока он устраивался на стуле. Петр хромал, рана, которую я видела в гостевом домике, явно не зажила. Заговорил Большаков только тогда, когда за охранником захлопнулась дверь:

— Я не стал бы причинять вред вашей сестре.

— Ты написал признание, что осознанно привязывал Марию к себе, — я не нашла в себе сил и желания называть этого человека на «вы». — Зачем?

— Скажу честно, — Большаков смотрел мне в глаза и, к моему удивлению, я не видела на его лице ненависти или злости. Только усталость. — Сначала я хотел отомстить. Несправедливо…

— Об этом мы говорить не будем, — прервала его. — Мои поверенные нашли доказательства, так что продолжай.

Вот теперь злость исказила его в общем-то приятные черты. Но он справился с эмоциями.

— Я начал общаться с Машей год назад. Устроился работать в школу, которую она посещала. Не специально! — пресек он мой возмущенный возглас. — Мне нужна была работа, а школе требовался управляющий. Но когда узнал, кто она… Каюсь, попутали бесы!

— Что ты ей обещал? Не обряд, как понимаю, — я так и не стала садиться. Обошла кресло сзади и уперлась локтями в мягкую спинку. Словно воздвигая препятствие между собой и неприятным разговором.

— Да ничего не обещал, — мужчина поморщился. — Мне она даже не нравилась. Избалованная, капризная, высокомерная. К тому же Уварова. Но глупая, наивная.

Я терпеливо выслушивала его рассуждения о своей сестре. Не так уж сильно они расходились с моими собственными.

— Привлечь ее внимание оказалось легко. Но чем дальше, тем меньше я понимал, что делать с ее привязанностью. Еще летом решил все прекратить. Но не тут-то было. Зубки у Маши оказались не хуже, чем у сестры.

Большаков замолчал, но я его не торопила. Просто смотрела и ждала продолжения. Не дождавшись моей реакции, мужчина снова заговорил:

— Я ушел из той школы, когда получил место в Белозерской академии.

— Что? — не сдержала удивления. — В моей академии?

— Вам она, к счастью не принадлежит, — с неуместным достоинством проговорил Большаков. — Мне предложили работу ответственного за снабжение, и я ее принял. И ради всего святого, мир вокруг вас не вертится! Я не знал, что вы там учитесь.

— Зато знала Маша.

— Про вас она ничего не рассказывала. Ревновала. Да и я перестал спрашивать, когда понял, что не готов ничего предпринимать.

— Маша решила ехать со мной из-за тебя?

— Хотела быть ближе. Намеков не понимала, но тут я сам намудрил. Наговорил ей про вас. Что без вины виноватым сделали. Что никогда не одобрите такой выбор. Она и решила бороться.

— И что мешало сказать Маше правду потом?

— А потом она не верила. Думала, что отказываюсь, чтобы ей не навредить.

— Как вы очутились с ней в Белозерске?

— Глупо прозвучит, но Маша меня заставила.

— Заставила, — недоверчиво повторила я. — Восемнадцатилетняя девчонка взрослого мужчину.

— Не воспринимайте буквально, — он скривился. — Она решила, что я боюсь, и взяла все в свои руки. Я вызвал вас сразу, как смог.

— Тон сообщений был весьма недружелюбным.

— Ну извините, — фыркнул Большаков, — я и до сих также настроен. Вы обе не в себе — и вы, и ваша сестра.

Я обошла кресло и села на самый его край.

— Ты же не просто так меня позвал, Петр. Хочешь договориться, верно?

Мужчина быстро провел языком между сухих губ, выдавая волнение. Я продолжила, не дожидаясь его согласия:

— Ты напишешь Маше. Если нужно, то встретишься и объяснишь лично. В твоих интересах, чтобы сестра поверила. После этого я отзову обвинение в похищении. А ты подпишешь бумаги, что больше никогда не приблизишься к моей сестре. Не станешь пытаться связываться с ней никакими путями. И завершишь все на артефакте клятвы.

— С удовольствием, — буркнул Большаков, мрачно глядя на меня из-за решетки.