Стрела Кушиэля. Битва за трон

Глава 61

Место, куда мы направлялись, называлось Гиппокампом. Многие считают Кушет суровой и скалистой землей, но это справедливо только для побережья. А в основном провинция столь же плодородна и красива, как и любая другая из шести: с уютными долинами и полноводными реками.

Мы ехали на запад через Ланьяс по дороге Древнего леса, ведущей в Кушет – по крайней мере, так считал Гиацинт. Он не был уверен, что мы следуем правильным путем, пока не заметил чайдроу – один из неприметных знаков, которые оставляют тсыгане на своих стоянках. Впрочем, даже заплутав, мы не попали бы в переделку в мирном Ланьясе, где властвовал граф де Сомервилль. Анаэль наделил смертных даром земледелия, научил выращивать богатый урожай и заботиться, чтобы земля не скудела. Ланьясцы слыли миролюбивыми увальнями, но сражались как львы, защищая свою родину, – примером чему доблестная служба Перси де Сомервилля на посту королевского главнокомандующего.

Город Элуа мы покинули по хорошей погоде: из-за ранней оттепели воздух повлажнел, и дул теплый ветерок. Несмотря на страх перед грядущим путешествием, усевшись в седло, я обрадовалась. Уж поверьте, нет ничего хуже ожидания, когда жуткие вымыслы пожирают разум, как вороны – падаль. И после ледяного ужаса Скальдии Древний лес казался почти дружелюбным.

Первый день прошел без происшествий. Нам встретились только несколько молчаливых фермеров, горбящихся над яровыми на своих полях. Добравшись до лесной дороги, мы оказались на ней единственными путешественниками.

Из Гиацинта получился прекрасный попутчик. Он взял с собой небольшой тамбурин и в дороге наигрывал веселый мотивчик. После нашей с Жосленом жуткой гонки в мертвом безмолвии, когда мы на пределе сил скакали, охваченные отчаянием, такая беспечность казалась глупой и даже опасной, но умом я понимала, что Гиацинт прав. Тсыгане ничего не делают тишком, а шум маскирует не хуже тишины.

После привала обнаружился первый признак того, что на этой дороге у нас имелись предшественники: кострище у ручья. Судя по кусочкам металла на выжженной земле, след оставила походная кузня, а ведь тсыгане славятся искусной ковкой. Гиацинт принялся дотошно осматривать местность и вдруг победно воскликнул. А когда мы с Жосленом подбежали, махнул рукой на воткнутую в землю расщепленную палку, один конец которой указывал на запад.

– Чайдроу, – кивнул Гиацинт. – Мы на верном пути.

И мы поехали дальше, следуя за тсыганскими метками, которые он находил. Вскоре и мы с Жосленом научились их замечать. Не стану вдаваться в подробности того путешествии, поскольку дни проходили без особых происшествий. Гиацинт многое рассказал нам о тсыганах, готовя к предстоящей встрече с табором. В свою очередь я научила спутников нескольким словам на круитском языке. Он дается сложнее скальдийского, поскольку содержит несколько звуков, которых в ангелийском языке нет. Я всегда недоумевала, зачем Делоне заставил меня вызубрить варварское наречие; забавно, что та наука вдруг остро пригодилась.

На привалах я перечитывала дневник принца Роланда, который королева вручила мне накануне отъезда. Из этой тонкой книжицы я узнала наконец полную историю рокового романа, сподвигшего Анафиэля Делоне посвятить свою жизнь защите интересов Исандры де ла Курсель и сделать меня той, кем я стала – куртизанкой, умом не уступающей самым опасным придворным.

Принц и мой будущий господин познакомились в Тиберийском университете – об этом мне было давно известно. Но дневник заставил меня посмотреть на Делоне другими глазами. Показал мне его красивым, порывистым юношей, одержимым жаждой познания. Прежде я не представляла, каким он был в молодости. Меня удивили его стихотворения, бережно записанные Роландом де ла Курселем: едкие остроумные эпиграммы, высмеивающие как студентов, так и преподавателей. Оказывается, это Роланд начал звать его Делоне, намекая на девичью фамилию его матери и на легенду об эйсандинском рыбаке, которым прельстился сам Элуа. Когда же Роланд и Делоне стали парой – я краснела, читая этот эпизод и гадая, как восприняла его Исандра, – университетские преподаватели ввели в обиход прозвище «Антиной» в честь возлюбленного древнего тиберийского императора.

Дневник прояснил мне и характер самого Роланда, великодушного и бесшабашного. Он предавался радостям любви, не думая о возможной расплате, и руководствовался скорее заповедями Благословенного Элуа и старомодными понятиями о гордости и чести, нежели политическими интригами королевских династий. Могу себе представить, как обожал Делоне это беспечное благородство неспособного хитрить принца, и в какое отчаяние оно его приводило.

Смерть Эдми де Рокай развела их. Уже после университета, после того как отец отрекся от Делоне, из-за чего тому пришлось взять девичью фамилию матери.

Как ни странно, мы с Гиацинтом, строя догадки, довольно близко подобрались к истине: действительно, сьовальские Дома Рокай и Монрев – до сих пор странно думать, что Делоне от рождения звался иначе, – многое связывало, а Анафиэль и Эдми с детства дружили. Родителям удалось просватать Эдми за наследного принца благодаря доброй славе Дома Рокай и родственным связям с королевским домом Арагонии.

Помолвка всем казалась удачной; молодые люди питали друг к другу нежные чувства, а Эдми была согласна пренебречь страстью в обмен на то, чтобы в будущем стать королевой Земли Ангелов и матерью наследника престола.

А потом она погибла на охоте.

Если верить дневнику, Роланд искренне оплакивал невесту и столь же искренне отрицал причастность к трагедии Изабель л’Анвер. Принц считал, что Делоне обвиняет ее, поскольку снедаем горем и ревностью. Типичная человеческая ошибка: приписывать малознакомым людям лучшие побуждения, а близким и любимым – тягчайшие грехи. О да, Роланд так сильно любил Делоне, что боялся проявить к нему излишнее снисхождение, а потому приблизил к себе Изабель, поддавшись ее льстивым речам. Вскоре принц и Изабель обручились – Дом Анверов не уступал в могуществе Дому Рокай, – а затем и поженились. Делоне же сочинил песню, ославившую новобрачную по всему королевству.

На мой взгляд, Роланд все понял, когда Изабель потребовала казни Делоне. В дневнике он описал долгие споры с королем, в которых защищал своего возлюбленного. Было заключено мучительное соглашение. Делоне сохранили жизнь и скромное имущество, которым он располагал после отречения отца, но его стихотворения предали жестокой анафеме. Их хранение и распространение стало приравниваться к государственной измене.

Об этом я слышала. Но не знала о том, что, когда все книги с творениями Делоне дотошно собрали по всему королевству и сожгли, принц Роланд де ла Курсель плакал, глядя на тот костер. Думаю, кроме нас с Исандрой об этом никто больше не узнал.

Впоследствии Роланд и Делоне снова как-то сблизились. Примирению принц посвятил всего несколько фраз: «Все прощено, хотя, наверное, никогда уже не будет так, как прежде. Что ж, если нам отказано в безоблачном прошлом, да ниспошлет нам Элуа счастливое будущее». Читая, я вначале подумала, что это не о Делоне, а об Изабель, но следующие записи рассеяли мое заблуждение.

Родилась Исандра, и это событие привнесло в жизнь Роланда радость и ужас. Отцовство было для него внове, но камень преткновения заключался не в этом – увы, любому, умеющему читать между строк, дневник говорил, что отношения принца с женой серьезно разладились. Я, конечно, вопреки рассудку надеялась, что Исандра намеков не поняла.

Регулярные записи на этом заканчивались. Из последующих обрывистых строк мне врезались в память вот эти: «Анафиэль принес клятву на моем перстне, и мое сердце возрадовалось, невзирая на досаду отца и дражайшей Изабель. Не могу похвастаться, будто являюсь цельным человеком. Нет, я расколот, и Анафиэль – это моя мудрая половина. Дать же дочери обет преданности я должен весь целиком». И дальше: «Обет дан в присутствии жрецов Элуа».

Вскоре Роланд совсем забросил свой дневник. Догадываюсь, по какой причине: он погрузился в обязанности наследника престола, а затем отправился в Камлах на Битву Трех Принцев, где и сложил голову.

«Столько людей погибло, – думала я, сидя вечером у костра. – Столько пролилось крови». Я делала свои первые шаги в Доме Кактуса, когда эти события формировали жизнь Исандры. Как, впрочем, и мою, только я об этом, к счастью, тогда не знала. Да, тогда моя нынешняя миссия скрывалась далеко в будущем. И пока я училась час за часом безропотно стоять на коленях и под правильным углом подавать сладости в конце трапезы, Исандра познавала, как жадность, властолюбие и ревность разъедают человеческие души.

Неудивительно, что она так отчаянно цеплялась за девичью мечту о любви. Я посмотрела на потрепанный дневник, а потом на запад, где за деревьями садилось солнце. Мы подобрались совсем близко к Кушету, если еще не пересекли границу. В лесу это было сложно определить. Где-то за горизонтом скрывался Пролив, растревоженная ветром водная гладь – серая, сверкающая, узкая и смертоносная, словно клинок, – отделяющая Исандру от ее мечты.

«Не просто от романтической девичьей мечты, – напомнила я себе, – но от мечты королевы». Когда руки синего парня Исандры возьмут корону, в них окажется копье, тысяча копий. Осуществив свою мечту, наша королева положит конец моему кошмару: коленопреклоненные ангелийцы, склонившие головы перед скальдийскими мечами.

При мысли о Вальдемаре Селиге меня передернуло. Не верилось, что круитский принц способен бросить вызов ему – могущественному и отважному вождю с десятками тысяч верных соплеменников за спиной. Но все же… когда-то скальды ощутили на своих шеях сапоги тиберийских солдат, а круиты никогда не знали поражения. К тому же Друстан маб Нектхана происходит из рода Кинхила Ру, который изгнал тиберийскую армию с родной земли.

Слабая, призрачная надежда, сбудется ли она? Пока что все зависело только от нашей троицы. Я прижала дневник принца Роланда к груди, будто священную реликвию, и подняла глаза к загорающимся высоко в небе звездам, молясь, чтобы у нас все получилось.