Стрела Кушиэля. Битва за трон

Глава 63

Утром мы отправились к Маноху.

Лошадиная ярмарка на Гиппокампе длится три дня, и тот день был первым. По тсыганской присказке, в первый день положено смотреть, во второй – говорить и только на третий – покупать. Хотя с народной мудростью не поспоришь, но к третьему дню ушлые аристократы-гадзе обычно прознавали про ярмарку и приезжали за лошадьми, поэтому львиная доля торгов к тому времени уже завершалась и оставалось лишь окончательно рассчитаться.

Так что внешне непринужденные разговоры при осмотре лошадей на самом деле велись чрезвычайно серьезно. Чтобы устроить встречу с Манохом, Гиацинт решил принять участие в торгах, поскольку, давным-давно утратив наивность, не ожидал, что его встретят с распростертыми объятиями, явись он к деду по собственному почину с душой нараспашку.

Итак, сначала мы прогуливались по загонам и разглядывали лошадей. Жослен, которому были доверены все наши деньги – мендакант или нет, но человек с воинской выправкой и кассилианскими кинжалами из всей нашей троицы казался наименее вероятной жертвой карманников, – вытащил массивное ожерелье, также переданное ему на хранение. Я хорошо знала это затейливое украшение из золотых монет, принадлежавшее покойной матери Гиацинта.

На моей шее оно вызвало пересуды, поскольку редко какая дидикани осмеливалась носить тсыганский галл – как я довольно быстро догадалась, эти слова означали «полукровка» и «украшение из монет», – но цель была достигнута. Один из племянников Маноха нас приметил и, прислонившись к заборчику из связанных между собой жердей, завязал с Гиацинтом разговор. Выяснив, что мы хотим нанять людей в помощь, купить лошадей, переправить их на запад и там выгодно перепродать, тсыган отвел нас к Маноху.

Встреча с тсыганским королем произошла в его шатре, ярком и хорошо обставленном. Я ожидала увидеть дряхлого старика вроде Ганелона де ла Курселя, но забыла, что тсыгане женятся молодыми. Возраст Маноха не поддавался точному определению – на Длинном пути тсыгане быстро стареют, – но, думаю, ему исполнилось немногим больше шестидесяти. Я запомнила темные ястребиные глаза, седые как сталь волосы и густые усы.

– Ты хочешь забрать моих людей и лошадей на запад? – потребовал ответа патриарх. – Кто ты такой, чтобы о чем-то просить? Из какого табора?

Конечно, он произнес не эти самые слова: как и все тсыгане, Манох говорил на своем языке. Что-то я поняла, о чем-то догадалась. Некоторые реплики остались для меня невразумительными, и Гиацинт перевел их мне позже. То, что я сейчас рассказываю – это всего лишь мои воспоминания, отдельные узоры, по прошествии лет срисованные с обширного гобелена этой причудливой истории и, как байки мендаканта, весьма приблизительные.

– Я ищу храбрых мужчин и хороших коней, чтобы заключить очень выгодную сделку, кралис, – без запинки принял вызов Гиацинт.

Манох подозвал одного из племянников, что-то ему шепнул и отправил восвояси.

– Расскажи, что за сделка.

Гиацинт поклонился.

– Королевский адмирал со своим флотом стоит на Западном мысе. Знающие люди мне подсказали, что тамошним воякам скоро понадобятся лошади.

Тут он не соврал; если Квинтилий Русс согласится отправиться в поход через Пролив на одном-единственном корабле, ему потребуются хорошо вооруженные отряды всадников, чтобы охранять оставшийся флот и удерживать позиции до его возвращения. Кушет только условно можно было считать нейтральной территорией. Но эти подробности, конечно же, не следовало разглашать.

– Ничего подобного я не слышал, – пренебрежительно бросил Манох. – Кто ты такой, что тебе вдруг принесли новость поперед меня? Ты так и не назвался, и не сказал, из какого ты табора.

– Я приехал из Города Элуа, где многих знаю и многое слышу. – Гиацинт посмотрел старому тсыгану в глаза. – Зовут же меня Гиацинт, сын Анастасии. И я происхожу из твоего табора, дедушка.

Немолодая тсыганка у стенки шатра уронила глиняную чашку. Та с глухим стуком упала на пол, но не разбилась. За исключением этого звука в шатре стояла гробовая тишина. Манох моргнул сморщенными веками под густыми бровями.

– Сын Анастасии? – протяжно переспросил он. – У Анастасии родился мальчик? Сын?

– Да, я ее сын, – просто подтвердил Гиацинт.

И тут началось форменное светопреставление. Манох громко призвал одного из своих племянников, дерганого тсыгана лет сорока, который вбежал в шатер и бухнулся на колени перед патриархом. Дальше последовали рыдания и объятия: Манох, не скрывая слез, привлек к себе Гиацинта и расцеловал в обе щеки.

Уже позже я собрала всю историю по кусочкам, а в те волнительные минуты то и дело теряла нить разговора. Итак, в тот единственный раз, когда табор Маноха пришел в Город Элуа, призванный сейчас в шатер племянник по имени Ксавин напоролся на посвященного из Дома Брионии.

Дом Брионии – самый зажиточный из тринадцати Домов, что не удивительно, ведь его посвященные превыше всего ценят богатство во всех его формах, и ничто их так не возбуждает, как деньги. Если раздеть всех служащих Казначейства, на спинах половины наверняка обнаружатся туары Брионии, поскольку деловое чутье ее посвященных уже давно стало легендарным, а сами они любой ценой устраиваются поближе к финансам.

Бриония также единственный Дом, чьи посвященные не чураются азартных игр и пари. И они почти никогда не проигрывают. Даже тсыганам.

Я, как и Гиацинт, верила, будто его мать в свое время безрассудно влюбилась в ангелийца, за что и поплатилась, – сама она рассказывала именно так. Ах, из любви к сыну бедная женщина скрыла от него ужасную правду: она лишилась своей добродетели, своей бесценной лаксты, потому что ее кузен Ксавин поставил на карту ее невинность, играя с посвященным Дома Брионии, конечно же, свято уверенный, что будет в выигрыше. Тсыгане знают тысячу способов обдурить гадзе.

Однако Ксавин проиграл.

И не только проиграл, но и под нажимом гвардейцев дуэйна Дома Брионии оплатил свой долг не принадлежащим ему имуществом, гнусно обманув свою кузину, дочь Маноха, которая была молода и мечтала о приключениях. Он ложью принудил ее встретиться с гостем, который щедро заплатил Дому Брионии за удовольствие соблазнить тсыганскую девственницу.

Эта мерзкая история ввергла меня в ужас едва ли не больше, чем любая другая из услышанных или пережитых, потому что ударила не в бровь, а в глаз. Будь Анастасия не тсыганкой, а ангелийкой, такое злоупотребление расценивалось бы грубым нарушением законов Гильдии, но Гильдия защищает только ангелийцев, оставляя тсыган и другие нетитульные народы жить по их собственным законам. Впрочем, и по тсыганским законам Ксавин совершил преступление, за которое был лишен всего своего имущества и прав в пользу Маноха и смог остаться с соплеменниками только в качестве парии. В любом случае я считаю, что Дом Брионии повинен в ереси, поскольку насилие над матерью Гиацинта нарушило заповедь Благословенного Элуа, которая распространяется на всех, а не только на ангелийцев. Служение Наамах должно вершиться по доброй воле или не вершиться вовсе.

Анастасия же, будучи тсыганкой, держала ответ перед законом своего племени. Ее объявили врайной и в горючих слезах изгнали из табора, куда она так никогда и не вернулась.

Но от нее остался сын, Гиацинт, и пусть он по происхождению дидикани, полукровка, мать воспитала его настоящим тсыганом. К тому же Манох безутешно оплакивал потерю Анастасии. Еще бы, единственная дочь, единственное родное чадо, драгоценная жемчужина в куче детей его братьев и сестер, чей призрак – после ее смерти – взывал к отцу уже не один месяц. Старик-то уж думал, что его плоть и кровь сгниют в могиле пустоцветом, а тут у него нашелся родной внук.

Принц тсыган. Принц Странников.

Остаток дня пролетел как вихрь. Нашу стоянку разобрали и перенесли в табор Маноха, где одновременно шли торги и празднество. Мы с Жосленом держались поодаль, ошеломленные и полузабытые, пока Гиацинт воссоединялся с кузинами-кузенами, двоюродными тетушками и дядьями, о существовании которых ранее и не подозревал.

Манох не отпускал новообретенного внука далеко, выспрашивая о его детстве и юности в Сенях Ночи и о нелегкой жизни его матери. Старику польстили ее успехи в качестве предсказательницы. Манох ударил себя кулаком в грудь и заявил, что из всех женщин его рода никто так искусно не владел дромондом, как Анастасия.

Эти слова я сумела понять и слегка приподняла брови, вопрошающе глядя на Гиацинта, который, вместо того чтобы похвастаться собственными успехами на той же ниве, ответил мне окорачивающим взглядом и даже отрицательно покачал головой. Значит, Делоне не ошибался: дромонд у тсыган – исключительно женское дело. Мужчинам предсказывать будущее действительно запрещено.

Когда сгустились сумерки, тсыгане разожгли костры и принялись пить и плясать под безумно быструю музыку. Гиацинт веселился заодно со всеми: бренчал на тамбурине и танцевал с незамужними девушками – на его внимание претендовали по меньшей мере с дюжину тсыганок. Я сидела поодаль и наблюдала, как пламя костра взблескивало на его белых зубах, когда Гиацинт улыбался.

Тут ко мне прихромала старая карга, морщинистая, как последнее зимнее яблоко, и согбенная под весом обширного золотого ожерелья.

– Добрый вечер, матушка, – вежливо поздоровалась я.

Тсыганка посмотрела на меня и усмехнулась.

– Не для тебя все это, а, чави? Нет, не для тебя, даже не будь у тебя дурного глаза с красной точкой. Знаешь, кто я такая? – Я ошеломленно мотнула головой. Старуха скрюченным пальцем постучала себя в грудь. – Я Абхирати, бабушка Анастасии. Дар передался ей от меня и ни от кого другого. – Она ткнула тем же пальцем в меня, перенося нас обоих на кухню к матери Гиацинта. – В твоих жилах не течет ни капли тсыганской крови, чави, что бы там наш парень ни говорил. Ну чего рот-то разинула? Разве не знаешь, что дромонд позволяет видеть не только вперед, но и назад?

– И что же вы там видите?

– Достаточно. – Старуха лукаво усмехнулась. – Да, дома удовольствий. В этом-то парень не соврал, а? Твоя мать уж точно была шлюхой. Но ты не незаконнорожденная, нет, ты не из таких.

Я посмотрела на Гиацинта в окружении новообретенных членов семьи.

– Может, лучше бы я была такой. У моего отца было имя и он дал его моей матери, но не мне. А мать без оглядки продала меня в служение.

– Твоя мать не обладала даром смотреть ни вперед, ни назад, – пренебрежительно отмахнулась Абхирати. – А вот его мать обладала. – Она кивнула на Гиацинта. – Как думаешь, что она про него видела? Длинный путь и табор или что-то другое, какое-то отражение в глазу, отмеченном красной точкой? – Старуха снова хохотнула. – Ох, что же моя внученька видела в будущем своего сыночка? Подумай об этом, чави.

И она с трясущимися от смеха плечами захромала прочь.

– Что-то не так? – спросил выросший рядом Жослен.

– Кто тут разберет? – отозвалась я, пожав плечами. – Похоже, у меня судьба такая: то и дело выслушивать тсыганских прорицателей и мало что понимать из их слов. Буду рада, когда мы наконец-то отправимся в путь. Думаешь, Манох даст Гиацинту людей и лошадей?

– Думаю, Манох даст ему все что угодно, – усмехнулся Жослен. – Даже голову Ксавина на блюде поднес бы, не прости Гиацинт мерзавца. – Примирение произошло чуть ранее и сопровождалось потоками пьяных слез. – Я только надеюсь, что наш пособник не забудет, зачем мы здесь.

– Не уверена, что у нас с ним одни и те же цели, – тихо ответила я, наблюдая за дикими плясками тсыган. – Больше не уверена.

* * * * *

Второй день по традиции отводился на переговоры.

У Маноха имелось на продажу с полдюжины молодых лошадей, трех- и четырехлеток с блестящими, гладкими шкурами, большей частью предназначенных для охоты, которые прекрасно подошли бы и для патрулирования границы. И столько же юношей из табора мечтали о приключениях и с радостью вызвались поехать верхами на Западный мыс, чтобы там заключить выгодную сделку и вернуться уже в повозке.

Гиацинт напустил на себя смекалистый и ушлый вид. Торг бесконечно тащился по кругу, и в какой-то момент я подумала, что того гляди умру от скуки. Потом тсыгане принялись по одной дотошно осматривать и пробовать лошадей. Мы прокатились по Гиппокампу, как и сотни других покупателей, охваченные весенней лихорадкой, крича и смеясь под топот копыт. Гонка без победителей и проигравших. Кузнецы наблюдали за нами из маленьких походных кузниц, выставленных на краю поля, и улыбались, сверкая белыми зубами на черных от сажи лицах.

– Вот эта, похоже, малость прихрамывает, – задыхаясь, сказал Гиацинт, переходя на шаг под ивами у реки. На длинных плетях уже зеленели почки. Жослена мы где-то потеряли в пылу скачки. – Думаю, дедушка меня проверяет.

– С него станется, – пробормотала я. От бешеного галопа друг заметно раскраснелся. – Гиацинт… ты ведь понимаешь, что не обязан ехать с нами в Альбу. Если ты поможешь нам добраться до Квинтилия Русса… собственно, это ведь все, что ты обещал Исандре.

– Да, понимаю. – Мои слова его отрезвили. Гиацинт бросил взгляд на Гиппокамп, обширное поле, яркое от пестрых нарядов и шатров его народа. – Я не… Федра, я не знал, что они так тепло меня примут. Надеялся, но совсем не был уверен. Не ожидал, что будет вот так вот.

– Конечно, не ожидал, – кивнула я, глядя на него с болью в сердце. – Но получилось так, как получилось. И сейчас ты волен выбирать, Принц Странников.

Не требовалось говорить вслух, что, выбрав табор и тсыган, он потеряет меня и нашу дружбу – в чем бы она ни заключалась и во что бы ни могла перерасти. Да, я о том поцелуе в шумной таверне, в котором таилось обещание. Мы оба это понимали. И поэтому молча вернулись в табор Маноха, где старый патриарх с радостью убедился, что Гиацинту хватило уменья распознать негодную, хромую лошадь.

* * * * *

На третий день тсыгане вершили торг. Но наш торг уже завершился, оставалось только ударить по рукам для порядка. Шестеро юных тсыган из табора Маноха готовились наутро отправиться с нами в путь. Не помню их имен, но парни были дерзкими и храбрыми. Они искоса посверкивали на меня темными глазами и подталкивали друг друга под ребра, видимо, думая об одном и том же: как будут следовать по Длинному пути за компанию с опозоренной полукровкой, не обладающей лакстой, а значит, не имеющей, что терять. Пока что от открытых поползновений их удерживал страх. Страх перед моим дурным глазом, а может, перед повадкой Жослена хвататься за рукояти кинжалов, едва заметив неподобающие взгляды в мою сторону.

И, как водится, на третий день приехали несколько кушелинских аристократов. Они с довольным видом расхаживали по пробивающейся зеленой траве Гиппокампа и явно гордились своей прозорливостью, позволившей им утереть нос соотечественникам, сняв сливки с раннего урожая тсыганских скакунов.

Мы, забавляясь, наблюдали за пришлыми, сидя на складных табуретах у шатров табора Маноха. Кое-кто из женщин проникся ко мне достаточной теплотой, чтобы поделиться секретами хоккано – тысячи изобретенных тсыганами способов заставить чужака расстаться с деньгами. Стоило посмотреть, как гордые храбрые тсыгане подобострастно тянули к гадзе руки, услужливые и раболепные, и вдохновенно лгали. Из великодушия я не назову имени кушелинской маркизы – хотя я ее узнала, не сомневайтесь, – которая отдала одной из кузин Гиацинта узелок с монетами и драгоценностями, когда та поклялась, что если закопать золото на месте рождения слабенького белоснежного жеребенка, проклятие с животного будет снято. Сами понимаете, вернувшись через три дня на место, аккуратно отмеченное воткнутой в землю палкой с белой ленточкой, маркиза с сопровождающими выкопали на пустом поле лишь разочарование.

– Освобождать такие прекрасные вещи от дураков-владельцев – высшая доброта, – самодовольно заявила тсыганка, когда вернулась к шатру и, вытащив из лифа узелок, принялась ощупывать его содержимое. – Конечно, – добавила она, – даже среди гадзе встречаются такие, с которыми шутить не стоит.

Она кивнула подбородком куда-то на другой конец поля.

Я посмотрела в ту сторону, и время для меня внезапно остановилось.

Пятеро аристократов в сопровождении нескольких гвардейцев медленно ехали по полю, глядя по сторонам, болтая и смеясь под бледно-голубым небом. Как всегда справные лошади и упряжь выделяли их из общей массы кушелинов; невозможно было не узнать эти черные как ночь плащи с золотой замысловатой вышивкой в восточном стиле, длинные вьющиеся иссиня-черные волосы, бледные, как слоновая кость, лица и яркие сапфировые глаза.

Шахризаи.

Трое мужчин, выбирающих боевых коней. И две женщины.

Одной из которых оказалась Мелисанда.

Я успела позабыть – как я могла? – насколько она прекрасна. Чарующее и ненавистное, ее безупречное лицо блистало подобно звезде в россыпи бриллиантов. Маленькая и незаметная, презренная полукровка среди тсыган, я смотрела на нее через Гиппокамп и чувствовала, как по коже бегут мурашки, как я превращаюсь в камень из ненависти и – ах, помоги мне Благословенный Элуа – всепоглощающего желания. Никто другой, даже Делоне, не знал меня так, как она. Только она понимала, каково это: быть такой, какой я была. Какой являюсь до сих пор и останусь до самой смерти.

Каждое движение Мелисанды, каждое ее ерзание в седле, каждое почти неуловимое натягивание поводьев я чувствовала на себе, своею кожей, плотью и костями.

А вслед за ненавистью и желанием навалился страх, поскольку я здесь находилась не как тсыганка-полукровка, не как служительница Наамах или избранница Кушиэля, но как Федра но Делоне, посланница королевы Земли Ангелов Исандры де ла Курсель, а Мелисанда Шахризай – самая опасная изменница в королевстве за всю его историю.

Передо мной мелькали свет и тьма, пока я дышала короткими вздохами, а сердце мое колотилось, как у перепуганного кролика. Меня окружали голоса, что-то бормочущие на ангелийском и тсыганском, но слова не пробивались через шум в моих ушах, подобный океану – низкий пугающий рокот. Но даже издалека я слышала беспечный смех Мелисанды. Мимо плыли неразличимые лица. В какую-то секунду я осознала, что меня трясут за плечи и не кто-нибудь, а встревоженный Жослен. Его золотые волосы струились сквозь застлавшую мой взор красную пелену, пока он встряхивал меня, – поцелованная солнцем пшеница хлестала кровавый морок.

Но вдруг Жослен пропал, и осталась только она, Мелисанда, в пятидесяти метрах от меня, развернутая в три четверти, беззаботная и прекрасная. В любой момент она могла повернуться ко мне лицом и увидеть меня, довершить протянувшую между нами связь. Ее бриллиант жерновом давил мне на грудь, бархатный шнурок словно ждал, когда она возьмет его в руку.

Предвкушение рвало меня на части.

– Она минует тебя и ничего не заметит.

В мой ужас вторгся низкий настойчивый голос, крюком зацепившийся в глубине души и выдернувший меня из морока. Пелена рассеялась; я моргнула и различила лицо Гиацинта, его красивые темные глаза. Он держал меня за руки, нежно, но твердо. За его спиной Шахризаи продолжили свой путь – маленькие черные фигурки на гарцующих лошадях.

– Она минует тебя и ничего не заметит, – повторил Гиацинт.

В его голосе слышалась печаль.

Принц Странников сделал выбор.