Судьба Лилиан Хорн

22

После спокойно проведенного в заключении Рождества, без всяких проявлений особого душевного состояния в эти дни – для Лилиан Хорн Рождество уже много лет не было радостным праздником, – дирекция тюрьмы решилась на смягчение мер предосторожности.

Ей разрешили работать в пошивочной мастерской. Работа там была не менее монотонной – она пришивала пуговицы, – но зато позволила ей покинуть камеру и находиться среди людей. Она уже успела привыкнуть к примитивной еде и запаху параши, познав, что человек вообще способен привыкнуть ко многому, что в нормальных условиях кажется ему немыслимым.

Так что Новый год она встретила, если не примиренной со своей судьбой, то, во всяком случае, не сломленной ею.

Для всех, кто был так или иначе причастен к делу Лилиан Хорн, жизнь после ее осуждения пошла своим чередом.

Между Михаэлем Штурмом и Евой наметилось легкое отчуждение. Ева сожалела, что свадьба все откладывается, а он выказывал меньше терпения к ее капризам, чем раньше. Но решиться на разрыв они никак не могли. Так прошла зима.

Случайно Михаэль Штурм узнал, что директор Института судебной медицины в Касселе уходит на пенсию, и подал документы на намечающееся вакантное место. В общем, он понимал, что шансов у него немного, однако надежда все же была, и ожидание перемен в какой-то мере сближало их с Евой.

В Институте было много работы, и молодой врач упорно трудился, набираясь опыта.

Весной, вскоре после Пасхи, ребятишки, играя в городском лесу, нашли труп мужчины. Михаэль Штурм, извещенный полицией, прибыл туда вслед за группой по расследованию дел об убийстве, возглавляемой инспектором Крамером. После дела Лилиан Хорн они впервые снова встретились на профессиональной почве.

– Мы уже все сфотографировали и собрали улики, насколько это было возможно, не меняя положения трупа, – доложил инспектор, – теперь ваш черед, господин Штурм.

Тело уже начало разлагаться, черты лица расплылись.

– Да-а, он лежит здесь не первый день, – сказал Штурм, опускаясь коленями на мягкую землю, – по меньшей мере, дней пять, но не больше семи. – Он расстегнул на мужчине воротник. – Следов удушения нет. – Приподнял голову мертвеца и ощупал ее. – Повреждения черепа тоже нет. Давайте повернем его.

Двое полицейских помогли ему. Не было ни крови, ни колотых, ни огнестрельных ран.

– Никаких внешних признаков насильственной смерти, – констатировал врач-эксперт. – Вам известно, кто это?

– При нем нет никаких документов, одет прилично. Хорошие ботинки, добротное пальто. Надо будет посмотреть в картотеке пропавших без вести лиц. – Инспектор Крамер обратился к одному из своих сотрудников. – Попробуйте взять максимально четкий отпечаток большого пальца, Хельмер.

– Когда вы с ним закончите, пришлите его ко мне в Институт, чтобы мы смогли определить причину смерти, – сказал Штурм.

Он еще раз внимательно огляделся вокруг. Место обнаружения трупа находилось примерно в десяти метрах от боковой дорожки – он знал, что полицейские измерят расстояние точно, – на крошечном пятачке, окруженном со всех сторон густым лесом. Невозможно было доставить сюда мертвого на машине, да и следов от машины нигде не было видно – все выглядело так, словно он рухнул прямо здесь или даже специально выбрал для своей смерти это место.

Михаэль Штурм предположил самоубийство, но не стал до поры говорить об этом, не имея на руках прямых доказательств.

Вскрытие производили судебно-медицинские эксперты Михаэль Штурм и Джо Кулике. Профессор Фабер – ввиду того, что ничто не указывало на преступление – участия принимать не стал. Оба молодых врача установили, что сердце мужчины было здоровым, а мозг без очагов поражения. На теле не было ни следов удара, ни ссадин.

– Значит, вы ничего не нашли? – разочарованно спросил инспектор Крамер, позвонив в Институт судебной медицины.

– Ну, почему же, – поспешил заверить его Михаэль Штурм, – с достаточной степенью уверенности можно утверждать, что речь идет об отравлении. Наш химик исследует сейчас как раз желудок и содержимое кишечника. Мы ему дали также кровь на анализ. А вы, между прочим, уже выяснили, кто этот человек?

– Да. Гражданин нашего города по имени Оскар Миттерер.

– Владелец фирмы Миттерер?

– Вам она известна? Это предприятие, производящее женскую одежду, а также импортирующее ее из Парижа и Лондона.

– Да, точно, – сказал Михаэль Штурм, – моя невеста предпочитает носить модели фирмы Миттерер. Как может такой человек умереть в городском лесу?

– Да, я тоже задаю себе этот вопрос. Но его жена без сомнений опознала его одежду. Естественно, ей придется еще идентифицировать его самого. Зашейте там, пожалуйста, как-нибудь поаккуратнее, чтобы у нас не было лишних неприятностей.

– Но, господин инспектор, какого же вы о нас мнения? Естественно, мы так и сделали. – Михаэль Штурм еще в полной задумчивости добавил: – Тем не менее, для бедной женщины будет большим ударом увидеть его в таком виде.

Через три дня пришел результат химического анализа.

Михаэль Штурм прочитал его в рабочем кабинете, который делил с коллегой Кулике, – просторное помещение с простыми рабочими столами, стоявшими друг против друга, вращающимися креслами и шкафами с папками. Единственное украшение – ярко иллюстрированный настенный календарь городской сберкассы.

– Так я и думал, – сказал он, – вне сомнения, самоубийство.

Джо Кулике поднял голову.

– Речь идет о трупе в городском лесу?

– Именно.

– Когда мы производили вскрытие, ты не проронил ни слова, что подозреваешь самоубийство.

– Я хотел быть уверен в своем предположении.

– Задним числом так каждый может сказать. Михаэль Штурм не делал трагедии из мелких стычек с коллегой.

– Хочешь опять меня завести, – сказал он спокойно, – пора бы тебе постепенно уже усвоить, что твои наскоки разбиваются о меня как о гранитную стену.

Он провел рукой по бородке, обдумывая, стоит ли звонить инспектору Крамеру, но потом все же решил, что спешки нет, пододвинул к себе пишущую машинку, вставил формуляр с обязательными пятью копиями и приступил к составлению заключения – ему приходилось печатать самому, потому что секретарша полностью находилась в распоряжении профессора Фабера.

Когда постучали в дверь, он не прореагировал. Обычное «Войдите!» крикнул Джо Кулике.

– Я сюда попала? – спросил хриплый женский голос. – Я ищу господина Штурма.

Только теперь молодой врач поднял голову.

– Что вам угодно? – спросил он.

Женщина была молодая, наверняка не старше двадцати четырех, и в своем черном элегантном костюме выглядела очень изящно. Ее узкое лицо казалось особенно белокожим под копной рыжеватых волос. На тонких губах – помада пастельных тонов.

– Вы доктор Штурм? – спросила она.

– Да.

– Боже мой, как я рада. – Ее бледные щеки окрасились легким румянцем. – Ужасно трудно найти вас.

– Это место не для посещения публики, – сказал Михаэль Штурм.

Джо Кулике встал и подвинул посетительнице стул.

– Присаживайтесь и поведайте, что у вас на сердце!

– Спасибо, – выдохнула едва слышно молодая женщина и одарила Джо Кулике благодарным взглядом своих подернутых печалью карих глаз, – не сердитесь на меня, но… к сожалению, мне надо поговорить с господином Штурмом наедине.

– Ну, пожалуйста, тогда я удаляюсь, – Джо Кулике был уже у двери.

– Погоди! – крикнул Штурм. – Оставайся здесь! Ты не можешь так просто уйти. Сначала давай выясним, кто вообще эта дама?

Молодая женщина, колеблясь, переводила взгляд с одного на другого.

– Я – вдова Оскара Миттерера, – сказала она, наконец, нервно поигрывая замком маленькой черной сумочки.

Мужчины выжидательно молчали.

После небольшой паузы она неуверенно продолжила, спотыкаясь на отдельных словах:

– Инспектор полиции Крамер считал, что вы… и поэтому я здесь, чтобы… пожалуйста, скажите мне, от чего умер мой муж? – Но и после того, как она уже задала свой вопрос, напряжение явно не отпускало ее.

– Ну, тут я, пожалуй, лишний, – сказал Джо Кулике, – расскажи ей, Михаэль… ну, пока!

– Пожалуйста, останься!

– Не может быть и речи. Мне все равно надо в лабораторию. – С этими словами Джо Кулике удалился.

Михаэль Штурм и фрау Миттерер остались одни.

– Вы действительно не предполагаете от чего? – спросил врач и испытующе посмотрел на нее.

– Не знаю, мой муж был… иногда чрезмерно легкомыслен, брал с собой чересчур много денег, и поэтому я, как только он исчез, сразу подумала о преступлении.

– Нет. Он не был убит.

– Но тогда я могу себе представить, что произошло, – сказала она торопливо, – он постоянно принимал страшно много таблеток, самых разных, какие только есть… Для уменьшения аппетита, для поднятия сил, снотворное. Я всегда боялась, что он когда-нибудь перепутает дозировку и… – Ее голос сник.

Михаэль Штурм с ее первых фраз заметил, что она неискренна, но еще не понимал, чего же она хотела.

– Это произошло не по оплошности, – заявил он сухо.

– Вы хотите сказать, что он убил себя сам? – Она почти выкрикнула эти слова, хотя, по всему, это не было для нее такой неожиданностью, как она пыталась изобразить. – Нет, не может быть!

Он только взглянул на молодую вдову, и это заставило ее взять себя в руки.

Она прижала черный платочек к уголкам глаз и сказала задыхающимся голосом:

– Мой муж был верующий католик. Он не мог покончить с собой. – И добавила энергично: – Ваш диагноз ошибочный!

– Ваш супруг проглотил, по меньшей мере, тридцать таблеток снотворного, – сообщил ей Штурм, – вы должны признать, что такое не может произойти по ошибке. И преступление в подобном случае также исключается. Никто не может заставить другого человека принять против воли тридцать таблеток.

Фрау Миттерер теребила кончики своих черных перчаток.

– Но как вы можете знать, что их действительно было так много? Ведь задним числом это вообще невозможно установить.

– Еще как можно, – сказал он терпеливо, – такие таблетки не растворяются в желудке полностью. По остаткам наш химик вычислил, что их было не меньше тридцати. Он провел точный анализ. Ошибка полностью исключается, милостивая госпожа. Вам придется смириться с фактами.

– Но… это же ужасно! – не удержалась фрау Миттерер. – Значит, моему мужу будет отказано в церковном погребении. Его родные придут в ужас. Это просто немыслимо.

Михаэль Штурм отодвинул свое кресло и встал.

– Об этом вам следует поговорить со священником. Мне кажется, он может войти в ваше положение. Во всяком случае, от души желаю вам, чтобы так оно и было. – Он подошел к ней.

Фрау Миттерер подняла руки, как бы защищаясь.

– Нет-нет, пожалуйста, только не выгоняйте меня! Вы единственный человек, кто может мне сейчас помочь!

Он понял, чего она от него добивается, однако сказал:

– Не представляю – как?

– Вам достаточно только чуть изменить ваше заключение!

Она улыбнулась ему, хотя в ее больших карих глазах стояли слезы.

– Ведь так часто бывает, что люди умирают от больших доз снотворного, об этом каждый день пишут газеты и о том, что это был несчастный случай. Пожалуйста, ну, пожалуйста, пусть смерть моего мужа не будет для всех остальных самоубийством!

– Очень сожалею. Но я не могу фальсифицировать правду.

– Речь идет о моем дальнейшем существовании, – воскликнула она и теперь заплакала по-настоящему, – моем и моих детей, и еще детей мужа от первого брака! Я сама опять могу хоть завтра пойти работать манекенщицей, но что будет с детьми?

– У вас, однако, есть еще фирма, – напомнил он ей.

– Ну да, фирма, да! – Она всхлипнула. – Вы все еще не поняли, почему мой муж покончил с собой? Фирма на пороге банкротства. Зима была плохой, магазины не продали наших моделей и не хотят теперь платить нам за них. Некоторым из них нечем. У нас даже нет достаточно денег, чтобы погасить кредиты в банках, а вы говорите – фирма!

– Мне очень жаль, фрау Миттерер, – сказал он и взял ее мягко за локоть, – все это, конечно, ужасно для вас, но нет никакого смысла рассказывать об этом мне.

– Но вы должны мне помочь!

Прежде чем он успел ей помешать, она упала перед ним на колени, обхватив его ноги.

– Что вам пришло в голову! – запротестовал он. – Это же бессмысленно… встаньте!

– Страхование жизни, – всхлипывала она, – вот все, что нам осталось, но он оформил его только в этом году, и если это самоубийство, мы не получим ни пфеннига!

Штурму с трудом удалось поднять на ноги молодую женщину, обливающуюся слезами и переставшую наконец ломать перед ним комедию. Он терпеливо уговаривал ее, пытаясь призвать к разуму, но ничего не помогало. Она была вне себя, и на ее бледных щеках выступили от волнения пятна.

– Мы можем поделить сумму, полученную по страховке, – предложила она ему, – да, так и сделаем, сто тысяч нам, а сто тысяч вам! Вы должны пойти на это, должны! Какой смысл дарить страховой компании такие деньги?

– О подарке, – сказал он довольно решительно, – речь не идет. Ваш муж покончил с жизнью, и поэтому сумма по страхованию ему не полагается. Вы нарушаете закон и пытаетесь подкупить меня. Идите, немедленно уходите, тогда я еще, пожалуй, подумаю и воздержусь от того, чтобы заявить на вас в полицию.

Молодая вдова энергично вскинула голову, так что ее маленькая черная шляпка съехала с каштаново-рыжих волос.

– Наверное, вам кажется, что вы честны и неподкупны, да? – выкрикнула она, и ее голос сорвался на визг. – Но на самом деле вы нечто иное, как ханжа и самовлюбленный обыватель! У вас нет ни сердца, ни жалости, ни сострадания к несчастью других! Меня и детей вы обрекаете на беду… только ради ваших так называемых высоких понятий долга и чести!

– Вон! – заорал он и попробовал придать своему доброму лицу свирепое выражение. – И быстро… вон отсюда!

Он с силой подтолкнул ее к двери. При этом он вовсе не был зол на нее. Он отлично понимал ее отчаяние. И ненавидел себя самого, потому что не мог ей помочь, переживая сейчас один из тех моментов, когда ненавидел свою профессию.