Тайна двух лун

19. Свадебный пояс

Занималось новое утро, и над мангровой чащей зазвучал спорый стук топоров. Немало воды прибыло со дня злосчастной бури, однако ненастье оставило за собой не только разрушения – оно указало племени новый путь.

В первый же день после потопа, в то время как мужчины и женщины отстраивали разоренное поселение, ребятня по просьбе Арэнка вылавливала из воды обломки судна: он надеялся, что их ещё можно будет использовать. Буря разбросала части лодки по всей мангровой чаще, вода протащила их далеко вдоль подножия холма, на запад. Там-то Лони и нашёл упавшее с оползнем дерево. «Великан свалился!» – прокричал он.

Его прозвали Великаном – самое старое дерево во всём лесу, росшее на окраине холма. Ливень размыл почву под ним, и оно грохнулось вниз, увлекаемое собственной тяжестью.

Арэнк не мог даже мечтать о том, чтобы срубить когда-нибудь дерево с таким широким стволом, да и не посмел бы. Оно, наверняка, было настолько древним, что хранило память времён зарождения Лакоса. Обхватить его ствол не смогли бы и все соплеменники, взявшись за руки, но теперь оно само жертвенно поделилось своей жизнью на благо людей. Кора его была прочной, толщиной с человеческое тело, зато сердцевина оказалась волокнистой и податливой. Вычистить её не составило бы большого труда. В древние времена, когда необъятные земли Лакоса ещё покрывались бескрайними лесами, люди строили лодки, выдалбливая их из целого древесного ствола. Арэнк знал об этом лишь по рассказам, передававшимся в его родном племени из поколения в поколение. Теперь же, увидев на берегу поверженного Великана, он быстро сообразил, как сможет превратить его в свою мечту – огромное и крепкое судно. Работа предстояла долгая, но гораздо менее кропотливая, чем с предыдущей лодкой. Нужно всего-навсего выдолбить глубокую нишу в могучем стволе, да обтесать его.

Много дней уже трудились мужчины, Великан лишился своей кроны, самых толстых веток и выкорчеванных при падении корней и начинал постепенно приобретать форму судна. Женщины по очереди готовили на всех и носили пищу к западному берегу, чтобы накормить уставших работников. Настал черёд Аламеды. Она запекла рыбу с молодыми побегами папоротника и сытными корнеплодами, а затем завернула всю еду в огромный лист Опахалового стебля. Жители холма прозвали этим именем высокое дерево с невероятно тонким стволом и торчащими из его макушки листьями, размером с целое одеяло. В нехитром быту они служили и простынёй, и скатертью.

Аламеда спустилась со своей ношей к западному подножию холма, где почил упавший с оползнем Великан, развернула лист и, принявшись раскладывать еду, невольно засмотрелась на Арэнка. Его натруженные мышцы блестели от пота, длинные волосы липли к спине, а в сосредоточенном взгляде горела пылкая мысль. Он с поглощением работал сам и распалял других. В каждом его движении заключалась неиссякаемая деятельная сила, топор в руках взлетал как птица и опускался с небывалой мощью. Внезапно мужчина обернулся, словно почувствовав взгляд Аламеды, и она тут же спешно засобиралась, прогоняя от себя ненужные мысли. Арэнк меж тем спрыгнул с Великана, погрузившись с головой в воду, вынырнул, тряхнув волосами, и позвал всех обедать.

Он догнал её, когда она уже пробиралась сквозь частые заросли древнего леса обратно к посёлку.

– Опять убегаешь? Тебя не поймать, – сказал он, улыбнувшись открыто, как делал всегда. С волос стекала вода, капли блестели на смуглой груди с татуировкой дорея.

– Ты разве не будешь есть? – спросила Аламеда, невольно ускоряя шаг, словно пытаясь убежать от него.

– После. Дам другим пообедать и перехвачу, что останется.

– А если не останется? – несмело улыбнулась Аламеда.

– Тогда тебе придётся нести ещё, – засмеялся Арэнк. – Они и это съедят. Никто так не готовит побеги папоротника, как ты – есть не переесть.

Аламеде показалось, что она слышит Роутэга, теми же словами он хвалил своё любимое блюдо – рахисы папоротника с печёной рыбой. Улыбка снова исчезла с её лица.

– Пойдём к озеру, – вдруг сказал Арэнк, когда она завернула на тропу, ведущую к поселку, – я хочу показать тебе кое-что.

Тут она заметила в его руках знакомый свёрток, тот самый, что однажды нашла Муна в хижине на дереве.

– Мне? – неуверенно переспросила Аламеда, и странное предчувствие шевельнулось внутри.

– Я хочу, чтобы мы узнали друг друга получше. Строительство лодки так поглотило меня, что даже не оставило времени на простой разговор.

В молчании они дошли до Голубой Чаши. Аламеда всю дорогу смотрела себе под ноги, на мягкий травянистый ковёр, и не знала, что ждать от предстоящего разговора. Искренность Арэнка, его прямизна сбивали её с толку.

Он усадил Аламеду на прибрежные камни, в густой тени Опахалового стебля.

– Я знал, что ты придёшь сегодня, и специально прихватил с собой это, – он положил на камень между ними свой свёрток. Аламеда помнила, что было в нём, но виду не подала. – Здесь вся моя жизнь, весь я, всё самое дорогое, что осталось от моих корней.

Арэнк развернул свёрток и достал ножны. Только теперь Аламеда заметила – каждое из трёх отделений отличалось друг от друга по форме и размеру.

– Подарок отца на день моего посвящения в мужчины. Эти древние кинжалы передавались в нашей семье из поколения в поколение. Их изготовили в те времена, когда в Лакосе ещё жили говорящие с духами. В это оружие вложена настоящая колдовская сила. Возьми один из них, ты должна почувствовать её, – с этими словами Арэнк потянул за центральную рукоятку – тот самый кинжал, который доставала Муна.

Аламеда приняла его, в её узкой ладони клинок казался огромным. Гладкая сталь блеснула под солнечными лучами, сквозившими в прорехи меж широких листьев. В этом блике почудилось, будто высеченный на рукояти дорей взмахнул крыльями. Но самым странным оказалось другое… Едва холодное лезвие коснулось кожи, Аламеда вдруг почувствовала, что оружие изучает её – словно выискивает в ней слабое место. Вздрогнув, она поспешила передать его хозяину.

– Мне почудилось, будто по всему телу кончик клинка прошёлся, но не ранил, – сказала Аламеда, до сих пор ощущая мурашки на коже от невидимого, но острого прикосновения.

– Значит, правду говорят предания, – кивнул с улыбкой Арэнк, – кинжал способен отыскивать слабое место противника. Я и сам заметил это, когда приходилось обороняться им от водных чудовищ. Что ни удар – то смертельный. Он зовётся Большая Игла. Нет на свете более острого кинжала, способного на лету рассечь насекомое или войти, как в мягкую глину, в самый твёрдый камень. Отец говорил, что его выковали в древности, во времена войн между высшими и низшими племенами. Теперь только чудовища Лакоса – достойные ему противники. А что скажешь мне об этом? – спросил Арэнк, убрав в ножны Большую Иглу и достав второй кинжал – с раздвоенным, словно язык змеи, острием, его сталь была сплошь покрыта радужными разводами.

Аламеда взяла клинок в руки, и в тот же миг её словно обдало пьянящим дыханием тёмной чащи. В ушах зазвучали шаманские песни и древние заклинания. Видно, когда-то лесные колдуны заговорили его.

– Я чувствую в нём силу земли и деревьев, – сказала она Арэнку. – Опасную силу.

– Правильно, – кивнул он, с восхищением глядя на неё. – Это Травник. Отец говорил, его сталь закалена соком ядовитых трав, когда-то росших в самых непроходимых лесах Лакоса. Оставляемые им раны отравляют плоть противника. Я никогда не использовал его, но знаю – не поздоровится тому чудовищу, в тело которого вонзится раздвоенное лезвие.

– Ты готовишься к такой встрече? – спросила Аламеда.

– Рано или поздно нам придётся покинуть безопасный холм и снова пуститься в плавание, – сказал Арэнк с холодной уверенностью во взгляде. – Оно готовит немало опасностей, и третий кинжал особенно хорош для борьбы с ними.

В ладонь Аламеды лёг ещё один клинок, тонкий и семизубый, как рыбья кость. Да и сделан он был не из стали…

– Это же горбуний плавник, – вдруг догадалась она, вспомнив опасных рыб, из-за которых приходилось подолгу чинить рыболовные сети во время путешествия на плавучем острове. Я чувствую в нём силу Большой Воды, всю мощь необъятного океана, опасность хищников.

– Я удивлён, ты читаешь оружие как по написанному, – воскликнул Арэнк. – Этот кинжал так и зовётся – Рыбий Хребет. Его изготовил последний из колдунов племени Чёрного Дорея, мудрый и воинственный Кэху, в те времена, когда в Лакосе появились первые чудовища. Он вложил в него силу одного подводного хищника – горбуна, чтобы противостоять другим.

Аламеда сжала в ладони ребристую рукоять. Тронула пальцем каждый из семи зубьев – острые, как наконечники стрел.

– Таким только чудовищ и потрошить, – сказала она содрогнувшись и отдала кинжал Арэнку.

– Боюсь, в скором времени этим мы и займёмся… – ответил он закрывая ножны. – Но знаешь, что самое замечательное в трёх кинжалах? Даже если метнуть их в противника, они всегда вернутся в руку обладателя. Подарив мне эти клинки, отец передал с ними и право хранителя. Теперь они слушаются только меня. В тот день он также дал мне вот это, – Арэнк достал из свёртка красную, расшитую клыками и зубами животных тряпицу и повязал ею лоб. – Головной убор вожака племени Чёрного Дорея. Отец готовил меня к предводительству, хотя знал, что его народ обречён. Он никогда не переставал верить в Водные Врата и, умирая, заклял своего единственного сына найти их, не дать погибнуть нашему роду, спасти тех, кто выживет… Но не спасся никто, кроме меня… Я не смог исполнить его просьбу и оправдать возложенных надежд, но всё же поклялся себе, что найду Водные Врата.

– Как погибло твоё племя? – спросила Аламеда. Она почувствовала в словах Арэнка так хорошо знакомую ей горечь утраты.

– Как и все остальные племена Лакоса… Буря, которую устроил Мокрун, в сравнение не идёт с той, что обрушилась на мою землю в день смерти родителей и всего нашего народа, – Арэнк усталым движением снял со лба повязку вожака. – Я проснулся ночью по голову в воде. Вынырнул, в страхе хватая ртом воздух. Стояла кромешная тьма, только крики людей и шум стихии смешались в один неразборчивый гвалт. Вероятно, огромная волна обрушилась на остров, пока все спали. Я вслепую хватался за обломки хижин и лодок, плыл на голоса людей, но наступающая вода вновь отбрасывала меня. Внезапно я услышал крик отца. «Арэнк, Арэнк!» – звал он, откашливаясь от воды, которая то и дело заполняла ему рот. Следующая волна буквально бросила меня на него. Отец держался за стену хижины, выглядывающую из океанской пены… моей хижины… В руках у него был туго перетянутый свёрток, он самый, – с этими словами Арэнк прижал его к груди. – «Отыщи Водные Врата. Спасись сам и не дай погибнуть нашему народу», – успел сказать мне отец, перед тем как очередной удар стихии не разделил нас навсегда.

Арэнк замолчал ненадолго, сжимая рукой свой свёрток, затем снова поднял глаза на Аламеду.

– Всю ночь я сражался за собственную жизнь, тщетно пытаясь отыскать мать, отца и сестёр, спасти хоть кого-нибудь из соплеменников. Вода истерзала моё тело, как свирепый хищник, и я уже думал, что не доживу до рассвета. Но он настал. Слабое свечение на горизонте успокоило бурю и озарило то, что осталось от моей земли. Повсюду плавали обломки прежнего мира: вещи, тела людей. До самого восхода солнца в зенит я искал выживших, пока не понял, что их нет. Под водой мне посчастливилось найти чудом уцелевшую тростниковую лодку и поднять её со дна. Я грёб над местом, которое ещё накануне было моей землёй, и вдруг увидел на воде рогожное одеяло, зацепившееся за обломок какой-то хижины. Его вышивала моя мать, и под ним всегда спали втроём мои юные сёстры. Теперь же оно одиноко покачивалось на волнах, а девочек не было и следа. Поверь мне, Аламеда, я редко роняю слёзы, но в тот миг я не смог их сдержать, они сами текли из глаз, не подчиняясь моей воле. Я подобрал одеяло, отжал и бросил в лодку. Высохнув на солнце, оно ещё много ночей служило мне защитой от ветров, поднимающихся над Большой Водой.

– Я помню это одеяло, оно было в твоей хижине. В тот вечер ты впустил нас с Нитой и Муной заночевать там, – сказала Аламеда.

– Когда я увидел вас троих, то представил себе своих сестёр. Если бы они были живы, то превратились бы уже в таких же красивых девушек…

– Мне очень жаль, – проронила Аламеда, не найдя, что ещё добавить. Она, как никто другой, понимала – никакие слова не способны исцелить раненую душу.

– Не знаю, зачем я остался тогда в живых, – сказал Арэнк. – Мне помогло одно лишь чудо. Я поклялся отцу найти Водные Врата и спасти мой народ, пусть из всех и остался только я. Теперь у меня появилось новое племя, которое верит мне, и это единственное, что побуждает жить дальше и надеяться на спасение. Я пообещал себе построить крепкое судно и отыскать проход в новый мир, во что бы то ни стало. А предел моих мечтаний – войти в Водные Врата рука об руку с тобой, Аламеда. Посмотри, – с этими словами Арэнк достал из свёртка белую, шитую бисером и ракушкой ленту. – Это свадебный пояс, его шила моя мать…

Услышав слова Арэнка, Аламеда вся сжалась внутри. Сердце будто обросло острыми шипами. Нет, нет, не говори мне этого, мысленно повторяла она, но он сказал.

– По нашей традиции, мать шьёт такой пояс ко дню посвящения сына в мужчины, и он хранит его у себя, пока не встретит свою избранницу, которая позже перевяжет им платье в день свадьбы. Я хочу, чтобы однажды ты надела его, Аламеда. Ты ведь уже поняла, я свой выбор сделал, и буду ждать твой.

– Я не… нет… почему я?.. – кровь хлынула к лицу, Аламеда вдруг вспомнила, как мать Роутэга повязывала на ней похожий пояс, а она сама вышивала собственное свадебное платье, красное, словно огонь костра, с белыми полосами. Наверняка, её настоящее тело похоронили именно в этих вещах, бок о бок с Роутэгом… – Я не могу… не проси…

Внезапно Аламеда услышала над собой посторонний мужской голос:

– Не отказывай ему. Подумай, ты ведь можешь начать всё сначала.

От удивления она вскинула голову. В двух шагах от них сидел на камнях тот самый человек из её снов. Доктор… Всё в той же странной, подвёрнутой на руках и ногах одежде. Но он больше не был размытым видением или сном. Вот же он, во плоти и крови… Аламеда перевела ошарашенный взгляд на Арэнка: видит ли он? Но тот не замечал и не слышал незнакомца.

– Я не настаиваю, тебе нужно время подумать… – проговорил Арэнк, смотря ей в глаза и пытаясь отыскать в них причину смятения.

– Я не могу… прости… – пролепетала Аламеда и, поднявшись, попятилась назад, прочь, чтобы скрыться и от ожившего видения, и от пытливого взгляда Арэнка.

– Постой. Но почему? – он попытался остановить её.

Она бросилась бежать через лес, в противоположную от поселения сторону, внезапно наткнулась на Муну, но даже не заметила её. Аламеда неслась куда глаза глядят, пытаясь сквозь пелену слёз и страха различить дорогу. Она бежала долго, пока не добралась до незнакомой окраины холма. Кажется, это была его южная оконечность. Здесь Аламеде не доводилось ходить прежде. Она спустилась к берегу, ступила в воду и пошла вброд, пока не достигла переплетённых кронами мангров. Аламеда взобралась на стелющиеся над топями корни и долго карабкалась по ним, чтобы уйти как можно дальше. Только здесь, в сердце водной чащи, вдалеке от всех, у неё получилось наконец слегка перевести дыхание. Она растянулась на сплетённых корнях и устремила взгляд в небо.

– Аламеда, – вдруг раздался над ней прежний голос, – я не оставлю тебя в покое, пока ты не оставишь Лиз. Бесполезно убегать от меня.

Она тут же вскочила и шарахнулась от видения. Доктор снова был рядом с ней, на расстоянии шага.

– Уйди! – проревела она голосом раненого зверя.

– Нет. Пока ты не откажешься от мести. Роутэг умер, этого не должно было случиться, но что произошло, то произошло, никто не в силах изменить прошлого. Судьба даёт тебе новую возможность. Тот мужчина влюблён в тебя, Аламеда. Почему ты не примешь его?

Аламеда рассмеялась Доктору в лицо, но из глаз текли горькие слёзы.

– Ты вздумал копаться своими белыми руками в моих чувствах? Учить меня, что делать? – набросилась она. – Так и я скажу то же: судьба и тебе даст когда-нибудь другую возможность, и ты забудешь Лиз… Смирись, ты не спасёшь её, Доктор.

Мужчина потупил взгляд и устало опёрся спиной о ствол дерева.

– Ошибаешься, я спасу её, найду способ. Теперь я знаю, что могу приходить сюда, когда захочу. Я заставлю тебя отказаться от мести, чего бы мне это не стоило.

– Ты не понимаешь, – прошипела Аламеда, подойдя к нему вплотную, но если бы кто-то видел её в ту минуту, то решил бы, что она говорит с деревом. – Даже если я откажусь от мести, в Лиз заключена часть моей души, и она останется там до тех пор, пока я не умру. Даже любовь к Арэнку не извлечёт тот осколок из её сердца, да и моё не исцелит. Месть – это всё, что мне осталось, и я доведу её до конца…

– Значит, я найду способ убить тебя, – проговорил невозмутимым голосом Доктор, ещё раз пристально посмотрел на Аламеду и пошёл прочь, постепенно растворяясь в туманной дымке, стелящейся над топями.