Тайна двух лун

25. Утренняя гостья

За ночь подморозило, и улицы Цюриха покрылись тонким ледяным налётом. Дойдя наконец до квартиры, я достал из-под половицы запасной ключ (мой украли вместе с бумажником) и отпер дверь в свою комнату, стараясь не шуметь и не разбудить Марту – хозяйку, сдававшую мне жильё, а затем прямо на пороге избавился от чудовищных ботинок. Их отстающие подошвы едва выдержали вынужденную утреннюю прогулку. Я бросил их в мусорную корзину вместе с дырявыми носками, которые собрали всю грязь городских окраин. Туда же отправилась и вся изъеденная молью шинель. Не думаю, что нужно возвращать всё это добро Луле. Лучше сейчас же пошлю к цыганам какого-нибудь расторопного мальчишку, да хоть Франца, сына разносчика молока, чтобы отнёс ей денег. Он как раз скоро звякнет о дверь полными бутылками. Смышлёный парень, всегда не прочь подзаработать и не болтлив. К тому же честный. Знает, чуть что – от отца влетит. А Лула купит себе хоть десять новых шалей, ботинок, или чего им там нужно, я перед ней в долгу.

Я как был, так и вышел босиком в коридор. Выглянул в окно, выходившее на улицу, чтобы проверить, не появился ли ещё Франц, и вдруг увидел Марту. Хозяйка показалась в дверях своей комнаты и подошла ко мне, брезгливо косясь на мои босые ноги. Вероятно, она только проснулась, потому что из-под длинного платка, накинутого на плечи, выглядывала ночная рубашка, а накрахмаленный белый чепец скрывал накрученные на бигуди седеющие локоны. Она встретила меня тревожным взглядом из-под нависших век, который в добавок тут же принял ошеломлённое выражение. Понимаю, вид мой был ещё тот.

– Простите, Марта, – я поспешил успокоить её, решив, что это из-за меня она поднялась чуть свет.

Разволновалась, наверное, раз её постоялец не пришёл ночевать, а теперь вот заявился в таком состоянии, будто перебрал лишнего и спал под забором. Кстати, от моей головы порядочно тянуло травяным зельем гадалки, которым она обрабатывала мне рану, этот запах чем-то смахивал на абсент.

– На меня поздно вечером напали грабители, но ничего страшного, я цел и невредим, но пришлось остановиться у одного друга, – скороговоркой объяснил я, стараясь придать моему голосу будничный и спокойный тон. Мол, со всяким может случиться.

Марта так и стояла с открытым ртом, продолжая удивлённо глядеть на меня, и вдруг спохватилась.

– Вас тут ждут… – сказала она, кивнув по направлению длинного коридора, но по её интонации я так и не понял, прозвучал ли в ней какой-то укор или намёк, или чёрт знает что. – На кухне, – уточнила хозяйка и, скептически приподняв левую бровь, будто мой рассказ её совсем не убедил, скрылась в своей комнате.

– Ждут? Меня? – удивился я, уставившись на захлопнувшуюся дверь.

Кто может меня ждать? Ещё и в такую рань. Кто-то из клиники? Наверное, Мария: я дал медсестре свой временный адрес в день, когда мы встретились на рынке. Или кто другой из коллег, а возможно, даже недовольные родственники кого-то из тех пациентов, которых мне пришлось оставить. Кому ещё я мог понадобиться? На всякий случай я зашёл на миг в свою комнату обулся, поменял рубашку и пиджак, чтобы не предстать перед визитёром в том же виде, который так обескуражил Марту. В зеркало я тоже не забыл глянуть, но лучше было не смотреть: слипшиеся от засохшей крови и травяного зелья волосы топорщились колом. Я кое-как пригладил их и быстро ополоснул лицо из кувшина. Сейчас по-скорому разберусь с этим ранним гостем – и буду думать, как привести Лиз к цыганке. Я совершенно не представлял себе, что лучше всего предпринять. Ждать наступления ночи, лезть в окно? Какой из меня похититель? Да и захочет ли она уйти со мной? Ведь кажется, в день нашей последней встречи Лиз мне даже не поверила.

Желая побыстрее покончить с этим неприлично ранним визитом, я решительно зашёл на кухню, которая в доме Марты служила одновременно и столовой, но тут же обомлел. От неожиданности у меня чуть сердце не выпрыгнуло из груди. За столом, возле окна, сидела с прямой напряжённой спиной моя Лиз. Её узкие пальцы сжимали чашку с остывшим кофе, к которому она так и не притронулась. Бледный утренний свет озарил половину её обескровленного лица, вторая была погружена в тень. Лиз подняла на меня глаза, на серой дорожной шляпе по-траурному качнулось чёрное перо. Она даже не сняла пальто, и только две перчатки сиротливо ютились на столе.

– Артур, – выдохнула Лиз, – её пальцы дрогнули, и она чуть не вылила кофе на скатерть.

Я забрал у неё чашку и, сделав большой глоток, чтобы проснуться, отставил её в сторону. Это что, не сон? Лиз действительно здесь? Она сама пришла ко мне?

– Лиз, что ты тут делаешь? – я сел рядом и схватил её за плечи, но не выдержал и прижал к себе. – Как ты ушла из клиники? Как добралась сюда?

– Я сбежала, – проговорила она, смотря на меня блестящими глазами. – Спряталась на рассвете в кузове продовольственной машины, возвращавшейся в Цюрих. Ты был прав насчёт таблеток. Я их больше не пью, и хоть приступы только учащаются, но, по крайне мере, в их отсутствие моя голова не затуманена лекарственным дурманом, и в часы проблеска сознания я могу здраво мыслить. Жаль, длится это не долго. Приступы теперь занимают большую часть дня. Но вчера, во время одного из таких проблесков, я поняла, что должна непременно повидать тебя. Знаю – вы с Марией как-то обменялись письмами, поэтому я осмелилась обыскать её шкафчик, когда в медсестринской никого не было, и нашла там твой адрес. Я приехала попрощаться. Ты мне очень дорог, Артур. Я не могу уйти навсегда, не сказав тебе этого.

На её бледной щеке прочертила мокрую линию слеза. Я поймал её губами.

– Ты тоже очень дорога мне, Лиз, – прошептал я. – Я люблю тебя с того дня, как ты появилась в моём кабинете вместе со всем своим семейством. Наверное, я тоже безумен – мне это уже говорили многие, но ничего не могу с собой поделать, – я засмеялся сквозь стоявшие и в моих глазах слёзы. – Все эти два месяца я сходил с ума, размышляя, как тебе помочь, и, кажется, кое-что мне удалось придумать.

– Ты не сможешь, Артур, – сказала Лиз, печально улыбнувшись и сдерживая заполняющую глаза влагу. – Я истончаюсь, ухожу. Ты был прав, Аламеда вытесняет меня. И, возможно, уже завтра во мне проснётся другая, а я уйду навсегда. Сегодня мне всю ночь снились кошмары. Я видела бескрайние дали воды и обитающих в ней страшных монстров, но гораздо ужаснее их были чужие глаза в упор смотрящие на меня, как из зеркала. Под утро мне стало очень плохо, всё тело ломало, словно от пыток, но я заставила себя осуществить задуманный накануне план побега, чтобы взглянуть на тебя в последний раз…

– Нет, Лиз, не говори так, – я отстранил её из своих объятий и крепко взял за плечи. – Ты никуда не уйдёшь. Поехали со мной. Я нашёл того, кто нам поможет.

– Куда, Артур? О чём ты? – она непонимающе смотрела на меня, хлопая воспалёнными от слёз глазами.

– Расскажу по дороге, – сказал я, стремительно поднимаясь. – Здесь всё равно нельзя оставаться, скоро сюда приедут из клиники искать тебя.

Я вылетел в свою комнату взять другое пальто. Оно было осенним, ну и бог с ним. Я обмотался шарфом, надел шляпу, выгреб из секретера имевшуюся у меня наличность и вернулся за Лиз. Она стояла посередине кухни, опустив руки и словно не решаясь следовать ли за мной или нет. Я обхватил её за плечи и повёл на улицу. Дверь в комнату хозяйки была приоткрыта, и я даже заметил её любопытный нос в проёме.

– Подожди меня секунду, – сказал я Лиз и, доведя её до входа, вернулся к двери Марты. Та тут же отскочила, как ошпаренная.

– Я хочу, чтобы вы забыли об этом визите. Меня не было всю ночь, и вы не знаете, где я. Девушку вы тоже не видели. Можете утроить мне арендную плату. Могу я на вас положиться?

Она ошарашенно уставилась на меня, но кивнула, принимая из моих рук скомканную купюру. Благо за год работы в одной из самых престижных психиатрических клиник Швейцарии на моём счету накопилось достаточно средств, чтобы сорить деньгами и покупать чужое молчание.

Уже наступило утро, и на улицах показались первые прохожие. Забегали мальчишки-газетчики, забренчали бутылками молочники, заскрипели открывающиеся двери продуктовых лавок. Я остановил проезжающее мимо такси, старенький Renault, сунул водителю, не считая, несколько банкнот и сказал мчать на окраину. Увидев такой солидный куш, он вдавил педаль газа и полетел, распугивая редких прохожих. Я прижал к себе Лиз, её била дрожь.

– Куда мы едем? – спросила она, хватаясь пальцами за ворот моего пальто.

– К одной цыганке, – тихо сказал я, – что-то вроде провидицы и колдуньи… Её имя Лула. Это она помогла мне понять, что с тобой происходит, и знает, как помочь. Чтобы выманить душу Аламеды, нужно вскрыть рану, которую она нанесла тебе своим обрядовым амулетом. Придётся потерпеть. Небольшой надрез, но это необходимо. Понимаешь?

– Постой, – перебила Лиз, смотря на меня огромными испуганными глазами. – Что значит выманить душу?

– Цыганка проведёт специальный обряд. Единственное, что ещё связывает Аламеду с нашим миром, это осколок, спрятанный в тебе. Лула изгонит её душу из твоего тела, и Аламеда наконец-то уйдёт, упокоится навсегда, а ты окончательно освободишься от неё. Наши шансы не слишком велики, но я верю в успех обряда. Ничто другое тебя не спасёт. Поначалу я надеялся, что Аламеда сама откажется от мести, но, судя по твоему ухудшающемуся самочувствию, она не остановится.

Лиз задумалась и ни слова не проронила до тех пор, пока такси не высадило нас на самой окраине. До табора цыган я решил пройти пешком, чтобы у водителя не появилось лишних вопросов.

Бедный район тоже просыпался. Две женщины развешивали бельё прямо над нашими головами, на протянутой между противоположных окон верёвке. Из булочной пахнуло только испечённым хлебом, а из колбасной лавки – несвежим мясом. Мы с Лиз дошли до просёлочной дороги, ведущей к лесу, и я подхватил её на руки. Она была слишком слаба, чтобы пройти полкилометра самостоятельно, а вот мне отвар Лолы придал достаточно сил, или, возможно, я просто находился в состоянии аффекта оттого, что Лиз была почти спасена. Или мне очень сильно хотелось в это верить.

Внезапно она упёрлась слабыми руками в мои плечи.

– Опусти меня, Артур. Я никуда не хочу идти.

– Поверь мне, Лиз, Лула поможет тебе. Мы должны хотя бы попытаться, – говорил я, не выпуская её из рук, и продолжал решительно идти к лесу.

– Нет, – вырвалось у неё из груди. Она опять упёрлась кулаками мне в плечи, но тут же обессилила и обмякла. – Я не могу, Артур, не имею права снова убивать Аламеду… Ты сам сказал, если осколок её души покинет моё тело, она умрёт в своём мире.

Я остановился. Кровь быстро запульсировала в ушах, осознание безысходности сдавило грудь. Я опустил Лиз, продолжая поддерживать её и неотрывно смотреть в голубые глаза, в которых меж тем сквозила пугающая решимость.

– Артур, прости меня, – пролепетала она, – но кто-то должен расплатиться за ошибку, которую мы с отцом совершили там, в амазонской сельве…

– Это он её совершил, а не ты, – лихорадочно прошептал я, схватив её лицо в свои ладони. – Ты ни в чём не виновата, слышишь?

– Я знаю, но Аламеда тоже ни в чём не виновата, – сказала Лиз, смотря мне в глаза. – Она лишилась своей жизни и любви и вправе бороться за себя. Скажи, разве не так? Разве можно её в чём-то упрекнуть? Разве в праве я убивать её во второй раз?

– Мне тоже очень жаль эту бедную туземку, но мой выбор между ею и тобой очевиден. Аламеда давно мертва, мы просто должны помочь ей обрести вечный покой, – говорил я, тряся Лиз за плечи, но она лишь качала головой. – У неё была возможность начать новую жизнь в другом мире, но она её отвергла. Неужели ты не понимаешь, что Аламеда этого и добивается: завладев твоим телом, она отомстит твоему отцу, заберёт тебя у него так же, как он забрал у неё Роутэга!

– Артур, я не могу убить её снова… – Лиз отвела глаза, колени подогнулись, но я успел подхватить её и опустился вместе с ней на землю, на обочину промёрзлой просёлочной дороги, рядом со следами заледеневшей колеи.

Не выпуская её из рук, я продолжал уговаривать, но слишком хорошо изучил мою Лиз и понимал, что означали сказанные ею слова. Моё сердце защемило от невыносимого отчаяния, в глазах всё поплыло от предательских слёз. Она целовала меня в веки и подбородок, и я с болью понимал, что больше никогда не смогу ощутить этих поцелуев.

Мы оба молчали. Я знал, что Лиз права. Права, чёрт побери! Но не мог произнести этого вслух, не мог одобрить подписанный ею самой себе смертный приговор, не мог принять её жертвенного решения.

Пошёл снег, а мы так и сидели на земле обнявшись, и белые хлопья ложились на нас, словно желая скрыть от всех и вся. По обе стороны от дороги простиралось замёрзшее голое поле с остатками редких колосков пожухлой пшеницы, которую вовсю клевали чёрные дрозды. Я не заметил, как к нам приблизилась знакомая фигура в поношенной клетчатой шали.

– Смотрю, ты привёл её, доктор. Быстро справился, – сказала Лула. – Пойдёмте в шатёр. Я сейчас же приготовлю всё к обряду.

Я в очередной раз посмотрел Лиз в глаза и, прочтя в них окончательное «нет», сказал цыганке:

– Лиз не хочет проводить обряд, – последние слова сорвались с моих губ отчаянным хрипом, и я сжал зубы, чтобы не завопить на весь лес, что я люблю её и не хочу терять.

– Всё понятно, – кивнула Лула, как будто знала, что этим оно и закончится. – Зайдите хоть ко мне погреться, не околевать же теперь на обочине.

Идти нам и правда было некуда. У меня на квартире, наверняка, уже появились санитары из клиники, если не целый наряд полиции. А мне так хотелось пробыть с Лиз ещё немного, до конца испить наш единственный и, возможно, последний день вдвоём.

Мы сидели возле земляной печи и смотрели, как улетают в небо частички золы. Я обнимал Лиз за плечи и дышал мёдом её мягких волос. Она сняла пальто и оказалась в том самом кремовом платье, которое я видел на ней, когда она впервые появилась в моём кабинете. Лула молча курила свою трубку и смотрела на Лиз, еле заметно кивая, будто только что прочла её, как раскрытую книгу, и нашла все подтверждения своих ранних домыслов.

Дочери Лулы, принеся нам ароматного травяного чаю и свежих лепёшек, тоже сели к огню. Я убедил Лиз поесть, и к ней немного вернулись силы, а возможно, секрет заключался не в еде, а всё в том же травяном чае. Если бы учёные доктора знали силу некоторых целебных растений, то, наверное, могли замечательно обходиться без лекарств…

Внезапно Лула отложила трубку и тихо запела. Это была грустная баллада о любви, слова которой на смеси румынского и венгерского я почти не разбирал, но даже в еле слышном пении гадалки сквозило то исступление и отчаяние, какими всегда наполнены цыганские песни.

Голос её крепчал, звенел всё громче, надламываясь горловым хрипом. Его тембровые оттенки проникали в душу и застревали острыми занозами. Вскоре к этому низкому и шероховатому голосу присоединились два позвонче и помоложе. Дочери Лулы принялись подпевать матери и всё смелее отхлопывать ладонями ритм. Внезапно кто-то за спиной ударил по струнам гитары и женские голоса сменились мужским надтреснутым баритоном: в полах шатра, уперевшись одной ногой в перевёрнутый медный чан, стоял цыган с густыми чёрными усами и всклоченной бородой и пел, перебирая заскорузлыми пальцами тугие струны. А мы с Лиз хоть и разбирали с трудом слова песни, но прекрасно понимали, о чём она: иступленные лица певцов, их надрывные голоса отражали всю нашу боль, наши несбывшиеся надежды и мечтания. Я чувствовал, как Лиз дрожит в моих объятиях, однако посмотрев на неё, увидел, что она улыбается.

А потом у Лиз случился приступ… Тело изгибалось дугой, она бредила, что-то говоря о морских чудовищах и о каких-то ярко-красных цветах…

– Если скажешь, доктор, проведу обряд, пока она без памяти, – проронила Лула, пронзая меня своим решительным чёрным взглядом.

Я глубоко вздохнул и, закрыв глаза, отрицательно мотнул головой:

– Без её согласия не могу, так было бы неправильно.

– Много что в нашей жизни неправильно, но если всегда поступать по совести, рискуешь проиграть. Разве ты не знал этого, доктор? Скорее всего, это твоя последняя возможность. Девушка почти потеряла себя. Я попытаюсь вернуть её. Ну, что ты решил?

– Нет, Лула, – стиснув зубы, еле проговорил я. – Не могу. Лиз должна сама принять это решение…

– Ну, смотри… – она поднялась и вышла вслед за дочерьми и цыганом, а мы с Лиз остались одни.

Я просто сидел, склонившись над её изгибающемся в судороге телом и вслушиваясь в невнятные бормотания. Голова моя была пуста. Я ни о чём не думал, потому что для меня уже не существовало «завтра», ведь в нём не было Лиз.

Она очнулась к вечеру, а жидкая похлёбка и ароматный травяной чай быстро помогли ей прийти в себя. Через отверстие в вершине шатра заглянула бледная луна. Я сказал Лиз, что должен отвезти её в клинику, но она наотрез отказалась, и Лула разрешила нам остаться на ночь. Я заплатил ей сполна и за кров, и за данные мне вещи, и за несостоявшийся обряд изгнания чужой души. Она даже запротестовала, сказав, что ей столько не требуется, но я настоял. Зачем мне теперь нужны были деньги?

Пришла ночь, но мы с Лиз гнали от себя сон, чтобы ещё немного продлить этот день. Мы лежали рядом на соломенной подстилке, глядя в отверстие шатра на звёздное небо. Я рассказывал ей о созвездиях и о том, как в древности первые мореходы определяли по ним правильный курс, создавая карты неба из палочек и ракушек. Она следила за движением моих пальцев, рисующих в воздухе Дракона и Центавра, Кассиопею и Большую Медведицу, а потом положила голову мне на плечо, и моей щеки коснулись её мягкие волосы. Я глубоко вдохнул их аромат и задержал дыхание, чтобы запомнить этот запах, и вдруг Лиз поднялась, склонилась надо мной и неожиданно поцеловала так, как я всегда мечтал – страстно и трепетно. Её пальцы заскользили по моему лицу, шее и груди, а затем принялись расстёгивать пуговицы на моей рубашке.

– Лиз, – я накрыл ладонью её руку. – Мы не можем… Здесь, сейчас…

– Артур, у меня, возможно, уже не будет завтра, – ответила она не останавливаясь. – Я хочу сполна использовать наши последние часы вдвоём.

Её губы дышали страстью, мешаясь со свежим ароматом травяного чая. Я притянул Лиз к себе и, перевернув на спину, ответил на её поцелуй. Её грудь вздымалась под складками платья, удары сердца вторили моим. Кремовый шёлк соскользнул с изящных плеч, и я принялся исступлённо целовать их, поднимаясь к шее и опускаясь всё ниже и ниже. Она водила нежными пальцами по моей обнажённой спине и шее, запускала их в волосы. Её прикосновения, словно касания мягких крыльев, вместе с тем пронизывали меня, как раскалённые угольки. Я всё больше и больше хмелел от медового аромата её волос и сладкого вкуса кожи. Сухие соломинки от настила липли к нашим разгорячённым телам. Мы упивались друг другом, точно путники – последними каплями воды в пустыне. А рядом потрескивал огонь, и частички золы улетали вверх, в ночное небо, словно покидающие нас звёзды… Где-то на задворках сознания слабо пробуждалась мысль, что этому никогда не суждено повториться, что первый раз навсегда останется последним, но я упрямо заглушал её, вновь позволяя захлестнувшему нас водовороту чувств увлечь себя вслед за летящими звёздами…

– Лиз, почему ты не хочешь попробовать провести обряд? У нас есть возможность быть вместе. Умоляю тебя, передумай, – сказал я, когда небо в прорезе шатра уже начало приобретать вылинявший лиловый оттенок, а мы лежали обнявшись, никак не переставая вдыхать аромат друг друга. Однако по выражению её счастливых, но вместе с тем печальных глаз я понял, что она не передумает.

Мы задремали, но спать я не мог. Изначально ровный и сладкий сон Лиз вскоре стал то и дело прерываться кошмарами. Она металась по настилу и к рассвету впала в забытье. Лиз то бредила, то снова засыпала, то просыпалась и опять бормотала что-то невнятное. Так продолжалось весь следующий день. Лула то приходила, то уходила, спрашивая, не передумал ли я, но что мне было делать. Я сидел рядом с Лиз, время от времени проваливаясь в сон. Мне снилась Аламеда, я просил её, умолял отказаться от мести, но та была непреклонна… Я терял Лиз, я чувствовал это, и сердце моё разрывалось от боли и безысходности.