Тайна «Прекрасной Марии»

Париж, 1840 г.

Столовая парижского дома маркиза Д’Авенала была залита ярким светом газовых ламп. Большие серебряные канделябры освещали стол, на котором еще оставался десерт, и оттеняли силуэты восьмерых молодых мужчин, собравшихся вокруг стола. Все они были холосты, как и сам маркиз, и пьяны, в стиле тех состоятельных молодых людей, которым, кроме пьянства, нечем было заняться. Сейчас они пристально наблюдали за движением двух жуков, бронзового и черно-золотистого, которые беспорядочно бегали по камчатной скатерти.

— Дьявол! Быстрее, тупое насекомое! — воскликнул молодой граф де Сент Джон, подталкивая серебряным десертным ножом бронзового жука.

— Подгонять не разрешается! — запротестовал его противник, свирепо глядя на остальных. Он ставил на другого жука.

Сент Джон подозрительно уставился на бронзового жука, который застрял, пропустив далеко вперед своего золотистого соперника.

— Тебе нужно было просить другого жука, Люсьен! — негодующе обратился он к своему приятелю, владельцу бронзового насекомого. — У этого нет одной лапки!

Люсьен де Монтень откинулся на спинку стула. Его блестящие черные глаза сузились, он сконцентрировал взгляд на двух зудящих жуках. Люсьен был абсолютно пьян, на бледном изящном лице двумя яркими красными пятнами горели скулы, пряди черных влажных волос падали ему на глаза. Его жабо и белый жилет были залиты вином. Люсьен равнодушно посмотрел на испорченный костюм и поднес к губам бокал. Он не отвечал на реплики спорящих, тогда как маркиз Д’Авенал и другие, поставившие на черно-золотистого жука, громко протестовали против предложения графа. Жаловаться после того, как пари уже заключено, некрасиво. Настоящий джентльмен проигрывает с достоинством.

Маркизу Д’Авеналу и его гостям уже не на что было заключать пари, когда они обнаружили с полдюжины жуков, разбуженных от зимней спячки необычным для этого времени года теплым вечером. Жуки выползли из щелей в ставнях окон на яркий свет в столовой и были с энтузиазмом встречены маркизом и его компанией. Люсьен де Монтень заключил пари на сумму чуть большую, чем оставалась у него от той, что присылал отец из Америки в качестве его содержания, но симпатичное, немного мрачноватое выражение лица Люсьена осталось неизменным даже тогда, когда бронзовый жук свалился в серебряный поднос для фруктов, попытался вылезти оттуда и перевернулся на спину.

— Успокойся, Сент Джон, — лениво произнес Люсьен, в то время как его приятель шипел сквозь зубы, проклиная предательское поведение своего жука. — Ты что-нибудь разобьешь или взорвешь.

— Это дело принципа, — упрямо сказал Сент Джон. — Ты же не будешь ставить на лошадь, у которой нет ноги.

Люсьен усмехнулся.

— В следующий раз мы учиним ветеринарный осмотр всех участников гонки.

— Интересно, не правда ли, как американцы всегда дают нам понять, что у них денег больше чем нужно, — заявил Рив, молодой англичанин с очень бледным лицом, скандальный пьяница. Он с ненавистью смотрел прямо на Люсьена. Рив проиграл, поставив на бронзового жука, и тот факт, что Люсьен игнорировал физический недостаток насекомого, выставлял Рива с его жалобами в дурном свете. Люсьен поднял бровь, как бы сожалея о человеке неполноценном в том или ином отношении.

— Я не американец, — вежливо объяснил он, — я креол. Из Нового Орлеана.

— Ты ведешь себя неприлично, Рив, — сказал граф де Сент Джон. — Думай, прежде чем говорить что-нибудь.

Он прекрасно знал, что, когда Люсьен де Монтень становился обманчиво и преувеличенно вежливым, это не предвещало ничего хорошего.

Рив терпеть не мог проигрывать деньги и терпеть не мог американцев.

— Из Нового Орлеана? — спросил Рив, намеренно коверкая слова. — На прошлой неделе я встретил одного парня из Нового Орлеана. Художника. И выглядел он, ну… словно гуталин.

— Вежливые люди говорят «цветной», — с готовностью откликнулся Люсьен. — Вежливым следует быть всегда, даже с людьми из «полусвета». Они ведь тоже частенько путешествуют и приезжают на Континент. И многие из них, видишь ли, джентльмены и дети джентльменов, в отличие от англичан.

— Де Монтень, вы ответите мне за эту клевету!

Рив оттолкнул Сент Джона и попытался схватить Люсьена за ухо. Люсьен вскочил и отшвырнул стул, глаза его грозно сверкнули. Граф успел схватить Рива за воротник.

— Не здесь и не сейчас, — запротестовал Сент Джон. — Ты же не собираешься вызывать де Монтеня на дуэль!

— Разумеется, собирается, — сказал Люсьен. — Англичане слишком тупы и упрямы чтобы отступаться. Сент Джон, вы будете моим секундантом. Рив, если у вас есть друзья, пришлите одного из них ко мне сегодня вечером, чуть позже. И так как выбор времени за мной, я полагаю, что мы встретимся… — он посмотрел на часы, — через шесть часов. Тогда уже будет светло.

— Как вам угодно, — фыркнул Рив и резко, на каблуках, повернулся к Люсьену спиной.

— Отвратительное поведение, — громко сказал Сент Джон в спину англичанину. Было видно, как тот напрягся. — Никак не могу понять, зачем ты вообще пригласил его на обед, Д’Авенал. Теперь Люсьен изрешетит его, а нам придется писать письма с объяснениями его родне.

Рив выхватил свой плащ и шляпу у лакея. Когда дверь за ним закрылась, Люсьен опорожнил бокал, отметил, что черно-золотистый жук пересек линию финиша, и поклонился маркизу Д’Авеналу.

— А почему, собственно, ты так спешишь пристрелить Рива, де Монтень? — спросил Д’Авенал, прикасаясь к вышитому шнуру звонка. В столовой вновь появился лакей в ливрее.

— Завтра я должен насладиться буколическими красотами сельской местности, — ответил Люсьен, — визит к друзьям моего отца. Старик по имени Скаррон, который потихоньку умирает и в связи с этим горит желанием оставить свою зануду-дочь на попечение моего отца. Я должен застрелить Рива завтра утром. К сожалению, мне придется сопровождать эту девушку в Новый Орлеан.

— Как же ты уедешь? Ведь на следующей неделе скачки! — воскликнул Сент Джон.

— Может быть, старик будет настолько любезен, что умрет после скачек, — сказал Люсьен, забирая свое пальто и высокую шляпу у лакея.

— К вашим услугам, Д’Авенал. Я вышлю вам банковский чек.

— До встречи с Ривом, надеюсь, — отпарировал Д’Авенал.

Люсьен усмехнулся и надел шляпу.

В воздухе висел мокрый туман и мелким моросящим дождиком концентрировался вокруг газовых ламп, освещавших подъезд дома маркиза. Люсьен набросил плащ и сел в старинную городскую карету дядюшки Тьерри. Копыта лошадей в упряжке гулко застучали по мостовой опустевшей улицы. Люсьен откинулся на спинку сидения и задумался. Дуэль с Ривом нисколько не беспокоила его, но вот месье Скаррон не мог выбрать более неудачного времени, чтобы помереть. Люсьен хотел уехать из Парижа на скачки и провести последние дни января в загородном поместье Сент Джона в компании друзей-холостяков, но недавно получил письмо от отца. Обычно почта из-за океана шла в Европу порядка двух месяцев, если ее отправляли с пакетботами, поэтому выходило, что старик Скаррон лежал при смерти уже довольно долго, но Люсьен навел справки о состоянии его здоровья и понял, что, видимо, на этот раз положение действительно серьезное. Бюллетень был подписан фамилией Д’Обер, это могла быть либо сестра-сиделка, или же компаньон. И в нем говорилось, что здоровье старика быстро и неотвратимо ухудшается с каждым днем.

Люсьен от досады заскрипел зубами. Он не хотел возвращаться в Новый Орлеан. Он никогда так не наслаждался жизнью и свободой, как сейчас в Париже, где из родственников был только слабоумный дядюшка Тьерри де Монтень, не появляющийся больше в свете. И до тех пор, пока Люсьен ведет себя дома вполне благопристойно, до его дядюшки вряд ли дойдут слухи, что вне домашнего очага его поведение совершенно другое. А пока об этом не знает дядюшка, не узнает и отец, что было более чем важно.

Люсьен стал думать о проигранном пари. Разумеется, он мог бы убедить дядю выплатить ему авансом часть денежного содержания за следующий срок. Или он мог бы уехать в Новый Орлеан и объявить, что банковский чек потерялся при пересылке, если Д’Авенал станет упорствовать. «В конце концов выход есть всегда», — приободрился Люсьен. Он всегда находил способ обратить неприятности в некую пользу для себя. Единственное, о чем он старался не думать, так это об отказе отцу в его просьбе привезти Адель Скаррон домой в Новый Орлеан и о признании ему же в том, что он проиграл в пари деньги, которых у него нет.

Карета мягко подкатила к подъезду городской усадьбы дядюшки Тьерри, и лакей открыл Люсьену дверцу. В холле горели свечи в канделябрах. Люсьен прошел в библиотеку, отделанную дубовыми панелями. Дядюшка Тьерри дремал в кресле у камина.

— Вам давно пора купить газовые лампы, дядя, — вместо приветствия сказал Люсьен.

Тьерри поднял голову и нацепил на нос пенсне.

— Я недавно чуть не сломал ногу, поднимаясь по лестнице, — продолжал племянник. — И вообще газовые лампы светлее, и вы будете лучше видеть.

— Нет уж. Я уверен, что в один прекрасный день они взорвутся, — ответил дядя Тьерри, позевывая.

Все достижения технического прогресса с начала века казались дяде очень подозрительными, он думал, что все это «в один прекрасный день взорвется». Дядя Тьерри по мнению Люсьена был единственным человеком в Париже, который до сих пор носил бриджи и не менял покрой воротничков со времен своей молодости.

— И я очень надеюсь, что ты не собираешься плыть в Новый Орлеан на одном из этих новых паровых судов — истинно, это порождение дьявола! И там не место женщине.

Он задремал было опять, но вновь вскинул голову и добавил:

— В один прекрасный день они все взорвутся.

Люсьен засмеялся в ответ.

— А мне говорили, на них так неудобно и, главное, тесно… Я пришлю Сойера, он поможет тебе подняться наверх и лечь в постель.

Если этого старика не увести в спальню сейчас, то он будет дремать в кресле полночи, и вообще вряд ли вылезет из него до полудня. Дорожная карета была заказана на одиннадцать часов, и у Люсьена оставалось совсем немного времени между дуэлью с Ривом и отъездом, на то, чтобы убедительно объяснить дядюшке, как это случилось, что он растратил сумму своего трехмесячного содержания за первые две недели.

Хотя эти объяснения вполне могут быть излишними, если принимать во внимание предстоящую встречу с Ривом.

Луизиана, 1840 г.

— Чудесный вечер. И так замечательно находиться в кругу семьи.

Поль де Монтень с удовольствием оглядел всю свою семью, жену и детей, собравшихся за столом на ужин. Был подан слоеный пирог с рыбой, сочная ветчина молочного поросенка и традиционный суп из морепродуктов. Обычный семейный ужин, когда в доме нет гостей.

— Это верно, семья всегда должна быть утешением для человека, — сказала тетя Дульсина, как обычно слегка пришептывая.

Поль виновато улыбнулся в ответ, он как-то всегда забывал о ней. Дульсина не была на самом деле его родной тетей, так, «седьмая вода на киселе». Она не могла сама зарабатывать себе на жизнь и поэтому была как бы «на содержании» у главы семьи. Проблема заключалась в том, что тетя Дульсина говорила либо еле слышным шепотом, либо приглушенно, взволнованно «чирикала», поэтому на нее не обращали внимания и быстро забывали о ее существовании, и это едва ли можно было назвать хорошими манерами. Поэтому Поль улыбнулся ей еще раз и сделал комплимент, отметив ее новый оригинальный чепец. Однако даже в этот момент мысли его были заняты детьми и Салли, женой. Для креола, уроженца «французской» провинции Луизианы семья была самым главным в жизни. Семья — это то, для чего мужчина работает, возделывает свою землю, истекает потом на плантациях. Дети Поля были уже третьим поколением фамилии де Монтеней Луизианы и вторым поколением, появившимся на свет в «Прекрасной Марии».

Восьмилетняя Эмилия, «малыш», мешала ложкой суп, стараясь выловить оттуда кусочки креветок. У Эмилии было круглое ангельское личико, обрамленное темно-каштановыми кудрями.

— А у нас опять котята, — объявила она, одновременно пережевывая креветки. На нее тут же негодующе посмотрела «Мама Рэйчел», гувернантка, высокая и полная женщина, которая стояла тут же, за стулом Эмилии.

— Мисс Эмилия, вы не должны разговаривать с полным ртом.

Сидеть за общим столом со взрослыми было особой привилегией, исключением из правил, разрешалось это только тогда, когда не было приглашенных, поэтому Эмилия тут же изобразила раскаяние.

— Великолепный суп, — сказала Салли. — Тестут, сообщи об этом Мио, пожалуйста.

— Слушаюсь, мадам, — ответил дворецкий, наливая вино в бокал Поля.

Мио знала и так, что суп великолепный, но ей было особенно приятно, когда Салли говорила об этом во всеуслышание, она очень гордилась похвалами хозяйки. Когда-то Мио звали по-другому, но Люсьен в двухлетнем возрасте окрестил ее этим именем из-за бесчисленного количества кошек, сопровождавших кухарку повсюду. Их всегда было восемь-девять как минимум, не считая котят.

— Которая окотилась на сей раз? — спросил Дэнис, старший брат Эмилии.

Дэнису исполнилось двадцать лет, ростом он был пониже отца, ладно скроен, с приятным, симпатичным лицом.

— Ангелика, — ответила Эмилия, — она окотилась в суповом котле.

— Фу, — Холлис, старшая из детей, наморщилась и опустила ложку, — мама, ну что такое, в самом деле…

— Ладно. Его потом вымыли, — ответила Эмилия.

— Так, достаточно, — твердо сказала Мама Рэйчел. — Разговоры о кошках и котятах не подходят для беседы за столом.

— Если уж твоя чувствительность была так травмирована, — серьезно заявил сестре Дэнис, — я прослежу за тем, чтобы Мио приобрела новый суповой котел.

Дэнис перехватил взгляд отца и усмехнулся. Семейные ужины всегда забавляли его, так как на самом деле Холлис была не более чувствительна чем, скажем, наковальня.

За столом отсутствовали только два члена семьи: Люсьен, который был в Париже, и Фелисия, которую в семнадцать лет отправили в пансион Урсулинок в Новом Орлеане. Там были прекрасные сестры-настоятельницы, и, как сказала Салли, «они попытаются сделать из нее истинную леди, если только это вообще возможно».

Поль ласково и слегка удивленно посмотрел на жену. Салли сохранила такую же стройную и подтянутую фигуру, какая была у нее в молодости, и на ее лице практически не было морщин. Салли было тридцать девять лет, но седина еще не коснулась ее золотистых волос. Однако Поль чувствовал, что за годы совместной жизни они постепенно как бы отдалялись друг от друга, и он знал, что Салли не была счастлива в браке. А пропасть между тем все росла и росла, и ни Поль, ни Салли не знали, как построить через нее мост друг к другу.

Сегодня вечером Поль с удовольствием наблюдал за Холлис, своей старшей дочерью. Холлис унаследовала от матери золотистые волосы, которые у нее были даже еще светлее, серо-зеленый цвет глаз и такие же точеные черты лица. Забавно, что Холлис всегда выглядела спокойной и довольной жизнью женщиной, хотя полгода назад она овдовела и совсем недавно перестала носить траур. В округе было достаточно старых сплетниц, которые постоянно намекали на то, что траур снимать было рановато, но Поль просто не мог видеть свою красавицу-дочь в этих вороньих нарядах, а решающую роль в этом вопросе сыграла Салли, заявив, что шесть месяцев траура вполне достаточно, если учитывать, что Холлис вышла замуж за беднягу Жюльена Торно за три месяца до его скоропостижной смерти от лихорадки.

Жюльен уже был болен к моменту их возвращения из свадебного путешествия. Холлис было всего девятнадцать, и она настояла на своем возвращении домой в «Прекрасную Марию», что было для нее гораздо лучше, чем жить с престарелой мадам Торно. Холлис, не стесняясь, сама говорила об этом, и Поль поддержал дочь. Холлис была одной из первых красавиц Нового Орлеана, и было бы просто неестественно, если бы она заживо замуровала себя во вдовстве.

Поль подумал про себя с удовольствием, как было бы хорошо, если бы вся семья была дома. Фелисия приедет из школы домой в июне. Сестры-настоятельницы наверняка согласятся с тем, что на каникулах ей лучше побыть дома с матерью.

Поль слегка кашлянул, чтобы привлечь внимание семьи. Потом он кивнул Салли и сказал:

— Дорогая, я должен сделать небольшое объявление.

Салли опустила вилку на стол и с удивлением посмотрела на мужа. Было бы очень приятно, если бы он сначала сделал это «объявление» для нее, а потом уже для всех.

— Знающие люди обратились ко мне с просьбой баллотироваться в Конгресс представителем от первого округа.

Тетя Дульсина удивленно крякнула.

— И я полагаю, — осторожно продолжила Салли, — что ты уже принял решение.

— Разумеется. Иначе я не стал бы об этом говорить.

Салли открыла было рот, чтобы что-то еще сказать, но передумала и сидела с таким видом, будто прикусила язык.

— Видишь ли, Дэнис, — продолжал объяснять Поль, обращаясь к единственному мужчине за столом, — открытие движения по новым северным дорогам повлекло за собой снижение потока пассажиров на речном транспорте в Новом Орлеане. Пока это не слишком серьезно, однако в определенных кругах опасаются, что это процентное соотношение будет меняться, и не в пользу речников. Новый Орлеан зависит от речного транспорта, и если пострадает штат, то будем страдать и мы, и другие землевладельцы. Мистер Превест, между прочим, был одним из тех, кто обращался ко мне. Я подозреваю, что демократы «подослали» его ко мне, зная о наших с ним дружеских отношениях. Ни наша «Прекрасная Мария», ни «Алуетт» Превеста не будут в выигрыше, если речной порт закроется. Новый Орлеан обязан продолжать развивать деловые контакты и бизнес.

— Хорошо, но я не понимаю, что ты можешь сделать для этого, — сказала Холлис.

— Давайте скажем так: пришло время для экономических реформ, — ответил Поль.

Дэнис усмехнулся.

— Ты, пожалуй, единственный честный человек, которого они могли найти. У Луизианы печальная репутация самого коррумпированного штата в стране. А это плохая реклама для судоходных компаний.

Холлис никогда не разбиралась в политике, поэтому глубокомысленно замолчала. Тестут убрал ее тарелку и поставил десерт — пралине со сливками.

— Я полагаю, — изрекла она, — за обедом не о чем больше говорить, кроме как о политике. Это как на любой вечеринке: не важно, что это за праздник и где он происходит, но все мужчины в один прекрасный момент соберутся в библиотеке и будут курить там сигары.

— Без сомнения, ты права, — язвительно заметила Салли. — Я считаю, потребуется огромное количество сигар, чтобы сделать правительство штата способным на реформы.

— Все-таки мне нужно баллотироваться, — сказал Поль. — Республиканцы выдвинули Жильбера Беккереля.

Салли вдруг уронила вилку, и она громко звякнула о пустую тарелку. Мама Рэйчел подозрительно посмотрела на Салли.

— Беккерель — банкир, — продолжал Поль, — и у него есть деньги, а человеку с деньгами нужно противостоять. И я не желаю уступать Беккерелю. Он ненадежен, да и интересы штата его не особенно волнуют. Если мы хотим, чтобы что-то изменилось, мы не должны пускать Беккереля нашим представителем в Вашингтон.

— Вашингтон? — заскучавшая было Эмилия встрепенулась. Она слушала разговоры взрослых в пол-уха, но уловила важность и значительность последнего предложения.

— Уехать из «Прекрасной Марии»?

Эмилия своим детским умишком не могла понять, как это вообще можно захотеть уехать из родового поместья. Для нее это было началом и концом света одновременно.

— И уехать в Вашингтон без меня? — запричитала она.

Для малышки «Прекрасная Мария» и папа были понятиями неразделимыми и составляли смысл ее мира и жизни.

— Но я ведь уеду не на весь год. Конгресс заседает с декабря по март.

— А что он делает в остальное время?

Эмилия вообще-то не была уверена в том, что знает, что такое Конгресс и почему он где-то заседает.

— В остальное время он врет своим избирателям, — фыркнул Дэнис. — Хотя к папе это, конечно, не относится.

— Разумеется, нет, — сказал Поль. — Поэтому мы и против Жильбера Беккереля. Салли, да что с тобой?

Салли гневно смотрела на мужа.

— Я просто весьма удивлена.

Поль не стал задумываться над тем, удовлетворяет его этот ответ или нет, и повернулся к Эмилии.

— Очень скоро ты вырастешь и станешь ходить в школу в Новом Орлеане, как твои старшие сестры.

Эмилия смотрела на отца с неподдельным ужасом.

— Я должна это делать?

— Ты должна научиться вести себя как леди, — сказала Холлис.

— Да? А ты ведь тоже ходила в школу, но я не думаю, что ты ведешь себя как леди. Я видела, как ты целовалась с…

— Эмилия! — воскликнули в один голос Холлис, Салли и Мама Рэйчел.

— Можно мне будет взять с собой Мимси? — тут же невинно спросила Эмилия, меняя тему разговора.

Мимси была внучкой Мамы Рэйчел, и ее готовили быть в будущем личной горничной Эмилии.

— Да, разумеется, — ответил Поль. — И очень скоро в «Прекрасной Марии» появится еще одна подруга для тебя и твоих сестер. Я получил письмо из Франции от моего старинного приятеля Жюля Скаррона. Я его не видел с дней нашей юности, но он мой очень хороший и близкий друг. Жаль, но сейчас ему совсем плохо, он при смерти и попросил меня присмотреть за его дочерью Аделью.

Эмилия и тетя Дульсина явно заинтересовались.

— Разумеется, я написал ему, что в этом случае она должна приехать сюда. Люсьен будет сопровождать ее.

— Конечно, — отозвалась Салли.

Она прекрасно знала об Адели. Поль был уверен, что это целиком и полностью забота Салли. А что касается управления поместьем или борьбы с Жильбером Беккерелем — о, это чисто мужское дело! Поль даже не счел необходимым предупредить ее заранее о своем решении, он обошелся с ней как с пятилетней девчонкой. И скандал послужил бы ему хорошим уроком.

Поль, от которого не укрылось возмущенное настроение супруги, демонстративно равнодушно захрустел пралине и спросил Салли, чем она занималась сегодня.

— Я рисовала, — резко ответила та.

Занятия живописью были для Салли чем-то вроде «отдушины», попыткой избежать каждодневных многочисленных стрессов.

— Небольшой эскиз. Посев сахарного тростника, — добавила она несколько вызывающим тоном.

Поль раздраженно посмотрел не нее. Он считал, что посев сахарного тростника — предмет не достойный того, чтобы его изображали на холсте, да еще если картину рисует леди. Поль неоднократно говорил об этом Салли и хотел повторить то же самое и сейчас, но передумал. Все-таки обед — это время для единения семьи, а сделать жене замечание он всегда успеет.

Салли вновь принялась за десерт, но уже без всякого аппетита. У нее словно ком застрял в горле. Она думала о том, что чем дольше они были женаты с Полем, тем меньше Салли понимала, что, собственно, Поль в ней нашел. Он — человек педантичный, она — совсем наоборот. Когда Поль стал ухаживать за ней, то говорил, что его покорила живость и непринужденность поведения Салли. С годами он стал воспринимать это как ребячество. «Боже мой, что мы тогда наделали! — думала Салли. — Не ведали, что творили!»

Отец Салли был крупным землевладельцем, жили они в Чарлстоне, Южная Каролина. И тогда Салли казалось, что Новый Орлеан — это где-то на краю света. В шестнадцать лет она вышла замуж за Поля, который привлек ее внимание симпатичной внешностью, серьезностью и хорошими манерами, что очень выгодно отличало его от молодых людей Чарлстона, которых она знала, — и, конечно, тем, что он искренне любил ее.

Однако в Новом Орлеане, креольском штате, Салли почувствовала себя одиноко. Не то, чтобы там были другие «американцы», но креолы, как гордо называли они себя, очень любили выдавать своих дочерей за богатых. А Поль де Монтень был сам креол, и с деньгами, поэтому гранд-дамы Нового Орлеана не могли понять, зачем ему потребовалось вводить в дом «американскую» девушку, а не одну из достойнейших дочерей Нового Орлеана. Прошло немного времени с момента их женитьбы, и несколько разочарованных тетушек нашептали Салли, что у ее мужа имеется любовница — мулатка, одна из «цветных» Нового Орлеана. Это было вполне приемлемо в тех краях, и креольские супруги просто притворялись, что не замечают, амурных делишек своих мужей на стороне, ведь они просто-напросто не могли ничего с этим поделать. Однако Салли, рожденная в Каролине, была тогда глубоко оскорблена, уязвлена.

«Господи, как давно все это было!» — подумала Салли, удивляясь, что воспоминания эти все еще ранят ее. Ведь любовница Поля умерла много лет назад…

Если бы Поль поехал в Вашингтон, Салли с радостью последовала бы за ним. Ведь там она наконец-то встретилась бы с людьми, похожими на нее, с людьми своего круга. Но Жильбер Беккерель! Надо же — из всех оппозиционеров выбрать именно его!

Салли едва не потеряла сознание от этой мысли. Она закрыла глаза и представила себе его красивое, цветущее лицо и улыбку. Улыбку, которая постоянно играла на его лице и выражала готовность ко всему. Улыбку донжуана.

«Мне следовало бы догадаться», — подумала Салли. Она слишком долго чувствовала себя одинокой и брошенной, слишком долго жаждала любви, и Жильбер Беккерель оказался рядом в те годы как нельзя кстати. Они были любовниками вот уже двадцать лет, и Салли жила с жуткой уверенностью, что Дэнис — сын Беккереля. В семье никто не знал о ее романе, даже не подозревал, за исключением Мамы Рэйчел, которая никогда не предавала и не предаст Салли, несмотря на то, что она, мягко говоря, не одобряла поведения Салли и прямо ей об этом говорила.

А теперь Жильбер и Поль собирались бороться друг против друга. Салли подумала, что в данной ситуации лучше всего сказаться больной, сослаться на мигрень и удалиться. А потом лечь в постель и лежать… «Ах, какая неприятность!» — Салли чуть не расхохоталась в истерике. «Ах, какая неприятность!» Но если Жильбер думает, что она будет помогать ему в этой избирательной кампании, то он глубоко ошибается. В Вашингтон поедет кто-то один из них, и Салли надеялась, что это будет она…

Холлис заметила, как ее мать несколько раз изменилась в лице, но ее это не особенно заинтересовало. Она задумчиво смотрела на вазу с лилиями, украшавшую стол, и размышляла над возможностью поездки в Вашингтон.

Запреты и ограничения, наложенные в их штате на незамужних девушек, доводили ее до бешенства. Всегда находиться в сопровождении кого-либо — отца, братьев или Мамы Рэйчел, — вот уж «телохранитель», курам на смех! Холлис вышла замуж за Жюльена Торно лишь потому, что думала, что больше не вынесет всего этого. И когда Жюльен сделал ей такую «любезность», что умер от лихорадки, Холлис обнаружила, что быть вдовой в некотором роде даже лучше, чем быть замужем. Первые месяцы, разумеется, были тяжелыми, когда все вокруг ждали, что Холлис будет целыми днями сидеть взаперти и рыдать, и удивлялись, почему это у нее сохранился такой хороший и свежий цвет лица. Но сейчас все пошло на лад.

Еще лучше было то, что никто не требовал от нее целомудрия. Принимая во внимание все проблемы и неудобства, которыми Бог наградил женщин, истинным благословением, по мнению Холлис, было то, что девственность теряется раз и навсегда. Она не собиралась оставаться всю жизнь вдовой, но намеревалась немного поразвлечься до очередного замужества.

Холлис поняла, что иметь дело с мужчинами довольно забавно. И гораздо легче обводить их вокруг пальца, чем просто флиртовать или сразу ложиться в постель. Спать с мужчинами тоже было забавно, и Холлис не собиралась связывать себя узами второго брака до тех пор, пока не найдет мужчину, который был бы в постели лучше, чем покойный Жюльен. Кого-нибудь вроде мистера Превеста, например. Ему было сорок пять лет, и супруга его была безнадежно больна. Поэтому Превест научился интересным штучкам у мулаточек с Рампарт Стрит. И если их семья переберется в Вашингтон, думала Холлис, то Превеста, конечно, придется оставить. Но, впрочем, в Вашингтоне наверняка полно волевых, мужественных молодых людей, которые добиваются своего. Холлис улыбнулась. В Вашингтоне будет забавно.

Поль и Дэнис, занятые разговором о выборах и о цене на сахар, которую может предложить в этом году Андре Перо, посредник Поля, не заметили задумчивого молчания, воцарившегося среди женщин. Эмилия все это время была занята тем, что прятала кусочки своего десерта в карман передника, чтобы потом отнести их Мимси.

Все встали из-за стола, и Поль взял Салли за руку, удерживая ее до тех пор, пока все не покинули столовую.

— Дорогая, я уже говорил тебе: мне не нравится, что ты рисуешь черных. Тем более работников на плантации. Тебе вообще не следует появляться там!

— Но я ведь появляюсь там, когда кто-нибудь из них болеет. И я что-то не замечала, что это тебе не нравится.

— Это совсем другое дело!

— Нет, то же! Если я их лечу, то могу и рисовать их!

— Салли, пойми же, ты должна понять, что это не те заботы, которыми леди следует обременять себя. Некоторые из негров на плантации просто дикие. Это не те негры, что живут у нас в доме. Там, на плантации, нельзя так запросто расхаживать среди них.

Салли резко выпрямилась. Голубые глаза заметали молнии, золотистые волосы непослушными прядями выбились из-под кружевного чепца и упали на плечи и спину. В гневе Салли становилась еще красивее.

— Мистер де Монтень! В течение двадцати трех лет я являюсь хозяйкой этого дома. Если мне неизвестно, кому в этом доме можно доверять, а кому нет, и если я, по-вашему, недостаточно благоразумна, чтобы постоять за себя, то мне удивительно, что вы позволяете мне выходить из дома без сопровождающих. Я не ребенок!

Салли развернулась на каблуках и пулей вылетела из столовой, задержавшись лишь на секунду в дверях и добавила:

— Если бы ты был настоящим мужчиной, тебе бы очень нравились мои картины!

Поль с минуту стоял неподвижно, глядя на дверь. Какое, черт возьми, отношение ко всему их разговору имеют картины? Очевидно, этот взрыв темперамента показывает лишь то, что женщины, в большинстве своем, нелогичны и несправедливы.

Тетя Дульсина, которая покинула столовую вместе с детьми, сунулась было обратно в поисках служебника для вечерней молитвы. Но, увидев Поля и посмотрев на его лицо, испуганно упорхнула, рассыпав по полу открытки религиозного содержания. Поль удалился в библиотеку. Продолжать разговор с Салли было бессмысленно до тех пор, пока она не успокоится.

«Мистер де Монтень». Так Салли называла его только в ярости.

Гудок парохода прорезал вечерний воздух. Тут же дом огласился криками: «Пароход идет!» — и Поль услышал топот множества ног. Домочадцы встречали пароход. Эмилия пронеслась сломя голову через библиотеку в холл. Она никогда не пропускала прибытие парохода. Из сада послышался смех, голоса. Пароход швартовался рядом с «Прекрасной Марией».

На мгновение Полю захотелось присоединиться к своему семейству на пристани, но потом он вспомнил о Салли и передумал. Затем он толкнул дверь в свой кабинет и наткнулся на маленькую девочку-негритянку, которая сидела, скрестив ноги, возле книжных полок с огромным раскрытым томом на коленях.

— Мимси! Что ты здесь делаешь?

Мимси с трудом выползла из-под книги, попыталась сделать Полю реверанс и одновременно затолкать книгу обратно на полку. Потом она наклонила голову и сказала раскаивающимся тоном:

— Я читала.

Поль вздохнул. Мимси учили вместе с Эмилией, в надежде на то, что занятия в компании будут полезнее для их дочери. К сожалению, результат оказался иным. Теперь Мимси рисковала и была готова принять любое наказание от Мамы Рэйчел за привилегию провести хоть пять минут за книгами в библиотеке. Поль знал, что ему следовало бы сообщить Рэйчел об очередном нарушении порядка, но он не мог заставить себя сделать этого. Такая любовь к чтению была у Мимси в крови, как и у всякого книголюба.

Поль придал лицу суровое выражение, настолько, насколько смог.

— Тебе разрешается читать, Мимси, но тебе не позволяется брать мои книги без разрешения. Пообещай мне, что больше это не повторится.

— Да, сэр! — Мимси кивнула головой, тряхнув многочисленными косичками.

— Ну, хорошо. Мисс Эмилия пошла на пристань, ты сможешь найти ее там.

— Я принесу ей шаль, — ответила Мимси. — Бабушка будет сердиться на меня, что я отпустила мисс Эмилию без шали.

И Мимси стремглав выбежала из комнаты, на ходу сделав еще один реверанс.

Поль взял книгу, которую Мимси пыталась поставить на полку, взглянул на название и удивленно приподнял брови. «Жизнь Томаса Джефферсона». Боже мой!

Снаружи, из сада, донеслись возгласы, возвещавшие о том, что пароход пришвартовался. Поль услышал, как Салли беседует с капитаном. Он уселся за письменный стол, вздохнул и подумал о том, как было бы хорошо, если бы он понимал свою жену. Затем надел очки и придвинул к себе календарь. Люсьен с бедняжкой Адель Скаррон скоро будет дома. И его семья сделает все возможное для устройства девушки. Судя по здравым, рассудительным письмам Люсьена домой и отчетам дядюшки Тьерри, Франция пошла на пользу его сыну. Люсьен истратил порядочную сумму денег, но это было необходимо, чтобы не ударить в грязь лицом перед тамошним обществом. Единственное, чего желал бы Поль, это обуздать некоторую дикость сына и его страсть к женщинам легкого поведения. Поль поощрял бы ухаживания сына за какой-нибудь образованной девушкой-мулаткой, которую с детства воспитывали для роли любовницы джентльмена. Но похождения сына…

«К сожалению, теперь все по-другому», — подумал Поль, неожиданно ощущая прилив страсти. Когда-то у него самого была любовница — очень светлая мулатка, Жюстина, которую он поселил в одном из маленьких домиков на Рампарт Стрит задолго до того, как влюбился в Салли. Было бы жестоко просто прогнать Жюстину, и, к сожалению, нашлись старые сплетницы, которые проинформировали Салли о связи Поля с Жюстиной, хотя связь эта нисколько не ослабляла его любви к Салли. Поэтому Поль тщательно и аккуратно разделил свое сердце как бы на две половинки. В одной он хранил любовь к жене и семье, а в другой — привязанность к любовнице. Когда Жюстина родила ему девочку, Поль подарил ей серебряный чайный сервиз. Так решались проблемы в те времена, и это было бы подходящим вариантом для Люсьена сейчас.

Поль подумал, что Люсьен наверняка очень изменился. Он должен стать более ответственным, более уравновешенным, так что Салли может не волноваться за сына. Она наверняка знает о дуэлях Люсьена. «В мои времена, — подумал Поль, — дрались лишь до «первой крови». А теперь юные болваны убивают друг друга. Люсьен, со своей гипертрофированной юношеской самоуверенностью, наверняка считает, что никогда не умрет. Однако Поль и Салли опасались, что его могут убить раньше, чем он успеет стать более благоразумным.

Дверь кабинета неожиданно распахнулась, и вошла Салли. Она казалась спокойной. Гроза, очевидно, миновала.

— У тебя, по-моему, улучшилось настроение, — высказал предположение Поль.

— Ну, ты же знаешь, что я не способна злиться долго. Тем более сейчас. Я получила письмо от Баррета Форбса. Капитан «Султаны» был настолько любезен, что передал его мне. Баррет приезжает в марте по делам и пробудет здесь по меньшей мере месяц!

Баррет Форбс был другом Салли с самого детства. И он, разумеется, привезет ей все новости из дома, важные и незначительные, все сплетни и толки. Салли чуть ли не танцевала от удовольствия.

— Ну, тогда уж действительно все будут в сборе, — ответил Поль.

Ему нравился Баррет Форбс.

— Можешь устраивать столько вечеринок, сколько захочешь, но не пытайся опять женить беднягу, — предупредил он жену.

— Ах, я уже поставила на этом крест, — радостно сообщила Салли, — если только ему не приглянется Адель Скаррон. Мы просто обязаны найти ей мужа. Вот что мне действительно нужно — так это обновить гардероб к приезду Баррета.

Салли прямо-таки подпрыгивала от радости.

— И еще нужен гардероб для Фелисии, и еще нужно купить какой-нибудь ткани черного цвета для мисс Скаррон. У нее ведь нет матери, поэтому могу себе представить, во что одета бедная девочка.

И Салли упорхнула. Поль мысленно благословил приезд Баррета Форбса и юной дочери покойного Жюля Скаррона.

— И поскольку джентльмены не принимают извинений друг у друга, пожалуйста, сделайте десять шагов, остановитесь и повернитесь.

Граф Сент Джон даже не стал спрашивать у Люсьена о возможности примирения, он слишком хорошо знал его.

— Когда мой коллега, — и Сент Джон кивнул секунданту Рива, — поднимет руку, я брошу платок. Вы можете стрелять, когда он коснется земли.

Дуэлянты дали понять, что они все усвоили и готовы к поединку. Неподалеку стоял доктор, держа наготове большой черный саквояж.

— Восемь… девять… десять!

Люсьен посмотрел на противника, и в его глазах заплясали дьявольские огоньки. Рив, который к этому моменту успел протрезветь, почувствовал, как руки его вдруг вспотели от страха. Платок Сент Джона взмыл вверх и затем стал медленно, плавно опускаться на траву.

Два выстрела грянули одновременно. Рив упал. Люсьен опустил пистолет и махнул рукой груму, державшему его лошадь. Доктор и оба секунданта склонились над Ривом. Люсьен поставил ногу в стремя.

— Черт вас возьми, Люсьен, вы что, не хотите знать, жив он или мертв?

— Нет, не хочу.

И он вскочил в седло.

— Спокойно, спокойно, — говорил Сент Джон Риву, пока доктор перевязывал ему плечо. Лицо англичанина было серым и мокрым от пота.

— Ваше счастье, — добавил Сент Джон, — что де Монтень еще как следует не протрезвел.