Тайна раджи

1. Чудесный младенец

Царем гор называют Гималаи за необыкновенную высоту их вершин, за вечнозеленый покров их склонов, за то, что великие реки земли берут здесь свое начало. Глубоки и мрачны их ущелья, шумны и стремительны горные потоки, непроходимы лесные чащобы. Исполинские деревья растут в Гималаях и вершинами своими упираются в небо.

Страшны леса в Гималаях, много кровожадных хищников скрывается в них. Густая шерсть защищает их от холода вечных снегов, а сумрак чащ делает невидимыми в засаде. Опасны пути в Гималаях.

Но найдется ли на земле место, где не жили бы люди? Не пугают их ни мертвые пустыни, ни горные кручи, ни хищные звери. Вырубают люди леса, выжигают дикий кустарник, находят долины среди неприступных склонов гор и везде строят свои жилища. А из шкур диких зверей, убитых на охоте, делают для себя одежды.

С незапамятных времен жили люди в Гималаях. Это были лесные и пастушьи племена. Они научились разводить скот, держали большие стада коров и отары овец. Жилища свои они устраивали в долинах, защищенных горными грядами от злых ветров, у чистых горных источников.

Каждое утро пастухи выгоняли свои стада из долин в горы и, отыскав просторные, густо поросшие травами лужайки, пускали их свободно пастись. А сами доставали свирели и, наигрывая незатейливые мелодии, приглядывали за скотом. Молодые пастухи собирали лесные цветы и свивали из них гирлянды в подарок своим матерям и отцам, юным друзьям и подругам. Они надевали гирлянды на шеи коров и овец, оплетали цветами рога своих любимиц.

Когда наступал полдень и пора было утолить голод, по старому пастушьему обычаю, все садились в единый круг и делили друг с другом свой хлеб. Так веками текла их простая жизнь.

Большое племя пастухов жило в удобной глубокой долине среди восточных гряд Гималаев, между верхним течением Ганги и границей государства Магадхи[1]. На всех ближайших горных склонах паслись стада, принадлежавшие племени.

Стояло лето. В это время года бог Солнце щедро одаряет светом всю землю, а больше всего лучей падает на горные вершины, потому что они ближе к небу. Но в горах солнце не обжигает зноем. Благодатна летом прохлада горного воздуха.

В один из таких летних дней, когда небо над горами уже было ярко расцвечено лучами заходящего солнца, пастухи пригнали стада в долину. Животные хорошо знали дорогу и сами находили хижины хозяев.

Около одной из хижин стоял седой пастух. Он вышел встречать свое стадо и с любовью глядел, как коровы одна за другой проходили мимо него в загон. Животные, казалось, тоже были рады хозяину и величаво покачивали головами, словно приветствовали его.

Долго над долиной раздавалось мычание коров, блеяние овец, окрики пастухов. Долго перекликались людские голоса. А старый пастух все стоял и, только когда весь скот впустили в загоны, собрался войти в хижину. Но тут к нему подошел другой старик, и они заговорили. Вскоре пришел третий, за ним — еще и еще. Круг у хижины старого пастуха все увеличивался.

Настала ночь, взошла луна. Она светила так ярко, как это бывает только в полнолуние. Пастухи развели небольшой костер и расселись вокруг него.

О чем ведут разговор старые люди, собравшись вместе? Обычно они вспоминают подвиги своей юности, дни, когда они были молоды и сильны, когда не знали усталости и болезней. Но сегодня о другом говорили старики. Один из них рассказал собравшимся, что слышал ужасную весть, будто пал в сражении с греками раджа Грихапати, а жена его бежала в Магадху. «Враг во всех битвах одерживает верх. Он разгромил армию Парватешвара[2], растоптал его земли и теперь задумал покорить всю страну, до самой долины Ганги», — заключил рассказчик.

Обидой и гневом переполнились сердца всех, кто собрался перед хижиной, когда они услышали страшную весть. Встал тогда хозяин хижины и, обращаясь к другим, сказал:

— Вспомните наше славное прошлое. Можно ли жить так, как мы живем теперь? Если бы прежде кто-нибудь сказал мне, что настанет такое время, когда страна наша покорится чужеземцу, я убил бы его на месте. Сегодня же это случилось. А мы сидим — сидим и рассказываем о том друг другу у нашего костра. Я узнал, что посрамлен и разбит великий Парватешвар, — и я еще жив! Лучше умереть, чем услышать такое!

Старик задрожал всем телом; горькие слова, казалось, разрывали ему сердце. В тяжелом молчании слушали его остальные.

Простые пастухи собрались в эту ночь у костра. Всю жизнь свою занимались они тем, что разводили скот, и не всегда до них доходили вести о походах великих царей. Живя в восточных областях Гималаев, часто не ведали они, что происходит на западе, за горными хребтами. Но долина, где они выстроили свои хижины, и пастбища, где находили корм их стада, оказались в пограничном районе между Магадхой и покоренным Александром Македонским Пенджабом. И потому много зла могли принести племени захватчики-греки.

Двадцать месяцев пробыл в Индии махараджа Александр. После победы над Пенджабом алчность и честолюбие его не утолились, он задумал перейти через Ганту и завладеть Магадхой. Конники Александра частыми набегами тревожили поселения пастухов. Они отнимали лучший скот, убивали коров, похищали женщин.

И те, кто жил у подножия гор, разбирали свои хижины, ломали загоны для скота и уходили в глубь Гималаев, к дальним нагорьям. Они предпочитали жить в диких лесистых местах, где часть их стад могла стать жертвой хищных зверей, чем терпеть грабеж и насилие. Они уходили, проклиная жестоких завоевателей. Поэтому пусть не удивит читателя страстность, с какой говорил старый пастух.

Долго еще сидели старики, рассказывая о преступлениях неверных. Свидетелями многих этих злодеяний были они сами, о других слышали от соседей. Со священным ужасом вспоминали они обычай греков приносить на алтарь своих богов жертвенного быка, чтобы боги помогли им одержать победу в сражении. Лучшего из лучших выбирали греки для жертвы из стад бедняков. Напрасно обиженные вопрошали своего бога, отчего не пошлет он им великого воина, который отомстил бы неверным за ужасные злодеяния. Но бог, казалось, не внимал их моленьям.

Ночная беседа еще продолжалась, когда прибежала одна из дочерей старого пастуха.

— Отец, пропал теленок рыжей коровы. Он сегодня в первый раз пошел за ней на пастбище. Сейчас мы доили коров, а его нет. Стали всюду искать — и не нашли. Мне очень жаль его: ведь он был такой хорошенький, веселый. А метки какие счастливые!

Девушка не на шутку огорчилась, в глазах ее блестели слезы.

Их стадо не было маленьким, напротив — оно было достаточно велико: Но пастухи любили животных и сильно горевали, если пропадал даже самый маленький ягненок. Стада составляли все их богатство. А рыжей своей коровой и ее теленком старый пастух особенно дорожил. В окраске их были отличительные знаки, которые по пастушьим приметам приносили счастье и удачу.

Потому так встревожился старый пастух. Сразу встал он и вышел из круга. Ему показалось дурным знаком, что известие о пропаже теленка пришло именно тогда, когда они говорили о злодеяниях греков. «Наверное, — подумал старик, — теленок отбился от стада по дороге на пастбище и какой-нибудь грек увел его».

Он расспросил всех, кто ходил со стадом, где и когда в последний раз видели теленка, и узнал, что на пастбище теленок был, но никто не видел его после того, как стадо спустилось вниз, возвращаясь в долину. Все были уверены, что теленок либо потерялся где-то в горах, либо стал добычей хищника и вряд ли его можно будет найти. Но старый пастух был не из тех, кто теряет надежду, прежде чем сделает все, что в его силах.

— Ни крошки не будет у меня во рту, пока я не найду этого теленка! — поклялся он.

Он туго затянул свой пояс, взял в руки старый пастушеский посох и, позвав с собой тех, кто готов был пойти с ним на поиски, отправился в горы.

Как уже было сказано, стояла ночь полнолуния. По-летнему ни облачка не было на небе, и свет луны заполнял его из края в край. Дальние высокие вершины покрыты были снегом, и лунный свет отражался в них, так что казалось, будто небесная река широким потоком струится на землю и заливает ее всю. По ночам леса в Гималаях обычно кишели хищным зверьем. Но в эту ночь все живое замерло, будто околдованное волшебным светом.

Старый пастух не замечал редкой красоты ночи. Он думал лишь о пропавшем теленке, отмеченном счастливыми знаками. Каждое мгновение глаза его были готовы разглядеть в густой тени деревьев заблудившегося несмышленыша, а уши — услышать его жалобный зов.

Много молодых пошло на поиски теленка, но зорче всех были сейчас глаза старика, крепче всех — его ноги: так велико было его желание найти пропажу.

Когда они пришли на пастбище, старый пастух велел обыскать весь окрестный лес. Он выбрал направление для каждого из своих спутников и сам пошел по одной из троп. Он не пропустил ни одной пещеры, осмотрел все заросли диких кустарников на своем пути. Но тщетно. Теленка нигде не было.

Почти теряя надежду, он свернул с дороги, по которой обычно стада спускались в долину; немного в стороне от нее был еще один, очень крутой спуск. Рискованно было идти ночью этим путем, но, подумав, что теленок мог случайно туда забрести, пастух решил поискать и там. За свою долгую жизнь старик привык к трудным пастушьим тропам, но этот спуск был так узок и крут, что он несколько раз спотыкался и падал.

Пройдя больше половины пути, он остановился. В этом месте тропа раздваивалась, и одно из ее ответвлений — чуть приметная каменистая тропка — шло на восток, в страну Магадху. Некоторое время пастух раздумывал, спускаться ли ему в долину или свернуть к востоку и поискать теленка на той магадхской тропе. Он колебался, но, почувствовав сильную усталость, решил вернуться в долину.

Не успел он пройти и двух шагов, как ему показалось, что где-то неподалеку плачет ребенок. Но как мог очутиться глубокой ночью в этом диком месте грудной младенец? «Верно, это кричал какой-то редкий зверь», — подумал старик и не стал останавливаться. Но снова, и теперь уже совершенно явственно, до него долетел жалобный детский плач.

Было трудно заставить себя вернуться, но пастух решил, что все-таки надо взглянуть, что это за диво, и пошел по тропе, что вела в Магадху. Именно с той стороны доносился плач.

Пройдя по тропе шагов пятьсот, старик понял, что плач раздается из-под огромной, развесистой смоковницы, которая отбрасывает густую тень к своему подножию.

Он поспешил к дереву. Там, на груде сухих листьев, лежал белоснежный сверток. В нем, захлебывался плачем, извивался крохотный младенец.

Жалость и удивление охватили старика. Он наклонился, взял сверток в руки и вынес из тени на лунный свет. Он успокоил ребенка и, прижав его к своей груди, произнес:

— О всемогущий Владыка Кайласы[3]! Не ведаю я, произошло ли великое несчастье или великое преступление совершилось здесь. Но, видно, так пожелал ты, чтобы, пойдя на поиски своего теленка, я нашел этого прекрасного младенца. Видно, такова воля твоя, чтобы именно я вскормил и вспоил его, чтобы я, бедный пастух, его вырастил. Ни знатности, ни богатства не могу подарить я ему, но я отдам ему всю свою любовь.

Едва старик прижал к себе младенца, тот сразу замолчал и крепко прильнул к его груди. Думая про себя, что есть особый знак в том, каким чудесным образом дарован ему младенец, старик пошел домой в долину. В деревне он узнал, что теленок нашелся. Это известие окончательно утвердило его в мысли, что все происшедшее с ним случилось по воле всеблагого Шивы. Он показал младенца соплеменникам, и те, разглядев богатую материю, в которую он был завернут, решили, что ребенок, должно быть, знатного рода. Но на теле его не нашли никакого другого знака, кроме охранительного браслета, усыпанного драгоценными камнями.

2. Нищий брахман[4]

Прошло шестнадцать лет. Давно уже греки утвердили свою власть в Пенджабе. Император Александр, овладев этой огромной страной, оставил управлять ею своих наместников, а сам отправится на родину. Среди побежденных был и могучий раджа по имени Парватешвар. Сломив Парватешвара, Александр одарил его «милостью»: удостоил быть своим сатрапом — самому управлять отнятым у него же царством и даже возглавлять греческих начальников — доверенных императора. И раджа этот возгордился вдруг милостью врага, своего победителя, счел за честь титул сатрапа греков. Так часто бывает с теми, кто однажды поступился свободой: приняв ярмо подчинения, они начинают им гордиться и ждут, чтобы другие поскорее надели такое же ярмо. То же случилось и с Парватешваром. Став слугой своих поработителей, он много сил положил на то, чтобы другие страны арьев[5] приняли власть греков. И, хоть сам он был арья, армию свою он составлял теперь большей частью из греков. За это его стали звать предводителем нечестивых.

С установлением греческого господства стала распространяться и греческая наука, а достоинство индийских наук низко упало. Можно представить себе, каково было индийским мудрецам видеть пренебрежение к своим знаниям, к древней санскритской учености.

Сам Александр и многие из его приближенных брали себе в жены местных царевен. Роднясь с местной знатью, они тем самым завоевывали ее расположение к себе. Такими узами укреплялась дружба правителей — своих и пришлых. Иначе относился к завоевателям народ. Простые люди тяготились ярмом рабства, ненавидели и презирали греков. Многие оставляли родные места, покидали Пенджаб, уходили за Гангу, устремлялись в Магадху.

В те времена правил Магадхой раджа Нандарадж. Богатейшей страной была тогда Магадха, а столица ее Паталипутра[6] (располагалась она примерно там же, где лежит нынче Патна) слыла в Северной Индии отчим домом истинной арийской учености, арийской мудрости и могущества. Но нам еще представится случай побывать в Магадхе, и тогда мы сами сможем оценить величие и пышность Паталипутры.

А пока давайте направим свой путь к северу от Пенджаба, в Такшашилу — столицу страны Гандхары[7]. В древние времена это было прославленное государство. Многочисленные упоминания о нем встречаются и в «Махабхарате»[8] и в других древних сказаниях. К слову, мать Кауравов, жена Дхритараштры, была дочерью раджи этой страны.

Когда Александр покорил Гандхару и утвердил там свою власть, Такшашила сделалась центром греческого правления. И уж тут индийские пандиты[9] познали всю «сладость» обид и гонений. Сейчас мы с вами отправимся в обитель одного из этих пандитов.

Хоть мы и употребили слово «обитель», но назвать так обиталище благородного Вишнушармы — значит унизить само слово «обитель». В этом шалаше из травы и листьев едва ютились сам нищий брахман и древняя старуха — его мать. Говорят, что Шри — богиня богатства и Сарасвати — мать наук и искусств непримиримо враждуют друг с другом. Тому, кто захотел бы получить подтверждение старинному присловью, следовало заглянуть в зеленую обитель Вишнушармы: в этом пристанище мудрости царила беспросветная нищета.

Вишнушарма был очень образован. Казалось, весь брахманский закон воплотился на земле в его образе. Три веды[10] знал наизусть Вишнушарма, никто другой не изучил так науку политики, как этот брахман, а в воинских искусствах он был настоящий Дроначарья[11]. Много толстых, тяжелых связок мелко исписанной бересты и пальмовых листьев сохранял брахман в своей тесной хижине; здесь были и древние трактаты из всех областей знания и комментарии к ним, которые составлял Вишнушарма, чтобы облегчить науку своим ученикам.

Всю свою мудрость, все свои дарования Вишнушарма унаследовал от отца, такого же ученого и такого же бедного брахмана, как он сам. Вот уже семь лет прошло с тех пор, как старый пандит перешел в иной мир. С того дня мать Вишнушармы слегла от горя, да так и не поднялась больше. Теперь уже не было надежды, что она когда-нибудь встанет и начнет заботиться о доме. Вишнушарма взял на себя все заботы о матери и служил ей преданно, со всей любовью и смирением. Мать поминутно благословляла своего сына, и это было самой желанной наградой для сыновнего сердца. «Велик плод моих трудов, — говорил Вишнушарма, — хотя невелики мои заслуги». Так шло время, уходили дни.

У нашего брахмана был выдающийся ум и талант наставника, поэтому прежде у него было много учеников. Но с приходом греков никому не нужными оказались его знания, некому стало учиться у него. Да и заботы о матери отнимали все его время — он не смог бы и часа уделить ученикам. Так или иначе, он был теперь один и очень бедствовал. Только тот знает, что такое настоящая нищета, кто хоть часть своей жизни прожил, не имея за душой и одной каури[12]. Все мы видали таких людей, у которых никогда не переводились еда и одежда, кто ни в чем не знал нужды, однако при случае, если к слову придется, они не стесняются называть себя нищими и лицемерно расписывать свою бедность. Но не им понять, в какой нищете влачил свои дни Вишнушарма. С каждым восходом солнца в хижине его появлялось лишь столько подаяния, сколько нужно, чтобы поесть утром, а о вечере заботился бог.

Ко всему прочему в последнее время здоровье матери нашего пандита совсем ухудшилось. Много лет уже жизнь едва теплилась в ее одряхлевшем теле, а сегодня силы почти оставили ее, дыхание прерывалось, тяжелое удушье ослабляло и мучило ее. Сын старался помочь чем мог, но тщетно. Около двух часов после полуночи старая мать благословила своего сына и со словами: «Скоро свершится счастливый поворот в твоей жизни, не напрасно ты служил мне», — покинула землю.

Нет нужды описывать, какое горе овладело брахманом. И никого не было подле него, кто мог бы утешить, разделить его скорбь. Пришлось ему самому справляться с бедой, одному совершать все погребальные обряды для своей матери. Теперь, расставшись с нею, Вишнушарма не имел больше причин оставаться в Такшашиле. Одна мысль владела им теперь — уйти из-под власти проклятых чужеземцев, уйти туда, где правит арийский раджа, войти в такой царский совет, где пригодились бы его знания в военном искусстве и политике. Тогда раджа этот, вооружившись его мудростью, смог бы освободить от гнусных захватчиков индийские земли, отомстить неверным и тем правителям, которые пошли в услужение к грекам.

Где родина оскорбленного человека? Страна, куда он идет, чтобы восстановить свою честь. Но даже если почитать родиной ту землю, где ты родился, где провел свое детство и юность, — когда эта земля попрана ногой чужеземца, стоит ли тогда уподобляться червю, который живёт в гнили и, впитывая ее в себя, как бы растворяется в ней? Не лучше ли временно покинуть свою родину, с тем чтобы вдали от нее употребить все свои силы и способности на ее освобождение? Вишнушарма выбрал второй путь и в надежде, что там, в дальних индийских землях, найдется применение его учености, решил распрощаться со своей жалкой обителью. Совсем нетрудно далось ему это прощание. Но книги? Его бесчисленные рукописи на бересте и пальмовых листьях? Он и думать не хотел, чтобы оставить их здесь. Бросить их было для него все равно что уйти, оставив в одиночестве свою старую мать. Но как унести рукописи с собой? Их было так много, что у него не хватило бы сил даже поднять их. Повозки купить он не мог — у него не было ни гроша. Пришлось подумать о том, чтобы оставить свои сокровища на сохранение у друзей. Тяжело было это прощание для Вишнушармы: так отец в смертельной тоске расстается с любимыми детьми, потому что несчастья и бедность вынуждают его отдать их в чужие руки, под покровительство счастливых, благополучных людей. И только одно — надежда на возвращение — дает ему силы снести разлуку. Наконец все было сделано, и Вишнушарма, оставив Такшашилу, направился в Магадху.

Мы уже говорили, что в те времена столица Магадхи Паталипутра, или, как ее еще называли, Пушпапури[13], находилась в полном расцвете своего богатства и великолепия. И все те, кто оставлял родину, не желал жить под властью греков, устремлялись туда, чтобы испытать свою судьбу.

Магадха слыла самым сильным государством арьев в Северной Индии, земли ее были огромны. Не раз войска Александра, перейдя через Гангу, атаковали Магадху, но эти походы не принесли им славы. Возгордившийся без меры после разгрома Парватешвара и покорения Пенджаба Александр получил хороший урок у границ Магадхи, и его люди отказались идти с ним дальше. Более того — на призывы своего полководца они ответили ему, что не желают еще раз терпеть поражение. И Александру не осталось ничего другого, как признать свое бессилие перед героями Магадхи и повернуть назад. Не зря говорят: «Первый ушибся, второй научился». Так правители Магадхи, узрев печальный опыт других государств, заранее подготовились к встрече завоевателей.

Они решили посеять панику в стане врага, едва он появится у их рубежей. Поняв, что перед ним могучий и искусный противник, готовый на все в своей решимости отстоять свободу, Александр оставил свое намерение и ушел восвояси.

Магадхой уже много лет правили раджи из рода Нандов. В то время когда Вишнушарма пришел в Паталипутру, там царствовал раджа по имени Дханананд. Много славных и мудрых пандитов шли ко двору Дханананда, гонимые из родных мест притеснениями иноземцев. Сначала это было по нраву радже и его совету, и пришлым мудрецам воздавались почести по достоинству. Но по мере того как слава о щедрости и гостеприимстве Дханананда распространялась по всей Индии, все больше бесприютных пандитов приходили искать здесь убежища. И так как среди вновь пришедших многие были ученее и мудрее, чем прежние советники раджи, теперь традиционные состязания в учености часто заканчивались яростными спорами и радже приходилось краснеть за своих приближенных.

Перед приходом Вишнушармы в столицу Магадхи огонь вражды между пандитами тлел уже много дней, и появление нового человека послужило причиной для вспышки. Началось с того, что Вишнушарма сам, никому не сказавшись, вошел во дворец раджи. До сих пор при дворе было принято, что всякого нового пандита вводил и представлял кто-нибудь из старых членов царского совета. Но Вишнушарма, столь славный мудрец, принадлежащий к роду риши Джамадагни[14], не нуждался ни в чьем покровительстве. Полагая, что если в нем есть истинные достоинства и добродетели, то раджа и так их оценит, Вишнушарма, как риши Дурваса[15], прямо вошел в собрание и благословил раджу. Приветственный стих он сочинил сам и произнес его так торжественно и твердо, что все присутствующие застыли в изумлении; По смелости его поведения, по достоинству, с каким он держался, пандиты сразу поняли, что перед ними необыкновенно сильный духом, сведущий, мудрый брахман, сообразили, что если он останется при дворе, то превзойдет всех своей ученостью. Оценив в одно мгновение, как невыгодна для них каждая минута его пребывания здесь, пандиты склонились друг к другу и стали тревожно перешептываться.

А раджа был поражен горделивым спокойствием незваного гостя. Он с готовностью поднялся ему навстречу, приветствовал его и усадил рядом с собой. Это очень задело царских пандитов — ведь никому из них до сих пор раджа не оказывал такой чести. Прежде бывало так: вновь пришедшего приветствовал кто-нибудь из придворных пандитов и, представив радже, указывал ему место среди мудрецов. А тут раджа, будто забыв о заведенном порядке, сам встретил безвестного пришельца, да еще усадил справа от себя, то есть сразу вознес над всеми своими пандитами. Те, конечно, усмотрели в этом поступке столько же чести для незнакомца, сколько и оскорбления для себя, и тут же стали искать способ отомстить.

А раджа Дханананд стал расспрашивать нежданного гостя, кто он и откуда, Вишнушарма сказал, что пришел из Такшашилы и поведал о своей судьбе. Когда он закончил рассказ, со своего места вдруг решительно поднялся один из советников раджи и сказал:

— Господин, то, что ты приветил нежданного гостя и оказал ему честь, пристало твоей щедрости и доброте. Однако не сочти за дерзость наши слова — мы под твоей защитой, и мы почтительнейше просим тебя: подумай, достоин ли этих почестей и будущих даров тот, кто пришел. Сейчас греческие владыки мечтают лишь об одном — о гибели арийских государств. Они ждут не дождутся прибрать их к своим рукам и очень рассчитывают на изменников. Только из-за предательства пал Пенджаб. Иначе разве смогли бы неверные разгромить арьев? Сейчас Такшашила в их власти, а неизвестный сам говорит, что пришел из этого города. Не далее как вчера явился к нам еще один человек, натерпевшийся от жестокостей греков. Он рассказал, между прочим, что греческий правитель задумал подослать к нам ученого брахмана выведать наши тайны Ты, повелитель, поступай, как сочтешь нужным, но подумай о наших опасениях. Этого человека никто здесь не знает, и он ни с кем не знаком. Как можно быть уверенным, что он не тот самый подосланный? Никто из нас пока до конца не убежден, что он-то и есть наш тайный враг. Но ведь мы не знаем его, поэтому следует остерегаться, как бы нам не напоить молоком змею. Прими же наш почтительный совет.

Дханананд был щедр и гостеприимен, к тому же он неустанно заботился о своей славе великодушного царя. Однако ему была свойственна мнительность, да и греки внушали тревогу, и потому малое в сказанной речи показалось ему огромным и важным. «В самом деле, — подумал он, — этот брахман так смело вошел к нам в собрание. И как это я сразу не подумал, что при большой учености следовало бы иметь и побольше скромности». И он сказал гостю:

— Я совершенно согласен с тем, на что обратили внимание мои пандиты. Когда ты вошел, я не отказал тебе в почестях. Но это еще не значит, что ты сможешь остаться на том месте, где сидишь теперь, если не найдется здесь человека, который бы знал тебя. Я был бы плохим политиком, если бы нарушил принятый порядок. Так что назови, пожалуйста, человека в Паталипутре, который мог бы поручиться за тебя…

Вспыльчивый нрав брахмана не позволил ему стерпеть оскорбление, и Вишнушарма резко ответил радже:

— Я не вынес владычества иноземцев и решил, оставив родину, уйти в царство какого-нибудь арийского раджи. Я мечтал о таком правителе, которому пригодились бы все мои знания в политике и военном искусстве, чтобы с их помощью он разбил греков, отомстил таким продажным рабам, как Парватешвар, и чтобы вновь утвердилась арийская государственность. Я услышал о твоей славе и пришел в Паталипутру. Ненависть к грекам вела меня, а мне говорят, что я подослан ими!..

Слова его звучали столь убедительно и таким искренним был его гнев, что стало видно, как раджа вновь заколебался. И пандитам показалось, что он может переменить свое решение, оставить при себе незнакомого мудреца. Тогда один из них поспешил сказать:

— Махараджа[16], разве тот, кто придет тайным соглядатаем от греков, так прямо и заявит: «Вот он я, лазутчик вашего врага»? Конечно, он станет уверять, что презирает неверных и что ненависть к ним движет его помыслами. А если кто усомнится в нем, он сыграет подходящий к случаю спектакль. Но это не должно смутить предусмотрительных людей. Может быть, брахман не заслужил подозрений и они оскорбляют его. Несправедливость — большое зло, но свершится зло несравненно большее, если по нашей доверчивости мы погубим государство. Махараджа, мы едим твой хлеб, и наш долг быть на страже, когда мы видим, что тебе грозит беда. У тебя достаточно могущества, и в твоей власти спасти от опасности и себя самого, и нас, твоих подданных.

После этих слов раджа Дханананд окончательно склонился на сторону своих советников и сказал Вишнушарме:

— Брахман, осторожность никогда не бывает излишней. Пожалуй, будет лучше, если ты покинешь мой двор до тех пор, пока не сможешь доказать, что ты тот, за кого себя выдаешь. Тогда тебе воздадутся почести и уважение, какие подобают твоей учености; но до тех пор тебе придется оставить это место.

Кровь бросилась в голову брахману. Горячий и вспыльчивый, как риши Дурваса, он мгновенно вскочил со своего места и, прежде чем уйти, произнес страшное проклятие:

— Не будь я истинным брахманом, если не изведу с корнем род Нандов и не посажу на их престол того, кто с моей помощью, направляемый мною, уничтожит греков!

С этими словами он распустил узел волос на затылке в знак того, что не коснется их до тех пор, пока не исполнит своей клятвы. Но никто не обратил особого внимания на гневные слова брахмана, их не приняли всерьез и только посмеялись над напыщенностью его речи. Так и ушел от двора Нандов оскорбленный брахман, не приняв положенных даров, не получив тех почестей, на какие мог рассчитывать. Он сразу покинул Паталипутру, не желая задерживаться здесь даже настолько, чтобы попить воды.

Когда солнце клонилось к закату, он уже был далеко от негостеприимного города. Вдруг занимательное зрелище остановило его в пути. Прямо перед ним дети пастухов затеяли игру в войну греков с арьями. Они представляли, что на их землю напали греки, а они должны разгромить захватчиков. Одна группа детей изображала греков, другая — индийцев. Красивый мальчик лет пятнадцати играл роль предводителя арьев: он громко отдавал приказания и заставлял всех беспрекословно их выполнять.

Что-то шевельнулось в душе брахмана. Он остановился, следя за игрой. И, по мере того как он наблюдал за детьми, в нем росла убежденность, что тот, кто с детства так уверенно и властно распоряжается другими, вряд ли по рождению сын пастуха. И он уже решил про себя, что постарается каким-нибудь образом разузнать все про мальчика, про его прошлое.

Дети играли долго. А брахман все разглядывал издали этого мальчика. Наконец дети устали и все вместе сели отдохнуть. Тогда брахман подошел к ним и сказал юному «радже»:

— Сынок, я хочу взглянуть на твою руку. Позволь мне сделать это.

Мальчик почтительно поклонился брахману и протянул ему свою правую руку. С минуту поглядев на его ладонь, брахман возликовал: на ней ясно были начертаны знаки царской власти. Очень странным и непонятным показалось ему, как мог ребенок, отмеченный такими знаками, родиться в пастушьей семье. И чем дольше глядел он на ладонь мальчика, тем сильнее росло в нем желание пойти к его родителям и расспросить их о его происхождении. Он сказал:

— Хочешь пойти со мной? Если ты согласишься, я обучу тебя всем наукам. Я долго изучал науку об оружии, воинские искусства и могу научить им тебя.

Услыхав слова про военные науки, мальчик весь так и вспыхнул от радости:

— Махараджа, я готов стать твоим послушным рабом, если ты научишь меня.

Наступил вечер. Стада торопливо собрали и погнали домой. Брахман пошел следом за своим пастушком.

Отец мальчика оказался очень почтенным человеком. С первой же встречи бросались в глаза его проницательность и доброта. Пастух был глубоко польщен, что брахман обнаружил необыкновенный ум в его сыне — гордости семьи. Он предложил Вишнушарме ночлег в своем доме, а когда подоили коров, настоял на том, чтобы гость отведал молока. Брахман принял гостеприимство пастуха и решил остаться у него на ночь. Поужинав, он усадил пастуха с собой и с осторожностью начал разговор:

— Да, светлый ум у твоего сына. И об этом я хотел поговорить с тобой. Ты не рассердишься, если я задам тебе один вопрос?

Пастух словно догадался, что хочет узнать брахман. Он улыбнулся и сказал:

— Ты брахман, махараджа, разве я могу сердиться на тебя? Спрашивай, о чем пожелаешь, я отвечу тебе без утайки.

Брахман, сгорая от нетерпения, сразу же начал:

— Ты радуешь меня своей готовностью, и я спрошу тебя напрямик. Ты называешь мальчика своим сыном, но похоже, что он не из твоего рода. Если есть что-нибудь необыкновенное в его судьбе, расскажи мне об этом. По моим приметам, его ждет небывалый, счастливый удел, ибо отмечен он знаком могущественной власти.

Выслушав брахмана, пастух немного задумался, а потом решительно сказал:

— Не буду лгать тебе, махараджа. Я расскажу тебе все как было. Он не сын мне. Откуда взяться драгоценному камню в лачуге пастуха? Я нашел этого мальчика грудным младенцем лунной ночью в лесу, под деревом. Он плакал, никого не было возле него. Все мы удивлялись потом, как не тронули его лесные звери. Точно богиня неба, мать луна, хранила его. Я поднял младенца и принес в свой дом. Я долго искал его родителей, но так и не нашел их. На ребенке не было никаких особых знаков — ни в одежде, ни на теле. Один только охранительный браслет. Я берегу его до сих пор. Так я и не узнал, кто этот мальчик и откуда. В семье он рос как родной сын.

Выслушав пастуха, брахман некоторое время молчал, потом попросил:

— Позволь мне взглянуть на этот браслет.

Пастух из потайного угла достал горшок, в котором хранилось еще шесть горшочков, один в другом. В последнем из них, завернутый в тряпицу, лежал драгоценный предмет. Старик с усилием развязал тряпицу, стянутую узлом, и протянул браслет брахману. Вишнушарма придвинулся к светильнику и в его свете внимательно и подробно изучил вещицу. Он весь задрожал от волнения, разглядев на браслете печать.

— Отец! — воскликнул он. — Отпусти мальчика со мной, отпусти хотя бы на время. Его ждет счастливая судьба, в этом нет теперь сомнения. Но ему нужно помочь. Я многому обучен, многие науки мне известны. И сердце мое лежит к этому мальчику. Отпусти его со мной!

Пастух, глубоко задумавшись, не сразу ответил брахману, и тот продолжал:

— Вспомни, Дашаратха отдал Рамачандру на попечение Вишвамитры[17], и тот обучил царевича всем знаниям. Так и я готов обучить всем наукам твоего сына. Ты ни о чем не беспокойся. Да будет тебе известно: отрок этот — царское семя.

Старый пастух не знал, что и ответить брахману. Мучительна была для него мысль отдать сына, расстаться с мальчиком, которого он столько лет растил с великой любовью. Но сам мальчик подсказал решение отцу. Он не слышал начала разговора старших, но, когда узнал, что брахман просит взять его на свое попечение, ему это так понравилось, что он подбежал к своему несчастному отцу со словами:

— Отец, отдай меня брахману! Не тревожься за меня. Ты знаешь греков, ты видел их раджу. Сколько раз ты рассказывал мне, каков он собой, какой у него наряд, какой могучий конь под ним. Ты всегда говорил: «Чтобы разгромить наших врагов, нужно быть очень смелым и сильным». Отец, с твоего благословения и милостью этого махараджи мудрецов я научусь искусству воина, настоящей доблести и силе. Я верну наши земли, отнятые у нас коварным врагом. И у нас будет такое же могучее, свободное царство, как у раджи Магадхи. И тогда ты, отец, сможешь отдохнуть от горя и забот.

При словах о Магадхе и ее радже обида и гнев вновь ожили в душе брахмана.

— Нет, сын мой! — воскликнул он. — Ты можешь мечтать о большем. Знай, твоим будет и престол Магадхи!