Тайна раджи

БУДДИЙСКИЙ МОНАХ

Прошло некоторое время, пока Чанакья, расставшись со своей обителью, достиг границ Магадхи. Он поставил себе целью сделать своего ученика владыкой этой страны. Но для этого мало было бы одолеть одного раджу Дханананда. У Магадхи были выдающийся военачальник и победоносная, закаленная в битвах армия. А войско Чандрагупты состояло из одних бхилов, киратов, гондов, кхондов — храбрых, но малосведущих в военном деле племен. И оружие у них — лук да стрелы, топоры, мечи, — другого нет, да и того, что есть, слишком мало. Пойти на Магадху с таким войском равносильно самоубийству. Чтобы малыми силами повалить огромный дворец, нужно сначала подрыть его основание. Прежде чем идти войной на Магадху, надо нащупать трещины в ее сердцевине. Иначе желанная цель навсегда останется недостижимой. Да, да, надо раскачать основы, на которых зиждется крепость государства Дханананда! Неужели не найдутся такие люди, кто точит зуб на раджу, кто затаил месть и обиду? Надо найти недовольных, тайных недругов раджи, прибрать их к рукам, а когда будет готов подкоп изнутри, стоит только нанести снаружи сокрушительный удар — и разлетится в куски могучая держава Дханананда. Итак, сейчас всю силу ума надо употребить на то, чтобы обнаружить эти слабые места, эти незаметные трещины.

С такими мыслями приближался Чанакья к Паталипутре. Одного лишь опасался он — быть узнанным, когда начнет действовать. «Но ведь, с тех пор как я впервые появился при царском дворе, прошло много времени, — утешал он себя, — вряд ли кто-нибудь меня вспомнит. А впрочем, делать нечего, будь что будет». Замыслив что-нибудь, следует, конечно, заглянуть вперед, однако нельзя заранее громоздить в воображении всякие опасности и препятствия — тогда дело сразу обречено на неудачу. «Мудрый сначала рисует общий план, а о трудностях думает по мере того как они возникают», — решил Чанакья и с тем вошел в Паталипутру.

Первой трудностью оказался для него вопрос — где остановиться? Хорошо было бы у какого-нибудь брахмана, но он никого здесь не знает. Решив долго не раздумывать и остановиться где придется, Чанакья пошел вдоль берега Сона. Тут его и увидел буддийский монах и сразу догадался, что брахман чужой в этом городе и ищет пристанища.

У буддизма тогда еще было очень мало приверженцев в Магадхе, и буддийские монахи всячески старались обратить в свою веру брахманов и кшатриев. Их попытки пока не вызывали опасений. Однако верные поклонники брахманской религии всей душой презирали буддистов. Поэтому, увидав буддийского монаха, Чанакья нахмурился, а когда тот с улыбкой подошел и приветствовал его, брахман принял высокомерный и презрительный вид. В ответ монах заулыбался еще больше и сказал:

— Благородный брахман! Я вижу, ты презираешь меня. Но святой Будда велит нам служить и тому, кто нас презирает. По твоему поведению понятно, что ты чужой в этом городе. Если хочешь, пойдем со мной. Я могу устроить тебя в храме Кайласанатха, который рядом с моим монастырем. Поверь, кроме желания помочь тебе, никакой другой мысли нет в моем уме.

Монах был стар, и речь его звучала весьма доброжелательно. Чанакье же был нужен ночлег. Поэтому он решил забыть на время о своем неприятии буддистов и согласиться на предложение монаха.

Монах повел его в храм, который находился по соседству с его монастырем. Чанакья с большой неохотой поручил себя заботам буддиста. Недовольство собой и угрызение обуревали его душу. Но в тот же вечер случилось такое чудо, что он забыл о своем прегрешении и несказанно обрадовался, что согласился принять помощь монаха.

Читатель уже знает, что в то время на севере Индии буддизм был еще слабо распространен: среди брахманов в новую веру переходили единицы, буддисты — кшатрии и вайшьи[42] встречались тоже не часто; заметно склонялись к буддизму только шудры. Поэтому решительной борьбы против него никто не вел. Это не значит, конечно, что буддийские монахи не стремились распространить свою доктрину; однако до сих пор они не отваживались открыто склонять на свою сторону раджей — приверженцев брахманской религии или являться на глаза самим брахманам — жрецам, наставникам и проповедникам. Последние откровенно презирали буддистов, считали для себя грехом даже вспоминать о них и не снисходили до того, чтобы препятствовать их деятельности. Чанакье было совсем не по душе, что первый встречный в Паталипутре оказался буддийским монахом, который взял его, брахмана, под свое покровительство. Но Чанакья утешился тем, что если он хочет устроиться в городе, не привлекая ничьего внимания, чтобы втайне вершить то дело, ради которого пришел сюда, то мало пользы размышлять, от кого можно принять помощь, а от кого нельзя. «А кроме того, — сказал он себе, — этот человек не предлагает мне приют в своем монастыре, а отведет меня в храм Шивы. Так что же мешает мне пойти с ним?» С такими мыслями Чанакья отправился следом за монахом.

Храм Кайласанатха был величествен и прекрасен. Вокруг него раскинулся огромный красивый сад. В его разных садах возвышалось еще несколько храмов поменьше, перед каждым из них блистали гладкой поверхностью дивные пруды, питаемые водой по водоотводам из небольшой реки Хираньявати, которая протекала в окрестностях Паталипутры. На искусственных лужайках росла священная трава дарбха. Одним словом, здесь было где прилежным и праведным брахманам совершать свои каждодневные священные обряды. Чанакье сразу понравилось здесь. У входа в храм он попрощался с монахом, но едва успел осмотреться на новом месте и управиться с обрядами, как к нему явился посланец с предложением от монаха прислать овощей и плодов для полуденной трапезы. Чанакья снова заколебался, принять ли ему и это благодеяние, и пока передал с посланным, что когда закончит дневной ритуал, сам придет к монаху. Тот понял, что брахман просто не решается принять от него угощение, но решил, что сможет уговорить его при встрече. Поэтому через какое-то время он снова послал к Чанакье спросить, не закончил ли риши свои дела и молитвы. Такая настойчивость вызвала у брахмана раздражение, он хотел было ответить презрительным отказом, но уже в следующую — минуту передумал. «Негоже, — подумал он, — в моем положении отказываться от помощи и дружбы, откуда бы она ни пришла, и размышлять, высоко ли, низко ли стоит тот, кто может быть полезен мне. В нужде и соломинка может пригодиться».

Решив так, он смирил свою гордость и сказал посланцу:

— Я иду с тобой. Веди меня.

Когда Чанакья вошел, монах поднялся с места, чтобы приветствовать его, и снова предложил брахману трапезу. Чанакья опять заколебался и ответил:

— Монах, будет лучше, если ты укажешь мне, где можно достать хлеб и другую снедь, — может быть, пошлешь человека, который покажет мне лавку. У меня есть деньги, и я смогу купить себе еду. Не утруждай себя. Я и так в неоплатном долгу перед тобой за то, что ты сделал для меня. Ведь я не в состоянии ответить тебе такой же услугой. А помощь следует принимать лишь тогда, когда сам можешь ее оказать.

Монах слегка улыбнулся и сказал:

— Благородный брахман! Справедливы твои речи. Но от доброхотного даяния, особенно от сырой пищи[43], отказываться грех. Гаутама Будда учит нас, что услуга гостю — первейший долг и первейшая добродетель. Ты здесь чужой, и сейчас уже негде тебе раздобыть для себя пищу. Так прими же эти овощи и плоды. Это тебя ни к чему не обязывает. Я вовсе не собираюсь препятствовать тебе поступать завтра так, как ты захочешь. У меня лишь одна просьба: пока ты останешься в Паталипутре, позволь мне помогать тебе. И не стесняйся спрашивать все, что тебе нужно. Я следую наставлениям благостного Будды, а потому действую без корысти.

После этих слов монаха Чанакья смирился. Он взял немного кореньев и плодов и ушел на берег пруда, там приготовил еду, а после трапезы предался размышлениям о дальнейшем. Так наступило время заката, в храмах зажгли светильники.

Он сказал себе, что пришел в Паталипутру не для своего благочестия. Что толку сидеть здесь одному? Нужно искать уязвимые стороны самого раджи, узнавать, кто его тайные недоброжелатели и что надо сделать для того, чтобы повернулись против него людские души.

Главное сейчас — разузнать о внутренней жизни Магадхи, понять, как обстоят дела в государстве, и тогда только браться за дело. Так почему бы не начать с этого самого монаха? Буддисты наверняка лелеют надежду вовлечь в свою веру и царскую семью. А уж монах обязательно должен знать, что творится в царском доме. «Придется забыть пока о брахманском достоинстве, — сказал себе Чанакья, — если я хочу получить трон Магадхи для своего воспитанника. Военные хитрости пристали скорее природе кшатриев, а я брахман. Но мой ученик — кшатрий, и я должен руководить им. Ради пользы дела придется поступиться долгом брахмана. Какой смысл отказываться от общения с монахом? Наоборот, отправлюсь-ка я теперь же побеседовать с ним. Может быть, узнаю что-нибудь полезное для себя». И Чанакья пошел в монастырь.

Монах принял его, усадил на почетное место. Вскоре после начала беседы Чанакья уже подробно расспрашивал о министрах, о знати, о брахманах — приближенных раджи. Монах решил, что брахман хочет попасть к царскому двору и ищет к этому пути. Он охотно рассказал, что делается при дворе, и сообщил, что среди знати, близкой к влиятельным кругам, есть его тайные ученики и что он рад будет посодействовать брахману, чтобы ввести его в совет раджи. Чтобы скрыть свою истинную цель, Чанакья сделал вид, будто очень обрадован и что это и будет исполнением его желаний. Заметив, что стало уже поздно, он поднялся, чтобы уйти к себе, но монах дружески его задержал:

— Не спешите, посидите еще. У меня нет сейчас никаких дел. Расскажите мне о себе, — попросил он.

И Чанакья остался. Но тут появилась женщина. Почтительно поприветствовав монаха, она сказала:

— Благостный Васубхути! Я пришла к тебе с большой просьбой. Великая забота у меня. Полмесяца хранила я в душе эту тайну, но сегодня решила рассказать тебе все и спросить совета.

— Дочь моя Вриндамала, — ласково сказал монах, — вижу, что забота совсем иссушила тебя. Что случилось? Здорова ли Мурадеви?

Пришедшая встрепенулась и поспешно отвечала:

— О благостный, телом совсем здорова Мурадеви, но безмерно больна духом. С того дня, как объявлен был наследником принц Сумалья, не знает покоя ее душа.

Чанакья хотел было встать и уйти, чтобы не мешать женщине, но при упоминании имени Мурадеви задержался, надеясь услышать что-нибудь о семейных делах раджи; когда же произнесено было имя Сумальи и сказано, что из-за возведения его в титул наследника предалась отчаянию одна из жен раджи, брахман решил, что ничто не мешает ему остаться, и весь обратился в слух, чтобы узнать, что скажет теперь Васубхути и что еще поведает Вриндамала.

Чанакья не был бы Чанакья (ведь от имени этого хитроумного и проницательнейшего брахмана и пришло в язык маратхи слово «чанакша», которым обозначают хитрейших из хитрых, лукавейших из лукавых), — так вот он не был бы Чанакья, если бы не догадался сразу, что Вриндамала — служанка Мурадеви и что демон ревности гложет эту жену раджи с тех пор, как наследником провозглашен принц Сумалья. «А если это так, — подумал он, — то вот оно, желанное открытие. Использовав его, можно посеять раздор в царской семье». Теперь уж ничто не заставило бы Чанакью сдвинуться с места, пока он не дослушает начатый разговор.

Васубхути сказал Вриндамале:

— Что такое ты говоришь? Дитя, домашние беды не для чужих ушей. Верный слуга своего господина обязан быть нем. Я догадываюсь, как страдает и терзается Мурадеви, зная, что если бы другие жены не возвели на нее напраслины, то сегодня ее сын, а не Сумалья был бы наследником престола, Но ты нигде и никому не должна открывать этой тайны. Верный слуга держит открытыми глаза и уши, но уста его должны быть крепко-накрепко закрыты. Никому не смеешь ты открывать такой тайны, одному только твоему наставнику.

Вриндамала молча выслушала все, что сказал ей Васубхути и ответила:

— Благостный! Я выслушала твое наставление и со смирением спрячу его в своем сердце. Но я пришла к тебе с просьбой о помощи. То, что я поведала тебе, я не доверила до сих пор ни одному человеку. Сегодня же я не могла больше молчать. Если ничего не изменится в ближайшее время, может случиться несчастье: либо другие узнают, что говорит и думает моя госпожа, и донесут радже, либо она убьет себя. Ты мой наставник. Не ты ли учил меня, что если кому-то грозит гибель и в наших силах помешать этому, то наш долг — сделать все? Поэтому я пришла к тебе за советом. Я уверена, что если все останется как есть, то либо умрет моя госпожа, либо беда случится с кем-нибудь другим. Но я не знаю, как помешать этому. Я пыталась образумить госпожу, но все напрасно. Вот я и пришла просить помощи.

Васубхути не хотел, чтобы она рассказывала о своем деле при Чанакье, и он взглядом и голосом старался дать ей это понять. Но то ли женщина решила, что Чанакья, как и она, тайный ученик Васубхути, то ли не могла больше сдерживать себя, но только она без утайки все открыла монаху в присутствии Чанакьи. Не пытаясь больше остановить ее, Васубхути сказал:

— Дочь моя Вриндамала! Если твоя госпожа не в силах вернуть покой душе, приведи ее сюда. Что еще могу пока сказать? Я очень удручен твоим рассказом. И подумаю еще над ним, и тогда, может быть, смогу помочь тебе. Приди ко мне завтра. Только запомни хорошенько: никто не должен знать того, что ты мне рассказала, даже сама с собой об этом не говори. Зная госпожу по твоим рассказам, я думаю, что от нее зависит будущее нашего города. По-видимому, она необычайно злопамятна и мстительна. Сколько лет прошло, как погубили ее младенца? Лет пятнадцать — семнадцать?

— Шестнадцать. Но сегодня госпожа была в такой тоске и отчаянии, словно это злодейство совершилось только вчера.

— Да, — тяжело вздохнул монах, — не знаю, чего хочет всевышний. Ты теперь ступай и приходи завтра.

Вриндамала ушла, а монах все сидел молча, задумавшись. Чанакья тоже не вставал с места: ему хотелось узнать подробнее обо всем услышанном. Сразу начать расспросы было неудобно, поэтому он тоже молчал.

Вдруг монах еще раз тяжело вздохнул и многозначительно сказал гостю:

— Благородный брахман, может быть, ты не поверишь, но в нашей «Махапариниббанасутте»[44] есть предсказание, что три бедствия обрушатся на Паталипутру: пожар, наводнение и междоусобная война. Уж не приближается ли третье? Если раджа и министры не возьмутся за ум, так оно и будет. Мурадеви — царевна, дочь раджи киратов, но ее объявили шудрянкой и плод, зачатый в ее чреве Дхананандом, — нечистым; младенца отняли у матери и убили в гималайском лесу. Может быть, это злодейство и станет причиной страшной усобицы, предсказанной в нашей священной книге.

Нечего и говорить, что Чанакья с величайшим любопытством и заинтересованностью выслушал эти слова буддийского монаха.