Тремор

Глава 3

Ему пообещали полную приватность встречи. Светловолосая девушка уже ждала его в просторной комнате. Все как в американских фильмах. Бежевые стены, диван, и напротив него сидит она, уже держа наготове блокнот в кожаном переплете. Солнечные лучи с усилием просачивались сквозь шторы.

— Добрый день, — сказал он, когда после череды глубоких вдохов вошел в комнату.

Блондинка в очках с легкой улыбкой повернула к нему голову. Кирилл судорожно сглотнул. Она была похожа на его мать до операций.

— Здравствуй, Кир.

— Миссис Лайтвуд, помните, я говорил вам, что наши сеансы должны остаться в тайне, — произнес он, увидев на потолке камеры.

Она мягко кивнула, указав ему на кожаный диван.

— Мне, правда, надо лечь на него?

Ее лицо не выражало никакого удивления. В нем не было ни тени недовольства или чопорности, присущей выдающимся экспертам в своем деле. Девушка лишь с теплотой взглянула на него.

— Как тебе удобно. Главное, чтобы ты мог полностью расслабиться и чувствовать себя комфортно.

Его тело опустилось на подушки. Они податливо прогнулись под ним. Казалось, он плывет по волнам, и вода вот-вот заберет его в свои объятия. Только теперь взгляд пал на картину в темной раме. Гигантские слоны и лошадь с тонкими, как у насекомых, ногами уходили собой далеко в небо, а внизу обнаженный мужчина протягивал крест к ним. Он уже видел ее. Картина Сальвадора Дали висела в доме его детства.

— Расскажи мне все, что у тебя в мыслях.

Он закрыл глаза. Его голова была просто переполнена ими.

— Я всю жизнь шел к тому, что сейчас имею. В восемь лет я решил, что стану рок-звездой. Что жизнь моего отца совсем не привлекает меня. Потому что он, его друзья, все люди, которые соблюдают приличия, чтобы добиться успеха, просто лицемеры. Они закрепощены, делают вид, что увлекаются тем же, что и все, они врут себе…

Он запнулся. Откашлявшись, чтобы это было не так заметно, Кирилл продолжил.

— Я был буйным ребенком в детстве. Много бегал, кричал, закатывал истерики, дрался. А остальные нет. Детский сад, школа, подготовительные курсы, праздники… Где бы я не был, дети всегда вели себя смиренно и тихо. Я рос в среде, где с самого раннего возраста их готовили к высоким должностям, бизнесу, политике. К тому, чтобы носить костюм и галстук с младших классов. Это даже не метафора. В элитной школе детей одевали как маленьких взрослых. Помню этих болванов с зачесанными назад волосами, — усмехнулся он, покачав головой.

— Еще не умеют читать, а уже держат спину как директора на совещании. Уже наслышаны об Оксфорде, Гарварде, о компаниях, где им заказана дорога. Я не знал о чем говорить с ними. Среди них мне никогда не было места. Все, что я хотел, это бегать по коридорам и обсуждать видеоигры, одеваться в футболки со Стигматой и носить длинную челку. Я прямо говорил об этом родителям. Но они не слушали меня. «Никакие развлечения не могут стоять выше твоего будущего», — твердил отец. Для него, наверное, было бы лучше, если бы я умер, чем не оправдал его надежд.

Он усмехнулся, а затем протяжный, истерический смех сам собой вышел из него.

Девушка что-то писала в своем блокноте, пока Кирилл смотрел в потолок, словно и забыв, что она рядом. Вспомнив последний разговор с отцом, ему подумалось, что может, и вправду, его смерть была бы куда лучшим вариантом.

Теперь все знакомые говорили с ним о его сыне. Кирилл не знал, о чем именно, но по голосу из трубки было ясно, что ему это не сильно нравилось.

— Когда вы приедете на мой концерт?

Протяжное молчание. Затем глубокий, извиняющийся вздох.

— Сейчас на это нет времени. К тому же журналисты повсюду ходят за тобой. Мне бы не хотелось попасть им в кадр.

Вся решимость тогда тут же покинула его. Он что-то мямлил, как школьник у доски, из него лились какие-то просьбы…

— Никак не выйдет, — решительно прозвучало ему в ответ.

С щемящим сердцем он повесил трубку.

Смех резко прервался. Лицо окинуло каменное, неприступное выражение. Миссис Лайтвуд с сочувствием смотрела на него.

— Как ты считаешь, мечта стать рок-звездой была вызовом твоему отцу?

Кирилл задумчиво повернулся к ней.

— Я не знаю. Но… Я правда любил рок.

— Тогда почему тебе было важно прославиться? Ты мог бы играть для себя и просто получать удовольствие.

— Не мог. Мне надо был стать кем-то выдающимся, чтобы оправдать статус моей семьи. Только вот, кажется, я ошибся, — сказал он почти шепотом, опустив взгляд к полу.

— В чем? — осторожно спросила девушка.

— Да плевать им, насколько я известен, богат. Такое наверняка не редкость. Родители вбивают себе в голову картинку с их чадом, а потом не хотят видеть ничего другого. Вот так и мои решили, что я обязан быть примерным винтиком в мире больших дядь. Они бы прыгали от счастья, даже если бы я был каким-то неудачником-клерком. А то, что я рок-звезда… Им плевать, что миллионы людей обожают меня. Они — нет.

Закрыв глаза, Кирилл отвернулся. Сейчас, он как никогда отчетливо понимал это.

— Но почему тебе важно их мнение? Ты осознаешь, что самое главное — твое счастье?

Он ничего не ответил ей.

Миссис Лайтвуд Кирилл посещал по четвергам. А потом еще по пятницам. Каждый раз входя в стеклянное офисное здание, он оглядывался по сторонам. Боялся, что даже очки и капюшон недостаточно скрывают его. Из-за постоянного напряжения ему было непросто сразу настроиться на сеанс и открыться психологу. Хотя на это была и другая причина.

С каждым ее вопросом Кирилл все больше осознавал правду. Приближаясь к ядру проблемы, он все больше чувствовал, как невыносимо будет встречаться с ней.

«Что ты хотел от популярности, кроме любви своей семьи?»

«К чему бы ты стремился, если бы отец признал тебя?»

«Чего сейчас тебе хочется больше всего?»

Он закрывал глаза. Кусал губы. Лоб морщился сам собой, потому что ответы словно прижимали его лицом к полу.

Последний вопрос грозился убить его.

— Нас точно не может никто услышать?

— Точно, Кирилл.

Миссис Лайтвуд называла его по имени. По ее словам это должно помочь ему честно взглянуть на себя.

— Что ж, я хочу… Жить свободной жизнью. Не стоять у окна, высматривая папарацци, что преследуют меня. Самому писать музыку. Не пытаться выдавливать из себя улыбку. Знаю, в Америке так делают все, но… Это так изматывает.

«А что ты можешь сделать? Ну, вот скажи мне, что? Вернуться в Россию? Ради чего? Упасть с вершины на потеху публике? Чтобы все таблоиды писали о том, какой ты жалкий? И что от тебя останется? Кто ты без Мистера Кира? Все тот же парень без будущего…»

Эти мысли стали преследовать его даже чаще репортеров. С ними он ложился спать, они пробуждались вместе с ним утром.

Впервые осознав безысходность ситуации, он сел в машину и зарыдал. Вся осторожность разом слетела с него.

«Лучше плакать в Мерседесе, чем на велосипеде», — вспомнилась ему эта народная догма. Усмехнувшись, он опустил к рулю голову. Какой идиот придумал ее? Что может быть хуже, чем когда у тебя есть пять машин, три дома, частный самолет, а ты сидишь и умираешь от безысходности? Иллюзия, что статус и деньги придадут счастья, не греет. У тебя есть все, а внутри ты пустой. Идти больше не к чему.

А потом сессии с миссис Лайтвуд стали еще сложнее. В их разговорах появилась Таня. Ее детская улыбка, глаза, звонкий голос всплывали перед ним каждый раз, когда он отвечал на вопросы.

— Ты осознаешь, что забыть тебя было ее выбором?

— Я осознаю, что ее надо отпустить. Но ведь я даже не знаю, что с ней. И не могу ничего сделать с этим.

Так, часы, долгие, безумно дорогие, были посвящены тому, как перестать скучать, больше не хотеть вернуть человека, который когда-то был для него жизнью.

Кирилл ненавидел себя. Те моменты с Таней, полные нежности, любви, самого важного, что веками воспевало человечество, совсем не ценились им. Тогда, гуляя с ней по лугам Прованса или провожая питерский закат, он, как идиот, как последний кретин думал о том, как будет счастлив, когда придет к цели. А Таня будет прекрасным дополнением к ней. Твою мать, тогда, тогда ты был счастлив! Но все. Все. Поезд ушел, и кричать об этом уже поздно.

Забыть человека. Первое, что скажут вам психологи — это выбросить все вещи, которые принадлежали ему. Чтобы ничего не мазолило глаза, не возвращало вас в прошлое. Это действенно. Берешь, сжигаешь фотографии, выкидываешь подарки, потом все, что покупалось с ним. Затем то, что ассоциируется с его образом. То, что нравилось ему, то, что вы обсуждали, а потом смеялись над какой-то понятной лишь вам шуткой. Вероятно, вы остались стоять в пустой комнате. Еще более пустой, чем ваше сердце.

Кирилл стоял точно так же в своем пейнтхаусе ночью. Из вещей в нем осталось только очень дорогое, никому не нужное барахло. Оно смотрело на него со стеллажей, подставок, стен, а в центре нескончаемой гостиной лежал пакет. Там вязаный лис — подарок Тани, их полароиды, бумажные письма, что она любила отправлять ему по почте. Там было много всего.

Кирилл хотел было еще раз взглянуть на все это. Занес руку, развязал пакет и остановился. Нет. Тогда он точно не сможет выбросить его.

Дорогу заливал лунный свет. По ней изредка скользили фары. Вокруг тихо, и ничто — ни посторонний звук, ни взгляд прохожих не мог отвлечь его от своих мыслей. Глаза впиваются в асфальт мертвой хваткой. Челюсть сведена до зубной боли, но это не помогает ему. Кирилл все так же говорит себе: «это пройдет». А сам не верит в это.

Последний взгляд, рука сжимается еще сильнее. Надо утереть слезы. Внутри все дрожит, все сливается перед глазами. Воспоминания как призраки обрели власть над ним. Поля шафрана и шлейф легкого платья, горячие слова и обжигающие до плоти чувства. «Я всегда буду рядом», — говорил он ей, и, не подозревая тогда, что это она, она может уйти от него.

Все кончено.

Его руки свободны, и весь путь до дома Кирилл оглядывается, порываясь вернуться обратно. Чтобы сдержать себя, он перебирает в голове все варианты, все возможные сценарии жизни. Что, что когда-то сможет зажечь его? Феррари, новый самолет, его имя в Зале Славы? Как бессмысленно…

Дома пустота. Все идеально, дорого, чисто. Даже слишком. Лишь его награды все так же искрятся на полке.

Зайдя в комнату, Кирилл застыл. Взгляд уходил сквозь их блеск, сквозь все года, что он шел к ним. Они стоят, никем не тронутые, не видящие ничего, кроме редких лучей солнца из окон. Лишь горничная натирает их каждый день, чтобы те еще сильнее слепили его утром.

Когда он смотрел на них, вопрос «Куда идти?» сильнее обычного начинал сверлить мозг. Опять вереницы вариантов складывались в голове, и опять ни одна из них ничего не обещала ему.

Кирилл в изнеможении припал к стенке. Ему так нужен был знак. Какой-то ответ или хотя бы намек, что делать дальше. Закрыв глаза, он ушел куда-то глубоко в себя. Кажется, вся его суть слилась с вечностью.

Что-то упало в шкафу. Наверняка, с вешалки свалилась его куртка или еще какая-нибудь дребедень. Открыв дверцы, он закатил глаза. Так и вышло. И зачем ноги сами повели его к нему? Держаться на них не было никаких сил.

На полу оказалось очень уютно. Кирилл лег на него и стал разглядывать низ шкафа. Пыль под ним блестела в тусклом свете, и он тупо смотрел на нее, иногда рассекая кончиками пальцев.

Что-то мелькнуло в углу. Луч выделил из тьмы черную глянцевую поверхность. Нахмурившись, Кирилл потянулся к ней. Приятный холодок обдал ему руку.

Сначала он порывался ее выкинуть. Вернуться на ту дорогу и шагать по ней столько, сколько потребуется, чтобы… Чтобы что?

Это последняя ниточка, связывающая его с Таней. Последняя вещь, от которой веет теплом, хоть и смешанным с колкой удушающей болью. И он сохранит ее. Потому что в тот момент Кирилл понял, что больше у него ничего нет. Что больше ничего не волнует его опустевшую выжженную душу.

Это был знак. Танина палетка «Chanel», которую подарила ей мама. Маленькая черная коробочка с двумя перекрестными «С» на эмблеме. В ней было два проема — для кисточки и теней. Когда они закончились, она приклеила к нему их фото. Их лица на фоне розовеющего неба. Так близко друг к другу…

С грустной усмешкой Кирилл взял из нее крохотный пучок шафрана. Он рос у их домика в Провансе. В тот вечер Таня с таким странным взглядом сорвала эту веточку. Словно знала, что однажды эти полусухие лепестки будут для него так ценны.

Как иронично. Когда она выбегала из квартиры, в бурю, сквозь арки домов-колодцев, эта маленькая коробочка случайно выпала из ее кармана. Осталась лежать на ступенях лестницы, когда Кирилл возвращался домой. Ведь он так и не догнал ее.

Сжав палетку в руке, он повалился на кровать. Прямо так, в кожаных брюках, куртке и тяжелых шнурованных ботинках. Он знал, что никогда не забудет ее.

Прошло больше месяца с тех пор, как Кирилл стал посещать психолога. Картина его жизни все отчетливее складывалась перед ним. Чувство упущенного времени и сожаления неизменно преследовали его весь путь до машины. Выходя от миссис Лайтвуд, он с трудом сдерживал слезы. Казалось, вся жизнь прошла даром и ему никак не изменить этого.

Но одна надежда еще играла в нем. Ведь вскоре на сеансах они начнут обсуждать варианты выходов из тупика, и, может, тогда все страхи оставят его. А пока все, что ему оставалось — это существовать, сияя глянцем на публике. Фальшивая улыбка, поездки, бесконечные тусовки с каждым днем все больше убивали его. Последние силы Кирилл бросал на то, чтобы просто ждать. Столько, сколько придется, чтобы понять, куда двигаться дальше.

Но все разрушилось.

Так неожиданно, что он долго не мог поверить в это.

Однажды утром звонок. На часах семь утра — время, когда сон прочно владел его сознанием. Это был Берг. Вся заспанность вмиг покинула его.

— Какого черта?! — кричал он.

Ноги все больше отдавали тепло воздуху. Кирилл сел на кровать. Глядя в одну точку, уже тогда он понимал, что все кончено. Берг доходчиво, не церемонясь, объяснял ему это.

— Ты не понимаешь! Просто ни черта не смыслишь. Я говорил тебе, как важно вытерпеть эти полгода. Что журналисты все разнюхают, все найдут. Что скрыть от них ничего невозможно.

— И… Что теперь делать?

— А я не знаю, что делать. Лучше скажи, о чем ты думал, когда пошел в центр психологической помощи? В центр! Стеклянную высотку в самом элитном дистрикте города.

Кирилл размыкал губы, но ничего не мог сказать ими. Тяжело дыша, продюсер ждал его ответа, но его словно переклинило.

— Парень, ты вообще тут?

— Да, — вышел из него воздух с тихим полухрипом.

— Просто в нем работали лучшие специалисты и… Я был максимально осторожным. Никто не знал, что я хожу туда.

Из трубки раздался смех. Кирилл вздрогнул.

— Ты приезжал каждый раз на своей машине. Оставлял ее на парковке и проходил по служебному входу в мешковатом подобии одежды. Журналюги даже выцепили пару кадров, где ты ревешь в Лампоргини. И это по-твоему максимальная осторожность?

Пропустив пару смешков, Берг замолчал, словно что-то обдумывая. Крепко прижав телефон к уху, Кирилл вслушивался в звон тишины на другом конце провода. Суть его слов все не доходила до него. В голове мелькало лишь пару картинок. Лишь одно детское воспоминание.

Перед ним как тогда возникли серые стены класса. Насмешливые взгляды детей, их жадные до грязи улыбки, голос учителя, что держал его тетрадь, пока Кирилл стоял у доски, заламывая за спиной пальцы. Кровь все больше окрашивала изнутри щеки. Оставалась ровно секунда до посмертного позора, его гибели. Когда прозвучали строки его песни, весь класс залился почти истерическим смехом. Исподлобья Кирилл переводил взгляд с одного одноклассника на другого. В лице каждого из них читалось презрение. И чем дальше худосочный мужчина читал строки о той жизни, что он представлял себе, тем больше взвинчивался его голос на таких словах, как «вилла», «свой остров», «мировая слава». После них он специально делал паузу, давая всем хорошенько посмеяться над ними. А он стоял, ощущая, как все больше подбирается к ногам холод. Как все, что составляло Кирилла, его личность становится всеобщим материалом для публики. Как его больше нет.

Но тогда все было по-другому. После каждого удара судьбы он поднимался, загорался вновь, словно птица феникс. Впереди была та самая точка отсчета, что вознесет его на самый верх. И чтобы дойти до нее, Кирилл был готов пройти все. Все, пока не пришел к ней.

— Слушай меня внимательно. Я хотел сделать это позже, но придется сейчас.

— Что? О чем ты? — вернул его к реальности голос.

— Объявим публике, что у тебя биполярное расстройство. Тогда вопросов ни у кого не возникнет, и мы выйдем сухими из воды.

— Но…

— Ты меня понял? — твердо спросил Берг.

Он проглотил ком в горле.

— Да.

— Вот и отлично. Парень, не занимайся ерундой. Какой еще психолог? Я же говорил, что ты привыкнешь, и все наладиться. Просто доверься мне. Все, вечером у тебя репетиция. Так что без глупостей!

Берг сбросил звонок, и серия гудков провела новую грань между ним и реальностью. Больше для Кирилла она ничего не стоила.

Прыгнув в бассейн, его тело долго лежало у дна. Солнечные блики пробирались сквозь воду, подсвечивая пузыри, что мелким рядом всплывали на поверхность.