Тремор

Глава 12

Она не брала трубку. Целый день Кирилл набирал ее номер, но слышал лишь однотипные гудки, предрекающие очередную попытку дозвониться ей. Глупо и странно. Странно и глупо.

— Ты ничего не перепутал?

— Нет. Это точно ее номер.

Надежда оставила его лишь на второй день. Тогда Калеб предложил новый выход.

— У меня есть один знакомый, который может узнать её адрес. Ошибается он очень редко, но все же вероятность того есть. Но ты же не полетишь к ней?

Кирилл крепко сжал телефон. Конечно, он полетит к ней.

Через пару дней он вылетал из Пулково в аэропорт Екатеринбурга. Точного плана в голове не было. Что если дверь откроет Таня? Что если ему не откроет никто? Внутренне он готовился к любому исходу. Потерять все или обрести ее вновь… Хотя какая уже разница? Куда важнее просто что-то понять. Понять хоть что-то.

Весь полет он смотрел за окно, нервничая так, словно это был самый важный эпизод в его жизни. Кирилл знал лишь три вещи — в Екатеринбурге -17, скоро там начнется буря, и, вероятнее всего, он простоит под дверью до утра и вернется без ответа. Перспективы, конечно, так себе.

Пообедав в аэропорту, он вызвал такси. Ехать пришлось очень долго. Снег так быстро облеплял стекло, что от работы дворников ничего не менялась. Таксист без умолку болтал о своей жене и трех детях, пока Кирилл пытался придумать речь. Ничего убедительного у него не получалось. Может, Таня вообще никогда не говорила о нем бабушке, и тогда он лишь напугает ее. Вряд ли она станет доверять какому-то парню, что объявился на пороге спустя три года.

— А ведь где-то я тебя видел, парень. Ты ни в каком сериале не снимался? — посмотрел на него таксист в зеркало.

— Нет, — тут же сказал он, отвернувшись к окну.

— Странно. Глаза уж очень знакомые. Такую тяжесть ни с чем не спутаешь.

— Не болтай фигни, мужик, — вырвался из него низкий грудной голос. Словно раскат грома за горизонтом.

Тот замолчал. Оставшийся час они ехали молча. Хруст снега за окном, работа дворников, стервозность сирен стали казаться очень даже мелодичными. Мелодичным на фоне этой тишины показался бы даже лязг зеркала.

Наконец они свернули во двор хрущевки. Почти с радостью водитель выпроводил Кирилла под бурю. Фары удаляющейся машины казались блеклыми лампочками за куском марли. Свет в окнах тоже размывало снегом. Вокруг него только белая пелена, что все отчетливее била по лицу, и силуэты подъездов. Среди пяти дверей нужно выбрать одну. Побежать наугад, а дальше самый вероятный исход поездки — простоять на морозе, пряча лицо от сумасшедших порывов ветра.

Сердце давно замедлило ритм, эмоции притихли. Он был готов начать звонить в домофон, от одной квартиры к другой, на ходу придумывая все оправдания, обстоятельства и причины. За своими мыслями он не сразу различил шаги. Детская фигурка обогнала его и направилась к соседней двери. Кирилл, не раздумывая, бросился за ней следом.

— Пацан, подожди, — нагнал он его у лифта.

— А двадцать пятая квартира на каком этаже?

Мальчик тут же обернулся, обратив к нему красные, как два яблока, щеки.

— На седьмом вроде, — сказал он, хлипнув носом.

Чем выше они поднимались, тем больше все переворачивалось в груди у Кирилла. Сжав кулаки в карманах, он смотрел перед собой, пока слова сами складывались в его мыслях. В очередной раз все показалось ему нелепым и глупым. Словно в дешевом романе, где главный герой, по воле неопытного писателя, поступает как полный идиот. И почему он всю жизнь чувствует это?

Без промедлений Кирилл подошел к двери. Вспотевшие пальцы нажали на звонок, и кнопка с усилием вдавилась внутрь. Судя по прерывистой трели, она уже давно не исполняла своей функции.

К его удивлению, после поспешных шагов не последовало вопроса. Послышался щелчок, и дверь плавно отъехала в сторону. На пороге показалась жилистая старушка. Синий халат делал ее глаза похожими на два ясных неба. На лице не читалось ни подозрения, ни страха. Добродушная улыбка обещала выслушать его.

— Здравствуйте. Я не знаю, говорила ли вам обо мне Таня, но я — Кирилл, её парень. Точнее, бывший парень. Она ушла от меня после смерти своей мамы. Мы тогда должны были лететь в Лос-Анджелес, я начинал там карьеру…

— Конечно, я знаю, кто ты, — прервала его Нина Михайловна.

— Заходи.

Еще с порога его встретил аромат бульона и специй. В небольшой прихожей он сел на тумбочку. Пока шнурки извивались в его пальцах, Нина Михайловна молча стояла рядом, сложив снизу руки.

— Ты, наверное, голодный. У меня как раз готов ужин, — с улыбкой сказала она, указав на кухню.

Кирилл последовал за ней.

Коридор был заставлен шкафами и комодами. Их усеивали статуэтки, иконы, календарики и ряды книг, что разделяли собой тяжеловесные рамки. Он замедлился. Среди незнакомых лиц промелькнула девочка, почти не изменившаяся спустя столько лет. Улыбка осталась прежней.

— Я тоже часто останавливаюсь и смотрю на нее, — обернулась Нина Михайловна.

— Давно уже не видела ее.

— В смысле? — попытался он скрыть беспокойство в голосе.

Глубоко вздохнув, она с грустной улыбкой показала ему на кухню.

— Пойдем. Сначала поешь, а потом я тебе все расскажу. Ты прилетел в такую даль, в мороз, наверняка, голодный.

Кирилл хотел ей возразить, но тут же передумал, как только они вошли на кухню. Опять этот скромный интерьер возвращает его в чье-то, такое желанное для него, детство. Подумав о том, что здесь провела его Таня, он захотел остаться в этих стенах навсегда. Нелепая мысль, но какая теплая.

Бабушка открыла крышку кастрюли, и аромат наваристого бульона ещё больше заполонил комнату. Пар вздымался над плитой, словно ограждая его от всех беспокойств. Даже вид за окном стал просматриваться из-за потоков снега. Из духовки показался противень. Смесь перцев, карри и розмарин россыпью виднелись на золотистой курице и картофеле. Тарелки встали напротив Кирилла. Слой перца щедро укрывал поверхность борща с золотыми пузыриками. На маленьком блюдце лежали кусочки хлеба со следами муки. Бабушка поставила рядом с ним сметану.

— Пахнет божественно, — улыбнулся Кирилл.

Она рассмеялась. — А на вкус ещё лучше. Ты ешь, не стесняйся, — сказав это, Нина Михайловна села рядом с ним, поставив перед собой тот же набор блюд.

По телевизору показывали «Ешь, молись, люби». Любимый фильм Тани. Кирилл вспомнил, как они смотрели его вместе с ней, как она тоже мечтала поехать в Европу. Ловить вдохновение, гулять по старинным улочкам и пробовать местную еду, не думая ни о чем плохом. Он усмехнулся. Сбылась ли ее мечта? А, может, она прямо сейчас исполняет ее? Наслаждается жизнью, дышит свободой и совсем не думает о нем — своем прошлом.

За раздумьями Кирилл и не заметил, как опустошил две тарелки. Тепло разлилось в животе, вытеснив собой все волнение и неловкость.

Наконец бабушка поднялась и убрала посуду в раковину. Вода ударялась об стекло, переливаясь за края, тут же сменяя свои потоки следующими в то время, как она смотрела перед собой все с той же грустной, но доброй улыбкой. Казалось, перед ней мелькало все то, зачем приехал Кирилл. Все воспоминания и ответы, которые она готовилась открыть ему.

— Пойдем, — улыбнулась Нина Михайловна, показав на коридор.

Там они остановились у одного из шкафов. Блокноты, конверты и альбомы выгружались на ковёр, быстро пополняя две ровные стопки. Мельком просматривая страницы, бабушка что-то приговаривала, то вспоминая историю тех или иных фотографий, то вновь возвращаясь к тому, что хотела найти среди них.

— Нашла, — улыбнулась она, сжав фотоальбом в тонких пальцах.

Кирилл прошел вслед за ней в гостиную. Сев на диван, он оглядел комнату. Вдоль бежевых стен с незамысловатым рисунком стоял деревянный шкаф. Обычный, советский, с набором хрусталя, сервизом, сборником книг и рядом фотографий. На большинстве из них была Таня. Наверняка, и игрушки, сидящие на стуле, когда-то принадлежали ей. В них что-то незримо хранило ее частичку. Прямо сейчас Кириллу хотелось обнять их. Прижать к груди этого розового зайца и долго стоять с ним у окна в окружении фикусов, фиалок и других, безымянных для него, растений.

Пока он осматривался, Нина Михайловна достала ещё два альбома и села рядом. Открыв один из них, она подняла на него взгляд.

— Таня много говорила о тебе. Без умолку, — засмеялась она.

— Когда Ирины не стало, я отговаривала её бросать всех друзей, оставлять тебя в беспокойстве. Хотя, конечно, я понимала, как ей трудно. Её папа, мой сын, и мать своей смертью сломили её. Она была таким светлым ребёнком, — её глаза с тоской опустились к первой странице альбома.

— Помню, когда ей было пять лет, мы все вместе поехали в «Незабудку». Там было много детей, самых разных, но Таня очаровывала всех, где бы не появлялась. Бывало, кто-то из ребят начинал ссориться или драться. Я только повернусь, а она уже идет их мирить. Она такая маленькая была, вот взгляни.

Кирилл наклонился к альбому. У песочницы под соснами стояла девочка в красном платье. В одной руке у неё были фиалки, а в другой разноцветная вертушка. Она смотрела в камеру, прямо на него, с такой беззаботной искренней улыбкой, что, казалось, от нее шло сияние.

— Я говорила ей: Таня, всегда делай то, что чувствуешь. Даже если встретишь людей, которые назовут тебе странной, наивной, улыбнись и иди дальше. Делать нужно только то, что приносит тебе счастье.

На мгновение она замерла и, глубоко вздохнув, перевернула страницу альбома.

— Но одного я не знаю. Я прожила долгую жизнь, но так и не получила ответ на то, почему таким людям, как она, выпадает на душу столько боли.

Кирилл закусил губу, не зная, что сказать на это.

Так странно смотреть на эти фотографии. На те моменты ее жизни, когда у нее было все хорошо. Мог ли хоть кто-то предугадать, что подготовила Тане судьба? Ведь что бы ни происходило, где бы она не была, с губ не сходила простая всепоглощающая улыбка. Ее не было лишь на одной фотографии. Сидя в кресле, она смотрела в окно с пронзительным глубоким взглядом. Пересвет мешал разглядеть, что за ним.

Он показал это фото бабушке.

— Такой я ее и запомнил. Всегда было интересно, о чем она думает в такие моменты.

— О! — рассмеялась Нина Михайловна.

— Таня никогда не говорила, сколько не упрашивай. Ей тут десять лет. Мы в этот день пошли в Музей искусств. Там она долго стояла у картин, рассматривала каждую в деталях, то приближаясь, то садясь перед ней. Мы не говорили ей ни слова, не хотели отвлекать, но дома забеспокоились. Таня села у окна и просидела так до самого вечера. Мы с Ириной хотели подойти к ней, но папа не разрешил. Он сфотографировал ее украдкой, поэтому и качество такое. С ним, конечно, они были неразлучны. Женя тоже был такой в детстве. Тоже задумчивый, тоже с ранних лет знал, чего хочет. Он с отличием закончил горный институт и всю жизнь проработал геологом. Не помню, чтобы он хоть раз ругался на Таню. Хотя, — она задумчиво подняла светлые глаза к потолку.

— Один раз помню. Да. Женя тогда очень расстроился. Тане было лет пять, когда он нашел странные камни в Ленинградской области. Информации о них не было ни в справочниках, ни в архивах, ни в одном международном документе. Эти два розовых камушка светились в воде. Выглядело это очень красиво. Он показал их Тане и сказал, что они волшебные, придумал целый ритуал, чтобы развлечь ее. Никто не думал, что она может без спроса их взять, на нее это было совсем не похоже. Но это случилось. Прямо перед поездкой в Москву, где Жене выпал шанс открыть новую породу. Помню, тогда там была свадьба у Леши. Он случайно познакомился на ней с гендиректором «Газпрома» и договорился о спонсировании исследования. Но, вернувшись домой, Женя не нашел камней на прежнем месте.

— Что ты делаешь, папочка? — зашла к нему Таня, когда он искал их у себя в кабинете.

Женя все объяснил ей.

— Так они были нужны тебе? Просто я уже загадала желание.

Он кинулся к ней. Стал трясти и допрашивать, куда она бросила их. Это была их первая и единственная ссора. Женя хотел вернуться в Москву, чтобы исследовать дно озера, но ему не дали разрешения. Оставалось только смириться. Вот такая история, — улыбнулась она.

«Эти камушки волшебные. Они исполняют желания», — снова и снова раздавался в его голове детский голос. Кирилл скрыл улыбку рукой. Вспомнил, как Таня убеждала его в том, что случайностей не бывает. Что если что-то соткано красной нитью, то будет тянуться так долго, как это суждено. До завтра или до последнего дня жизни. В очередной раз она оказалась права. В очередной раз он был рад этому.

Кирилл продолжил листать альбом. С каждым переворотом страниц Таня становилась все взрослее. Рядом с ней новые места, новые люди, а глаза не меняются. Вот она в школе с подружкой, а вот на фоне своих рисунков. Они прикреплены к стенду, а под ними подпись: «Таня Кортникова 7В». Для четырнадцати лет у нее было уж слишком детское личико.

Он пролистал дальше. Нина Михайловна отвела взгляд в сторону.

Рядом с Таней стоял коренастый парень. Все в его объятии, в пристальном взгляде на нее показалось Кириллу каким-то наглым и пошлым.

— А кто это?

Нина Михайловна не спешила ответить ему. С неловкой улыбкой она поправляла сережку, а потом просто пожала плечами.

— Школьная любовь. С Владом они встречались два года, а потом он уехал. Прямо после смерти ее папы.

А ведь Таня рассказывала ему об этом. В тот день, когда он ждал ее у общежития, когда обещал всегда быть с ней. Вспомнив об этом, Кирилл глубоко вздохнул. Желчная надрывная боль растеклась где-то в области легких.

Серебристые часы отбивали такт маятником. Только теперь он услышал их. Каждый удар, такой глухой и весомый, словно приближал его к себе. Этот ритм, безукоризненно четкий, как строгий учитель, напоминал ему о пройденном пути, обо всех его ошибках.

— Я хочу найти ее, — сказал он, смотря в окна соседнего дома.

— Если не вернуть, то хотя бы просто убедиться в том, что она счастлива. Вы можете помочь мне в этом?

Мелкие морщинки рассекли рябью веки. Бабушка кивнула ему.

— Два года назад она улетела со своей подругой. Я не хотела ее отпускать, но кто же ее удержит. Она уже не ребенок.

Глубоко вздохнув, Нина Михайловна прикрыла веки.

— «Я улетаю в Таиланд, бабушка. Сейчас это нужно мне. Постараюсь прилететь обратно к Новому Году», — вот что Таня написала мне. Больше я не видела ее. Иногда она пишет, звонит, но возвращаться не собирается. Думаю, ей тяжело находиться здесь. Смерть матери далась ей еще больнее, чем папы, — она резко замолчала.

Ее лицо, такое добродушное в начале их встречи, теперь излучало непомерную тяжесть. А может, это свет абажурной лампы добавил драматических теней и дрожащих бликов во взгляде. Все в полутемной гостиной словно обрело свою скрытую жизнь. Словно хотело что-то сказать Кириллу. Плотно сжав губы, бабушка смотрела перед собой, а потом часто заморгала.

— Ты все правильно сказал, — кивнула она.

— Главное, чтобы Таня была счастлива.

— Так она счастлива? — глухо спросил он.

Она пожала плечами.

— Сложно сказать. Но ей определенно лучше.

— А куда именно она поехала?

— На Пхукет. Это все, что я знаю. Она не любит много рассказывать о себе, лишь иногда присылает фотографии оттуда.

Ничего не говоря ему, Нина Михайловна ушла в спальню. Вернувшись, она надела очки и достала из чехла небольшой планшет.

Сердце невольно дрогнуло. На фотографиях с Пхукета Таня выглядела так же, как прежде, но была совсем другой. Пока бабушка пересказывала краткие новости из ее жизни, Кирилл пытался понять, что же именно так изменилось в ней. Да, волосы стали длиннее, на месте детских щечек появились скулы. Макияжа на лице было больше обычного, но смутило его совсем не это. Взгляд. Вечно горящие глаза смотрели в камеру со скукой и грустью, и это отдавало в его душе тупой разрывающей болью.

Отследив геолокацию фотографий, он незаметно скинул их себе. Нина Михайловна ничего не заметила. Причитая на погоду, она стала настаивать, чтобы Кирилл остался у нее на ночевку, и он согласился. Все-таки здесь все еще помнило Таню.

Перед сном, лежа на диване, Кирилл рассматривал ее фотографии. Загоревшую, пустую, иногда приторно-счастливую Таню на фоне синего моря, песка и разнообразия джунглей. Стук часов ушел куда-то на второй план. Все вытеснило собой странное необъяснимое предчувствие. Сны в эту ночь тоже были странными.

Люди уже ждали ее. Неровными рядами они замерли у сцены, готовясь оживиться к ее приходу. Лишь перешептывания и вспышки камер осмеливались нарушить тишину, все больше давящую своим напряжением. Чтобы как-то занять себя, операторы продолжали настраивать свет, а публика беспокойно озиралась в стороны. Ждала, что вот-вот из-за какой-нибудь двери появится художница и займет наконец в край прожженное взглядами кресло. Мужчина в холеном смокинге ждал того же. Микрофон в его руке все больше блестел от пота, в то время как улыбка, наоборот, становилась все шире и беспечнее. Так продолжалось двадцать минут. Никто не сдвинулся с места. А потом привычную тишину прорвали шаги — девушка в берцах и легком платье зашла, как мотылек, знаменующий собой начало весны после долгой спячки.

Люди зааплодировали. Пока она одаривала их улыбкой, ведущий вручил ей микрофон, показав на соседнее кресло. Публика простила ей задержку тут же. С первых же вопросов.

— Таня, как тебе у нас в Мадриде? — спросил он.

Повернувшись к зрителям, Таня с восхищением рассказала о своей вчерашней прогулке, о том, что теперь она фанат фиалковых конфет и хотела бы остаться в их городе подольше, потому что его атмосфера близка ей. Они с журналистом обсудили ее жизнь, взгляды на искусство и то, как они отразились на некоторых работах, что уже были представлены в этом зале. Когда настало время вопросов, десятки рук тут же взметнулись в воздух. Ведущий показал на парня, и девушка с бейджиком протянула ему микрофон.

— Скажите, с каким настроением вы писали «Амазонку»? Какую концепцию заложили в нее? — спросил он, показав на картину, что висела справа от него.

На ней была изображена мулатка в красном платье. Четко виднелось лишь ее лицо. Глаза смотрели вверх, губы напряжены, сжаты в одну полоску, а волосы растрепанны. В густые пряди вплетены бутоны роз, но их вид добавлял лишь безысходности и отчаяния. Некоторые из них были помятыми, некоторые вот-вот норовили упасть на сухую обезвоженную землю. Платье было на них похоже. Юбки разных оттенков красного цвета распростерлись по всей нижней части картине. Где-то они были очерчены, где-то едва различимы в пространстве. Таня смотрела на «Амазонку», вспоминая тот день, когда принялась за нее.

— Девушка решила стать амазонкой, но справиться ей нужно прежде всего со своими чувствами. Сейчас она на переходном этапе. Платье порвано, причёска испортилась, и в ней нет никаких сил, чтобы идти дальше. Она смотрит в небо, просит Бога помочь ей.

Испанский голос тут же перевел за ней.

— Но зачем ей становиться амазонкой? Ведь она была рождена для другого.

Таня посмотрела куда-то в пол. Сотни людей ждали ее ответа. Пальцы вцепились в подлокотник. Дыхание замерло. Среди десятка вопросов в голове пронесся голос Крис. Ее слова о том, что она должна быть честной. Подняв взгляд, Таня отклонилась на кресло.

— Иногда стоит менять в себе одни черты ради других. Потому что не всегда наша данность примирима между собой. Иногда ее переплетения могут быть несовместимы и причинять боль. Я думаю, подобная борьба есть у многих из нас. Мы пришли в этот мир для того, чтобы пройти свои уроки. Понять, что в нас истина, а что лишь ее правдоподобная копия. Жизнь показала Амазонке ее путь. Она не сможет остаться прежней.

— И она пройдет свой путь?

Таня кивнула. Уверенно ровно настолько, насколько умела скрывать свои сомнения. Пока вопросы ветвились в ее голове, все больше людей поднимали руки.

Ведущий показал на молодую девушку. Типичную испанку. Ее темные глаза, казалось, могли без нее задать свой вопрос Тане.

— У вас в картинах очень необычно чередуются красный, черный и белый цвет. Почему вы выбрали их?

— Это моя борьба, — сходу ответила она.

— Я задаюсь вопросом, куда ведут чувства. Возносят они нас или губят? Я имею в виду яркие чувства. Страсть, злость, эйфория, подавленность.

— И как вы отвечаете на это?

Таня не сразу решила, что сказать ей. В момент нерешительности на ум приходила лишь правда.

— Каждый решает для себя сам. Это либо наполняет его, либо отвлекает от главного. Поэтому черный и белый цвет часто рядом — для баланса.

Ее стали спрашивать о жизни в Таиланде, о Крис, которая год назад выставлялась здесь. Многие кивнули, когда кто-то сказал, что их работы похожи темами, но различны по исполнению.

— Если бы не она, меня бы здесь не было, — сказала Таня.

— Ее менеджер стал и моим тоже. Как и дом. Мы работаем вместе.

Когда время на вопросы вышло, люди выстроились к ней в очередь. Вновь и вновь Таня ставила автографы на блокнотах и листовках. Потом они обступили ее, и фотограф запечатлел их на фоне ее работ у однородно-серых стен зала. Все старались пошире улыбнуться, и Таня последовала их примеру.

Когда все закончилось, толпа прошла в павильон с другими картинами. Теперь это пространство с высокими потолками и минималистичным интерьером опустело, и она наконец почувствовала себя свободной. Смотря на сцену, где только что ее видели все эти люди, Таня хотела лишь одного — побыстрее уйти отсюда.

— Ты как? — подошел к ней ее менеджер.

Она впервые видела его вживую. Все в нем идеально вписывалось в описания Крис. Это был высокий мужчина лет тридцати в темно-синем выглаженном костюме. Представительность его образа резко контрастировала с его улыбкой. Простой и дружелюбной, без всяких вежливых заискиваний.

Обменявшись парой фраз, они вышли на улицу.

Ветер как-то по-летнему раскачивал ряд флагов у стеклянного здания. Прямо перед ним располагался идеально постриженный газон с редкими кустиками. Не сговариваясь, они пошли вдоль них по асфальтированной тропинке.

— Все прошло отлично. Думаю, у тебя еще будет много выставок, — сказал ее менеджер, наклонившись к ней.

Таня кивнула. Она и сама видела, какой восторг вызвала у людей. Пока они шли, он говорил, что попробует организовать выставку в Барселоне. Если на нее придет много зрителей, то следующая пройдет во Франции.

— Дмитрий…

— Просто Дима, — улыбнулся он.

— Дим, сколько я могу побыть здесь?

— В смысле в «Ифеме»?

— Нет, в Мадриде.

Он удивленно взглянул на нее.

— Сколько хочешь, Тань. Просто у нас много заказов, а у тебя все осталось в Таиланде.

— Нет, у меня с собой все, кроме мольберта.

— Тогда не вопрос. А на сколько ты хочешь? Если надолго, то выставку в Барселоне можно организовать пораньше.

— Думаю, на пару месяцев.

Он кивнул, и какое-то время они шли молча. Дойдя до машины, Дмитрий предложил ее подвести, но она отказалась.

— Ты хочешь остаться из-за Крис? Устали друг от друга?

Улыбнувшись, она покачала головой.

— Да ладно тебе, я ей не скажу, — засмеялся он.

— Просто мне надо во всем разобраться. Мадрид хорошо подходит для этого.

— Хорошо. Если захочешь, позвони. Я живу недалеко от тебя, так что можем сходить пообедать вместе. Поболтаем.

Таня кивнула ему. Его черный Мерседес скрылся из виду.

«Ну что?»

«У нее милая бабушка».

«А что с Таней?»

«Мог бы уже давно слетать сам, чтобы выяснить это».

«Не думаю, что она бы сказала мне».

«Ну, если Таня говорила ей обо мне, то о тебе-то уж точно. Ты же хранитель ее тайн».

«Не неси чушь. Так что с ней?»

«Она на Пхукете. Тусуется там со своей подружкой».

«И ты, конечно, полетишь туда».

«Придется. Я твёрдо решил найти ее. Даже если краткий разговор — все, что меня ждет в конце этой истории».

Когда от комнаты остались лишь силуэты во тьме, Таня зажгла свечи. Сев за стол, она достала из верхнего ящика кожаный блокнот. Время, весь день такое недосягаемое, теперь напрочь отказывалось сдвинуться с места. Оно замерло, напоминая о себе лишь таянием воска в канделябре. В его серебристой поверхности Таня видела себя. Казалось, это ее отражение — она, а ее тело — лишь оптическая иллюзия. Казалось, нужно лишь дождаться, когда девушка по ту сторону откроет тетрадь, и она повторит за ней ее действия.

Время не шло, оно застыло в этих стенах. Лишь шум машин с улиц соединял эту комнату с миром, лишь свист ветра, легкий холодок возвращал Таню к реальности. Она наконец решилась на это.

Обложка в ее пальцах плавно развернулась в сторону. В груди что-то екнуло. Этот неровный умирающий почерк…

Таня отвела взгляд к окну. Сквозь тонкую вуаль штор были видны огни домов. Проходя сквозь нее, они сливались друг с другом и становились блеклыми пятнами, теряли свою форму. Она убрала с окна тюль. Теперь можно было увидеть звезды. Холодное яркое мерцание, в котором ей так хотелось найти правду, знак, хоть какие-то ответы. Она долго смотрела на них. Первая страница дневника смотрела на нее с той же надеждой. Лишь когда небо скрыли облака, Таня наконец опустила к ней голову.

«Неделя как меня нет. Это первое утро, первая попытка, чтобы осознать это. Проснувшись, мне каждый раз кажется, что я все еще сплю. Что все составные части моей личности парят где-то в облаках, возможно рядом с мамой и папой, оставив на месте себя лишь пустую телесную оболочку. Я не понимаю, чем жила, что любила, чувствовала, умела чувствовать всего неделю назад. Куда из меня ушел тот свет, вся та радость?

Бабушкины глаза — бесчеловечная пытка. Слишком много в них не сочетаемого. Ее забота, спокойствие и страх за меня, а еще тоска, что-то мертвое. Что будет в них, когда она закроет дверь? Как проведет очередной день перед тем, как я вернусь с кладбища?

Почти все время я опаздываю к автобусу. Наверное, специально. Ведь это повод побежать, ускориться до предела, чтобы закололо бок, чтобы боль внутри хоть на миг исчезла. Где-то за спиной лают собаки. Подгоняют меня к полупустому заржавевшему автобусу. Я сажусь у окна. Мы все дальше отъезжаем от города, панелек виднеется все меньше. На сером фоне лишь ветки деревьев, заснеженные и голые, дрожат на ветру, быстро оставаясь позади, а мы несемся вперед. Так быстро, словно в конце что-то ждет. Ждет хоть что-то.

Грязный снег у края дороги и белый, нетронутый ближе к лесу. Это первое, что я вижу, выходя из автобуса. Мне не по пути с другими людьми. Все они шагают совсем в другую сторону.

Вот я и осталась одна. Вокруг так тихо. Снег утопает под ногами. Я слышу свое дыхание. Вороны изредка кричат, оставляя после себя каменеющее тягостное чувство. Все меняется, когда впереди начинают виднеться кресты и надгробные плиты. Тогда я окончательно ломаюсь, но это не важно. Куда важнее то, что я дома».

Она перевернула страницу.

«Он пишет мне каждый день. С новых соцсетей, мессенджеров, с разных аккаунтов, где я еще не заблокировала его. Я уже не читаю его сообщения, в них слишком много боли. Да, я поступаю как животное. Инстинкт выживания — все, что у меня есть. Я бросила всех ребят, его, потому что во мне умерло все, кроме страха. И, конечно, безмерной ненависти к себе».

Поднявшись, она стала ходить по комнате. Холодные ноги иногда терялись в ворсе ковра. Плечи мелко дрожали, колеблясь сильнее, когда Таня закрывала глаза и вонзалась зубами в щеку. «Прошло три года», — говорила она себе. «Прошло три года». Но нет, в воспоминаниях все было слишком ярко. Тот год напрасных попыток собрать себя, тот день, когда Крис встречала ее в Таиланде. Такую убитую, мертвую, ведь в тот же день она узнала о том, что Кирилла нашли в крови в его ванной. В памяти всплыла та волна. То, как слезы смешались с водой, и она шла на дно, радуясь отсчету последних секунд ее жизни.

— Перестань, — случайно сказала вслух Таня.

Дневник скрылся в верхнем ящике стола. Всю ночь она прогуляла по городу.