Тремор

Глава 5

Странно, но в эти две недели он совсем не употреблял кокаин. Лишь иногда закидывался на тусовках экстази. Рука не тянулась к порошку, а организм не давал ему никаких посылов. Хотя уже давно выработал привычку ежедневно питаться им, словно топливом.

«Какое-то чувство, что-то вроде надежды», — играла в голове строчка Дельфина каждый раз, когда Кирилл смотрел себе в душу. То ли от интриги, то ли от предвкушения долгожданной встречи, он напоминал сам себе ребенка перед Новым Годом.

В эти две недели квартира приобрела совсем другой вид. Дорогие вещи, что были распиханы по ящикам, теперь гордо высились на самых заметных полках. Машины были вымыты до блеска и стояли ровно в ряд на ВИП-парковке небоскреба. Кирилл порывался слетать на виллу в Лос-Анджелес, но, к счастью, у него совсем не было времени на это. Скоро должен был выйти новый альбом, поэтому в студии он проводил большую часть дня. В этот период мысли о Тане ушли на второй план. В этот краткий миг он был почти счастлив.

Ни мама, ни отец так и не сказали, почему решили прилететь к нему. Все в их жизни было спланировано до мелочей на многие месяцы вперед. Откуда в их графике взялась свободная неделя? Кирилл не хотел напрямую спрашивать об этом. Наверное, боялся, что он — далеко не главный повод их поездки в штаты. Ведь иначе может быть только в другой реальности.

Но нет. Другого повода не оказалось.

Тот день от начала до конца с трудом давался его пониманию. Все это было очень странно. Прилет в аэропорт Кеннеди и сразу теплые объятия. Его спросили не о делах, нет. Отец с ходу поинтересовался его самочувствием и, кажется, даже улыбнулся ему.

А потом ресторан, сразу после заселения. Они сидели в светлом зале на ВИП-местах, наверное, самого престижного заведения Нью-Йорка, и со смехом болтали обо всем на свете. Кирилл не мог вспомнить, когда еще родители так беззаботно говорили с ним, вспоминали его детство.

Оказалось, недавно мама нашла Трикса — зеленую обезьянку, с которой он так любил играть в детстве.

— И что, ты убрала ее в шкаф, куда подальше?

— Нет, что ты. Она теперь сидит на диване. Смотрит на все своими стеклянными глазками как раньше, словно и не прошло двадцать лет.

Ему с трудом представлялось это.

Разговор завязался сам собой и, по цепочке, им вспомнилась Словения. Они поехали туда, когда Кирилл был совсем маленьким. В его памяти проносились лишь приятные отголоски того, как он бегал босиком вдоль озер, как лебеди величественно плыли за ним. А где-то неподалеку родители делали шашлыки, и их голоса — единственное, что разрезало тишину в округе.

— Мы тогда устали от однотипных отелей. Папа предложил съездить в Любляну и пожить в домике на холме. Вокруг не было ни площадок, ни детей, а тебе совсем не было скучно. Ты бегал по тропинкам, потому что хотел стать спортсменом, помнишь?

Потупив глаза, Кирилл улыбнулся. Это и вправду было его мечтой до музыки.

В отдельной зоне с видом на Манхэттен, в стороне от других людей перед ним проносилась та беззаботная часть его жизни, которую он и не думал когда-либо обсуждать со своими родителями. Они помнили все. Даже отец. Кирилл так давно не видел его без костюма. В бордовом поло, без геля на волосах он тоже смеялся над тем, что, казалось бы, давно забыто, утрачено, безнадежно оставлено в прошлом.

Но на этом сюрпризы не закончились. Подъехав к пейнтхаусу, Кирилл увидел то, что всегда хотел. С самого детства.

Они спустились к парковке в прозрачном лифте, миновав бесконечное число этажей с рядами машин. Все они мерцали в серебристом полусвете фонарей, и каждая из них была произведением искусства. Казалось, это были 3D-макеты для фильмов про будущее. Родители замерли, вглядываясь в навороченные бамперы, полупрозрачные корпуса, напоминающие космические капсулы. Но им предстояло спуститься еще ниже. В отдельный отсек с лифтом для каждой машины. Его машины.

Их было уже семь, и каждая подсвечена со всех сторон, словно бриллиант на витрине. Последняя модель Лампоргини — самая скромная из них. На фоне остальных она просто меркла.

Почти минуту никто не проронил ни слова. Родители замерли, рассматривая эту выставку. Стало так тихо, что Кирилл слышал лишь свое дыхание.

— Это все твои машины? — наконец спросила мама.

Он кивнул.

— Это невероятно, дорогой. Почему ты ничего не рассказывал нам?

Затаив дыхание, она стала рассматривать каждую из них. Кирилл открывал двери, чтобы мама могла посидеть за рулем, переключал подсветки, разные режимы и показывал их особенности. Он и забыл, что отец находился с ними.

Тот стоял в стороне, все на том же месте. Случайно обернувшись, Кирилл встретился с ним взглядом. Импульс волной обдал кожу. Синие глаза как две искорки, смотрели на него с примесью удивления и восторга.

Когда они шли обратно, Кирилл убеждал себя в том, что это не видение. Не происки фантазии, не искажение от света. Что в обычно холодных безжизненных глазах играли чувства, которые он поселил в них.

Отец ничего не сказал ему на парковке. Не произнес ни слова во время прогулки, пока мама восхищалась городом. Дойдя до отеля, они стали прощаться, и лишь тогда он отвел сына в сторону.

— Я смотрел твой концерт в Огайо. Ты знаешь, я не люблю твои выходки, но похоже, ты получил, что хотел. Так что иди вперед. Не останавливайся.

Хлопнув его по плечу, он пошел за мамой. Кирилл смотрел вслед его статной походке до тех пор, пока она не скрылась за дверью. Лишь тогда мир ожил для него.

Всю ночь он пытался осмыслить сказанное. Эти разговоры, взгляд, слова, что были сказаны напоследок.

Чувства мешали анализу. Пока Кирилл пытался понять причину таких перемен в семье, неистовая радость заряжала сердце на дробь ударов. Он ничего не мог сделать с ней.

Всю ночь его душа полыхала всеми оттенками эндорфина. Переворачиваясь с одного бока на другой, Кирилл тщетно пытался уснуть, то и дело, видя перед собой эпизоды недавних событий. Он уже и забыл, каково это — чувствовать что-то, кроме раздирающей пропасти.

Почти все время он проводил с ними. Вместе они ходили по музеям, ездили к туристическим местам и прогуливались по центральным улицам, позируя фотографам. Это было весело. Мама искала свои лучшие ракурсы, перешучиваясь с ними. Тогда смеялись и они, и Кирилл, и даже папа. Родители обнимали его с обеих сторон, а после фотосессии отец хлопал его по плечу, а мама с улыбкой опускала вниз голову.

Всю неделю они гуляли в Центральном парке. В это время он был переполнен людьми. Компании друзей, семьи, творческие группы, — все наслаждались уходящим летом, лежа на траве, огибая набережную или просто сидя на скамейке со стаканчиком кофе.

Бывало, кто-то из них подходил к Кириллу. Протягивал блокнот для автографа или просил сделать фото с ним. Впервые он был рад этому. Рядом с родителями это совсем не тяготило его. Те охотно отвечали на вопросы, благодарили за похвалу, так и светясь гордостью за своего сына.

А потом они втроем шли дальше. Держа мороженое в руке, болтая о всяких мелочах и любуясь ландшафтом парка. Все брали разные рожки, а потом обменивались ими, всегда приходя к выводу, что фисташковый самый вкусный из них. Начиналась шуточная борьба. Каждый старался не дать откусить от своего мороженого слишком много.

В эту неделю Кирилл забыл обо всем, что происходило до нее. После таких дней он ложился спать, всем нутром ощущая себя главным человеком на земле. Душа светилась, словно драгоценный камень, и он хотел всегда ощущать в себе это.

Они пришли на его концерт. Невероятно. Заняв самые престижные места, родители смотрели на Кирилла. Впервые за все время он выступал под их взглядами, впервые пел им, и впервые толпа скандировала его имя в их присутствии. Ему повезло. Зал больше обычного разразился овациями. Только он показался на сцене, как фанатки стали пытаться выбежать к нему. Преодолевая сотни протянутых рук, они вот-вот норовили прыгнуть ему на шею. Охранники еле сдерживали их.

А он был счастлив. Впервые трезвый за столько месяцев, Кирилл отчетливо ощущал всемогущую бешеную энергию. Она, как ореол, поднималась вокруг него, все больше заполоняя собой зал, разум тысячи людей и, главное, доходила до просторного балкона ВИП-зоны.

Там, сидя за столиками, виднелись его родители. Мамино голубое платье было главным ориентиром среди грубых кожанок и деловых костюмов влиятельных лиц. Туда был прикован его взор. В перерывах между песнями глаза сами поднимались к ВИП-зоне. Перебегали с миловидного лица мамы на отца, тщетно пытаясь отсканировать его. Тот часто отворачивался, а расстояние и лучи света не оставляли шанса считать у него хоть какие-то эмоции.

Поддавшись экстазу, Кирилл забыл о них. Цепи липли к татуированной груди. Гитара до крови прожигала его пальцы. Фаер-шоу сводило с ума не только публику. Он и сам потерялся во времени, пространстве, выливал все эмоции в толпу, после чего умирал и воплощался вновь. Мир померк, растворился, ушел в темноту, оставив после себя лишь буйство тени и света, блядскую краску, что разлилась в сердце каждого зрителя. Все слились, забыли, кто они без толпы, и кем были до того, как пришли на шоу. Они кричали, словно бесы в преисподней. Если бы ад выглядел так, каждый из вас, без сомнений, хотел бы жить там.

Это было под конец концерта. Когда вместо Кирилла на сцене стоял полубог, падший ангел. Тогда он забыл обо всем. Тело давно дошло до предела. Подводка стекала с век, слившись с потом. Глаза не различали ничего, кроме красно-белых вспышек и лиц, перекошенных безумием.

Пока он пил воду, луч света скользнул по балкону, на краткий миг выделив лицо отца. Кирилл успел все увидеть в нем. Странная задумчивость, опущенные глаза, плотно сжатые тонкие губы. И никакого прозрения. Ни малейшего понятия, о чем думает его отец, у него не было.

После концерта он с трудом сел в машину. Сил не было ни на что, а перед взором стояло лишь то лицо. Синие глаза, подернутые глубокой таинственной грустью.

Конечно, он знал, что этот день настанет. Конечно, он заранее готовился к нему. Но когда родители пришли прощаться, Кирилл забыл все, что говорил себе накануне ночью.

— Сынок, проводишь нас в аэропорт? Ты же ничем не занят сегодня? — с улыбкой спросила мать, сев рядом с ним на диван.

Отец остался стоять у двери, смотря на них своим привычным взглядом.

— И когда вы приедете в следующий раз? — тут же спросил Кирилл, словно не слыша ее вопроса.

Мама взглянула на отца. Тот кивнул, и она вновь обернулась к нему.

— Думали в феврале. Как раз доделаем все дела и успеем к «Оскару». Так ты…

— Но это только через полгода! Даже больше. Какие у тебя могут быть дела, что ты не хочешь повидаться с собственным сыном?

— Дорогой…

— Нет, я серьезно. Ты толком не работаешь. Ни твой бьюти-бизнес, ни встречи, ничего не занимает у тебя много времени. Останься хотя бы сейчас, хоть на неделю!

Его голос утратил спокойствие. Погрузил пространство в тишину, и родители с тревогой переглянулись друг с другом. Бескомпромиссно умоляющий взгляд Кирилла все больше вводил их в ступор.

— Ну что вы молчите? Почему не можете сказать мне, как есть? Без всяких ужимок, намеков, вашего официоза. Почему я постоянно должен читать твои мысли, отец? Неужели так трудно сказать, что ты гордишься мной? Или что там у тебя на уме? Я ведь ничего не знаю!

В этой тишине воздух взрывался на ионы. Кирилл слышал, как бьется его сердце. Как сумасшедший, неуправляемый двигатель, оно долбилось об грудную клетку, все больше сковывая ему дыхание. Секунды ровнялись вечности. Отец смотрел на него изумленным вопросительным взглядом.

— Я все сказал тебе, — сухо отчеканил он.

— И возьми себя в руки. Ты уже давно не ребенок.

— Что ты сказал мне? — вскочил Кирилл с места.

— После концерта ты куда-то ушел, и я понятия не имею, понравилось тебе или нет, что ты чувствуешь, любишь ли ты вообще меня?!

После этих слов отец поморщился, словно от горькой таблетки. Глубоко вздохнув, он отвел в сторону взгляд. Затем к часам.

— Мы опаздываем.

— Ну да, конечно, — шагнул Кирилл в его сторону.

— Все становится таким важным, если прижать тебя к стенке. Я задал простой вопрос, а ты хочешь провалиться сквозь землю. Ну, скажи, почему ты не можешь сказать, что чувствуешь? Почему ты — бездушный кусок стали, и ничто не может изменить этого?

— Прекрати так говорить. Конечно, папа любит тебя, — с опаской встала с дивана мать.

— Нет. Я хочу услышать это от него, — сказал он, впиваясь в отца взглядом.

Тот стоял на месте. Словно происходящее было недочетом, проблемой в его идеально продуманном плане. Он даже не смотрел на сына. Лишь когда тот взорвался очередной бравадой, пришлось взять под контроль ситуацию.

— Что на тебя нашло? К чему эти манипуляции?

— Манипуляции?!

Кирилл покраснел. Кровь приливала к ушам, оглушая своим потоком. Его опять выставляют виноватым, неуместным, и так всегда. Ведь он не идеален.

— Ты видишь только то, что хочешь. Даже во мне. Успех, слава, деньги — без них ты бы даже не взглянул на меня. И тебе плевать на все остальное. Плевать, что в моей душе пропасть, что я в шаге от того, чтобы со всем покончить. И да, я сорвался, папочка. До твоего приезда я как не в себя нюхал кокс. Да я не помню ни одного города, ни одной страны, где был тур. Все время я употреблял, как чертов наркоман. Эта вершина — самое дно. Но тебе плевать почему, ты думаешь совсем не об этом. Я знаю, в твоей голове лишь мысли о том, как бы это не прознали в прессе. Как бы это не повлияло на гонорары и гребанный, мать твою, статус. И прикинь все так думают! Мне, пиздец, как одиноко здесь. Я просто схожу с ума…

— Не ругайся матом.

Невозмутимость этих слов прозвучала в голове громогласным звоном. На миг он растерялся, подумал, это какая-то шутка или вступление для гневного монолога. Но нет. Отец все так же смотрел на него.

— Охренеть, — с истерическим смехом выдохнул он.

— Я сказал, что у меня проблемы, а ты увидел их лишь в моих приличиях?

— Я слышал, что ты сказал. И почему-то меня совсем не удивляет это, — сказал отец натянутым, как струна, голосом.

— Ты всегда был таким. Чуть что и закатываешь истерику, губишь себя и то, что в тебя вложено. Тебе дали все: сытое детство, возможности, любые игрушки по первому капризу. Но тебе всегда было мало. Нужно, чтобы тебя несли на руках, тратили на тебя все свое время. Стоило почаще показывать тебе, как живут другие дети. Может, тогда ты не вырос бы таким эгоистом.

— Да ты вообще слышишь меня?! — закричал он.

Ярость все больше застилала глаза. Он уже не видел стен, дрожащей от слез матери, того, как отец указал ей на часы, а потом вновь заложил за спину руки. Каждое слово проигрывалось помногу раз в голове, словно вбивая гвозди в его сердце.

— Ты всегда говоришь это, когда у меня трудности. Всегда! Хотя даже ничего не знаешь о них.

Глубоко вздохнув, отец пристально взглянул на него. Брови поползли вверх, губы не то в усмешке, не то в смущении расплылись в стороны.

— Да какие у тебя могут быть трудности? Оглянись вокруг. Посмотри, где ты находишься. Бесчисленное количество комнат, все как из люксового каталога с видом на элитные улицы Нью-Йорка. Каждый день ты, кривляясь, получаешь уйму денег. Это то, что ты хотел, но тебе мало даже этого. Даже сейчас ты выставляешь себя бедным мальчиком, занимаясь непотребством, так еще и смеешь обвинять меня в этом.

— Блять, господи! — закричал Кирилл себе в ладони.

— Ты с детства внушал мне, как важно быть крутым и уважаемым, и знаешь что? Всем плевать на меня! Нет ни одного человека, которому хоть немного было бы небезразлично то, что у меня внутри. Меня ежедневно окружают десятки, сотни, тысячи людей, и все, что им нужно — это поиметь выгоду. Выжать из Мистера Кира все соки, весь хайп, все, что он может дать им. И все. Неужели ты не можешь понять, как мне одиноко здесь?!

— Сынок, — осторожно подошла к нему мама.

— Ты сам выбрал такую жизнь. Она непростая, но… ты выбрал ее сам.

Сказав это, она хотела его обнять, но Кирилл отошел от нее. Из глаз вновь полились слезы. Тогда отец взял ее за руку и повел к выходу. Обернувшись, он с прежней суровостью взглянул на него.

— Если бы ты пошел за мной в Газпром, ты бы не был одинок. Подумай об этом.

Кирилл с силой захлопнул перед ним дверь.

Раздался крик. Такой, словно его издало раненное животное. Костяшки рук с силой разбивались об стену. Из прихожей упали все ящики и шкафы, стеклянные полки, что на миг заглушили его.

Он ошибся. Ничего не изменилось. Эти слова, такие едкие, убили все хорошее, что в эти дни произошло с ним. Как и всегда, его не слышали, а то, что воспринималось им, как гордость, примирение, забота, относилось не к нему, а к его бренду. Они забыли, какой он на самом деле. А, вспомнив, тут же отреклись от него.

Кирилл обессилено скатился вниз. Ярость закончилась, и пустота внутри вновь прожгла его сердце.

До самого вечера Кирилл просидел у двери. Небо за окнами меняло цвета, освещая все разными оттенками комнату. Он не замечал этого. Взгляд померк, все вокруг исчезло.

Шли часы. Эмоции давно утихли, но мысли все еще складывались в ряд перед ним. На обрыве они неизменно сталкивали его в пропасть. Резкое давление, щелчок и перед ним вновь пустота, вновь та безысходность. Ничего не изменилось. Он, как и прежде, стоит в тупике без понятия, куда идти и что делать дальше. Ведь феникс не взлетит. За спиной уже давно нет крыльев.

Закрыв глаза, Кирилл представил, что ждет его впереди. Вечный прицел камер, контроль над каждым его шагом, пропасть. Золотая клетка, вероятно, станет платиновой, и он уже никогда не освободится от ее оков. А уйти… Нет, это слишком сложно. Уйти можно по-другому.

Он встал. Рука потянулась к барной стойке. В одном из ящиков лежала палетка. Открыв ее, Кирилл с облегчением обнаружил в ней дозу. Белый порошок предательски поблескивал в ярко-алых лучах солнца.

Вдохнув дорожку, он сел на диван. Боль ушла, оставив после себя завесу эйфории и каких-то новых, ранее заблокированных чувств. Закрыв глаза, он улыбнулся. Больше ничего не тревожило его.

— Зачем ты делаешь это?

По телу прошла дрожь. Кирилл узнал этот голос.

— Откуда ты здесь?

Она мягко села рядом с ним. Она — такая спокойная, в желтом шифоном платье, с грустной улыбкой и бесконечно любящим взглядом.

— Пойдем со мной.

Комната исчезла, и они оказались где-то на лугу. Пошли куда-то вниз по склону.

Таня шла все быстрее. Кирилл уже едва мог догнать ее. Земля под ногами становилась все тверже. На ней все меньше цветов, все суше трава в каменистой почве.

Он смотрел лишь на нее. На летящие по ветру кудри, ее шаг, на ускользающий подол платья. Абрикосовые духи уже начали сводить с ума. Хотелось коснуться ее плеч, обнять и забыться. Но она все бежала вперед, все дальше и дальше, ни разу не обернувшись на него.

Кирилл ощутил запах дыма. Только тогда он отвел взгляд от Тани. Вокруг было бесконечное поле с шафраном, голубое небо и редкие домики вдалеке. Больше ничего, хотя гарь била в нос все отчетливее.

Они все ускорялись и ускорялись, пока Таня резко не замерла у края пропасти. Впереди раскинулся другой холм, еще одно такое же поле. Только там не было трав, кустов, и даже небо затянулось черно-бурыми тучами. Там бушевал пожар. Объедал ветки, разгораясь все больше, хотя уничтожать ему было уже нечего.

— Скоро мы тоже сгорим, — сказала Таня.

Кирилл с испугом взглянул на нее. На месте глаз полыхало два огненных зарева.

Но после этого она не исчезла. Они вновь вернулись в гостиную. Наблюдали, как редкий дождь перерастает в ливень. Как его стук заглушает все звуки, отделяя от них серый город.

Каждое ее слово создавало резонанс в воздухе. Каждый взмах ресниц, движение ладони открывали перед ним новый мир. Мир, в котором есть лишь она и тот прежний Кирилл, что когда-то был счастлив с ней.

Он лежал на ее коленях. На мягкой, почти воздушной ткани платья. Он проводил по нему рукой, иногда с силой вцепляясь пальцами. А она смотрела на него. Нежно, с трепетом. Стирая слезы с щек, встречая улыбкой его облегченные вдохи.

— Почему ты оставила меня? — спросил Кирилл едва слышным шепотом.

Таня склонилась к нему.

— Я не могла иначе. Не все случается так, как мы хотим, но я тоже вижу сны о тебе. Так же, как и ты ночью. Не плачь, — крохотные пальчики заскользили по его коже.

— Боль — очищение, боль — рост, но даже с ней стоит радоваться жизни.

Усмешка пронзила разгоряченное лицо.

— Не смеши меня. И вообще замолчи. Просто обещай, что не уйдешь. Что всегда будешь рядом.

Кивнув, Таня отвернулась к окну. К серому небу и стеклянным фасадам нью-йоркских высоток. А он все смотрел на нее. На то, как колеблются у шеи кудри, как рыжеватые веснушки кажутся светлее в сумерках. Пальцы сами тянулись к ней, терялись в волосах, складках платья, а она так и не повернулась к нему.

Обняв ее ноги, он уснул. Провалился в покой, на глубину забытых чувств, снов, где они все так же говорят с Таней, где они не расстались, и вся его жизнь сложилась совсем иначе. Там они вместе, и со своей любовью Кирилл прошел все эти два года заново.

Самолет, штаты, первая запись альбома. Первые гонорары, поездки с ней и вечера, наполненные горячей нежностью. И никто не мешает им. Не говорит, что делать, думать, как подавать себя и что чувствовать. Там все не так. Там он счастлив.