Тропою тайн

Глава 10

Прежде чем Тони и Скайлер добрались до дома его брата в Массапеке, им пришлось полтора часа простоять на Лонг-Айлендском шоссе в пробке. Шла последняя неделя октября, сильно похолодало. Но Тони не удосужился починить испорченное отопление своего «эксплорера», и Скайлер окоченела. К тому времени как Тони свернул к небольшому дому на Кейп-Коде, где жили его брат, жена и трое их детей, Скайлер дрожала, хотя была в слаксах, майке, тенниске и свитере. В животе у нее то и дело возникал тянущий холодок. Скайлер думала: «Мне здесь не место. Они не поймут, зачем я сюда притащилась… почему Тони привез беременную женщину, которая ему даже не подружка. Зачем я только согласилась приехать?»

Но вслух она спросила:

— Разве в такое время года устраивают барбекю?

— Это затея моего сумасшедшего братца — он всегда и всюду опаздывает. — Тони рассмеялся. Заметив, что Скайлер дрожит, он обнял ее за плечи и помог выбраться из машины. — Не беспокойся, обедать мы будем в доме. Доминик не настолько безумен, чтобы накрывать стол во дворе.

Когда Скайлер увидела дом, у нее поднялось настроение: он напоминал ей картинку из учебника чтения для младших классов. Окруженный могучими вязами и кленами, осыпавшими лужайку золотистыми и багряными листьями, он располагался в конце тупика под названием Улица Вязов. Следуя за Тони через задний двор, Скайлер увидела струйку дыма, вьющуюся над высоким дощатым забором, и почувствовала аромат жареного мяса. К одному из окон был приклеен бумажный скелет, сохранившийся с прошлого Хэллоуина и уже слегка обтрепавшийся по краям; вдоль перил веранды выстроились глиняные горшки с желтыми и белыми хризантемами.

Желудок Скайлер судорожно сжался. Неужели она согласилась познакомиться с родными Тони, только желая доказать, что способна поладить с ними?

«Или ты хочешь раз и навсегда убедиться, что Тони тебе не пара?» — спросил вкрадчивый внутренний голос.

Тони крепче обнял Скайлер за плечи.

— Успокойся. Никто и ни о чем не станет расспрашивать тебя. Им известно только одно: мы с тобой друзья.

— А что ты сказал им о ребенке?

— Пока ничего. Решение за тобой.

Тони ободряюще улыбнулся, и она вновь отметила, что сегодня он выглядит особенно внушительно, хотя на нем привычные потертые джинсы, фланелевая рубашка и пуловер, под которым выпирает револьвер. Влечение к Тони соединялось в Скайлер к ненавистью к нему. Почему он так сексуален?

Ей вспомнилось, каким Тони был неделю назад, когда отправился с ней в «Метрополитен-опера» (несомненно, подстегиваемый теми же чувствами, которые теперь испытывала сама Скайлер), на «Свадьбу Фигаро». Сидя рядом со Скайлер, Тони был воплощенным смущением, виной чему отчасти были слишком короткие рукава пиджака. В антрактах он читал программку, а потом задавал разумные вопросы. Но Скайлер не могла забыть, как украдкой взглянула на него в начале второго акта: глаза Тони остекленели, как у человека, который в сотый раз слушает одну и ту же навязшую в зубах историю. Один раз он поспешно поднес ладонь ко рту, чтобы скрыть зевок. Потом Скайлер увидела, что Тони дремлет, прикрыв глаза.

Ее так и подмывало пнуть его, а потом захотелось ущипнуть саму себя. На что она рассчитывала, притащив Тони в оперу? На что надеялась?

А теперь они поменялись ролями и пришла ее очередь вписываться в непривычную обстановку.

Ей вспомнилась Элли Найтингейл. Скайлер снова удивилась тому, какое сильное впечатление произвела на нее эта женщина. С тех пор она поговорила еще с четырьмя парами, но по тем или иным причинам отказалась от их услуг. Ощущения незримых уз, таких, какие связывали ее с Элли, при других встречах не возникало. В самые неподходящие моменты Скайлер вдруг представлялось, как Элли Найтингейл укачивает на руках ребенка, ее ребенка, заботливо оберегая его. Скайлер никак не удавалось отделаться от мысли, что именно эта женщина, несмотря на свое одиночество, полюбит малыша как никто другой.

Но Элли она еще не звонила. Пока Скайлер не была готова довериться своей интуиции. Почему-то ей вспомнился отец, его методичный подход к любому делу. Однажды, когда Скайлер было четырнадцать лет и она горевала оттого, что Кэм Линфут не обращает на нее внимания, отец серьезно предложил ей: «Если хочешь, я сам поговорю с ним».

Но как бы Скайлер ни восхищалась отцом, она не хотела походить на него — он так увлекался выполнением очевидных, разумных задач, что вся картина в целом ускользала от его внимания. Но с другой стороны…

— Тони! Наконец-то! А ну иди сюда скорее! Ты должен попробовать мой картофельный салат! Дом считает, что он недосолен! — послышался звучный голос.

Скайлер заметила на крыльце миниатюрную темноволосую женщину, которой никак не мог принадлежать такой голос. Женщина радостно махала Тони рукой. На ней были леггинсы и свободный полосатый топ, конский хвост на макушке по-детски подпрыгивал. Женщина сбежала по ступенькам и расцеловалась с Тони.

Тони радостно поздоровался с ней и помахал рукой здоровяку в джинсах и свитере, хлопотавшему у гриля. Тот был похож на Тони — сходство нарушали лишь залысины и большой живот.

— Привет, Дом! Только тебе могло прийти в голову затеять барбекю на Хэллоуин.

— А как еще я мог собрать вместе всю семью и не слушать причитаний жены насчет бедлама в кухне? — проревел в ответ Дом.

Гриль был установлен в дальнем углу вымощенного кирпичом патио, обсаженного кустами можжевельника.

— Вы только послушайте его! Можно подумать, сегодня мне не пришлось весь день париться у плиты! — Невестка Тони закатила глаза, повернулась к Скайлер и протянула руку. — Привет, я Карла. Всем нам не терпится познакомиться с тобой. Ведь из Тони ничего не вытянешь и клещами, потому мы умираем от любопытства. — Ее взгляд скользнул по заметно округлившемуся животу Скайлер, и на широком, слегка веснушчатом лице отразилось удивление.

Вспыхнув, Скайлер испуганно посмотрела на Тони, и тот сразу пришел ей на выручку. Похлопав невестку по плечу, он воскликнул:

— Эй, не подводи меня! Я же рассказывал тебе про Скайлер. Мы с ней друзья. Я вроде как присматриваю за ней, пока не появится ребенок.

Не солгав, но и не сказав всей правды, Тони мужественно выдержал подозрительный взгляд прищуренных глаз Карлы и повел Скайлер в дом.

В просторной светлой кухне все свободное пространство было заставлено кастрюлями, мисками и сковородами. Карла подцепила вилкой салат из огромной миски и дала попробовать его Тони; тот сразу заявил, что соли вполне достаточно. Затем пробу пришлось снять и Скайлер. На ее вкус, салат был пересолен, но она сказала Карле, что соли в нем в самый раз.

В приоткрытую дверь Скайлер увидела в соседней комнате длинный стол, за которым могло бы разместиться десятка два гостей. Сердце ее вновь ушло в пятки. Неужели у Тони и вправду так много родственников?

Она последовала за ним в полутемную гостиную, обставленную совсем новой мебелью. Взгляда, брошенного в сторону соседней комнаты, где на продавленном диване перед телевизором расселись дети, хватило, чтобы Скайлер сообразила: вечера семья проводит именно здесь, а гостиной пользуется, только когда в доме появляются гости. И тут Скайлер по-настоящему оценила талант своей матери превращать каждую комнату большого старого особняка в уютный уголок.

Пока Скайлер бродила по дому вместе с Тони, обмениваясь рукопожатиями с членами его семьи, она казалась самой себе жесткой, как гобеленовая обивка диванов и кресел, с которых поднимались навстречу ее новые знакомые. Братья, сестры Тони, их жены и мужья держались дружелюбно, но с появлением Скайлер они словно сникали. Разговоры становились натянутыми, жесты — неестественными. Все безошибочно чувствовали в Скайлер чужую, но почему — никто из них не смог бы объяснить. Пропасть между ними была очевидной и непреодолимой.

Только мать не скрывала своих истинных чувств. Как только миссис Салваторе встала и направилась к гостье, Скайлер сразу заметила настороженность в ее янтарных глазах.

— Очень рада наконец познакомиться с вами. Тони много рассказывал о вас.

Скайлер пожала тонкую руку.

Лоретта Салваторе, миниатюрная женщина с волнистыми темными волосами и усталым лицом, явно не понаслышке знала, как жестока жизнь. Ее маленькие глаза, которые из-за темных кругов под ними казались запавшими, проницательно оглядели Скайлер и наконец остановились на ее животе.

— Мой Тони? Этот молчун? — Миссис Салваторе фыркнула. — Наверное, он дорожит тобой, если рассказал тебе о родных. Когда он с нами, из него и слова не вытянешь.

— Я умею слушать, — объяснила Скайлер.

— Значит, ты еще и терпелива? Это хорошо. Терпение тебе понадобится, как только родится ребенок, — сухо заметила пожилая женщина, и ее тонкие губы растянулись в понимающей улыбке. — Тони не упоминал, что ты в положении.

— Ребенок должен родиться в конце марта, — сообщила Скайлер, слишком взволнованная, чтобы придумать другой ответ.

Лоретта Салваторе взяла Скайлер за левую руку и многозначительно осмотрела безымянный палец, на котором не было кольца.

— Какая жалость… такая милая девушка, а не замужем, — покачала она головой. — Неудивительно, что мой Тони взялся присматривать за тобой. Он славный мальчик. — И с небрежностью, не скрывавшей заинтересованности, Лоретта спросила: — Вы давно знакомы?

Но не успела Скайлер ответить, как с дивана вскочил младший брат Тони:

— Да оставь ты ее в покое, ма! Иначе она решит, что все мы служим в ФБР. — Светловолосый Эдди ничуть не был похож на Тони, однако так же, как и брат, умел находить со всеми общий язык. Улыбнувшись Скайлер, Эдди спросил: — Принести вам колы или еще чего-нибудь?

— Лучше просто воды. — Уловив чопорные нотки в своем голосе, Скайлер покраснела и растерянно огляделась, но Тони куда-то скрылся. Ее внимание привлекли детские возгласы из комнаты, где стоял телевизор. В приоткрытую дверь Скайлер увидела, что Тони играет с племянниками и племянницами. Добрый дядюшка Тони… Неужели он не понимает, как ей сейчас трудно?

Эдди не успел выполнить просьбу: его жена, брюнетка с шапкой кудрявых волос, вскочила, вышла на кухню и вскоре вернулась с высоким стаканом воды со льдом. Она молча подала стакан Скайлер, та поблагодарила и подумала: «Ей больше подошла бы гладкая прическа».

Скайлер тут же устыдилась своих мыслей. Какое ей дело до невестки Тони?

Следующие полчаса тянулись мучительно медленно. Мужчины расположились у телевизора, где начинался футбольный матч. Скайлер осталась одна с матерью и сестрами Тони, которые суетились в кухне, помогая Карле. Когда же Скайлер предложила помощь, на нее посмотрели с нескрываемым удивлением и отказались. В конце концов Джина, сестра Тони, сжалилась над гостьей и поручила ей сложить салфетки.

— Мальчик или девочка? — спросила Джина, кивая на живот Скайлер. Самая миловидная из трех сестер Тони, она коротко стригла свои вьющиеся черные волосы, носила большие серьги в виде колец и блузку, обнажавшую смуглые плечи. — А мне никогда не хотелось знать заранее, кто у меня родится. Так гораздо интереснее, правда? И потом, какая разница, какого пола ребенок, — главное, было бы у него все на месте!

Скайлер вспомнилось, как она сама отворачивалась, придя на УЗИ к доктору Файрбо. Лежа на высоком столе, Скайлер мечтала только об одном: зарыться лицом в складки белого накрахмаленного халата ее врача и расплакаться. Мысленно она видела ребенка, который свернулся в ней клубком, как спящий котенок. Ей незачем было знать, кто у нее родится — мальчик или девочка. Она не хотела усугублять чувство утраты, нараставшее с каждым днем.

— Сколько лет вашим детям? — спросила Скайлер, переводя разговор в более безопасное русло.

Они стояли в столовой, между столом в средиземноморском стиле и приставным столиком, где сувенирные тарелки от Каррье и Ива соседствовали с хрустальными вазами, наполненными искусственными гвоздиками.

— Три и пять, — ответила Джина. — И не верьте, если кто-нибудь скажет вам, что с двумя детьми справляться не труднее, чем с одним. Каждое утро, когда мне приходится отскребать пластилин от пола, я даю себе слово сделать стерилизацию. — Она взяла Скайлер за руку и отвела ее в сторонку, под прикрытие китайского шкафчика, где красовалась принадлежащая Карле коллекция статуэток. Джина дружелюбно продолжила: — Конечно, это меня не касается, но в каких вы отношениях с Тони? Я видела, как он смотрит на вас, поэтому незачем утверждать, что вы просто друзья.

Скайлер сразу стало ясно, что лгать проницательной Джине бесполезно. Похоже, сестра Тони уже догадалась, в чем дело, и, судя по всему, поняла, от кого Скайлер ждет ребенка. Скайлер глубоко вздохнула и, оглянувшись, убедилась, что миссис Салваторе по-прежнему в кухне. Оттуда доносились голоса, стук ящиков стола, звон мисок и кастрюль. Неистовый мужской вопль свидетельствовал о том, что любимая команда только что забила гол.

— Это слишком сложно объяснять, — вздохнула Скайлер.

— Почему?

— Я не собираюсь оставлять ребенка себе.

— А Тони знает, как вы к нему относитесь?

Скайлер залилась краской.

— Какая разница, как мы относимся друг к другу?

Скорее всего сестру Тони она видит в первый и в последний раз в жизни, так зачем скрывать правду? Даже если Джина сейчас же передаст Тони их разговор, это ничего не изменит.

— Забавно, — заметила Джина, — но до того, как мы с Джонни поженились, мы постоянно ссорились. Его отец недолюбливал меня, а его мать… мамашу Каталано устроила бы только невестка, которая каждое воскресенье и пятницу ходит в церковь. Джонни убеждал меня не носить блузки с глубокими вырезами, не пользоваться яркой помадой, воздерживаться от крепких выражений. — Она страдальчески поморщилась. — И знаете, что я однажды ответила ему? «Либо ты во всем подчиняешься своим родителям, либо мы продолжаем заниматься любовью». — Джина усмехнулась. — С тех пор прошло десять лет, а мы все еще вместе.

Скайлер тихо сказала:

— Кажется, я не понравилась вашей матери.

— О, не обращайте на нее внимания. Она просто волнуется за Тони. Полу она ненавидела всей душой, но вы не похожи на Полу. — Вглядевшись в Скайлер, Джина добавила: — Но признаться, я представляла вас совсем другой. — Она перевела взгляд на живот и почти шепотом спросила: — Ребенок от Тони, да?

Скайлер кивнула.

— Это вышло случайно. — У нее вспыхнули щеки.

Джина вздохнула:

— Как всегда.

Через несколько минут всех позвали к столу. Окруженная членами семьи Салваторе, женами, мужьями и отпрысками, болтающими без умолку, Скайлер почувствовала себя забытой. Никто не обращал на нее ни малейшего внимания, разве что порой спрашивали, не подложить ли ребрышек, цветной капусты или картофельного салата.

Лаура, невестка Тони, испекла на десерт какой-то особый кулич, и хотя Скайлер была уже сыта, она заставила себя отведать приторно-сладкое лакомство. К своему куску кулича Тони почти не притронулся, что не ускользнуло от внимания его родных. Пухленькая круглолицая Лаура недовольно нахмурилась, убирая тарелки, но воздержалась от упреков.

К концу вечера Скайлер обессилела. Ее никто не обременял поручениями, за все время ужина она обменялась с соседями всего парой фраз. И съела не так уж много. Значит, усталость вызвана стараниями вписаться в семью, где ей не место, решила она, прощаясь с новыми знакомыми. Когда они с Тони шли в сгущающихся сумерках к машине, Скайлер вдруг почувствовала, как от приклеенной к лицу улыбки у нее болят скулы.

На обратном пути Скайлер не сорвалась только благодаря хорошим манерам, привитым ей с детства. Помолчав, она взглянула на Тони и оживленно сказала:

— Мне было весело.

— Черта с два! Тебе не терпелось уехать! — Тони бросил на нее насмешливый взгляд, но Скайлер заметила, что он разочарован.

— Только иногда, — призналась она:

— Почему? Джина достала тебя расспросами?

— Твоя сестра мне понравилась. Дело не в ней…

Он не сводил глаз с дороги. Последние лучи заходящего солнца угасли, наступили лиловые сумерки. Впереди засветились фары встречных машин. На расстоянии мили от дома Доминика коттеджи стали больше и располагались дальше от шоссе. Заметив впереди поворот, Тони свернул с шоссе, остановился на обочине, заглушил двигатель и повернулся к Скайлер.

— Они славные ребята, хотя и немного грубоваты. Но тебя беспокоит не это, верно? — Под развесистыми кленами, где они остановились, было почти совсем темно, и на лицо Тони легли густые тени.

— Да, — ответила Скайлер, борясь со слезами. — Тони, я не знаю, на что ты надеялся, приглашая меня. Я не пришлась ко двору.

— А разве кто-то на это рассчитывал?

— Просто мне казалось…

— Выслушай меня. — Тони наклонился к ней, и запах чистой кожи и застиранной фланели окутал Скайлер, пробуждая желание. — Я люблю своих родных. Да, они несовершенны. С ними порой не оберешься хлопот. Но никто из них не посмеет указывать мне, с кем встречаться. Мне безразлично, понравилась ли им ты и понравились ли они тебе. В конце концов они ко всему привыкнут. И даже если этого не произойдет, между нами ничего не изменится.

«Между нами?» С каких это пор он начал говорить о них «мы»? По телу Скайлер пробежал холодок. Она поежилась и вздрогнула. Близость Тони и его отчужденность сводили ее с ума. Скайлер влекло к нему так неудержимо, что сама мысль о расставании была невыносима.

— Тони… — начала было она, но он прижал теплый мозолистый палец к ее губам. От этого легкого прикосновения у Скайлер закружилась голова.

А потом Тони поцеловал ее, и Скайлер захотелось, чтобы поцелуй длился вечно, чтобы никогда не прекращалось касание его губ, легкие ласки языка. Она запустила пальцы в его волосы и ослабела, едва пружинистые завитки защекотали ее ладони. Тони застонал и привлек Скайлер к себе, заключил в горячее тугое кольцо своих рук. Она чувствовала, как сжимаются мышцы его груди.

Он сжал рукой ее грудь, и Скайлер вдруг показалось, что она обнажена. Его жар обжигал ее. Соски, которые за время беременности стали болезненно-чувствительными, мгновенно напряглись. Понимает ли Тони, что с ней происходит? Известно ли ему, как она жаждет его, готовая слиться с ним немедленно, прямо в машине, будто шестнадцатилетняя девчонка?

Сможет ли она отказаться от такого блаженства? Сумеет ли выжить без этого мужчины, его прикосновений, губ, горячего шепота?

Скайлер вспомнилась ложа, которую Саттоны брали на Национальных соревнованиях по конному спорту. Состязания начинались на следующей неделе. У нее мелькнула мысль пригласить с собой Тони, но она сразу поняла, как нелепо это будет выглядеть. Рядом с ее родителями Тони не место, как ей не место в кругу его родных. Нет, уж лучше прекратить эту нелепую игру.

Скайлер отпрянула, ощущая острую боль в груди. Приложив дрожащую ладонь к щеке Тони, она прошептала:

— Если бы я знала… о Господи, если бы я только знала…

— Знала — что?

— Что все будет вот так… Что мы… — Она осеклась. — Тони, я больше не могу. Слишком много всего свалилось на меня. Ребенок. Мои родные. Это было бы все равно что… раскачивать лодку.

Теперь отпрянул Тони — слегка, но расстояние до него показалось Скайлер бесконечным. Мимо пронесся автомобиль. Вспышка задних фар на миг осветила лицо Тони. И в этот момент Скайлер поняла, как его влечет к ней — такого она и не подозревала. Осознание этого успокоило Скайлер, но вместе с тем напугало. Его скульптурное лицо и глаза, прикрытые тяжелыми веками, выражали бурные эмоции.

— Все верно, — сказал он холодным, как ветер в каньоне, голосом. — Причина известна нам обоим. И она не имеет никакого отношения ни к нам, ни к нашим родным. Эта причина — усыновление. Прежде чем ты примешь решение, я хочу познакомиться с людьми, которых ты выберешь, хочу узнать, кто будет растить моего ребенка. Ты сделаешь это для меня?

Скайлер кивнула, понимая, что выхода у нее нет. Тони никогда и ни о чем не просил ее — он просто был рядом. Тони не настаивал даже на встрече с доктором Найтингейл — он позволил ей сделать выбор самой.

Тони незачем знать, что она подала надежду Элли, что постоянно думала о ней. Это обнадежит и его, а Скайлер пока не была готова принять окончательное решение.

— Договорились, — отозвалась она и замолчала. «Я люблю тебя. Я хочу тебя. И от этого мне очень больно».

Ипподром Брендана Берна «Мидоулендс» всегда казался Скайлер чем-то вроде Изумрудного города, к которому ведет дорога, вымощенная желтым кирпичом. Всю жизнь она мечтала когда-нибудь стать участницей Национальных соревнований по конному спорту. С тех пор как Скайлер помнила себя, ей часто представлялось, как она лихо берет барьеры, сидя верхом на прекрасной лошади. Став подростками, они с Микки жадно следили за ходом состязаний, собирали вырезки из газет и журналов, обсуждали во всех подробностях прохождение самых сложных маршрутов. Любительские состязания, даже самые престижные, были просто разминкой перед настоящим, немыслимо важным событием.

Сидя в ложе высоко над многоярусными трибунами, Скайлер смотрела на арену, где решетчатая арка, увитая шелковыми розами, обозначала начало маршрута и казалась слишком живописной, чтобы быть реальной. Поодаль поблескивали красно-белые высотные препятствия, обсаженные желтыми и белыми хризантемами, стенки из светлого кирпича, увитые плющом, изгороди, обрамленные каменными столбами. Посреди арены располагалось Ватерлоо маршрута — два барьера, стоящих почти вплотную, на расстоянии полушага друг от друга. Именно здесь большинство лошадей начнет упрямиться, поняла Скайлер. Она невольно напрягла мышцы ног, словно ей предстояло взять это препятствие.

И чуть не расплакалась.

В этом году Скайлер впервые могла бы показать отличные результаты во время квалификационных испытаний, если бы не… беременность.

Это слово казалось ей фальшивой нотой, неверным аккордом. «Я беременна». Теперь, когда беременность стала очевидной, она во многом определяла поступки Скайлер, преследовала ее повсюду. Коллеги по ветеринарной клинике участливо спрашивали, не устает ли она проводить целые дни на ногах. Молодые матери улыбались Скайлер в супермаркетах, пускались в обсуждения преимуществ и недостатков разных видов детского питания, грудного и искусственного вскармливания. Ей даже начали присылать по почте специальную литературу, буклеты, рекламирующие детскую одежду, предложение подписаться на журнал «Родители» и застраховать будущего ребенка.

Но Скайлер поклялась не думать об этом, по крайней мере сегодня. Поскольку сегодняшний день был особенным: разыгрывался Гран-при, и ее подруга Микки участвовала в состязаниях. «Еще лучше было бы самой очутиться на арене, — думала Скайлер, — увидеть, как Микки осуществит нашу давнюю мечту».

Скайлер знала, что для подруги это не просто осуществление мечты. Микки первый сезон участвовала в состязаниях на лошади, принадлежащей миссис Эндикотт, и стоило ей проиграть, под угрозой оказались бы ее шансы на участие в соревнованиях следующего сезона. Сама Микки не сможет заплатить огромный взнос и взять на себя чудовищные затраты по содержанию и перевозке лошади. Как говорила Микки с присущим ей грубоватым юмором, ей предстоит «расшибиться в лепешку».

Со своего места Скайлер видела дорожку, ведущую к выставочной площадке. Там мелькнула знакомая фигура Микки верхом на безупречном вороном жеребце — новом голландском чистокровном коне миссис Эндикотт, — и Скайлер вытянула шею, чтобы получше разглядеть подругу.

— Ей ни за что не взять второй барьер, если она не сбавит темп, — волновалась Скайлер. — Без хорошего разбега Толедо не даются широтные препятствия.

— Если кто-нибудь и способен справиться с ним, так только Микки, — отозвалась Кейт.

Сидя у длинного стола, с которого уже убрали посуду, Скайлер испытывала жгучее желание оказаться рядом с Микки. Мысленно она видела себя в окружении разгоряченных животных, чувствовала, как приплясывает на месте Ченслор, а другие наездники кружат вокруг нее. Она почти ощутила особый аромат кулис — насыщенный, волнующий, смешанный с сигаретным дымом, запахом навоза и мази для копыт, кожи, пены и человеческого пота. Скайлер видела себя берущей барьеры, испытала прилив адреналина после удачного приземления…

И вдруг ей представилось, что Ченслор теряет равновесие, а сама она вылетает из седла.

Скайлер инстинктивно прижала ладони к животу. На глаза навернулись слезы.

«О, малыш, что же с тобой будет? Кто позаботится о тебе?»

Перед ее мысленным взором вновь возникло лицо Элли Найтингейл. Скайлер всерьез думала о встрече с ней — в основном желая выяснить, не исчезло ли ощущение того, что они связаны незримыми узами… Однако она считала это несправедливым. Этим она только обнадежит Элли. «А если в конце концов я выберу кого-нибудь другого?»

Скайлер вспомнились две пары, с которыми она встречалась на этой неделе по рекомендации адвоката, знакомого Микки. Муж-менеджер и его жена, инструктор по аэробике, поначалу показались ей идеальными кандидатами. Оба держались дружелюбно и жизнерадостно и при этом не лезли из кожи вон, чтобы произвести на Скайлер благоприятное впечатление. Марсия не могла иметь детей. Они мечтали о большой семье, объяснила Марсия; они бы взяли на воспитание и детей постарше, даже детей-калек. В этот момент муж Марсии отвернулся, и Скайлер заметила, как он поджал губы. Его явно не приводила в восторг мысль, что чей-то ребенок на костылях испортит его представления о счастливой и благополучной семье. Скайлер задумалась: «А если и мой ребенок окажется не идеальным?»

Вторая пара была постарше. И мужу, и жене давно перевалило за сорок. Они владели домом в Скарсдейле и процветающей фирмой, специализирующейся на программном обеспечении. Пухленькая седая жена походила на типичную домохозяйку. Их единственный сын погиб несколько лет назад, попав в автокатастрофу. Они отчаянно мечтали вновь стать родителями, но у Дианы уже начался климакс.

В этом случае Скайлер не пришлось долго раздумывать. Она не желала, чтобы ее ребенок вырос в тени погибшего юноши.

Адвокат Джон Мортон, друг Микки, успокоил Скайлер, заявив, что спрос огромен, а предложения появляются редко. Он пообещал устроить ей столько встреч, сколько понадобится. А для принятия решения у Скайлер оставалось в запасе несколько месяцев.

Она ощутила тяжесть в груди и одышку, словно вдруг оказалась на головокружительной высоте, и раздраженно отмахнулась от мучительных раздумий. Мортон прав: спешить незачем. Все успеется. А пока она в полном порядке. Ей абсолютно не о чем волноваться.

«Как бы не так!» — возразила себе Скайлер. Предстоящее усыновление тревожило ее, не давало ей покоя. Она давно забыла о том, что такое крепкий ночной сон. Не удавалось даже посмотреть до конца телепередачу или дочитать статью в журнале — то и дело Скайлер вскакивала и начинала расхаживать по комнате.

Нахмурившись, она устремила сосредоточенный взгляд на арену. Служащие суетились, готовя ее к следующим состязаниям «на вылет», где одна ошибка стала бы роковой. Скайлер отметила, что трибуны заполнены на три четверти. Все зрители повернули головы, увидев, как к воротам рысью приближается лоснящийся гнедой жеребец.

Скайлер наблюдала, как наездница в облегающем темно-синем сюртуке и кремовых бриджах объехала арену по кругу, с трудом сдерживая пляшущего коня. Раздался сигнал, и прозвучал громкий мужской голос:

— Номер восемнадцать, Султан Суффолкский. Одиннадцатилетний жеребец ганноверской породы. Наездница — Кейси Стивенс…

Султан направился к первому барьеру, вертикальному забору, но перед самым препятствием приостановился и взял его без разбега. Зрители хором ахнули. Затем пришла очередь широтного препятствия, лестницы и, наконец, коварных вертикальных жердей, поставленных почти вплотную. Как любой новичок, Кейси чересчур спешила, желая поскорее пройти маршрут и забыв об опасности. Она не рассчитывала шаги, не соразмеряла темп. В ушах Скайлер зазвучал наставительный голос Дункана: «Нет плохих лошадей, есть плохие наездники…»

— О Господи! Последний барьер ей ни за что не взять…

Обернувшись, Скайлер увидела, что ее мать встревоженно нахмурилась. Кейт казалась воплощением элегантности в своих широких черных брюках и жилете, надетом поверх белой шелковой блузы, дополненной искусно завязанным на шее платком. Свою трость она прислонила к стене в углу.

Как и предсказала Кейт, левой задней ногой Султан сбил верхнюю жердь. Пока служащие устанавливали жердь на место, Кейси Стивенс, изо всех сил сохраняя невозмутимый вид, направила коня к воротам. Ее проводили непродолжительными аплодисментами.

Следом на арену выбежал мышастый жеребец, слишком низкорослый для высокого мужчины, сидящего в седле.

— А вот и Генри Прудент, — почти благоговейно прошептала Кейт. — Теперь мы увидим настоящую езду! Уверена, его жена тоже участвует в состязаниях. Интересно, что будет, если они наберут равное количество очков и им придется заново проходить маршрут?

— Если он джентльмен, то отдаст победу жене, — насмешливо отозвался отец. Уилл никогда не скрывал, что подобные состязания вызывают у него скуку. Ему доставляла удовольствие лишь возможность изредка подтрунивать над Кейт.

— И не подумает, иначе ему грозит развод, — рассмеялась Кейт. — Она никогда не простит его. И потом, у них почти равные шансы на победу.

Скайлер удивлялась тому, как удается родителям производить впечатление благополучной семьи. Она знала, что у них давно возникли проблемы, и не только из-за ее ребенка, но и из-за какого-то кризиса в делах. В присутствии Скайлер они никогда не говорили о делах, но, едва оставались одни, их лица выражали озабоченность и замкнутость. Здесь же, в кругу друзей и родных, родители сияли, словно их жизнь была поистине безоблачной.

Скайлер в досаде стиснула кулаки. Что они скрывают от нее и зачем?

— Так или иначе они поделят приз, — заметил Реджи Линфут, покачивая в руке высокий стакан с виски, в котором медленно таяли кубики льда. Скайлер обожала их соседа, доброго старину Реджи, с тех пор, как ей исполнилось восемь и Реджи, известный автор детских книг, забрался вместе с ней на огромную грушу у него на заднем дворе. Будучи, как обычно, под хмельком, он пыхтя перебирался с ветки на ветку, пока не уселся рядом со Скайлер.

— Нет, приз достанется Йену Миллару, — возразила тетя Вера авторитетным тоном, неизменно возводившим ее мнение в ранг непреложного закона. — Его новый чистокровный жеребец — нечто небывалое. — Веру, сестру отца, Скайлер любила меньше всех родственников. По словам Кейт, самой великой трагедией в жизни тети Веры было то, что ей не пришлось пережить ни серьезных страданий, ни даже разочарований (если не считать разводы, но принимать их во внимание не следовало, поскольку Вера не питала привязанности к своим мужьям), поэтому она не умела сочувствовать тем, кому повезло меньше, чем ей.

Скайлер думала, что тетя Вера выстрадала не меньше ее мамы. Каждый день видеть в зеркале свое худое, вытянутое, как лошадиная морда, лицо — серьезное испытание, способное заставить любого броситься вниз головой с моста.

Она сконцентрировала внимание на Генри Пруденте и поморщилась, когда его отстранили от соревнований за проявленное конем неповиновение. Следующим выступал Йен Миллар, который прошел маршрут без единой ошибки. «Если дело дойдет до повторных показательных выступлений, Йена никому не превзойти», — решила Скайлер. Его новая кобыла выглядела эффектно, ее шея казалась длинной, как у жирафа; она грациозно поджимала ноги к самой груди, перелетая через барьеры. Скайлер представляла, какой станет эта лошадь через год-другой, когда приобретет опыт.

— Скайлер, дорогая, какая жалость, что ты не участвуешь!

Скайлер обернулась и увидела, что тонкая, как манекенщица, Миранда Харкнесс, близкая подруга и правая рука Кейт, смотрит на нее с сочувствием ведущей благотворительного телемарафона. Скайлер внутренне сжалась. Миранда, конечно, не хотела обидеть ее, но Скайлер раздосадовало, что она привлекла внимание присутствующих к ее «состоянию», как выражалась бабушка.

— Я была бы не прочь попытаться, но, согласно правилам, к состязаниям допускают только по одному, а не по полтора наездника на каждую лошадь, — отшутилась Скайлер.

Краем глаза она увидела, как покраснела мать. Кейт все прекрасно понимала и не любила шутить по таким поводам. «Мне следовало помнить об этом», — упрекнула себя Скайлер.

— Скайлер начнет тренироваться, как только… — Кейт прокашлялась и оживленно продолжила: — Впрочем, у нее будет немало забот — учеба и все прочее.

— Какая учеба? — вмешался Реджи. Он перебрал виски и теперь растерянно моргал.

— Я поступила в ветеринарную школу при университете Нью-Хэмпшира, — объяснила Скайлер, заметив, что локоть Реджи вот-вот соскользнет с края стола. Она незаметно передвинула его руку подальше от края, и Реджи довольно приосанился.

— А как же ребенок? Кто будет присматривать за ним, пока ты на занятиях? — послышался скрипучий голос, точно запись на пластинке, истерзанной тупой иглой граммофона.

Все сидящие за столом изумленно обернулись к престарелой даме — двоюродной бабушке Беатрис, которая еще помнила времена, когда светское общество питало пристрастие к черным галстукам и не успело променять «Мэдисон-Сквер-Гарден» на ипподром «Мидоулендс». От расшитого бисером платья Беатрис веяло камфарой. На ней были бриллиантовые клипсы, а ее голубоватые волосы подхватывали по бокам настоящие черепаховые гребни. Пара водянисто-голубых глаз выжидательно уставилась на Скайлер.

Скайлер смутилась. Господи, неужели Беатрис никто ничего не объяснил?

К счастью, мама сохранила самообладание и сдержанность, усвоенные несколько десятилетий назад в школе мисс Крейтон, поэтому спокойно ответила:

— Скайлер не оставит ребенка себе, тетя Беатрис. Его воспитают люди, которые не могут обзавестись собственными детьми.

Краешком глаза Скайлер заметила, как нахмурился отец, углубившийся в развернутую на коленях программу. Бедный папа! Как ей хотелось хоть чем-нибудь утешить его! Он не понимал причин поступка дочери, хотя она не раз объясняла ему, в чем Дело.

Конец неловкому молчанию, воцарившемуся в ложе после слов Кейт, положила тетя Вера.

— Кто хочет еще шампанского? — Она вынула бутылку из серебряного ведерка и задержала ее над бокалом Скайлер.

— Только не я. Беременным спиртное вредно.

Длинное лошадиное лицо тети с раздутыми ноздрями приобрело ярко-розовый оттенок. Понизив голос, она прошипела:

— Не понимаю, как ты так спокойно говоришь о подобный вещах! Будь ты моей дочерью…

— Довольно, Вера! — оборвал ее Уилл. Его глаза метали молнии, а седоватые усы придавали облику властность. Его сестра прищурилась, но послушно замолчала.

Скайлер откинулась на спинку стула, чувствуя себя растерянной и несчастной. Остаток вечера она постарается ничем не привлекать к себе внимания — если не ради себя, то хотя бы ради родителей.

У Микки, выступавшей последней, было четыре опасных соперника — наездники, не сделавшие ни единой ошибки. Если повезет, она будет участвовать в показательных выступлениях на время вместе с такими профессионалами, как Йен Миллар и Майкл Матц. Осознав, что у подруги блестящие перспективы, Скайлер воспрянула духом.

Когда Микки выехала на арену, Скайлер ощутила гордость. Микки выглядела неотразимо в черных бриджах и алом жакете; ее кудри были собраны в сетку под жокейской шапочкой. В отличие от своих хмурых соперников она сияла широкой улыбкой, побудившей зрителей разразиться аплодисментами и свистом. Микки умела преподнести себя.

Ее вороной, черный, как бархатный воротник охотничьей куртки, конь Толедо был новым фаворитом Присциллы Эндикотт. Когда Микки направила коня к решетчатой арке, он слегка отпрянул в сторону и игриво топнул копытом, давая понять, что способен разрушить все ее надежды.

Но вскоре обоим стало не до шуток. Микки подводила коня к первому препятствию — кирпичной стенке, огражденной двумя вертикальными жердями.

— Помедленнее! — шептала Скайлер. — Тебе незачем показывать лучшее время — просто не наделай ошибок!

Толедо перемахнул через стенку, как легкий летний ветерок. А Микки с ее растопыренными локтями и ногами, согнутыми почти под прямым углом, напротив, представляла собой иллюстрацию из учебника верховой езды, показывающую, как не надо сидеть в седле. Хорошо, что в этом виде спорта внешнее впечатление не учитывалось, значение имела только чистота прыжков.

Затем был взят оксер, пирамида… «Боже, вы только посмотрите на Толедо!» По сравнению с ним многие чистокровные лошади показались бы неповоротливыми, как битюги: он буквально взлетал над землей и краткую долю секунды парил в воздухе после каждого прыжка. А Микки упивалась аплодисментами, полетами и радостным трепетом. От нее требовалось только одно — чисто пройти маршрут. Но потом, если она выйдет в финал, ей придется продемонстрировать наилучшее время, чтобы обойти остальных финалистов.

Скайлер аплодировала до боли в ладонях и кричала, пока не охрипла.

После еще одного круга выступлений количество финалистов сократилось до трех, и этими тремя были Кэти Прудент, Йен Миллар… и Микки. «Оказаться в одном ряду с двумя известными профессионалами — все равно что стать членом Святой Троицы», — радостно думала Скайлер. У Микки будет повод для ликования, даже если голубая лента достанется не ей. Глядя, как Микки выводит Толедо на арену в последний раз, Скайлер преисполнилась гордости. А когда ее подруга чуть не допустила ошибку на самом коварном препятствии, Скайлер пережила все то же, что, наверное, испытала и Микки, — ее сердце ушло в пятки, все внутри сжалось, кровь зашумела в ушах.

Микки преодолела последний барьер маршрута, на секунду отстав от Йена Миллара. «Присцилла Эндикотт будет на седьмом небе от счастья», — поняла Скайлер. Судьба Микки решена. Но самое главное, Микки добилась того, о чем они со Скайлер мечтали с раннего детства: стала участницей Национальных состязаний по конному спорту.

Когда после церемонии награждения встрепанная и взмокшая Микки появилась в ложе Скайлер, та вскочила и порывисто обняла подругу.

— Ты была великолепна! — воскликнула Скайлер, боясь расплакаться. — Я так горжусь тобой!

— А чем был плох Толедо? — возразила Микки, по давней Привычке ставя лошадь на первое место. — Это же не конь, а мечта. Ты видела, как он выступил сегодня, а Толедо способен и на большее! Но нельзя допустить, чтобы он переутомился: после Торонто мы сделаем перерыв до следующего лета… — Микки вдруг осеклась, присмотрелась к Скайлер, а потом тихо спросила: — С тобой все в порядке? Ты слишком бледна.

— Это не страшно, — заверила ее Скайлер. Они стояли в стороне, поодаль от стола. — Наверное, я просто перенервничала.

— Любой на твоем месте перенервничал бы, оказавшись в такой компании. Ты еще слишком молода. Давай-ка уйдем отсюда. Я угощу тебя пивом.

— Лучше пепси.

Скайлер и Микки спустились вниз и нашли свободный столик в баре «Победитель», который, к счастью, не был переполнен. Скайлер с глубоким вздохом опустилась на стул, чувствуя себя так, словно чудом вырвалась из толпы разъяренных линчевателей. Когда официантка приняла у них заказ и поспешила прочь, подруги переглянулись и разразились смехом.

— Даже если мне суждено умереть сию же минуту, я ни о чем не пожалею, — призналась Микки.

— Кроме дня великого триумфа, — иронически отозвалась Скайлер.

— О Господи, какой же я стала эгоисткой! Я даже не спросила, как ты себя чувствуешь. Мы не болтали уже целую вечность.

— Ты была занята, а у меня все хорошо.

— Правда?

Скайлер рассказала подруге о чете Добсон, с которой недавно встречалась. Микки брезгливо поморщилась, и это убедило Скайлер в верности собственных выводов. Микки не одобряла ее решение отдать ребенка чужим людям. Совсем недавно, во время вспышки спонтанного великодушия, Микки даже вызвалась сама сидеть с ребенком, пока Скайлер будет на занятиях.

— А куда ты денешь его на время соревнований? — усмехнулась Скайлер.

— Буду повсюду таскать за собой на спине, как папуас, — не задумываясь, парировала Микки.

Но обе понимали, что это звучит нелепо, и Микки сменила тему.

— А как насчет той женщины, с которой ты когда-то встречалась? — спросила она. — Психолога, рекомендованного тебе Тони? Может, расскажешь подробнее? — И она отпила большой глоток пива.

Скайлер сознательно умалчивала о встрече с Элли Найтингейл, не уверенная в том, что Микки поймет, какие странные чувства она испытала в тот день. Пожав плечами, Скайлер объяснила:

— Возможно, она скоро разведется. Значит, рассчитывать на нее не стоит.

— Как и на всех остальных. Господи, могли ли мы в детстве представить себе, что нас ждет?

— Ты получила именно то, к чему стремилась, — заметила Скайлер.

— А ты скоро будешь лучшей из наездниц с дипломом ветеринара. — Микки добавила: — Конечно, когда все останется позади.

— Порой мне кажется, что все это никогда не кончится. Послушала бы ты моих родителей! Отец неисправим. Он никогда не простит меня, если я отдам чужим людям его внука.

— О, Скайлер… — Микки сжала руку подруги. — Ты всю жизнь пыталась следовать правилам, но все-таки нарушала их и оказывалась права. Вот и теперь ты уже приняла решение. Так исполни его. Поступи так, как ты считаешь нужным, а не так, как тебе подсказывает здравый смысл.

— Но с решением можно еще повременить.

— И прекрасно! Подумай, осмотрись. Поговори со всеми парами, какие тебе порекомендуют, но не доводи себя до помешательства. Ты незаурядная женщина, так почему же считаешь, что твоему ребенку будет лучше жить с самыми обычными людьми?

Скайлер открыла было рот, чтобы спросить, с какой стати ей принимать советы человека, готового подражать папуасам, но вдруг почувствовала, как ребенок шевельнулся. Она вздрогнула и прижала к животу ладони.

— Боже мой, он шевелится! И не так, как прежде, а… — Слова иссякли, слишком неубедительные, чтобы передать всю важность яркого, волшебного события, поразившего Скайлер.

— Наверное, это знак свыше, — серьезно заявила Микки. — Он пытается что-то сказать тебе.

— Надеюсь, да. — Скайлер вздохнула. Волшебная минута миновала, сменившись невыносимым чувством горечи. — Потому что я отдала бы все на свете, лишь бы не принимать это решение самой.

— Ты не слушаешь меня, — упрекнула Джорджина.

Элли сидела у окна на втором этаже городского дома Джорджины и любовалась снегом. В ранних сумерках зимнего вечера казалось, будто он летит из-под колпаков уличных фонарей. Она улыбнулась Джорджине, расположившейся в кресле у горящего камина.

— Извини, ты рассказывала о мадридской конференции, посвященной проблемам хронического недосыпания пилотов. Ты хочешь, чтобы я поменяла профессию, или просто пытаешься отвлечь меня?

— А о чем собиралась поговорить ты? — Джорджина, подобравшая ноги под подол длинного и просторного ярко-желтого свитера, напоминала Элли старую кошку — чутко дремлющую, готовую вскочить в любой момент.

Элли была убеждена, что именно своим невозмутимым и спокойным видом Джорджина обязана успеху в кругу частных пациентов, не говоря уж о ее подопечных в психиатрическом отделении больницы. Впечатление покоя усиливала обстановка уютного дома Джорджины, чудесного кабинета, отделенного от гостиной раздвижной дверью. Заставленная предметами, которые Джорджина называла «своим антикварным хламом» — бронзовыми напольными лампами с рваными шелковыми абажурами, безделушками, собранными со всего света, креслами и диванами, перед камином, откуда поминутно сыпались искры на потертый восточный ковер, — эта комната с первого же раза вызвала у Элли ощущение, будто она очутилась дома.

Впрочем, на самом деле на земле не нашлось бы места, где она чувствовала бы себя как дома. «Дом там, где сердце». Эта поговорка постоянно всплывала у Элли в голове. Но если так, значит, у нее вовсе нет дома. Потому что всей душой она стремилась быть рядом с Полом, чья дверь оставалась закрытой, и с ребенком, о котором Элли тщетно мечтала.

Она невольно сжала кулаки. Почему не звонит Скайлер Саттон? Прошло уже четыре месяца, а от нее ни слуху ни духу. Элли твердила себе, что нелепо надеяться. Эта девушка наверняка давно уже выбрала кого-то другого — скорее всего милую, любящую супружескую пару, которая ни в чем не откажет ее ребенку. И все-таки…

Элли не забыла почти физического ощущения связи между ними, будто сама судьба предназначила им стать участниками этой драмы. День благодарения давно прошел, приближалось Рождество, а Элли никак не удавалось отделаться от поразительного впечатления, произведенного на нее Скайлер.

Сегодня вечером, в сочельник, Элли навестила Джорджину, как делала это последние восемь лет. Нынешнее Рождество отличалось лишь тем, что Элли предстояло провести его в одиночестве. Прежде она представляла себе Рождество так: улыбающийся Пол, елка, их малыш, неуклюже разворачивающий подарок… Ее печаль усилилась, стала такой же невыносимой, как в первые несколько зим после исчезновения Бетани.

Она надеялась, что Джорджина утешит ее, даст совет, разберется в эмоциях, захлестывающих Элли. Она понимала, что панацеи не существует и ответы на свои вопросы надо искать в себе. В конце концов, она психолог, притом неплохой. Но порой, проглатывая подкативший к горлу ком, Элли сознавала, что главное — не ответы на вопросы, а теплое плечо, на которое можно преклонить усталую голову, голос, прогоняющий душевную боль.

— Какой в этом смысл? — с горечью возразила Элли. — Разговоры мне не помогут.

Джорджина заправила серебристую прядь волос под неопрятный пучок на затылке и вздохнула:

— Пожалуй, но ведь можно попытаться. Дорогая, мне больно видеть тебя несчастной.

— Лучшее лекарство от моей болезни — муж и ребенок. — Элли сняла свой кардиган со спинки дивана.

— Иногда полумеры лучше, чем ничего, — не уступала Джорджина.

— По-твоему, мне следует прекратить надеяться? — раздраженно спросила Элли.

— Зачем рассматривать такой поступок как капитуляцию? — Джорджина пожала плечами. — Тебе никогда не приходила в голову страшная мысль: ты так упорно стремишься к одной цели, что не замечаешь ничего вокруг и отказываешься от простых житейских радостей?

В подобных утешениях Элли не нуждалась.

— Если простые житейские радости — это бесконечный медовый месяц, где нет никого, кроме меня и мужа, тогда я действительно что-то упустила.

— Дорогая, ни за что не поверю, что ты считаешь, будто Пол жаждет только сохранить земной рай супружества. Ты сама знаешь, что это не так, и оказываешь себе медвежью услугу, пренебрегая шансом, которым давным-давно пора было бы воспользоваться.

— Каким еще шансом?

— Шансом стать счастливой без ребенка.

— Почему ты решила, что я пренебрегаю этим шансом?

— Бегство от счастья зачастую становится одним из видов наказания.

— По-твоему, я наказываю себя? Думаешь, я до сих пор не простила себе того, что случилось с Бетани? Возможно. Но если ты права, значит, мне уже ничто не поможет.

— Даже другой ребенок? — В глазах Джорджины появился лукавый блеск; они засветились такой любовью и заботой, что Элли едва сдержала слезы.

— Не знаю, — честно ответила она. — Мне известно лишь одно: искать ответ на этот вопрос я не перестану никогда.

— Ну что ж… будь по-твоему. — Джорджина, никогда не настаивавшая на своем, улыбнулась, давая понять, что разговор закончен. Поднявшись, она подошла к высокому шкафу, где держала графины с кларетом и портвейном и кое-какую выпечку. — А теперь попробуй фруктовый кекс моей соседки и выпей кларета. Они сочетаются на редкость удачно — только никому не проговорись. Летиции нравится видеть, как изумляются люди, уверенные, что им предлагают нечто несъедобное.

Элли взяла из рук подруги бумажную салфетку с ломтиком кекса.

— Если ты решила откормить меня, предупреждаю сразу: бесполезно. Я уже пыталась пополнеть. Но несмотря на все усилия, так и не прибавила в весе.

— Наверное, ты ешь слишком мало. Кстати, раз уж мы заговорили об этом, какие у тебя планы на завтрашний вечер? Только не говори мне, что намерена провести Рождество в одиночестве.

— Меня приглашали Бродские, но, по-моему, только потому, что Глории вздумалось познакомить меня со своим вдовым деверем. — Элли тяжело вздохнула. — А я сказала, что у меня другие планы. К тому же я не собираюсь никого посвящать в подробности своих отношений с Полом. Никто уже не верит, что мы расстались не навсегда. Статус женщины, временно расставшейся с мужем, имеет свои неудобства: через девять месяцев надо либо наладить отношения с прежним супругом, либо объяснить всем и каждому, что ты готова знакомиться налево и направо.

— Тогда решено. — Джорджина разлила кларет в бокалы на тонких ножках. — Ты придешь ко мне. Знакомясь с одинокими мужчинами, я обычно приберегаю их для себя, так что на этот счет не беспокойся. И потом, ты уже не виделась с моей дочерью… Сколько же вы не виделись? Чуть ли не десять лет. А еще, как тебе известно, кухарка из меня никудышная и мне не помешала бы помощь. Отказа я не приму.

Элли знала, что сопротивление бесполезно. Джорджина права. Одиночество в канун Рождества слишком угнетает. А Пол решил провести праздники у родителей в Сэг-Харбор. При этой мысли у Элли упало сердце. Бедные Джон и Сьюзан! Они так тяжело перенесли ее расставание с Полом. С первого дня знакомства с родителями Пола — в морозный ветреный январский день, когда по дороге Элли окоченела, ее встретили радушно, обняли за плечи, усадили на мягкий диван перед пылающим камином, а отец Пола начал растирать ей руки широкими мозолистыми ладонями — Элли не сомневалась в том, что великая ошибка наконец-то исправлена. В Джоне и Сьюзан она нашла родителей, иметь которых ей было суждено с рождения.

А теперь у нее отняли даже родных.

Положив салфетку с недоеденным кексом на крышку пароходного рундука, служившего журнальным столиком, Элли поднялась и снова подошла к окну. Как и предсказывали, выпало уже четыре дюйма снега, и, судя по всему, снегопад грозил затянуться на всю ночь. В белесой зимней темноте, рассеиваемой лучами уличных фонарей, Элли увидела закутанного в пальто мужчину, бредущего по протоптанной в снегу тропинке. Это напомнило Элли другой сочельник, тот вечер, когда она стояла возле церкви Святого Иоанна, завороженная библейской сценой в застекленной витрине, откуда, по-видимому, украли статуэтку младенца Иисуса в натуральную величину. Пар клубился, вылетая из ее рта, на щеках замерзали слезы.

Глубоко вздохнув, она обернулась к Джорджине.

— Я не прочь прийти к тебе на рождественский ужин. Но при одном условии: ты разрешишь мне принести пирог с клюквой и пеканом, испеченный по маминому рецепту. Это единственное воспоминание детства, которое стоит хранить. — Элли не упомянула о том, что такой пирог очень любил Пол — поэтому она испытает чувство удовлетворения, зная, чего он лишился.

— Странное и наверняка калорийное сочетание, но уверена, пирог мне придется по вкусу, — отозвалась Джорджина. — А теперь перестань слоняться из угла в угол и объясни мне, что происходит. Мы так и не поговорили с тех пор, как ты примчалась сюда, будто спасаясь от погони, и рассказала о девушке, с которой тебя будто что-то связывает. Надеюсь, мои расспросы ты не воспримешь как неодобрение? Я просто беспокоюсь за тебя, дорогая.

— С тех пор от той девушки не было никаких вестей.

— Так я и думала, — кивнула Джорджина, потягивая кларет. — Если бы она вновь позвонила тебе, я бы уже знала об этом. Скажи, ты не потеряла надежду?

Элли усмехнулась:

— Другими словами, верю ли я в чудеса?

— О том, что она вскоре станет матерью, Марию известил архангел Гавриил. Конечно, старые ворчливые бихевиористы многое отрицают, но чудеса все-таки случаются.

От прагматичной Джорджины Элли рассчитывала услышать совсем другие слова и потому едва не расплакалась. Ей хотелось положить голову на плечо подруги и закрыть глаза.

— Думаю, да.

«Чудеса? Сейчас я довольствовалась бы меньшим».

— А как дела у того мужчины из твоей группы больных СПИДом? У бывшего танцора?

— У Джимми Долана? — улыбнулась Элли. — Я не устаю удивляться тому, как хорошо он держится… Но это заслуга его друга Тони. Кстати, о Джимми: я обещала заехать к нему на обратном пути. — И она взглянула на каминные часы. — Уже поздно, мне пора.

Было ровно без десяти шесть, и когда Элли с Джорджиной сообразили, в чем дело, то дружно рассмеялись. Пятьдесят минут — обычная продолжительность консультации психолога. Джорджина проводила Элли в гостиную, а оттуда по изогнутой лестнице в узкую, выложенную кафельной плиткой прихожую. Элли застегнула пальто. Распространяя крепкий запах жасмина, который она обожала, Джорджина обняла ее и поцеловала в обе щеки.

— Встретимся завтра. Жду тебя ровно в четыре.

Как ни странно, Элли без труда поймала такси. Иначе ей вместе с толпой запоздалых покупателей, заполонивших тротуары, пришлось бы брести к ближайшей станции метро, по щиколотку увязая в снегу. «Наверное, чудеса все-таки случаются», — подумала она. Даже продавленное сиденье старого такси показалось ей подарком судьбы.

Когда она вошла в студию Джимми Долана на Хадсон-стрит, у нее появился еще один повод поверить в чудеса: за последнее время Джимми набрал несколько фунтов веса. И поскольку он пропустил последние групповые занятия, улучшение было весьма заметным. Увидев Элли, Джимми расцвел такой улыбкой, словно к нему неожиданно явились три волхва. Возбужденный приближением праздников или тем, что дожил до них, Джимми щеголял в красной водолазке и брюках на зеленых подтяжках, служивших отнюдь не для украшения — брюки были ему широки.

— С Рождеством! — Поцеловав Джимми в щеку, Элли вынула из вместительной сумки пакет.

Джимми был явно доволен и вместе с тем смущен.

— А мне нечего подарить вам, — огорченно сказал он.

— Ошибаетесь: вы только что сделали мне подарок. Вы даже не представляете, как приятно мне видеть вас в хорошем настроении!

Просияв, Джимми повел ее в просторное помещение, служившее гостиной, кухней и спальней. Усевшись на низенькую японскую кушетку, Элли, как обычно, устремила взгляд на балетные афиши, висящие на стенах. Ей больше всех нравился снимок, запечатлевший Джимми в высоком прыжке. Его обнаженный торс блестел от пота, руки были закинуты за голову.

— Откройте пакет. — Элли улыбнулась, увидев, как смущенно Джимми прижимает к груди подарок. Он напоминал ей взрослого ребенка, который до сих пор верит в Санта-Клауса.

Пока он растерянно дергал ленточку, Элли заметила, что у него дрожат руки. Джимми тяжело опустился в кресло и раздраженно нахмурился, а Элли пожалела, что перевязала подарок так тщательно. Наконец Джимми открыл коробку.

— Это из магазина «Хаммахер Шлеммер»… носки с электроподогревом, — объяснила Элли. Джимми как-то пожаловался, что у него постоянно мерзнут ноги, сколько бы носков он ни надевал и какими бы теплыми одеялами ни укрывался.

Расплывшись в улыбке, Джимми сбросил ботинки и натянул носки на худые ступни, посиневшие от холода.

— Спасибо, док! Замечательный подарок. А если я проголодаюсь, лежа в постели, то поджарю яичницу прямо в носках.

— Носите на здоровье.

— Какое там здоровье! — Джимми махнул рукой и откинулся на спинку кресла. — Лишь бы иметь возможность самостоятельно добираться от кровати до ванной.

— И все-таки, как вы себя чувствуете?

— Лучше, чем несколько недель назад, но все еще паршиво. Близится Рождество, а я хотел бы попросить Санта-Клауса исполнить только одно мое желание: чтобы я дотянул до Нового года. Не надо ни бумажных колпаков, ни шампанского, ни веселья всю ночь. Мне достаточно посмотреть прямую трансляцию бала на Таймс-сквер. Может, я даже увижу Тони и других полицейских. Я хотел бы поднять бокал, встречая еще один год. — Грустная улыбка осветила его изможденное лицо. — А вы, док? О чем вы хотели бы попросить Санта-Клауса?

— Подарить мне надежду. — В этот холодный вечер она молилась хоть о временном избавлении от страданий и обрела его рядом с умирающим человеком.

— Надежду? За это стоит выпить. — Джимми с трудом поднялся. — Ликер и ром у меня кончились, зато есть вино.

— В другой раз. Я еду от подруги, с которой уже выпила за Рождество.

Но Элли не ушла, а провела у Джимми еще целый час, рассматривая вместе с ним альбом с вырезками — реликвиями его сценической карьеры. Здесь были собраны концертные программы, газетные статьи, снимки, подобные висящим на стене. Восхищаясь ими, Элли вновь горько пожалела о том, что рядом с Джимми нет его родителей. Таким сыном она бы гордилась.

Наконец Элли поднялась.

— К сожалению, мне пора. Уже поздно.

Она осторожно обняла Джимми и почувствовала, как его грудь дрогнула, словно Джимми пытался сдержать рыдание. Но глаза его были сухими. Элли понимала, как много значит для Джимми ее визит, и порадовалась, что зашла.

Вернувшись домой, она сразу включила автоответчик. Ни единого сообщения от Пола… и вообще никто не звонил. Ее вновь охватило отчаяние.

«Позвони кому-нибудь», — сказала она себе и вспомнила про подругу по колледжу Гресию, живущую в Сиэтле. Как приятно было бы надеть купальный халат, свернуться клубком и всласть поболтать с Гресией, попивая горячий чай! Но разница во времени с Сиэтлом составляла три часа, и наверняка Гресия, обычно откладывающая все дела до последней минуты, сейчас сломя голову носится по магазинам в поисках подарков.

Элли вдруг поняла, что ей безумно хочется позвонить Полу. А ведь она поклялась не делать этого. «Что толку звонить ему?» — спрашивала себя Элли. Он будет говорить вежливо и дружелюбно, возможно, даже обрадуется, как обрадовался, когда она поздравила его с Днем благодарения. Они поболтали бы о работе, она расспросила бы о родителях Пола, а он ответил бы, что у них все в порядке, и по очереди подозвал бы их к телефону. Джон и Сьюзан сердечно пожелали бы ей удачного праздника, но к концу разговора Элли ощутила бы изнеможение. И тогда забралась бы под одеяло и зарыдала.

В соседней квартире кто-то играл на расстроенном пианино рождественские гимны и песни. «Тихая ночь, святая ночь» закончилась, началась «Вы звените, бубенцы». В голове Элли что-то запульсировало в ритме ударов по клавишам. Ей было так тоскливо, что она даже подумала, не позвонить ли своим родителям, чтобы пожелать им счастливого Рождества. Но Элли знала: как всегда в тех редких случаях, когда она звонила домой, мать скажет что-нибудь вроде: «Хорошая выдумка — эти праздничные междугородные тарифы! Благодаря им люди звонят домой, что прежде им и в голову не приходило».

Услышав телефонный звонок, Элли вздрогнула. Пол? Нет, вряд ли.

Она поспешно вскочила, больно ударившись коленом о стеклянный журнальный столик. Элли заковыляла к телефону, стоящему на японском шкафчике у стены. Ее била дрожь. Она уверяла себя, что звонит Джорджина — скорее всего завтрашний ужин перенесен на другое время…

Выдохнув в трубку «алло», Элли поняла, кто звонит, и твердо уверовала в существование судьбы, провидения или как там оно называется. Поэтому не слишком удивилась, услышав знакомый голос, в котором слышались бравада и страх.

— Это Скайлер Саттон… помните меня? Понимаю, это нелепо, но мне захотелось поздравить вас с Рождеством и сказать, что я хотела бы снова встретиться с вами. И поговорить о ребенке. Вы еще не передумали?