Тропою тайн

Глава 16

Кейт смотрела на газетный лист, ничего не видя перед собой. Она сидела в кухне, залитой утренним солнцем, которое проникало в открытое окно, отбрасывало похожие на гобелен тени листьев на плитки пола и шкафы темного вишневого дерева. На круглом дубовом столе перед Кейт лежал номер «Нортфилд реджистер» от 14 июня, возле ее локтя остывал кофе в фарфоровой чашке. Кейт замерла, слова расплывались у нее перед глазами. На фотографии ее дочь стояла рядом со своим конем и сверкала улыбкой — ослепительной, как глянец кубка, который она сжимала в руках. «Местная уроженка завоевала первый приз на Хартсдейлских состязаниях» — гласила подпись.

Сердце Кейт сжалось. «Значит, все уладилось. Теперь ей хватит денег, чтобы заплатить адвокату».

Но какими бы ни были последствия этого события, как бы мучительна ни была отчужденность дочери, Кейт радовалась ее победе. Как просто было бы снять телефонную трубку и сообщить Скайлер, что она гордится ею! Что она болела за нее… хотя и знала, чем обернется ее победа.

Вместе с тем Кейт отчаянно сожалела о том, что Скайлер выиграла соревнование — потому что ее триумф не мог не привести к поражению. Слезы заполнили глаза Кейт, хотя она всегда считала, что нет ничего хуже, чем плакать ранним утром, до восьми часов. Ведь ей предстоит еще прожить целый день, но прежде проводить Уилла на работу.

Уилл… Вчера вечером она чуть не расплакалась у него на плече, узнав от Дункана о победе Скайлер. Но Кейт удержалась — главным образом из гордости, как поняла теперь. Из гордости, смешанной с завистью. Уже несколько недель Скайлер не отвечала на ее телефонные звонки, хотя звонила в офис Уиллу. Муж сам сообщил Кейт об этом, ободряюще добавив: «Ты видишь, Кейт? Она не отвернется от нас».

«От нас»? Неужели он ничего не понимает? Значит, Уилл так же глух к боли, которую Скайлер причиняет Кейт, как к боли, которую сама Кейт причинила Элли?

— Доброе утро, Кейт.

Услышав, что в кухню вошел Уилл, Кейт подняла голову. В своем светло-сером летнем костюме он выглядел строго и внушительно. За последнее время Уилл прибавил в весе, и его лицо уже не казалось осунувшимся.

У него было немало причин выглядеть бодрым и энергичным. Бумажная работа, связанная с будущим партнерством и строительством здания на Восточной Пятьдесят девятой улице, над которой Уилл корпел так долго, наконец завершилась, и теперь ему оставалось просто ждать. Хотя компания еще не рассчиталась со всеми долгами, новая сделка принесла ей пользу. Более того, им удалось выплатить деньги по закладной на Орчед-Хилл.

Но несмотря на это, взгляд Уилла оставался затравленным, а Кейт замечала и его внутреннее напряжение. Но больше всего ее поражали волосы Уилла: густые, как прежде, они стали серебристо-белыми. Седина придавала ему вид почтенного старика — да, именно старика.

Сказывался стресс, от которого так долго страдал Уилл, опасаясь за свое дело и за Скайлер. Зная мужа и его непреодолимую потребность управлять любой ситуацией, подвластной ему, Кейт ничуть не удивлялась — да, ей было больно, но удивления она не испытывала, встречая его холодные взгляды. Он обвинял ее в том, что она отказалась помочь Скайлер. По этому поводу у них состоялся трудный разговор, но Уилл не осмелился излить на жену свой гнев — предмет разговора и без того был запутанным. Он не желал слушать о том, чем они обязаны Элли; в глубине души муж, наверное, сознавал свою вину, иначе почему так старательно избегал упоминаний об этой женщине?

— Кофе готов, — сообщила Кейт. — Хочешь, я приготовлю завтрак? — Под столом сонно зачмокала Белинда.

— Не беспокойся, я что-нибудь перехвачу по дороге в офис. — Уилл бросил на нее взгляд через плечо и направился к кофеварке. Заметив, как напряжено его лицо, Кейт поняла, что он увидел фотографию Скайлер в газете.

— Замечательно, правда? — спросила она, но ее голос прозвучал фальшиво.

В тяжелом молчании Уилл просмотрел статью, стоя у жены за спиной. Наконец он произнес с нескрываемой укоризной:

— Нам следовало быть рядом с ней, Кейт.

По ее спине побежали мурашки, словно холодный бриз вдруг ворвался в застекленные двери, распахнутые в нагретый солнцем сад.

— Об этом она не просила, — отозвалась Кейт.

— А чего ты ждала? Приглашения на глянцевой бумаге? Ты ясно дала понять Скайлер, что нам до нее нет дела. А тебе известно: она не из тех, кто стал бы унижаться и упрашивать.

Кейт вздохнула:

— Уилл, все это мы уже обсуждали…

Его глаза вспыхнули.

— Не бойся, больше я не стану спорить с тобой. Но если ты полагаешь, что создавшаяся ситуация меня устраивает, то ошибаешься.

— Меня не устраивает. — Кейт охватил гнев. — Будь положение иным, я продала бы все, что у меня есть, лишь бы заплатить ее адвокату.

Уилл не ответил, и причина, по которой он промолчал, еще сильнее разозлила Кейт. Муж отступил не потому, что не желал спорить с ней, а потому, что опасался ненароком открыть ящик Пандоры.

С тяжелым сердцем Кейт смотрела, как Уилл берет с подставки кофейник. Почему за все прожитые годы она ни разу не замечала, как напрягается его шея, когда он в ярости? Сейчас Уилл был похож на мастифа, рвущегося с поводка.

— Кофе остыл, — сказал он.

— Должно быть, я по ошибке отключила кофеварку. Поставь его в микроволновку.

— Я выпью кофе по пути в офис.

В другое время Кейт предложила бы ему сварить еще кофе, но в это утро ей не хотелось даже шевелиться. И к стулу Кейт приковывало не желание отомстить. Почему, почему все так обернулось? Почему она не может жить подобно другим матерям, которые спят сном праведниц?

«Не смей жалеть себя… лучше вспомни, каково сейчас Элли». Кейт лишь догадывалась о том, какие чувства испытывает Элли, зная, что ребенка могут отобрать у нее в любую минуту.

Так же, как отняли ее родную дочь — того самого ребенка, которого все эти годы растили Кейт и Уилл.

Кейт знала, что пройдут месяцы, прежде чем будет принято окончательное решение. Предстоит возбудить ходатайство, собрать показания, назначить дату судебного заседания. А когда наступит роковой день, она будет молить Бога о том, чтобы позволил ей смириться с любым исходом дела.

Кейт молилась не только за себя, но и за свою дочь… и за Элли.

Джимми Долан явился на групповое занятие в Кризисный центр в последний раз.

Сидя в своем кресле в комнате для собраний, Элли то и дело поглядывала на Джимми, с августа прикованного к инвалидному креслу. К середине сентября он окончательно высох — глаза ввалились, похожая на пергамент кожа обтянула истощенное тело. Только одно Джимми не утратил: силу духа. Он жизнерадостно объявил собравшимся, что сегодня они присутствуют на его последнем спектакле.

— И прошу вас, не надо вызовов на бис. — Джимми усмехнулся.

— Не беспокойся, дружище… овацию мы прибережем для твоих похорон. — Армандо Руис, в джинсовом пиджаке с обрезанными рукавами, был, как обычно, задирист, хотя и цеплялся за переносной резервуар с кислородом, от которого к его носу тянулось две трубки.

Шутку Армандо встретили смехом. Так в этой комнате воспринимали черный юмор. Время от времени кто-то из членов группы признавался в том, что испытывает облегчение — оттого, что здесь ему не надо ходить на цыпочках и разговаривать шепотом. Смеясь над смертью, эти люди, похоже, пробуждались к жизни.

Элли обводила взглядом мужчин, которых давно знала и любила, а когда они умирали, искренне скорбела по ним. На восемь недель отпуска, проведенного с Элизой, она передала группу в опытные руки одного из своих коллег, Гранта ван Дорена, и вернулась к работе только в июле, самом жарком месяце года, когда приток частных пациентов в ее кабинет почти прекратился. Лето кончилось, наступила осень. Листья уже начинали желтеть, а здесь, в этой комнате, все чаще звучали упоминания о смерти.

Что принесет завтрашний день? Слушание дела об опеке было назначено на девять утра в зале суда на Сентрал-стрит. После трех месяцев подачи ходатайств, сбора показаний, визитов социальных работников и предварительных заседаний роковой день наконец приблизился.

Все это напоминало ночной кошмар, преследовавший Элли последние двадцать три года. Он оставался неизменным. В этом страшном сне она бежала за кем-то по запруженным пешеходами улицам… за мужчиной, похитившим ее ребенка. Время от времени менялся только ребенок. Иногда Элли видела Бетани… порой — безликого, незнакомого младенца. А в последние месяцы малыш из ее снов стал похож на Элизу.

Элли охватила паника. Доведется ли ей когда-нибудь сидеть в актовом зале на школьном спектакле, аплодируя дочери? Зажигать шестнадцать свечей на именинном торте? Смотреть, как ее взрослая дочь идет к алтарю в подвенечном платье?

Осознание того, что она потеряет, если Элизу отнимут, вызвало резкий, жгучий взрыв боли между ребер. Элли поспешно напомнила себе, что решение еще не принято. У нее есть ничтожный, но все-таки шанс на то, что судья решит дело в ее пользу. А еще на стороне Элли будет Пол.

Да, Пол. Элли вспомнилось, как он вернулся и сразу вписался в ее жизнь — так легко, словно и не уходил. Конечно, поначалу оба испытывали неловкость — чувство боли и предательства прошло не сразу. Но нежная, всепоглощающая любовь друг к другу бережно вела их по ухабистой дороге.

Элли украдкой улыбнулась, подумав о первом вечере, когда Пол вернулся домой и наконец лег в постель. Это было восхитительно… он обнимал ее, их тела двигались в слаженном ритме любимой и давно знакомой мелодии. Их поглотило такое острое желание, что, удовлетворив его, оба едва отдышались.

— Пол, — прошептала она сдавленным голосом, — о, Пол!..

Он положил ее голову к себе на плечо.

— Больше такого не повторится, — сказал Пол, — что бы ни случилось. Мы никогда не расстанемся.

Даже теперь, в прохладной, белой, ярко освещенной комнате, Элли испытывала теплое, чудесное ощущение надежности, какое охватывало ее в объятиях Пола. Но оно постепенно меркло, улетучивалось, как улыбка с лица Джимми. Мысли об Элизе разрушали ее безмятежность, порождали тревогу.

«Завтра, — поспешно одернула себя Элли. — Об этом я подумаю завтра».

— Кстати, о моих похоронах: приглашаю всех! — Джимми слабо рассмеялся. — Я задумал шумную вечеринку, все уже почти готово. Шампанское с икрой! Никто не скажет, что Джимми Долан утратил чувство стиля!

Никто не спросил, когда состоятся похороны: взглянув на Джимми, прислушавшись к его затрудненному дыханию, все понимали, что долго он не протянет. О многом говорило и его решение перестать посещать групповые занятия. Трудная битва, которую он так ожесточенно вел, близилась к завершению… его силы иссякли.

— И кто же будет распорядителем на этом пиршестве? — осведомился Эрик Сандстрем, казавшийся пародией на профессора в своих больших очках, с зачесанными набок волосами и булавкой в красном галстуке. — Полагаю, твой друг Тони? Но шампанское с икрой? Не найдет ли он это сочетание… слишком праздничным?

— Ну и что? — Джимми усмехнулся. — Праздновать-то будете вы, ребята, а не я. Когда за старым Джимми опустится занавес, знайте точно: во что бы ни превратился, я буду танцевать.

— Как у тебя все просто! — заметил тучный Дэниел Блейлок.

Глубоко сидя в кресле, Джимми расплылся в улыбке, напомнив Элли стареющую кинозвезду, которая рассматривает изъеденный молью, но некогда роскошный костюм.

— Просто, как апельсин, — подтвердил Джимми. — Жить гораздо труднее.

Конечно, он напуган, думала Элли. Но со страхом пытается справиться в своем неподражаемом стиле… точно так же, как она отмахивалась от мыслей о том, что случится с ней завтра, в зале суда.

Что знает Джимми о положении, в котором она очутилась? Что рассказал ему Тони? Элли полагала, что это не так уж важно. Но о Тони размышляла часто.

— А меня похоронят в красном «Мерседесе-SL100», — со смехом возвестил Адам Берхард. — И на моем надгробии будет высечена надпись: «Труп на борту».

Элли посмотрела на него. В последнее время Адам носил костюмы за две тысячи долларов и золотые часы «Ролекс», словно надеясь, что приметы роскоши спасут его.

— Что толку смеяться, — задумчиво спросил Эрик, — если этот смех никто не слышит?

— А Бог? Похоже, он не лишен чувства юмора, — прозвучал надтреснутый голос Никки.

— Насчет вас не знаю, парни, но хочу одного: чтобы, когда я сдохну, Роберт получил ровно половину всего, что я имею. Это немного, но мой отец, называющий меня педиком, и такого не заслуживает. — В темных глазах Армандо появился хищный блеск, он скрестил руки на груди.

— Удачное решение, — заметила Элли. — Как еще быть, если желания родных не совпадают с вашими?

— Знаете старую поговорку: «Голос крови не заглушить»? — саркастически осведомился Эрик.

Элли задумалась: неужели действительно невозможно заглушить голос крови? Через несколько минут она посмотрела на часы и сказала, что пора закругляться. Занятие пролетело слишком быстро. Подобно мужчинам, сидящим вокруг, Элли вдруг осознала, как быстротечна жизнь и как жестока приближающаяся тьма.

«Завтра, — думала она. — Если я доживу…»

Уже поднимаясь с кресла, Элли случайно взглянула на свои ладони и заметила на них ярко-красные отпечатки ногтей. Только усилием воли ей удалось сдержать рыдание, рвущееся из горла, когда она наклонилась и обняла хрупкого, изможденного Джимми Долана.

После грандиозного фасада с колоннами и мраморного вестибюля размером с амфитеатр все в обшарпанном зале суда на четвертом этаже с его потертыми дощатыми полами и крошащейся лепниной казалось Элли неуместным. Было девять утра; солнечный свет проникал сквозь запыленные стекла высоких, обращенных на восток окон как невнятное обещание. Элли села за дубовый стол, который, судя по всему, в последний раз вытирали еще при Эйзенхауэре, и задержала взгляд на потрескавшейся и поблекшей стенной росписи над столом судьи — неоклассической метафорой правосудия: две женщины в развевающихся туниках стояли по обе стороны от медных весов.

«Правосудие? — удивилась она. — На какое правосудие я могу рассчитывать?»

Пол взял ее за локоть.

— Ты вся дрожишь, — прошептал он. — Хочешь накинуть мой пиджак?

— Спасибо, мне не холодно… просто тревожно. — Элли пожала его руку.

Справа сидел ее адвокат Леон Кесслер, с торчащими седовато-рыжими вихрами, в мятом коричневом костюме и узорчатом галстуке, который волнами ниспадал на его внушительный живот. Адвокат хмурился, роясь в портфеле.

Элли быстро оглядела двойные ряды скамей позади нее и с облегчением увидела, что на них не более дюжины свидетелей. Она узнала социального работника, энергичную чернокожую женщину, побывавшую у них в доме, судебного психиатра, мужчину с рыхлым лицом, в кабинете которого провела пару неприятных часов.

Элли коротко кивнула Джорджине, которая выглядела неестественно чинной в вышедшем из моды бежевом костюме, и тут же с радостью увидела, что Марте Хили из ОИТН удалось перенести дежурство, чтобы рассказать о репутации Пола.

Когда Элли увидела Тони, сидящего в дальнем ряду, сердце ее тревожно дрогнуло. В спортивном пиджаке и галстуке он чувствовал себя не в своей тарелке, но главное — старательно избегал ее взгляда. Скверный признак. К горлу Элли подкатила тошнота. Вот если бы Тони в последнюю минуту решил дать показания в ее пользу…

«Можешь считать, что тебе повезло, если он промолчит», — сказал ей внутренний голос. Но если Тони объединится со Скайлер, если заявит, что намерен воспитывать дочь, тогда у судьи не будет никаких причин отдавать ребенка сорокалетней женщине-психологу, недавно вновь сошедшейся с мужем.

Внутренне сжавшись, Элли повернулась к столу истца, за которым сидели Скайлер и ее адвокат. Скайлер казалась воплощением невинности. В своей прямой синей юбке и белой блузке, с волосами, подхваченными на затылке широкой черепаховой заколкой, она производила впечатление девушки из хорошей семьи.

Элли испытала неуместное сострадание. «Странно… — думала она. — Мне следовало бы ненавидеть ее, но почему-то я не могу».

Что-то необъяснимое в Скайлер Саттон притягивало Элли, но это не имело никакого отношения к Элизе.

Скайлер почувствовала взгляд Элли и обернулась. На ее щеках вспыхнул румянец, и она поспешно отвела глаза, словно застыдившись. Но ее губы были плотно, вызывающе сжаты. Элли похолодела, увидев, как Скайлер тихо обратилась к своему адвокату, а та кивнула и что-то нацарапала в большом желтом блокноте.

Верна Кэмпбелл, в темно-синем строгом костюме, принадлежала к тому типу решительных женщин средних лет, которые призывают соседей организовывать комитеты по борьбе с преступностью, руководят сборами пожертвований для феминисток, спасают от сноса ветхие, полуразрушенные, но имеющие историческую ценность дома. Верна была дородной, но не толстой, с серебристыми нитями в курчавых черных волосах. Строгость ее облика нарушала лишь нитка жемчуга, покачивающаяся на объемистой груди. Всем своим видом Верна свидетельствовала о том, что тверда в намерении выиграть этот процесс.

На скамье за Верной и Скайлер сидел респектабельный мужчина средних лет в темно-сером костюме — отец Скайлер. Со своими густыми седыми волосами и аккуратно подстриженными усами он напоминал стареющую, но на редкость хорошо сохранившуюся кинозвезду, а манера поведения указывала на то, что он привык повелевать и отдавать приказы. Даже теперь, сидя рядом с озорной молодой женщиной — подругой Скайлер, помогавшей ей при родах, — он обводил комнату проницательным взглядом, как генерал перед началом важных маневров.

А где же его жена? Элли не могла представить себе причину — кроме смертельной болезни, — которая помешала бы Кейт явиться на заседание. «А может, она даже не волнуется, понимая, что у меня нет ни единого шанса?»

Элли тихо прошептала:

— Пол, мне так страшно! Не знаю, выдержу ли я…

— Одна моя знакомая любила повторять, что лучше всего умеет сражаться с ветряными мельницами. — Пол ободряюще улыбнулся. — Надеюсь, ты не намерена отступить в последнюю минуту?

Элли не ответила, благодарная мужу уже за его присутствие.

— Встать, суд идет! Председатель суда — достопочтенный судья Бенсон, — объявил судебный пристав, жилистый шестидесятилетний мужчина с обвислым животом.

Элли с трудом поднялась. Увидев, как за столом располагается судья в черной мантии, она испытала легкое разочарование. Что может знать о материнской любви этот коротышка, явно страдающий несварением, с двумя прядями волос, перекинутыми через голую, как колено, голову? Судья напоминал банковского клерка в конце неудачного рабочего дня. Усталым голосом он зачитал краткое содержание дела и кивнул, глядя на пристава.

Вставая со стула, Верна Кэмпбелл всколыхнулась, как корабль, поднятый на гребень волны.

— Ваша честь! — начала она резким, властным тоном. — От имени истицы я намерена доказать, что она приняла решение отдать своего еще не родившегося ребенка на усыновление, находясь в состоянии стресса. Молодая, незамужняя, она была твердо убеждена, что руководствуется интересами малыша. Хочу подчеркнуть, что в то время ей не понадобились ничьи советы. — Адвокат сделала паузу и перевела дыхание, раздувая ноздри. — Но теперь моя клиентка изменила решение и готова взять на себя ответственность за судьбу ребенка. Ежемесячно она получает проценты из семейного трастового фонда, поэтому не стеснена в средствах. Кроме того, я могу доказать ее абсолютную искренность. Ваша честь, Скайлер Саттон — родная мать девочки и имеет право воспитывать ее.

Родная мать. Эти тщательно выбранные слова эхом отдались в ушах Элли. Ей захотелось закричать, что она тоже чья-то родная мать, но при этом любит Элизу не меньше, чем любила дитя, рожденное ею.

На лице судьи Бенсона появилось кислое, нетерпеливое выражение, которое не обнадежило Элли, хотя и было адресовано адвокату Скайлер.

— Прежде чем мы приступим к рассмотрению дела, адвокат, я хотел бы предупредить вас: согласно материалам, обе стороны не испытывают недостатка в свидетелях, способных дать показания, касающиеся их репутации. — И он метнул острый взгляд в сторону стола ответчика, за которым сидела Элли. — Уверен, вы можете представить множество друзей и членов семьи, способных поведать о репутации этих двух дам, но предупреждаю: если свидетелей будет слишком много, мое терпение иссякнет.

— Я запомню это, ваша честь, — почтительно отозвалась Верна.

Судья устремил взгляд водянистых глаз на Леона.

— Адвокат, вы готовы сделать вступительное заявление?

Леон поднялся, напоминая огромного неуклюжего медведя, такого неопрятного, что Элли невольно поморщилась. Но Леон слыл хитрецом, и она подозревала, что он умышленно культивирует свой несколько отталкивающий облик, желая усыпить бдительность противников. К тому времени как они начинали понимать, как Леон умен, было уже поздно.

— Ваша честь, я рад, что вы затронули этот вопрос, и всецело согласен с вами. — Соединивший пальцы на внушительном животе Леон буквально излучал благодушие. — Характер моей подзащитной говорит сам за себя, и у нас нет ни малейшего намерения чернить репутацию истицы. Ничуть не сомневаюсь в искренности мисс Саттон, а также в том, что ее поступки продиктованы заблуждениями и наивностью, но отнюдь не злым умыслом. Наша главная задача — разрешить дело в интересах ребенка. — Сделав паузу, Леон продолжил рокочущим голосом: — Я нисколько не преувеличу, если упомяну о достоинствах моей подзащитной. И она, и ее муж — профессионалы, их общий доход довольно велик. В стремлении усыновить ребенка они пережили все муки Иова, и этот ребенок стал для них подобен чуду. И кроме того, не следует забывать, что мисс Саттон сама обратилась к доктору Найтингейл. Мисс Саттон искала заботливых, ответственных родителей для своей малышки, и хотя в то время доктор Найтингейл и ее муж жили врозь, мисс Саттон согласилась смотреть на это сквозь пальцы. По ошибке? — С торжественным выражением лица Леон покачал львиной головой. — Мы убеждены, что мисс Саттон поступила правильно, и суд всецело одобрит ее решение.

Сияя улыбкой, Леон с удовлетворенным вздохом опустился на прочный дубовый стул. Элли почувствовала, как ее напряжение уменьшается. Но до уверенности в успехе было еще далеко. Самое главное только начиналось. Это она поняла, увидев, что Верна Кэмпбелл нацепила на нос очки и сверилась со своими записями.

— Ваша честь, позвольте вызвать для дачи показаний свидетельницу Микаэлу Палладио. — Она посмотрела на судью поверх очков.

Подруга Скайлер поднялась и подошла к месту для свидетелей. Своей копной темных кудрей, тяжелыми веками и даже ярко-красным шарфом под воротником блузки она напомнила Элли цыганку, вызванную на допрос констеблем.

— Зовите меня Микки, как все, — попросила она гортанным голосом.

— Микки, как вы можете охарактеризовать свои отношения со Скайлер Саттон? — спросила Верна.

— Она моя лучшая подруга.

— Вы давно знакомы с ней?

Микки улыбнулась:

— С трех лет. Мы были единственными детьми в школе верховой езды.

— Считаете ли вы Скайлер Саттон надежным и ответственным человеком?

— Абсолютно! Видели бы вы, как она ухаживает за своим конем! Скайлер… — Микки сосредоточенно нахмурилась. — Она всегда умела ладить с животными. Знаете, они доверяют ей. Именно поэтому Скайлер будет отличным ветеринаром.

— Умение ладить с животными — одно, а умение воспитывать детей — совсем другое, — возразила адвокат. — Почему вы считаете, что Скайлер способна вырастить дочь?

Казалось, этот вопрос застал Микки врасплох.

— Просто сможет, вот и все. Когда Скайлер за что-нибудь берется, она идет до конца, ее ничто не остановит. — Микки спохватилась, сообразив, что допустила ошибку — в конце концов, разве Скайлер не нарушила свое самое важное обещание? — и, бросив на подругу смущенный взгляд, упрямо добавила: — Такой подругой можно только гордиться.

Внутри у Элли все сжалось. Никакая тщательно отрепетированная речь не произвела бы более сильного впечатления, чем искренние слова молодой женщины, отнюдь не подверженной эмоциональным вспышкам. Внезапно Элли испугала мысль: «Господи, а если это правда? Если место Элизы — рядом с родной матерью?» Скайлер родила Элизу. Вопреки всему Элли сочувствовала ей всем сердцем. Покрывшись легкой испариной, она тревожно посмотрела на Леона. Тот встал, приготовившись к перекрестному допросу.

— Мисс Палладио, вы могли бы сказать, что ваша подруга Скайлер с детства располагала множеством привилегий?

— Если вы имеете в виду то, что она жила в большом доме и училась в отличной школе, — да, но если вы хотите узнать, избалована ли Скайлер, — нет. — Глаза Микки возмущенно вспыхнули.

— Избалована? — эхом повторил адвокат и улыбнулся. — Ничего подобного у меня и в мыслях не было. Я просто хотел выяснить, понимает ли мисс Саттон, привыкшая к комфорту и достатку, на какие жертвы ей придется пойти. Как справедливо заметила миссис Кэмпбелл, ребенок не лошадь. Его нельзя поручить заботам конюха, если вдруг вздумается пуститься в разгул.

— Возражаю, ваша честь! — рявкнула Верна. — Это явная попытка представить как прихоть искреннее желание моей клиентки.

Судья Бенсон подался вперед и нахмурился.

— Мистер Кесслер, если вы хотите что-либо доказать, не тяните время.

Леон рассеянно кивнул, показывая, что понял судью, и снова устремил взгляд карих искрящихся глаз на Микки.

— Итак, мы выяснили, что мисс Саттон отнюдь не избалована. Но вот вопрос: готовы ли вы назвать ее человеком, умудренным опытом? Таким, которого не одурачит первый же пройдоха?

— Пожалуй, да, — настороженно отозвалась Микки.

— Значит, Скайлер Саттон — здравомыслящая молодая женщина, способная принимать разумные решения?

— Да, это так.

— Стало быть, вы считаете, что ваша подруга поступила обдуманно и разумно, выбрав в качестве приемной матери для своего ребенка доктора Найтингейл?

Микки растерялась.

— Я… да.

— А вам не кажется, что она проявила… — как бы лучше выразиться? — наивность?

— Нет, не кажется.

— Итак, вы полагаете, что она сделала удачный выбор?

— Не могу сказать.

— Вот как? Вы изменили свое мнение о докторе Найтингейл?

— Она здесь ни при чем.

— Ваша подруга просто передумала, не так ли?

— Да.

— А как же доктор Найтингейл? Ей полагалось бы просто покориться?

Увидев, как потупилась Микки, Элли ощутила головокружение. Сквозь приглушенный шум в ушах она слышала, как молодая женщина нерешительно возразила:

— В этом не было… никакого расчета. Скайлер не может избавиться от своих чувств.

— Уверен, доктор Найтингейл тоже, — подхватил Леон. — Спасибо, мисс Палладио, у меня больше нет вопросов.

Элли заметила, как нахмурилась Верна Кэмпбелл. «Один-ноль в пользу Леона», — подумала она; в ней пробудилась робкая надежда.

Между тем Скайлер оглянулась и встревоженно поискала взглядом Тони. Несколько мгновений они смотрели друг другу в глаза, словно обмениваясь тайными сигналами. Но лицо Тони оставалось бесстрастным, а темные глаза — непроницаемыми.

До сих пор он наблюдал за борьбой Скайлер издалека, не становясь ни на чью сторону. А если он поддержит ее? Ведь Тони любит дочь. В этом Элли не сомневалась, и доказательством служил образок святого Михаила. Дав показания в пользу Скайлер, Тони добьется большего, чем если будет хранить молчание. А если суд вынесет решение в пользу Скайлер, Тони сможет играть активную роль в воспитании Элизы, даже если не будет жить с ней в одном доме.

Так что же останавливает его? Элли недоумевала. Неужели преданность ей, Элли? Или ему известно о Скайлер что-то такое, чего не знает никто?

Показания дали еще три свидетеля. Учитель верховой езды Скайлер испытывал явный дискомфорт. Соседка по комнате из Принстона. Бывшая учительница. Но все они твердили, что Скайлер — замечательная, умная и дружелюбная женщина.

Мать Скайлер так и не появилась. Что помешало ей? А как же отец Скайлер? Давать показания он не собирался. Может, он слишком предубежден, чтобы высказать беспристрастное суждение? Или есть другая причина?

Сумев привлечь внимание Леона, Элли написала в его блокноте единственное слово: «Отец?» В ответ ее адвокат приподнял кустистые брови и покачал головой.

Встревожен ли Леон чем-то или ей просто показалось? Элли охватило неистовое желание выбежать из зала суда, броситься домой, к Элизе, которую она оставила с няней, уроженкой Ямайки миссис Шоу. Наверное, ей надо просто сбежать, похитив Элизу, уехать в чужую страну, где их никто не найдет.

«Да? А как быть с Полом? Ты бросишь и его? А свою практику?»

«Не паникуй», — приказала себе Элли. Еще немного — и Леон начнет вызывать ее свидетелей: Джорджину, затем Пола. После наступит очередь свидетелей-экспертов — социального работника и психиатра. Сегодня днем — в крайнем случае завтра утром — все будет кончено. Но даже при таком удачном исходе пройдут дни, а то и недели, прежде чем судья примет окончательное решение.

Когда Элли уже почти убедила себя успокоиться, Верна Кэмпбелл вскочила:

— Ваша честь, прошу вызвать в качестве свидетельницы Скайлер Саттон.

Услышав свое имя, Скайлер растерялась. Казалось, ее истинное «я» заперто внутри холодной оболочки, которую видели все. Самой себе она чем-то напоминала русскую матрешку: в самую большую куклу вкладывалась куколка поменьше, и так далее, до последней, совсем крошечной.

Поднявшись, Скайлер подошла к месту для свидетелей. Она испытывала невероятное напряжение. «Все будет хорошо», — убеждала себя Скайлер. Ведь Верна не раз уверяла, что все преимущества на ее стороне.

Правда, Верна призналась, что отсутствие Кейт может повлиять на решение судьи, ибо, когда биологическая мать молода и одинока, присутствие и поддержка ее родителей играют важную роль. Однако Скайлер отнюдь не ребенок. Она прожила в своем доме больше года, имела доходы, ей прочили блестящую карьеру.

Верна не учла лишь одного: чувства, которое охватило Скайлер, когда она вошла в зал суда и увидела, что рядом с отцом нет матери.

Эта мысль снова встревожила Скайлер, когда она встретила виноватый взгляд отца. «Зачем, мама? Зачем ты это сделала?» Случившееся было для нее необъяснимым. Тот, кто любит свое дитя, обязан бороться за него.

Микки украдкой улыбнулась ей, и Скайлер ощутила благодарность. Что бы она делала без Микки!

Она чувствовала и взгляд Тони, но старательно отводила глаза. С одной стороны, Скайлер обрадовалась его приходу, но с другой — в его присутствии нервничала сильнее.

— Скайлер, вы любите свою дочь? — с места в карьер начала Верна.

Скайлер выпрямилась.

— Всем сердцем.

— Охотно верю вам, Скайлер, но кое-кто из присутствующих, возможно, не понимает, как мать, утверждающая, будто любит своего ребенка, могла отдать его чужим людям. Не объясните ли это?

Эту сцену они не раз репетировали в кабинете Верны, но теперь, когда Скайлер стояла как бы на сцене, под прицелом множества глаз, у нее перехватило дыхание. Невольно она поднесла дрожащую ладонь к щеке и тут же, спохватившись, опустила ее.

— Тогда мне казалось, что я поступаю правильно, — тихо ответила Скайлер.

— Правильно — по отношению к кому?

— К моему ребенку.

— Значит, ваше решение не имело никакого отношения к вашим собственным интересам и эмоциям?

— Отчасти имело, — призналась Скайлер. — Я собиралась продолжить учебу и не знала, как совместить ее с уходом за ребенком. — Эти слова тоже были продуманы и отрепетированы. Верна полагала, что Скайлер лучше произнести их самой, не позволив адвокату Элли назвать ее эгоистичной и бесчувственной девчонкой.

— А теперь?

— Я по-прежнему хочу учиться, но не сейчас. А когда начнутся занятия, я смогу сама распоряжаться своим временем, чтобы как можно чаще бывать с Элизой. — Скайлер ощущала на себе взгляд Элли, но не смела смотреть в ее сторону.

«Прости меня, — безмолвно молила она. — Я не хотела причинить тебе боль».

Верна подошла к Скайлер и, заслонив Элли, заговорила негромко, но твердо, голосом снисходительной матери:

— Посмотрим, правильно ли я поняла вас. По множеству причин вы решили отдать своего ребенка на удочерение, а потом вдруг совершили поворот на сто восемьдесят градусов и пожелали вернуть его. Скайлер, не объясните ли нам, чем вызвана столь внезапная смена решения?

— Если честно, я не знала, от чего отказываюсь. — Да, эти слова были отрепетированы, но не эмоции, пронизывающие их, и не слезы, наполнившие глаза Скайлер. — Увидев малышку, я все поняла. Сердцем и душой. Но роды были трудными… я измучилась… и потом, делу уже был дан ход. Только через несколько недель я разобралась во всем.

— И что же вы поняли, Скайлер?

— Что умру, если ее не будет рядом. — Слеза скатилась по щеке Скайлер, а потом вся комната поплыла перед ее глазами.

— Спасибо, Скайлер, — мягко проговорила Верна. — У меня все.

Но Скайлер знала, что ее страдания еще не кончены. Наступала очередь Леона Кесслера проводить перекрестный допрос, и хотя Скайлер подготовилась к нему и все обдумала, ее вдруг прошиб холодный пот.

Верна советовала ей отвечать коротко и прямо, но Скайлер сразу догадалась, что крупный мужчина, приближающийся к ней, не удовлетворится односложными ответами. Его карие глаза задорно блестели.

— Мисс Саттон, — добродушно начал он, — возможно, все дело в моей несообразительности, но похоже, я чего-то не понимаю. Вы изменили свое решение, и это прекрасно, но на всем протяжении беременности вы ни разу не дали моей клиентке повода опасаться этого. Чем вы объясните это?

— Почти все время я сдерживала чувства, — ответила Скайлер. — Мне было легче жить как в трансе.

— И часто вы таким образом обуздываете свои чувства?

— Послушать вас, так я… — Поймав предостерегающий взгляд Верны, Скайлер осеклась. — Нет, не часто. Для меня это исключение, а не правило.

— Но в данном случае вы не испытывали никаких чувств. Нет, прошу прощения, вы пребывали в трансе. — Леон побарабанил пальцами по животу. — Мисс Саттон, со сколькими супружескими парами вы побеседовали, прежде чем остановились на моей клиентке?

— С шестью.

— И все-таки выбрали доктора Найтингейл, хотя она и призналась, что у нее временные нелады с мужем?

— Я… сразу почувствовала расположение к ней.

— Хотя ее ситуация была далека от идеала?

— Да.

— А какие чувства вы испытываете к доктору Найтингейл сейчас?

Помедлив, Скайлер ответила:

— Убеждена, она стала бы превосходной матерью, но дело не в этом.

— А в чем?

— В том, что… — она прикусила губу, — что мать Элизы — я. Я ее родная мать.

— Понятно. — Леон кивнул. — А отец девочки? Он принимал какое-либо участие в ее судьбе?

— Мы с Тони… мы не… словом, между нами… нет отношений, на которые вы намекаете.

— Я ни на что не намекаю, мисс Саттон, — спокойно возразил адвокат. — Но почему бы вам не объяснить, какие отношения вы поддерживаете с отцом своего ребенка? С Тони Салваторе, если не ошибаюсь?

— Мы просто… — Скайлер запнулась. Кто для нее Тони? Любовник? Друг? Опекун? Никто? — …друзья, — закончила она, чувствуя себя предательницей.

— Как он отреагировал, узнав о вашей беременности?

— Он принял эту новость близко к сердцу… захотел помочь.

— А когда встал вопрос об усыновлении, именно мистер Салваторе посоветовал вам обратиться к доктору Найтингейл?

— Да.

— И это он устроил вам встречу с моей клиенткой?

— Да.

— Согласился ли мистер Салваторе впоследствии отказаться от родительских прав?

— Да.

Адвокат подступил ближе — настолько, что Скайлер разглядела густые пучки волос, торчащие из его ноздрей.

— Значит, мистер Салваторе всерьез отнесся к своим обязанностям. Может быть, именно поэтому сегодня он и отказался давать показания в вашу пользу?

— Ваша честь, моя клиентка не может отвечать за мистера Салваторе! — запротестовала Верна.

Скайлер метнула взгляд на Тони. Лицо его было неподвижным. Неужели она навсегда оттолкнула его, в присутствии посторонних людей отрицая, что они любят друг друга?

— Справедливое, справедливое замечание, — покладисто отозвался Леон. — Еще один вопрос, мисс Саттон. Ваши родители присутствуют на этом заседании?

— Мой отец сидит там. — И Скайлер указала на первый ряд.

— А ваша мать?

— Она… не смогла приехать.

— Вот как? Позвольте спросить — почему?

— Я… — Скайлер хотелось крикнуть, что это не его дело, но, вероятно, именно этого и добивался адвокат. И она упавшим голосом ответила: — Я не могу говорить за нее.

— По-моему, это очень странно, — изрек адвокат таким тоном, словно речь шла о тайнах Вселенной, — что два человека, которым пришлось пережить особенно сильное эмоциональное потрясение, отказались свидетельствовать в вашу пользу. А вас это не удивляет, мисс Саттон?

— Ваша честь! — Голос Верны дрожал от гнева.

Судья что-то сказал, но Скайлер не услышала его: казалось, стеклянная стена отделила судью от остального зала, стена, сквозь которую она, несмотря на все старания, улавливала лишь обрывки слов.

— Травля… предупреждаю вас, мистер Кесслер… прервать…

А через несколько минут тяжелая двустворчатая дверь в глубине зала приоткрылась и элегантная женщина средних лет с сединой в каштановых волосах торопливо зашагала по проходу между рядами скамей.

В груди Скайлер что-то дрогнуло и смягчилось, как земля после проливного дождя.

В костюме от Шанель в мелкую клетку, Кейт, бледная и осунувшаяся, тяжело опиралась на трость. Ее лицо было непроницаемым.

Облегчение охватило Скайлер, и она еле слышно прошептала:

— Мама…

Кейт отдала бы все, лишь бы не появляться в зале суда. Она убеждала себя, что у нее уйма дел, что ей незачем думать о заседании, происходящем в эту минуту на расстоянии нескольких миль, в нью-йоркском зале суда. Кейт отправилась в магазин, куда как раз доставили груз из Канзаса, старинный книжный шкаф. Но едва она подцепила первый гвоздь крышки ящика, как услышала чей-то голос: «Ты нужна Скайлер».

Кейт вдруг поняла: не важно, хочет Скайлер, чтобы она присутствовала на суде или нет. Все мысли вытеснила одна-единственная: «Я — ее мать».

Конечно, Кейт знала, что Уилл ни за что не пропустит суд, но, увидев его, испытала раздражение. На посторонних людей Уилл неизменно производил впечатление сильного человека, а она — нет. Кейт не сомневалась: все сочтут, что эта бедняжка явилась сюда лишь из чувства долга, ибо она слишком слаба для такого испытания. Но они ошибутся. Силен не Уилл, а она — и достаточно сильна, чтобы встретиться лицом к лицу с истиной.

«Я и без того слишком часто шла на компромиссы», — думала Кейт, садясь рядом с мужем, но не глядя на него.

С компромиссами пора кончать. Что бы ни случилось, впредь Кейт не станет молчать и терпеть. Пусть Уилл пытается скрыть правду, но это не значит, что и она должна следовать его примеру.

Кейт устремила взгляд на Скайлер. Потрясенная, она покидала место свидетеля. Дочь ответила ей пристальным вопросительным взглядом, словно ожидая какого-то жеста или сигнала. Чуть заметно покачав головой, Кейт дала ей понять, что не собирается выступать в роли свидетельницы. Она приехала сюда лишь для того, чтобы проявлять эмоции.

Лишь на одного человека в зале Кейт не могла заставить себя посмотреть — на Элли. Когда Элли вызвали на место свидетеля, Кейт потупилась и устремила взгляд на свою трость.

Элли, направляющаяся к месту свидетеля, казалась спокойной и целеустремленной. Ее голова была высоко поднята, плечи расправлены, на лацкане скромного клетчатого жакета поблескивала серебряная булавка. Кейт поняла: эта женщина слишком много поставила на карту, чтобы проявлять эмоции.

Из всех эмоций, которые Элли пробуждала в Кейт на протяжении двух десятилетий, ни одна не была сильнее нынешнего восхищения: даже здесь, в зале суда, Элли держалась с достоинством королевы.

— Доктор Найтингейл, у вас есть другие дети? — спросил неопрятный толстяк, адвокат Элли. Он подался всем телом вперед, сложив руки на груди.

— Да… дочь. Бетани. Но я не знаю, жива ли она.

В зале суда воцарилось молчание.

Жгучая боль пронзила грудь Кейт. Господи, сможет ли она просто сидеть здесь и слушать? Она украдкой бросила взгляд на Уилла и изумилась абсолютно бесстрастному выражению его лица. Он держался так, словно Элли была для него совершенно посторонним человеком. Впервые за почти тридцать лет супружеской жизни Кейт захотелось ударить мужа.

— Доктор Найтингейл, я понимаю, для вас это мучительно, но не могли бы вы рассказать нам, что случилось с вашей дочерью? — мягко спросил адвокат Элли.

— Ей было всего четыре месяца… — Губы Элли дрожали. — Я жила вместе с сестрой. Работала по ночам, а Надин присматривала за Бетани. Однажды ночью я вернулась домой, и… — на миг она зажмурилась, — …и узнала, что Бетани исчезла. Ее похитили. Это сделал… приятель моей сестры. Полиция искала его, но безуспешно…

Адвокат подождал, когда Элли овладела собой, а потом спросил:

— И вы так и не узнали, что с ней случилось?

— Нет.

— Мистер Кесслер, — перебил судья, — уверен, все присутствующие сочувствуют доктору Найтингейл, но какое отношение имеет ее прошлое к нашему делу?

— Ваша честь, — отозвался тучный адвокат, — моя клиентка — женщина, которая не понаслышке знает, какое горе — потерять ребенка. Ко всему происходящему она относится крайне серьезно. Мотивы мисс Найтингейл совершенно ясны, их источник — страдание длиной в жизнь. Для нее быть матерью означает все.

Кейт словно пригвоздило к стулу. Во рту у нее пересохло и появился кислый привкус.

Адвокат перевел взгляд на Элли.

— Доктор Найтингейл, насколько мне известно, еще совсем недавно ваш брак был близок к распаду. Не расскажете ли нам об этом?

— Попытаюсь. — Губы Элли дрогнули в робкой улыбке. — Когда я познакомилась со Скайлер, мы с мужем жили врозь. Мы по-прежнему всей душой любили друг друга, но… наши отношения дали трещину. Много лет мы пытались завести ребенка, а когда потерпели неудачу, задумались об усыновлении.

— И как я понимаю, не просто задумались?

— Вы правы. Дважды удача была уже близка, но в обоих случаях мать в последнюю минуту меняла решение. — Элли сделала паузу. — Мой муж возглавляет отделение интенсивной терапии новорожденных в Лэнгдонской детской больнице. Каждый день он сталкивается с жизнью и смертью, видит детей, которых все считают обреченными. Наверное, он просто не выдержал. Нам обоим требовалась передышка.

Леон Кесслер приложил палец к верхней губе.

— А как вы описали бы свой брак сейчас?

Переглянувшись с мужем, Элли отчетливо произнесла:

— Мы очень близки.

— Спасибо. — И Кесслер кивнул адвокату Скайлер.

Верна Кэмпбелл поднялась с места и окинула Элли таким взглядом, какой Кейт видела лишь раз в жизни — когда ее выгнали с работы. Тогда Кейт было шестнадцать, во время рождественских каникул она подрабатывала в универмаге Мейси. Ее начальница, седовласая мегера, с явным удовольствием выругала Кейт у всех на виду за неверно отсчитанную сдачу и посмотрела на нее точно так, как Верна: этот взгляд резал сердце, как осколок стекла.

— Приятно слышать, что вы с мужем разрешили ваши затруднения, — равнодушно начала Верна. — Когда именно вы с ним помирились?

— Пару месяцев назад, — уклончиво ответила Элли.

— Когда это случилось — до или после того, как моя клиентка сообщила вам, что изменила решение?

— Кажется, после. Точно я не помню.

Как ни странно, Верна пропустила это мимо ушей. Словно волчица, сужающая круги вокруг будущей жертвы, она вкрадчиво осведомилась:

— Доктор Найтингейл, сколько лет вам было, когда вашу дочь — кажется, Бетани — якобы похитили?

— Восемнадцать, — раздраженно ответила Элли. — Кстати, мою дочь действительно похитили.

— М-да… вы говорите, что в то время за ней присматривала ваша сестра?

— Ваша честь… — запротестовал Кесслер, но судья резким взмахом руки осадил его.

— Мистер Кесслер, вы сами затронули эту тему, — заметил он. — Поэтому миссис Кэмпбелл вправе продолжать.

Болезненно поморщившись, грузный адвокат сел на место.

— Вы работали… — Верна заглянула в свои бумаги, — …в театре «Лоу стейт» на углу Бродвея и Сорок пятой улицы… кажется, билетершей?

«Надо отдать Верне должное, — подумала Кейт. — Она добросовестно подготовилась к заседанию».

— Правильно.

— А ваша сестра тогда была безработной?

Чуть смутившись, Элли кивнула:

— В основном… да.

— Доктор Найтингейл, каким же образом вы втроем ухитрялись жить на вашу зарплату?

— С трудом. — Элли невесело усмехнулась.

Верна умело затянула паузу, а затем намеренно нейтрально осведомилась:

— А вы знали, что ваша сестра… так сказать, торговала собой?

Элли побледнела, ее веки дрогнули.

— Да, я знала, что у моей сестры бывают мужчины. Но это случалось не так уж часто и не доставляло мне особых хлопот.

— Вы хотите сказать, что, даже когда вы жили в той тесной и убогой квартире, вам не мешали визиты чужих мужчин в любое время дня и ночи?

— Все обстояло иначе. Во всяком случае, как я уже объяснила, выбора у меня не было. Я была еще очень молода, а мои родители ясно дали понять, что не хотят меня видеть.

— Доктор Найтингейл, неужели вас ничуть не беспокоило то, как отразится на вашем ребенке образ жизни вашей сестры?

— Конечно, беспокоило. Я экономила каждый грош, надеясь, что когда-нибудь у меня будет свой дом.

— А между тем вы продолжали каждый вечер уходить на работу, оставляя свою четырехмесячную дочь на попечение проститутки?

— Моей сестры, — уточнила Элли, и голос ее дрогнул.

— Доктор Найтингейл, согласно полицейским архивам, человек, которого вы назвали приятелем вашей сестры, на самом деле был ее сутенером. Вы знали об этом?

— Сначала — нет. А потом, конечно, узнала.

— В то время вы заявили в полиции, что он несколько раз избивал вашу сестру.

— Да.

— Значит, он был жесток?

— Сама я никогда не видела, как он бил ее. Но…

Кейт представила, как совсем юная Элли выходит из автобуса, прижимая к себе ребенка, и щурится от дневного света и недосыпания. Малышка капризничает, Элли пытается успокоить ее и понять, где она очутилась.

Элли достает из кармана мятый конверт, зная, что на нем написан адрес сестры, но не имея понятия, как добраться до ее дома. Сейчас два часа утра, уже несколько дней она не спала. Элли перепугана. Огромный шумный город внушает ей страх. Она могла бы доехать на метро, но наслушалась слишком много историй о том, как часто в метро грабят и насилуют женщин. О такси нет и речи — такая поездка обойдется гораздо дороже, чем она может себе позволить. Наконец Элли замечает карту на стене и понимает, что дом сестры совсем рядом. Скоро зима, на улице холодно. Ей приходится нести и ребенка, и тяжелый чемодан, но она справляется. Ведь до сих пор Элли все удавалось. Ей всегда везло… И вдруг Кейт в ужасе увидела, как Элли рыдает, закрыв лицо ладонями.

— Нет!

Только через долю секунды Кейт осознала, что кричит она сама. Кейт обнаружила, что стоит, хотя не помнила, когда вскочила. Глухой ропот собравшихся звучал в ее ушах, как далекий шум прибоя. Элли подняла голову, ее лицо было ошеломленным и бледным. Все обернулись к Кейт.

А потом случилось невероятное. Кейт показалось, что она вдруг выбила дверь, которую все эти годы держала запертой, но вместо кладовки Синей Бороды нашла за ней нечто чудесное: ощущение легкости и свободы, какого не испытывала с юности, с тех пор как носилась галопом, сидя в седле.

Твердо и отчетливо, почти не узнавая свой голос, она проговорила:

— Элли ни в чем не виновата. Виновата я. Я и мой муж. Потому что Скайлер нам не родная дочь. Она дочь Элли.