Уничтожить королевство

Глава 8 ЛИРА

Осталась всего неделя. Через семь дней мне исполнится восемнадцать, и мать заставит меня украсть сердце моряка. Хорошая сирена приняла бы наказание да порадовалась, что Морская королева не велела чего другого.

Но я не хорошая.

Глупо вновь пестовать мечты о бунте, но меня просто трясет от мысли, что придется напасть по указке. Словно я бешеная собака, которую моя мать может спустить на кого пожелает. Конечно, убийство людей — и так ее приказ, так что, наверное, ничего не изменилось. Я настолько привыкла быть жестокой, что почти забыла: это не выбор, а требование. Уничтожать людей. Помогать закончить войну, которой они положили начало, убив Кето. Быть настоящей сиреной.

Какое-то время я размышляю, была бы я таким чудовищем, если б моя мать и прочие до нее предпочли мир войне. Если б вместе с Кето умерла вражда и ненависть осталась в прошлом. Нас учат никогда не сомневаться и не представлять себя кем-то другим кроме тех, кто мы есть, и, полагаю, лучше мне отбросить опасные мысли. В конце концов, наказание за отказ от убийства я даже вообразить не могу.

Перекинув волосы на одну сторону, я заплетаю косу. Я уплыла на самый край своего моря — так далеко от матери, как только можно, не покидая королевства, ибо не знаю, во что превратится мой гнев, если я ее увижу. Не представляю, на какое безрассудство могу пойти.

Я ложусь на дно океана и слегка подталкиваю локтем медузу. Она задевает щупальцами мой живот, и тело пронзает прекрасной болью. Той, что дарует онемение, успокаивает и очищает разум. Эта боль расслабляет, как ничто иное, и стоит ей утихнуть, я вновь хватаю медузу. Только на сей раз удерживаю ее над собой, позволяя щупальцам скользить по моей коже. Молния прошивает живот и бьет прямо в мое неподвижное сердце. Все внутри горит и чешется, и мои мысли тонут в агонии.

В мире нет ничего кроме боли и редких мгновений облегчения.

— Что, принцесса, хмуришь брови, — шепчет кто-то на псариине. — Жаждешь боли, жаждешь крови.

— Нет, не крови, ей бы сердце, — раздается второй голос. — В золоте его погреться.

Оттолкнув медузу и присев, я смотрю на зависших поблизости тварей. Обе темно-синие, с гладкими плавниками и телами угрей. Руки их покрыты черными жабрами, словно до локтей исполосованы бритвой, а крепкие мускулистые животы перетекают в тощие, костлявые грудные клетки. Когда они говорят, их расхлябанные пасти болтаются, как у рыб.

Русалки.

— Милая принцесса, — говорит первая.

Тело ее покрыто ржавым металлом — не то мусором с пиратских кораблей, не то дарами от спасенных раненых матросов. Русалка буквально вонзила все это в свою плоть. Обвешала себя брошками, кинжалами и монетами, будто драгоценностями.

— Жаждет свободы, — добавляет ее спутница.

— Свободы от королевы.

— Свободы для сердца.

— Возьми сердце.

— Возьми королевское.

— Плывите-ка прочь, — морщусь я. — Прямо за человеческим кораблем до края земли, пока не упадете за край.

Та, что в ржавом металле, встряхивает волосами-щупальцами, и капля слизи скатывается по ее угреподобному хвосту.

— Упасть с земли, — тянет она.

— Отпасть от благодати, — говорит другая.

— Нельзя отпасть от того, чего у вас и не было.

Они ехидно смеются. А затем восклицают хором:

— Иди скорее! Получи сердце.

— Да о чем вы вообще? — теряю я терпение. — Какое сердце?

— Завоюй сердце королевы.

— Завоюй королеву сердцем.

— В день рождения.

— Сердцем, достойным стать восемнадцатым.

Их занудство раздражает. Русалки — жуткие твари, чей разум наполнен тайнами, а губы сотканы из загадок.

— Морская королева велела мне на восемнадцатилетие украсть сердце моряка, — устало говорю я. — Но вам это наверняка уже известно.

Они склоняют головы — думаю, это согласие. Русалки — шпионки до мозга костей, их уши прижаты к каждой щелке в океане. И потому они опасны. Они пожирают секреты с той же легкостью, с какой могут распахнуть пасть и заглотить лодку.

— Проваливайте, — отмахиваюсь я. — Вам здесь не место.

— Это граница.

— Мы ей принадлежим.

— А тебе надо меньше думать о гранях и больше о сердце.

— Золотое сердце важно для королевы.

Украшенная русалка срывает со своего плавника брошь и кидает мне. Это единственная ее побрякушка, которая не заржавела.

— Королеве, — медленно произношу я, поворачивая брошь в руках, — плевать на золото.

— Ей не плевать на сердце золотых земель.

— Сердце принца.

— Золотого принца.

— Как солнце ясного.

— И опасного.

— Для нашего народа.

— Для всех.

Я уже готова сорваться, когда суть их слов доходит до меня. Приоткрыв рот от озарения, я вновь погружаюсь в песок. Брошь из Мидаса — золотых земель, коими правит король с золотой же кровью. И наследник его принц-пират. Странник. Убийца сирен.

Я смотрю на русалок, в их черные, лишенные век глаза, как в бездонные омуты, и понимаю, что доверять им нельзя, но и игнорировать грубую притягательность их слов не могу. И даже пусть у тварей есть скрытые мотивы — они потеряют значение, если я преуспею.

— Мидасский принц — наш убийца, — говорю я. — Если восемнадцатым я принесу королеве его сердце, то смогу вернуть ее благосклонность.

— Сердце, достойное принцессы.

— Сердце, достойное королевского прощения.

Я вновь смотрю на брошь. Столь яркого блеска я прежде не видела. Моя мать хочет лишить меня сердца принца, но сердце этого принца сможет стереть все плохое между нами. Я и дальше буду следовать традиции, а королеве больше не придется переживать о том, что за нашим народом охотятся. Если я справлюсь, мы обе получим желаемое. И заживем в мире и согласии.

Я бросаю украшение обратно русалке.

— Я этого не забуду, — обещаю ей, — когда стану королевой.

Затем гляжу на них напоследок, вижу искривленные улыбками губы и уплываю за золотом.