Вторая жизнь Герцогини. Кровь и Дух

ГЛАВА 45 ГОЛОС В ГОЛОВЕ

Герцог сидел в своём кабинете, ссутулившись над столом, устало опершись локтями о дерево, будто весь вес последних событий давил ему на плечи. После разговора с Оливией в нём бушевала буря — злость, вина, горечь. Но больше всего — злость на самого себя. Он видел теперь, как много всего он упустил. Как из рук ускользал контроль — и над землями, и над семьёй.

Он знал о страхах матери, и всё же надеялся, что ей удалось справиться со своей тревожностью. Феликс надеялся, что мать примет его жену, поможет молодой девушке справиться с новой ролью и статусом.

Она же просто решила больше не говорить ему о своих мыслях. В юности вдовствующая герцогиня была женщиной сильной воли, гордой и непреклонной, с непростым характером. Но после смерти отца герцога что-то в ней сломалось.

Сколь бы решительной и холодной она ни старалась казаться, герцог знал — ей не хватало мужа. Его уверенности, покоя, того чувства защищённости, которое дарил ей только он. И как бы она ни скрывала это за внешней неприступностью, пустота в её глазах говорила за неё красноречивее слов.

А перемены — особенно такие, как женитьба сына — и вовсе вызывали у неё приступы паники. Она с самого начала пыталась отговорить его от этого шага, а позже и вовсе принесла список кандидаток, тщательно отобранных по её собственным меркам. Ей казалось, что любая новая жена, движимая амбициями и заботой лишь о собственных детях, непременно переселит её и детей — Ариану и Ричарда — куда-нибудь в глухую деревню, подальше от замка и столичного дома, лишит ее любого влияния и защиты этих стен.

Но мало того, что мать не поделилась своими искренними мыслями, она начала своё расследование против невестки. Слухи, которые для неё «собрал» Кервин, только подливали масла в огонь. Управляющий, уже бывший, рассказал ей, что будущая герцогиня — не та, кем кажется. Вдовствующую герцогиню пугало всё: от внешности, юного возраста до неизвестной ей линии рода.

Первое впечатление от девушки оказалось вовсе не тем, на которое она могла рассчитывать. Слишком симпатична, чтобы не вызвать ревности во дворцовой среде, но недостаточно красива, чтобы ей прощали всё. Слишком молода, чтобы к её словам прислушивались, но уже не настолько юна, чтобы просто уважать старших по возрасту и не перечить. Слишком бедна, чтобы позволить себе независимость, но и не настолько, чтобы быть благодарной за покровительство и приём в семью.

А когда она с первых же слов начала спорить, демонстрируя характер, вдовствующая герцогиня окончательно разочаровалась. К внутреннему списку недостатков добавилось новое: слишком много нрава, чтобы молчать, и слишком мало мудрости, чтобы понять, в какую семью она попала.

Невестка — увы — никак не соответствовала ожиданиям. Да еще и маг.

Вдовствующая герцогиня остерегалась духовных магов в целом, а тут вообще неизвестная семья? Как такая девушка может стать хозяйкой старинного дома?

А когда Кервин «разузнал» о мачехе невесты, известной своими безмерными амбициями и ненасытным характером, страх только креп. Вдовствующей герцогине чудилось, будто она уже видит, как эта семья — выходцы из лишённого земель рода духовной магии — захватывает всё, что дорого ей. Её дом. Её наследие. Её имя.

Её тревожность ни раз рисовала ей картины, что её старший сын погиб в бою, а младший пал жертвой интриг.

Сейчас перед глазами герцога вновь всплывала сцена, которую он не мог забыть. Он стоял перед своей матерью, вдовствующей герцогиней, и тихо, но настойчиво спрашивал:

— Доверяли ли вы Кервину? Передавали ему родовую печать? Обещал ли он вам что-нибудь?

В ответ он услышал лишь поток сбивчивых, бессвязных фраз — обрывки мыслей, странные догадки, не складывающиеся в ясную картину. Ни одного прямого ответа, ни одной уверенной мысли. Только растерянность.

После долгих и тщетных расспросов, сдерживая раздражение и горечь, он произнёс то, что считал уже очевидным:

— Кервин служил тёмному магу. Он проник в замок не ради службы дому, а ради сбора информации. Он крал деньги и даже оружие. Он никого здесь не любил. Ни вас, ни семью, ни тем более мою жену. Он использовал всех.

Но мать отказывалась слушать. Она упрямо твердила, что всё это — ложь, что это Оливия отравила их, разрушила дом, внесла смуту. Слёзы бессилия и страха блестели в её глазах, но герцог знал — это не сожаление, а попытка удержаться за иллюзию.

Когда герцог окончательно понял, что разум его матери затуманен, а любая связная информация от неё ускользает, он принял трудное, но необходимое решение — позвал своего личного лекаря.

Дверь отворилась, и в комнату шагнул высокий старик в потёртом плаще. Его лицо, иссечённое временем, было суровым, но спокойным. Самое примечательное — на щеке у него отчетливо белела выжженная руна. След древней магии, некогда полной силы, но давно угасшей. След падшего мага. А глаза сияли темнотой, свидетельствуя о его прошлых деяниях. Серая мантия скрывала полностью его одежду. А длинные седые волосы, почти белого цвета падали на лицо.

Мгновение — и весь мир вокруг будто рухнул. Вдовствующая герцогиня, завидев его, вцепилась в подлокотники кресла, а затем, словно обезумев, сорвалась с места. Её лицо перекосило от ужаса, она закричала, а затем с яростью начала швырять в мужчину всё, что попадалось под руку: вазы, подушки, серебряные кубки. И всё время кричала:

— Колдовство! Это всё она! Это ведьма! Оливия привела тьму в наш дом! Ты ослеп, сын! Ослеп!

Она рыдала, металась по комнате, её голос срывался, переходил в визг, а затем в хрип. Это был не просто страх — это была истерика, граничащая с безумием. Герцог понимал: для неё всё происходящее — нечто запретное, невыносимое, разрушающее последние иллюзии.

Он не осуждал её. Он сам… тоже не сразу принял этого темного мага. Первый раз, когда они встретились — в далёкой южной стране, вдали от Диких Земель Севера — герцог молниеносно выхватил меч. Капюшон мага не успел упасть до конца, как клинок уже касался его горла.

И всё же он выслушал его. И всё же, позже, герцог самолично предложил ему работу — тайно, вдали от замка.

Но маг Истат, старец с серебристыми, как инеем, волосами и спокойным, выцветшим взглядом, внушал страх одним только своим присутствием. Шрам в форме руны, выжженный на щеке пугал еще больше. Лицо мага, такое, что хочется отвести глаза.

Именно поэтому герцог никогда не брал Истата с собой в замок. Да и сам маг не стремился появляться на общественных сборищах, он не ожидал спокойствия в коридорах среди шепчущихся за спиной слуг и вельмож. Он не любил сцены, не искал внимания.

Истат поклялся на крови и заключил договор — на магической бумаге, сильнее королевских уставов. Маг согласился подписать первый образец такого договора, не боясь за свою жизнь, не задавая вопросов.

И он объяснил свои мотивы: не власть, не золото и не прощение, а возможность исправить ошибки прошлого, которое, как он сам признал, однажды почти поглотило его. Отказываться от помощи такого мага было бы глупо. Особенно если вспомнить, что именно он пришёл к герцогу в самый тяжёлый момент — когда тот был ранен и умирал. Именно Истат вытянул из его тела тьму, разорвал руну проклятия и исцелил то, что другие лекари посчитали бы безнадёжным.

С тех пор он не подвёл герцога ни разу.

Как сильный маг, владеющий знаниями о рунной магии — Истат не просто мог читать следы, оставленные тьмой, но и разрушать их. В этом замке, в этих землях, он был единственным, кто когда-либо сталкивался с подобным…

Старец, стоял посреди комнаты, смотря в то пустоту, то на вдовствующую герцогиню перед ним, а потом и вовсе заключил:

— Руна с темной магией, слабая руна не умелая, на правом плече. Все еще полна темной энергии. — маг не отрывал взгляда от тела женщины.

Герцог схватил мать в охапку, и даже закрыл ей рукой рот, чтоб можно было позвать слуг на помощь. В комнату по приказу герцога влетел Рей. Талантливый маг, стоило поблагодарить жену. Пока герцог удерживал вдовствующую герцогиню, старец стоял в стороне наблюдая за этой картиной, Рей без вопросов заговаривал вино. Герцог уже понял, на своем опыте, что матушка проспит целую ночь.

Старец постучал в дверь — один, тихий, почти вежливый удар. Не дождавшись ответа, вошёл. Герцог ждал его. Истат сел в кресло у окна, молча, как человек, привыкший, что время работает на него. Он не начинал первым. Он ждал вопросов.

— Как она? — голос герцога звучал глухо, сдержанно, но тревога в нём слышалась ясно. — И… как убрать руну?

Старец поднял глаза, его взгляд был холоден и спокоен, как поверхность замёрзшего озера.

— Я уже забрал тьму с руны. — Он говорил просто, без напускного драматизма. — Повезло, что руна была неаккуратной, слабой. В другом случае пришлось бы работать над ней пару дней… и рисковать.

Он сделал паузу, потом добавил: — И ещё больше повезло, что вы не наделили своей кровью родовой алтарь прошлой ночью.

Герцог чуть откинулся в кресле, чувствуя, как мышцы на мгновение отпустило. — Я хотел сделать это сразу, как только понял, кто он. Темный маг в замке. — Его голос стал хриплым. — Но… кто-то должен был попытаться его выследить. Я не мог провести целый день в постели.

Истат кивнул — коротко, одобрительно. — Вы поступили мудро.

— Что это была за руна? Почему она была такой «слабой»?

Старец слегка нахмурился, как будто с трудом подбирал слова. — Кервин не сильный маг, в нем есть следы духовной магии, но он слаб. Это была руна внедрения мысли. То, что в древности называли «Голос в голове». Очень опасная техника в умелых руках… но работает только при одном условии: если в человеке уже живёт сомнение. Страх. Или гнев.

Маг сделал паузу, наблюдая за реакцией герцога. — Руна не создаёт чувства, она лишь раздувает угли. Делает из мысли — навязчивость, из тревоги — манию. Если же вера сильна — руна слабеет или вовсе не дает результата. Поэтому он и ждал… так долго сидел в замке. Выбирал момент, настраивал вдовствующую герцогиню на нужные мысли. Говорил, шептал, втирался в доверие. Делал саму мысль частью её собственных идей.

Герцог молчал. На душе было мерзко. Предательство начиналось с малого.

— Проверишь всех завтра? Всех людей в замке. — наконец спросил герцог. — Убедитесь, что больше никто не носит подобного в себе. Ни среди семьи, ни среди тех, кто слишком часто бывает рядом.

— Боюсь таких гарантий я дать не смогу, милорд. Но я скажу вам если почувствую тьму.