Вторая жизнь Герцогини. Кровь и Дух

ГЛАВА 47 АЛТАРЬ

Герцог налил себе бокал густого красного вина с пряными травами, неторопливо поднёс его к губам, но не пил. Вместо этого подошёл к шкафу, открыл потайную нишу и достал клинок с рубинами в рукояти. Лезвие мягко сверкнуло в тусклом свете лампы. Он прокручивал лезвие в руке, словно успокаивая мысли.

К этому часу всё уже было устроено. Он отдал приказ подать завтрак в свои покои с первыми лучами солнца — сочный кусок прожаренного мяса и кувшин вина. Все утренние распоряжения переданы сэру Артуру, план лечения вдовствующей герцогини обсуждён с магом. Можно было приступать …

Он вспомнил, как в детстве, лежа в своей кровати, проснулся от тихого шороха. В комнату вошла матушка. Она подошла вплотную, склонилась и прошептала, чтобы он быстро одевался. Без объяснений, без лишних слов.

Потом просто схватила его за руку и повела по коридору. Он был ещё маленьким мальчиком и никак не мог понять, что происходит. Если на замок напали — где же стража?

Но чем дальше они шли, тем сильнее сжималось в груди. Ночь была глубокая, за окнами — ни звука, лишь холодный свет луны и пляшущие отблески факелов на стенах. Они всё ниже спускались — сначала в подвалы, потом матушка, ни на секунду не отпуская его руки, открыла потайную дверь.

Он, будучи ребёнком, на мгновение обрадовался — тайные комнаты в собственном замке! Это же волнующе. Но выражение лица матери убивало всякое чувство приключения. Она была сосредоточенной, мрачной, её шаги были резкими. И от этой серьёзности становилось страшно гораздо больше, чем от темноты подземелий.

Когда они наконец спустились в старый зал, освещённый лишь неровным светом факела, мальчик впервые увидел руны, вычерченные по кругу. В центре круга было углубление — что-то вроде каменной чаши, темной и зловещей.

Матушка резко остановилась, обернулась и, схватив его за плечи, заглянула прямо в глаза: — Ты больше не ребёнок. На тебе лежит ответственность. Ты не заплачешь. Ты сделаешь всё, как велит тебе мать.

Он кивнул, не проронив ни звука.

Она опустилась на одно колено, подняла клинок, лежащий на полу у рун, и поднесла лезвие к его ладони. Он вскрикнул, когда металл рассёк кожу, но тут же осёкся под её строгим, даже пугающим взглядом. Сдерживая слёзы, он стоял, весь напряжённый, дрожащий от боли и непонимания.

Матушка подтащила его к каменной чаше и начала сливать кровь в углубление. Он чувствовал, как всё тело покрылось холодным потом, как темнело в глазах. Боль пульсировала в руке, а слабость уже окутывала ноги. Но он стоял. Потому что должен. Потому что не мог подвести.

Но… ничего не происходило. Ни свечения, ни звука, ни отклика от рун. Только капли крови падали в чашу.

Матушка резко встала. Её лицо дернулось — то ли от облегчения, то ли от сомнения. Она схватила его за запястье и, не заботясь о ране, начала водить его кровоточащей рукой над рунами.

Пустота.

— Алтарь не принял твою кровь, кровь наследника — прошептала она. Потом громче, уже с дрожью: — Значит, твой отец ещё жив.

Она ещё долго смотрела на него. Потом села рядом, положив клинок в сторону, и едва слышно сказала: — Когда ты подрастёшь, отец сам всё объяснит. А пока… прости меня.

Будущий герцог, лорд Феликс Терранс, уже был взрослым юношей, когда проходил обучение во дворце короля и в закрытой Королевской академии. Он пользовался почётом среди наставников и одобрением со стороны двора. Подающий большие надежды ученик, Феликс легко осваивал управление, финансы, дипломатический этикет. Его особенно хвалили за успехи в тактике и стратегии, хотя он изучал военное дело скорее как необходимую часть подготовки для защиты собственных земель, а не как путь будущего.

С самого начала ему внушали, что долг наследника — не в битвах и не в славе на поле, а в сохранении и процветании родовых владений. Ему не стоило мечтать о большем. Но Феликс был упрям и — как выяснилось — прирожденный стратег.

Долгое время он сам отказывался от военной службы, колебался под взглядом родни. Но однажды всё изменилось. Он принял своё стремление — не просто увлечение, а почти зов крови. Он не только тяготел к стратегии и тактике, он был лучшим. Это признали и учителя, и даже король.

Во время одного из приездов в родовой замок Феликс сообщил свою волю родителям. И этим огорошил всё семейство.

Его мать, леди Терранс, женщина упрямая и рассудительная, железной воли и и бесконечного практицизма, устроила настоящий скандал. Впервые за много лет замок сотрясался от её голоса. Она винила себя — в том, что остановилась на одном ребёнке, не обеспечив династии прочной опоры. Она умоляла, кричала, убеждала сына — изменить решение. Напоминала ему о долге, о земле, о людях. Если его политические успехи вызывали у неё гордость, то военное стремление она считала эгоизмом. Капризом, который может лишить род Терранс будущего.

Через год у герцога родилась сестра. Феликс узнал от отца, что мать, обеспокоенная будущим рода, прибегла к помощи лекарей и придворных магов, согласившись на приём специальных зелий, чтобы вновь забеременеть. Она не собиралась останавливаться, пока дом Терранс не получит второго наследника крови. Так и произошло. С рождением Ричарда, младшего брата, вдовствующая герцогиня, наконец, обрела относительный покой.

Она больше не торопила Феликса, не призывала к скорому браку с целью рождения детей. Всё, что она могла теперь — молиться, чтобы кровь Террансов осталась сильной и достойной Алтаря, благодаря браку герцога с девушкой из семьи с даром крови.

Как когда-то в прошлом она стала такой женщиной для герцога, отца Феликса, его опорой, матерью наследника крови, с самой сильной связью с алтарем во всем королевстве. Ради этой великой цели она готова была подождать внуков еще несколько лет.

Феликс не мог не восхищаться прагматичностью своей матери. Он всегда знал: для неё Алтарь был не просто символом, а высшим назначением их рода.

После смерти отца, алтарь больше не молчит, он принял герцога. В будущем алтарь примет его старшего сына, а если у него не будет детей, то Ричарда или его сыновей.

Каждый раз, как только ладонь герцога касается вырезанных рун, они вспыхивают алым, словно давно проголодались. Кровь жадно впитывается в камень, а руны пульсируют, как живые, издавая низкий, почти неслышимый гул. С каждой каплей он чувствует, как уходит сила. Не так, как в ту первую ночь, когда он был ребёнком — теперь боль стала привычной, а слабость почти родной, алтарь впитывал его силы, вытягивал его кровь.

Он стоит неподвижно, как камень, с застывшим лицом. Никто не должен видеть, как его руки дрожат после ритуала. Никто не должен знать, что его кровь — это то, что удерживает замок и целый край от беды.

Каждый сюзерен приносит свою кровь на алтарь — это древняя гарантия их власти и безопасности. Многие из его знакомых, таких же старших лордов, делились этой тайной с женами или ближайшими родственниками; некоторые доверяли свой секрет лишь старшему сыну, как наследнику титула и долга, перед самой смертью.

Феликс же не разделял такой секретности. Он считал подобную скрытность — откровенным помешательством. И всё же… сам до сих пор не открыл эту тайну ни единой живой душе. Даже собственной жене.

Герцог знает, как бы она посмотрела на него, будь она из его мира. Из семьи, где кровь — это не просто жидкость в венах, а обет и долг. Если бы она родилась среди родов, что заключают договоры с рунами с детства, — она бы поняла. Без слов. Просто ждала бы его у дверей спальни, с кувшином вина и мясом на серебряном подносе, зная, что он вернётся бледный, сжав зубы, но живой. Как всегда встречала его мать отца.

Но каждый раз, когда герцог сжимает клинок над алтарём — он один.

Герцог брёл по коридору, почти не осознавая, где находится. Его шаги были тяжёлыми и неуверенными, будто каждый из них давался с усилием. Он не замечал ни узорчатых гобеленов на стенах, ни мягкого света луны, пробивающегося сквозь витражи. Всё его тело жаждало одного — добраться до спальни и рухнуть в постель.

Он был всего в нескольких шагах от двери, когда внезапно налетел на чью-то фигуру. Женщина испуганно отшатнулась, и только лунный свет позволил им узнать друг друга.

В первую же ночь, когда он убрал стражников от её двери, она уже блуждала по тёмным коридорам замка, вместо того чтобы мирно спать в своей постели.

— Простите! — воскликнула Оливия, задыхаясь, глядя ему в лицо. — Я… Мне стало плохо. Такое уже случалось, но... редко. А в эту ночь просто невыносимо тяжело.

Она выглядела взволнованной, бледной, словно и впрямь что-то подтачивало её изнутри. Герцог вглядывался в её лицо, ловя каждую черту, каждую дрожь в голосе, словно пытался понять — что за тень скользнула по её взгляду?

— Иногда помогает чай, или вино… — продолжала она сбивчиво. — Просто... последние дни были слишком напряжёнными. Я чувствую, как утратила все силы... будто у меня становится всё меньше энергии.

Она замялась, заметно смутившись.

— Извините. Наверное, вы были заняты делами… Или собирались спать.

Оливия сделала шаг в сторону, собираясь уйти, но герцог неожиданно протянул к ней руку — машинально, забыв о свежей ране на ладони. Она тут же заметила кровь, капающую на каменный пол.

— Оливия, стойте… всё в порядке, — хотел сказать он, но договорить не успел.

— О боже, — ахнула она. — У вас глубокий порез! Почему вы ничего не сказали?

Не дожидаясь ответа, она развернулась и побежала к себе в комнату. Через минуту вернулась, держа в руках небольшой деревянный ящик с тканями, маслами и перевязочными средствами.

— Идёмте в ваши покои, милорд, — сказала она уже без суеты, спокойно, как будто это происходило с ними не впервые.

Герцог не успел и возразить. Оливия уже взяла его за руку — уверенно, по-женски мягко, но без тени сомнений — и повела в его покои. Он шел за ней, всё ещё чувствуя, как гудит кровь в голове, но это ощущение было почти успокаивающим на фоне её внезапной решительности.

Она открыла дверь в его комнату первой, впустила его, затем ловко зажгла свечу на столе. Тёплое, ровное пламя озарило лицо герцога. Герцог сказал, что чувствовал себя уставшим. Но по её мнению, он выглядел ужасно, пот покрывал его лоб мелкими каплями, губы были бледными, а руки его дрожали. Но в его глазах всё ещё светился тот самый упрямый огонь, который заставлял людей подчиняться ему без лишних слов.

— Садитесь, — приказала она тихо, и он, к собственному удивлению, сел, даже не подумав возразить.

Оливия осторожно приподняла рукав его рубашки. Порез был свежим, но выглядел ужасно, он был черным и грязным. Он чуть вздрогнул, когда она прижала к ране ткань, смоченную в теплой воде и начала вымывать остатки пыли и грязи из раны, он не проронил ни звука.

— Я знаю, вы сильный и самостоятельный, — проговорила она, не глядя ему в глаза. — Но иногда это не повод отказываться от помощи.

Герцог усмехнулся, криво, устало. Она наложила повязку быстро, почти привычно. Не задумываясь, провела пальцами по его запястью, по коже рядом с раной. Герцог поднял на неё глаза. Лицо Оливии тоже отражало усталость, под глазами залегли темные круги, ее губы были бледнее, чем обычно. Он гадал, это ночь тому виной или вид его раны.

— Вам действительно стало плохо, Оливия?

Она замерла. На мгновение. А потом кивнула.

— Да. Я почувствовала, будто из меня вытягивают силы. Но я не могу объяснить, как. Это было нечто... Неприятное. Я просто резко стала слабой, у боль прошлась по всему телу. Мне стало страшно, что я не смогу дышать.

Он вздохнул. Медленно, тяжело. И вдруг обхватил её ладони своими. Долго смотрел ей в глаза. И впервые за всё их время вместе произнёс:

— Всё будет хорошо, Оливия.

____________

Хочу поблагодарить Наталию Горшкову!

Спасибо большое за награду!