Я (не) твоя: Невеста поневоле

Глава 18

Опешил Зосим, дар речи потерял, а потом, как накинется на Марфу.

— Да что ты мелешь! Жена моя пред тобой помирает, а ты оклеветать её хочешь!

Только рвётся сердце в груди. Знает, что правда то быть может. Помнит хорошо ту ночь и петуха окровавленного.

— А давай так: коли правду говорю — положишь всё, чего обещано, коли вру теперича — ничего не возьму. Как откроет очи — спросим супружницу твою, а коли соврёте мне — мёртвым младенчик народится.

Ахнула Аннушка и дышать боится. А Петька всё никак дохтура не доставит.

— Идёт ли тебе моё слово? — опять говорит Марфа.

С самим дьяволом будто Зосим торг ведёт, бросил взгляд на жену, что стонать принялась, будто в себя приходит. Подскочил, а у самого иконка в руках зажата.

— Ты посторожней-то с образками своими. Чую, сама не справится.

— Ты что ли, ведьма, нужна?

— А хоть и я! — полезла в сумку, роется там, перебирает что-то. — Мало у неё времени-то осталось, — вздыхает. — Жалко девку.

— Лечи, — буркнул и из дома выбежал.

— Ну а ты чего молчишь? — обернулась старуха к Аннушке. — Небось знаешь, что да как.

— Ничего не знаю, — отвела глаза. — А коли б знала — молчала по гроб.

— Ну так и молчи, а мне нужды нет. Иди, — кивнула на дверь. — Тоже тут ни к чему.

Стоит старуха, а будто спиной смотрит, чует девчонку, что в куте затаилась. Ничего про неё не сказала, пущай смотрит.

Подошла к печи, ветки сухие сунула, занялись они, тут же затушила, и пошёл дым по избе. Водит рукой, круги невидимые рисует, под нос себе что-то шепчет, не разобрать. Смотрит Агафья из-за тряпки одним глазком, интересно, чего тишь такая настала.

— Подь сюды, — скрипит старуха, а девчонка боится шагу ступить. — Ступай, — говорит громче, и будто сами ноги Агафью несут. Подходит к старухе, сыплет та ей в руки землю, что с собой принесла в кармане.

— Бросишь за порог, кады скажу.

Моргает Агафья, страшится старухи, а та принимается речи свои читать. Водит ветками вокруг Ульяны, пока девка рядом землю в маленьких ладошах жмёт. А Зосим себе во дворе места не находит.

— Ух, ведьма настоящая, — ходит взад-вперёд по тропке, что до калитки ведёт, а собака не унимается. Чует зверя, что за воротами хозяйку поджидает. — Кого привела? — зыркает на вдовку.

— Кого сказал — того привела, — платок поправляет. — Не гневись, Зосим, помочь твому горю хотела. Поставишь ей дом…

— И ты туда же, — прищурился, зло на Аннушку смотря. — Не веришь, что сынок мой?

— Да мне-то что! — испуганно жмёт плечами вдовка. — Меня меж вами не было, токмо тебе да жене знать, ребетёнок чей. Ежели твой — так и платы не надо, слыхал Марфу?

Вздохнул горько, глаза отвёл. Только чего речи со вдовкой весть, Ульяну дождётся, вот у кого спросит.

— Мож, не надо было оставлять её тама? — кивает на избу, — долго что-то.

— Уж доверил — доверяй.

А волчик опять завыл.

— Убью собаку, — вскричал Зосим да в сарай кинулся. Выскочил с вилами. Бросилась Аннушка пред воротами.

— Не пущу. Не гневи Марфу, защитник ейный.

— Никак копыта стучат? — встрепенулся Рябой, из калитки выскакивая.

Оскалился зверь, токмо отошёл подальше. И впрямь едет Петька, а за ним мужик какой-то на лошадке Зосимовской. Подскочили, спешились.

— Вот, — показывает на второго Петька, — насилу нашёл.

— Здравствуйте, — слегка выдал наклон головой парень с усиками.

— Молодой какой, — цокнул Зосим, бросил взгляд на саквояж кожаный, что в руке тщедушной зажат был. — Идём, — кивнул головой на двор.

Пробежала мимо Агафья, коей велено было землю за калитку вынести, да на четыре стороны разбросать. Смотрят на девку все, в толк взять не могут, что делает такое. А та как воды в рот набрала.

— Где больная? — опять вопрос задаёт врач.

Вбежали в избу, принюхались.

— А что жжёте, милейшая? — у старухи спрашивать стал парень.

— Смерть её, — усмехнулась, суму завязывая. — Стало быть лекарь теперь смотреть её будет? Ну иди-иди, — отошла от постели, пропуская юнца.

Лежит Ульяна бледная, но глаза открыты.

— Что с ней? — смотрит сверху доктор, глаза раздвигая пальцами. — Головой ударялась?

— Ну, я пойду, — кивает Марфа и выходит, не прощаясь.

— Бабушка, — спешит вослед Анна. — Провожу хоть, — разводит руками. — Хлеба да молока на дорогу дам.

— Придёшь ещё ко мне, — отмахивается. Проходит мимо Петьки, взор на него подымая.

— Твой что ли? — опять на Аннушку смотрит.

— Мой, — краснеет та.

— Ну живите пока, — покачала головой.

Испуганно смотрит на Петрушу Аннушка, боится слов ведьминых. А та уж за калиткой по голове Агафью гладит да шепчет что-то на прощанье.

— Что за старуха? — вопрошает Петька, смотря как за той волк хвостом следы заметает.

— Ой, Петенька, — бросилась на грудь к нему Анна, чуя недоброе. — Всё видит она, всё знает. Никак разлучить нас родные твои хотят.

— Никогда с тобой не расстанусь, — крепко жмёт к груди зазнобу свою. — Всю жизнь душа в душу жить станем. Сына да дочку ро’стить.

— Девочка это, — останавливает его Анна, живот поглаживая.

— Сын! — не соглашается Петька. — Помощник отцовский.

— Будет тебе сынок, сокол мой. Аккурат после доченьки.

— Да с чего взяла? — никак в толк взять не может.

— Чует моё бабье сердце.

Лежит Ульяна, в себя приходит. Смотрит её доктор: в рот заглянул, глаза поглядел, кожу рассматривает. Трубку достал и к животу прикладывает.

— Что ж звали меня? — поворачивается к Зосиму. — Жалобы какие?

— Не больна я, — смотрит Ульяна, — водицы, Зосим, дай.

Выполнил просьбу Рябой, поднёс водицы.

— Голова болит? — вопросы врач задаёт. — Кружится? Тошноту имеете?

Качает головой больная, мол, всё хорошо. Посидел-посидел, руками развёл.

— Ехать мне пора.

Наградил его Зосим за хлопоты, а сам боится с женой наедине остаться. Ускакал Петька сызнова, врача домой доставлять. Токмо заехал по пути домой, куда носа давно не казал.

— Чего явился? — сдвинул брови Касьян. — Не рады тебе тут.

— С Лушкой чего? — спрашивает на то Петька.

— Больная лежит, — нехотя отзывается отец.

— Отходи тады, врача привёз.

— Откуда деньга? — щурит глаз Касьян.

— Уплочено, не боись, ни копейки не возьмёт.

И снова идёт в избу паренёк, смотрит уж вторую сестру. Прописал травы попить и покой назначил.

— А с голосом как? — спрашивает Фёкла

— Вернётся.

Устанавливает Зосим иконки обратно, пока Ульяна на постели сидит.

— А что за женщина была? — интересуется. — Будто шёпот до сих пор её слышу.

Схватил икону Зосим, подскочил к жене.

— Божись, что ребетёнок мой, — дрожат руки с образом.

Опустила глаза Ульяна, ни «да», ни «нет» не говорит, а потом всё ж сказала.

— Назара это.

Сдавили руки раму образа святого, захрустело дерево, только не шелохнётся жена. Вовремя одумался лик поганить Зосим, заревел, как зверь раненый.

— Да пошто ж ты со мной так? — опустил икону на стол, мечется по избе.

— Не надо было грех твой на душу брать. Пред людьми стыдно! Мало того, что ночь, мою по праву, другому отдала, так ещё и дитё не от мужа.

Ходит туды-сюды.

— Кто ещё знает?

— Мать моя, — спокойно отвечает Ульяна.

— Уууу, — сжимает кулак и в стену лупит, чтоб боль с души унять. — Подложили, нарочно порченую подсунули.

— Уйти могу, коли хочешь.

— А людям я чего говорить стану? Как в глаза глядеть? Признал, перед всеми признал.

Бьёт себя по голове Зосим. Горько ему, хоть петлю на шею вешай.

— А вот что скажу, — предлагает Ульяна. — Чистая была, а потом сбежала, а ты и не знал, куда да с кем.

— Оговорить себя хочешь? — горько глянул на жену.

— Коли воротить нос станешь — сбегу.

— Да разве могёшь требовать-то? — качает головой Рябой. — наделала делов уж. Спать ложись. День вон какой долгий.

— Рядом со мной ляг, — приглашает.

— Не могу, не схочу. Вынула ты душу, Улька. Мать твоя знает, — загибал пальцы, — вдовида да ведьма.

И вспомнил он слова Мафры.

«Коли правду говорю — положишь всё, чего обещано, коли вру теперича — ничего не возьму. Как откроет очи — спросим супружницу твою, а коли соврёте мне — мёртвым младенчик народится».

— Ведьма тебя о чём спрашивала? — а сам не знает, куды глаза деть.

Качает головой Ульяна.

— Глядела и молчала.

— И про дитё твоё не говорили?

— Нет, Зосим.

— Тады и не говори пока ничего. Пусть так всё будет, само решится.