Задача с яйцом

Глава 1. То — не знаю что

Яблочко заводное упрямо отказывалось кататься по тарелочке с магнитной каёмочкой. Тарелочка работала исправно, это Северина проверила первым делом, а вот яблочко — не катилось, хоть ты тресни. Ни по этой, ни по другой, имевшейся в хозяйстве. Заводилось, но лишь медленно крутилось на месте, тихонько тикая.

Дело, значит, не в механизме, а в паутинке, которую яблочко должно было развёртывать. Чинить чужую паутинку — дело неблагодарное и бесполезное, значит, надо вскрыть, вычистить и сплести всё заново. Северина прекрасно знала, как это делается, не первый раз, но лентяйничала. В железках ковыряться — это дело, а паутинки… Рукоделие, тьфу! Рукоблудие.

И день сегодня такой, что не до нежеланной работы. Птицы надрываются, солнышко улыбается во всю ширь, всё кругом цветёт, листвой зеленеет, а на речке — красотища! Вода уже тёплая, песочек меленький…

Да только шиш ей с маслом, а не речка сейчас. Яблочко починить надо сегодня — кровь из носу, боярин Кузовкин слёзно упрашивал. Дела Северине нет до его слёз, но плату посулил двойную, да и с боярышней Марьяной Кузовкиной вредно ссориться.

Девица была не злой и не бестолковой, рукодельница хорошая, хозяйка, но нравом больно крута и статью — полянѝца1, а не скромная боярская дочь. В кого такая уродилась! Ещё она обладала влиянием на других боярышень и имела долгую память: кто обидел — прощения потом искал и не находил, зато и добро не забывала. В общем, полезное знакомство.

Всё бы ничего, но на вечер Марьяна пригласила подружек, тарелочку смотреть. В столице Тридюжинного царства будут показывать развязку нашумевшей истории про Варвару-красу и богатыря Светлогора, билеты на представление загодя раскуплены, по тарелочке только и посмотришь. А она не фурычит.

Повздыхав на заоконную благодать, Северина повторно начала разбирать яблочко, на этот раз — целиком, чтобы добраться до розового кварцевого сердечка, рождающего паутину.

Яблочко устроено просто. Заводной механизм с часовой пружиной, колёсико да молоточек, который постукивает по кристаллу и выбивает из него узелки паутины, а та затягивает тарелку — и показывает то, что велел человек, заводивший яблоко. И механизм простой, и паутинка — несложная, только муторно всё это. Потому что скучно.

Северина упрямо закусила губу, насупилась. Пинцетом достала маленький, с ноготь, камень, подкрутила опущенное на глаз увеличительное стекло и внимательно осмотрела кристалл в поисках узелка. Сюрприза не было, неизвестный мастер закрепил всё как положено, на вершине камня. Подцепить да вытянуть аккуратно, чтобы не оборвалась — невелика наука.

А вот паутинка оказалась неуклюжей, неровной, с провисами и прорехами, да и уложена кое-как. Раздосадовано прицокнув языком на того, кто устроил это безобразие, Северина стряхнула его с пинцета на пол, где паутинка развеялась дымом, и принялась выплетать новую.

Во множестве бытовых устройств использовались подобные схемы — для каждого, конечно, своего типа, — и дело с ними иметь приходилось постоянно. Чтобы не тратить лишнее время, Северина ещё во время учёбы обзавелась основами под самые распространённые. Размеченные дощечки с набитыми в строгом порядке гвоздями — куда уж проще! Это под что-то новое и трудное надо кумекать и на макетной доске расчерчивать, а тут — ширпотреб.

Нитку Северина брала льняную, хорошую, тонкую. Для дела неважно какую, а ей нравилось работать с чистым льном — рукам приятно. Ловкие пальцы двигались сноровисто, узелок ложился к узелку, ниточка к ниточке под тихое, напевное, бездумное: «Покажи мне поле, покажи мне лес, покажи побольше всяческих чудес»… Неважна складность, мотив неважен, важно — заговорить на правильное дело. Ученики пользовались затверженными наизусть присказками, а Северине никогда не давалась зубрёжка — но нравилось её дело.

Каждый круг паутинки, замыкаясь, начинал блёкло светиться, делался прозрачным и невесомым — дюжина кругов на дюжине ниток. Когда затянулся последний узелок, нити сверкнули — и паутинка ослабла, соскользнув с гвоздей и повиснув над дощечкой. А дальше уже и вовсе дело техники: подцепить за серединку, по одной прижать основные нити к камню…

— Сенька! Бросай свои шурешки, к царю зовут!

— Подождёт твой царь, — отмахнулась Северина, даже не вздрогнув. Братец ступал легко и тихо, но не ему к ней подкрадываться незаметно: приближение родной крови девушка почуяла ещё тогда, когда он на двор шагнул. — Царь твой мне сам повелел сгинуть с глаз долой, вот пусть и расхлёбывает.

Северьян осторожно присел на свободный стул в стороне, у двери светёлки. Знал, что сунешься не вовремя под руку — можно и клещами по голове огрести, если что вдруг сорвётся. Проверено. Увернуться-то он увернётся, но зачем сестру расстраивать?

— Сень, ну ты что! Царь же. И он с тобой мириться хочет.

— За Елисея не пойду! — отрезала она, не прерывая возни с паутинкой, и бросила на брата сердитый взгляд.

— Да все ещё в прошлый раз поняли, — рассмеялся он.

— Сказки мне не рассказывай! — скривилась Северина и аккуратно закрепила наконец паутинку, после чего распрямилась и сняла со лба кожаный ремень, к которому крепились на суставчатых лапках разные лупы. — Кто-то, может, и понял, а Елисей — дурак. Утром вот только являлся.

— Чего хотел? — Брат усмехнулся, но в глазах мелькнула насторожённость.

— На ярмарку звал. Спаси меня Леля от этого ухажёра, — проворчала она.

Северьян только головой качнул, но спорить не стал. При всём уважении к царю Владимиру, младший сын его Елисей вышел — ни нашим ни вашим. Не то чтобы негодяй, но на сказочного дурака не тянул ни смекалкой, ни добротой, на витязя и толкового царевича — ни лицом, ни статью, ни умом. Девицы к нему липли из властолюбивых и на деньги падких, а Елисей, не будь дурак, за Сенькой волочился. Царь поначалу обрадовался и благословил, да только невеста упёрлась.

Полгода уже минуло с тех пор, как они с царём вдрызг разругались. Давно бы помирились, да на беду и Елисей удила закусил: хочу, говорит, жениться на Горюновой, другие не любы.

Так и жили.

— Чего там у царя? — спросила Северина с показным равнодушием, шустро собирая яблочко.

— Задачка есть, как раз по тебе.

— Ишь ты! А ведь незаменимых нет, у него таких пучок на пятачок в базарный день, — расплылась сестра в самодовольной улыбке.

— Не справились они, — подлил Северьян елея, посмеиваясь в усы. — На тебя вся надежда.

— А тебя сюда как сотника или как брата послали?

— Как обоих, — ухмыльнулся он. — Не мытьём, так катаньем велено тебя умаслить, так что ты уж не наглей, не подведи брата.

Северина довольно промолчала, на пол-оборота завела собранное яблочко — и то, пощёлкивая, покатилось по тарелочке.

— Тарелочка, покажи царя Владимира! — бросив полный превосходства взгляд на брата, скомандовала она.

Злые языки болтали, что девица Горюнова от царевича нос воротила только потому, что на отца его глаз положила. Брат за всю эту занимательную анатомию свернул пару челюстей — он-то отлично знал, что Сенька в царицы не метила и во Владимира влюблена не была. Да и во что там влюбляться, по совести? Елисей в него наружностью пошёл, такой же мелкий и щуплый, а тут ещё и старик. Голова плешивая, борода паршивая… Разве что умом боги царя-батюшку не обделили, это верно. Но ты пойди да объясни каждому, что это у них дружба такая странная!

Тарелочка, подумав, послушалась, а Северина — недовольно ругнулась и обиженно надула губы, разглядывая парадный царский портрет. Забыла совсем, что яблочко-то не её, а обыкновенное.

Паутинки отказывались подглядывать за людьми, показывали только общественные места. Отчего так получалось — никто толком не знал, но обойти запрет, насколько Северьян знал, пока сумела только его сестра. Из чистого упорства. Сейчас таких вот особенных пар из тарелочки и яблочка, которые могли показать что угодно, имелось три штуки во всём Тридевятом царстве: одно у Сеньки и два у царя для государственной надобности.

— Ну и ладно, леший с ним, — проворчала Северина, а тарелочка, мигнув портретом, отобразила живописный лесной пейзаж с залитой солнцем поляной. — Пойдём, что с ним сделать! Пропадёт же без меня. Погоди только, переоденусь, и на вот, держи, зайдём по дороге к боярину Кузовкину.

Северьян не стал пенять на то, что царь ждёт, а то сестра из вредности станет возиться ещё дольше. Это она по работе — Премудрая, а по жизни… Двадцать пять лет — а ума нет. Впрочем, нет, не ума, этого даже с избытком, а чего-то такого, чему брат никак названия не мог подобрать. Женской мудрости, что ли?

Дома Северина возилась в полотняной рубахе с подвёрнутыми рукавами и юбке едва ниже колен — в таком на улицу, конечно, не сунешься. Пока убежала к себе, брат спустился в горницу, где осторожно положил яблочко и тарелочку на стол. В его привычных к мечу руках девичья безделица выглядела особенно хрупкой, боязно было что-нибудь испортить. Это в детстве брат с сестрой были так похожи, что не отличишь, а теперь… У него ручища — как две её, рост на полголовы выше. Разве что масть общая, рыжая, да и то Северьян почти всё время на улице, отчего кожа темнеет и дубеет да волосы выгорают, а сестра — в мастерской возится, бледная, веснушек мало.

Освободив руки, Север — вот же выдумали родители имена рыжим детям! — зачерпнул из бочки ковш воды. Напился, борясь с желанием полить на голову — макушка лета, жара.

Сестра пришла неожиданно быстро. Волосы в косу собрала, синей лентой повязала под цвет сарафана — не стыдно в государевых палатах появиться.

Пока шли через город сначала к Кузовкину, чтобы работу отдать, а после — к царю, говорили об отвлечённом. Северине, конечно, хотелось расспросить, что за задачка появилась у царя, что тот плюнул на обиды и послал за ней, но упрямство мешало расспрашивать, а брат, конечно, понимал её интерес, но облегчать жизнь не собирался. Захочет — спросит прямо.

Не спросила.

— Вот полюбуйся, — вместо приветствия сообщил царь, когда Горюновых к нему пригласили. — Как тебе?

— Не знаю, ваше величество, вы же меня выгнали, я не видела ничего, — вредным тоном ответила Северина, не сводя жадного взгляда с непонятной штуковины, стоявшей на отдельном столике.

— А ты разгляди, Северина Премудрая, — усмехнулся в бороду царь, подмигнув её брату. Обидное «вы», как к чужому, он пропустил мимо ушей.

Дольше показывать гордость девушка не смогла, шагнула к предмету своего любопытства. Хотя, ей-богу, причин интереса Северьян не понимал. Сундучок какой-то с два его кулака размером, во все стороны выступают шестерёнки и прочие железки, не влезшие в корпус, вверх торчит вставленный в отверстие заводной ключ. Сестра, однако, в железяку вцепилась обеими руками, обсмотрела со всех сторон, где-то ногтем поковыряла, где-то поддеть попыталась…

— Это что такое? — спросила наконец у царя, наблюдавшего за вознёй с умилённой улыбкой.

— То — не знаю что.

— Как это? — растерялась она.

— Да вот так, — царь скривился. — Анфиска моя всё женихов перебирает, задачку задала — принести вот это самое. А один возьми да принеси. Ох она тут вопила! — припомнил с явным злорадством. — А некуда деваться, слово дала — будь добра замуж, коли жених все службы исполнил. Свадьбу-то сыграем, никуда она не денется, тем более и парень хороший, смекалистый, мне пригодится. Да вот приволок он эту хреновину из Тривторого царства. Откуда взялось — никто не знает, включая тамошнего царя, что делает — непонятно, так что службу Алёша сослужил честно. Но интересно попробовать разобраться и царю Василию нос утереть. Все уже попробовали поковыряться, да только никто не справился. Возьмёшься? Коли разберёшься — награжу, не обижу, ты меня знаешь.

— Возьмусь! Если ещё Елисея отвадишь, царь-батюшка, — смилостивилась она, но главную обиду всё-таки не забыла.

— Да поговорю я с ним, поговорю! — Царь страдальчески возвёл очи горе.

— Жени его вон тоже. А то Анфису замуж можно, а его чего нельзя?

— Постараюсь. — Владимир только скривился.

Не говорить же про сына «да кому он нужен»? Анфиса хотя и вредная порой, но наружностью в мать пошла, красавица, да и умница тоже. До Премудрой не дотягивает, усидчивости ей не хватает и старательности, но всё же не Елисей. Не женить же родного сына на дряни какой-нибудь властолюбивой! Младший, конечно, старших братьев ещё трое, но всякое в жизни бывает. Да и жалко, не заслужил он такого зла.

Под насмешливым взглядом Северьяна, который перетаптывался при входе, и обиженным — советника по механическим делам две головы, старая и молодая, склонились над непонятной хреновиной. Царь рассказывал, что уже попробовали, Северина — засыпала его новыми вопросами. Обида оказалась забыта, и стоило ли полгода друг на друга дуться.

Механика и новаторство были для царя хотя и полезным для государственного престижа и казны, но — увлечением, которому много времени не посвятишь. Под честное слово не потерять, а если потерять — то никому об этом не рассказывать Северина отправилась домой, в родную мастерскую, с добычей в охапке, а брат двинулся следом, провожать. Это в первый момент попробуй отними у неё новую игрушку, но до дома не близко, устанет. Хреновина небольшая, но явно — тяжёлая.

Так и вышло. Северьян проводил сестру и оставил наедине с добычей, распрощавшись до вечера. Надежду на то, что Сенька не убьётся в попытках разобраться и изба устоит, испытал, но обратил её к чурам в углу, а не к сестре: на них, хотя и деревянные, надежды больше.

***

Время — оно всему основа и всему голова. Всему живому отмерен свой срок, и только воля человеческая определяет, впустую тратить запас или расходовать на что-то полезное.

Время — великая река, омывающая пять колёс Мирового Механизма. На каждом время собственное, каждое оно одаривает особым вниманием, но везде неумолимо стремится вперёд. Поговаривали, есть за пределами Колёс места, где оно ведёт себя иначе, но людям туда ходу нет. Сказки притом рассказывали — одна страшнее другой.

Время заставляло работать механизмы: то, что мастер расходовал на паутинку и само изделие, притом с пользой и вниманием, — закладывало основу и определяло силу, а то, что тратил человек на завод готового устройства, — заставляло работать. Притом всё это ещё и от человека зависело, иной механик месяц провозится — хлипкое и чуть живое детище создаст, другой за пару дней — и на десятилетия, да и одного завода у кого едва на час вытягивало, а у другого — и на три, и на четыре. Спорили, прибавлять ли к основе время, которое тратили на рост железные и медные деревья, и некоторые мастера полагали, что из старого дерева механизмы выходят сильнее, оттого оно выше ценилось, но никаких подсчётов никто не вёл и закономерности точной до сих пор не высчитал. Умные разговоры велись испокон веков, но тем и заканчивалось.

Северина лезть в дебри не любила, больше тяготела к практике, но сейчас её занимал один умозрительный и оттого не менее насущный вопрос: сказывается ли на механизме время, потраченное мастером на разборку наследия предыдущего умельца?

Неделя минула с тех пор, как в её мастерской появилось загадочное незнамо что, и менее загадочным оно за это время не стало. Северина, в первый день с наскоку не разобравшись, не поленилась разыскать смекалистого Алёшку — царевниного жениха и уломала рассказать историю добычи. Третий сын мелкого купчишки боялся упустить удачу, так что отпирался долго: а ну как Премудрая разберётся, да и завернут его с этой службой? Выйдет-то уже известно что! Пришлось подключать царя, тому будущий зять перечить не отважился, но бумагу с печатью всё-таки стребовал.

Хваткий парень, Владимир уже прикидывал, куда его к делу пристроить.

На след загадочной вещицы Алёша напал благодаря каменцам, купцам с Четвёртого Колеса — вездесущим и всеведущим. Долго находиться здесь, на Третьем Колесе, они по законам природы не могли, но дела всё равно вели охотно, а ещё охотнее собирали сказки везде, куда заносила судьба. Долгоживущие, неторопливые, они страшно любили необычные, загадочные истории.

Легенда о «том — не знаю чём» бродила по миру долго, очень долго, и вещица эта тоже немало попутешествовала. Владыка Тривторого царства был далеко не первым хозяином. Безделушку покупали и крали, выбрасывали и находили — боги знают, сколько лет. Кое-кто уверял, что вещицу эту некий ловкий вор умыкнул у самого Кощея Бессмертного. Кто про век давности говорил, кто — и на тысячи лет замахивался, но Северина с трудом в это верила. Время неумолимо, и как бы старательно мастер ни работал над вещицей, тысячу лет ей не прожить. Не кусок камня же, тонкий механизм! Да и Кощей…

Старушечьи сказки всё это, малышей зимними вечерами стращать у печи, чтобы мамок слушали. Только Северину и в детстве они не пугали, а вызывали град вопросов — как из худого мешка. Отчего он бессмертный, есть ли у него вообще время? А остров Буян — он на каком Колесе находится? А дуб? А как утка в зайце помещается?

Впрочем, девица Горюнова быстро поняла, что ничем хорошим эти расспросы не заканчиваются: старуха всё равно не знает ответов, только сердится, а потом другие дети ругаются за испорченную сказку — и братья с сёстрами, и соседские, прибегавшие послушать.

Бабка Щука, главная в деревне сказочница, уже тогда говорила родителям: не останутся близнецы в отчем доме, пойдут другой доли искать. Прозорливая оказалась, они и правда подались в город. Сестру взял в ученики один мастер, и сейчас она уже с заслуженной гордостью величалась Премудрой, а брат снискал удачи на царской службе. До сотника уже дослужился, в свои-то двадцать пять и без покровителей!

Сказки сказками, но и приплетение к делу бессмертного зла не сделало штуковину понятнее: ничего, кроме тихого пощёлкивания, от неё в известном прошлом не слышали и не знали. Но и это пощёлкивание Алёша посчитал болтовнёй, сейчас она ничего подобного не умела. У прошлого владельца диковинка лежала мёртвым грузом в сокровищнице, и избавился он от неё без сожаления.

Рассказ не пролил света на работу устройства, но подозрения разбудил, и Северина засела в светёлке разбирать добычу. Что это такое — она по-прежнему не понимала, но одно знала твёрдо: если что-то щёлкало, а потом перестало, значит, его уже сломали.

И точно.

Поломка нашлась на третий день, когда получилось аккуратно снять кожух и некоторые внешние детали, да какая! Кто-то умудрился обломать зубы паре шестерёнок поменьше и подчистую свернуть собачку одного храпового зацепления, так что не враз разберёшься, где она вообще находилась. Пострадал и длинный пружинный язычок, щёлкавший по тонкой рабочей нити, которая, однако, выглядела целой. Вернее, один из десятка, и тут непонятно, умелец какой-то постарался или время.

Несколько дней ушло на поиски замены. Язычок выправить ничего не стоило, подходящие шестерёнки, по счастью, нашлись у знакомого мастера, и тот уступил без подлостей. А вот с храповиком пришлось повозиться, из заготовки руками доводить.

Шла Дажьбогова неделя — середина лета. Благодарили богов за солнце и тепло, просили об урожае, гадали-веселились. Сегодня главный день гуляний, и Северьян уговаривал сестру пойти, но — где там! Увлечённой делом, Северине было не до развлечений, она бы извелась от любопытства и думала об оставленной игрушке, а никак не о празднике. Зная в ней эту черту, брат и пытаться перестал, благо случалось подобное нечасто. При всей любви к механике, девушка не забывала ради этого о еде и сне, что порой случалось с её наставником.

Упрямый Елисей проявил куда большую настойчивость и ходил к Северине нудеть о празднике каждый день, благо хватало ума делать это издалека, не лезть под руку работающей мастерице. Та скрипела зубами, но — терпела. А что с ним сделаешь? Царь наверняка с сыном поговорил, он очень выразительно кривился в ответ на вопросы о родителе, но тут разве что под замок сажать, иное не поможет. Клещом вцепился, как будто других девиц нет!

Сегодня обязательную повинность он уже отбыл, приходил вскоре после полудня и бормотал что-то о подарках и зверях, Северина не вслушивалась. Надеялась только, что наконец сможет спокойно поработать.

— Ну что, Дымок, попробуем завести? — спросила она у соседского кота, который стекал с подоконника и порой поглядывал на девушку жёлтым глазом.

Дымок, большой лохматый серый кот, порой искал у Северины политического убежища. Нрав зверь имел ленивый и вороватый, мышей не ловил, а вот как стянуть чего вкусненького у зазевавшейся бабы — так это всегда пожалуйста. Терпели его только за то, что с детьми ладил: у соседки было пятеро мал мала меньше, и у Дымка прекрасно выходило их убаюкивать. Забирался в колыбель, оглашал горницу басовитым урчанием, и хнычущий ребёнок моментом унимался.

К Горюновым он сбегал, когда услуги баюна не требовались, зато кто-то из старших детей начинал ловить «кису», заинтересовавшись пышным хвостом, или когда его опять застукали на воровстве. Сегодня был второй случай: через открытое окно светёлки Северина слышала ругань с соседского двора, Дымку явно перепало полотенцем, так что вскоре после скандала он возник на окне. А ей что? Кот делу не мешал.

И она коту не мешала. Сегодня по металлу работала только напильниками, небольшой визгливый станок помалкивал в углу, а это тихое шорканье не беспокоило чуткие уши.

«То — не знаю что» яснее не стало даже после того, как Северина целиком его разобрала. В нём не было сложных управляющих сетей, и вообще-то по своему устройству механизм лежал где-то между простыми часами и музыкальной шкатулкой. Что именно мастер нашептал на единственную нить — не угадать, но что-то сложное она делать точно не могла.

Пока Северина собирала, сверяясь с заметками, устройство, она больше задавалась другим вопросом: отчего у царя никто не попытался вскрыть игрушку и не заметил поломку? Всё же дураки редко получали звание Премудрых, и в царском окружении таких не было — Владимир их издалека видел. Может, с назначением подарочка они бы не разобрались, но сломанные колёса точно заметили!

Выходило, что до Северины никто эту штуковину не разбирал. А почему? Да потому, что никто такой задачи не ставил — очевидно же. Прошлый владелец о ней и думать забыл, а Владимир...

— Царь наш — тот ещё фрукт, — проворчала она. — Знал ведь, что я дуться долго буду, а прощения попросить — это ж надо Елисея урезонить. А он — нате! — выдумал способ, знал, чем купить. А вот возьму и не вернусь! Мне, может, на вольных хлебах раздольнее живётся… Ну как так можно с живыми людьми, а? Вот и я не знаю… ну вот вроде бы и всё, — решила она, оборвав бормотание. — Что, Дымок, попробуем послушать, что она там щёлкает?

— Северинушка, удели мне минутку! — оборвал её робкий голос.

Девушка устало закатила глаза и обернулась ко входу. Двери в Тридевятом царстве отродясь не запирали, разве что в богатых теремах да в царских палатах, тем более этим не вспоминала озаботиться Горюнова. Если мастерскую в светёлке она бы ещё подумала запереть, уходя, то сейчас…

— Елисей, я говорила уже — работаю! — проворчала Северина, но жалость подвела. — Что там у тебя, только быстро.

Елисей у царя уродился… никаким. Через минуту после расставания лица не вспомнишь! Волосы не густые и не жидкие, русые, худшего сорта — не прямые и не кудрявые, не волнами — а так, кривенькие. Лицом похож на Владимира, но у того ум в глазах и обаяние, а у меньшого сына полбеды черты невыразительные, так ещё выражение козье, взгляд пустой, того и гляди — жвачку начнёт пережёвывать. Борода росла жидкая, клочками, так что он её сбривал, и к лучшему. Ростом тоже не удался, худой, нескладный… Если бы он не преследовал Северину так настойчиво, она бы даже посочувствовала, что боги так небрежно состряпали. Ведь не сказать же, что совсем плохой — не злой, не подлый. Даже в этом никакой! Ну как не пожалеть?

— Вот! — оживился царевич и поставил на стол небольшую клетку.

— Это что за крыса? — растерялась Северина, разглядывая насупившегося зверька.

— Это диковинка из Трипятого царства, и не крыса вовсе, — с удовольствием объяснил Елисей. — Златобелка! Помесь обычной белки и одной зверушки из Второго колеса, грызлы.

— И зачем ты её приволок? — Девушка насторожённо покосилась на надувшийся меховой комок, который глядел в ответ с подозрением.

— В подарок! Они ручные совсем, ласковые очень. Ты животных любишь, Дымок же соседский, а так у тебя своя зверушка будет… Посмотри, какая славная! — он полез открывать клетку.

Северина о своей любви к животным слышала первый раз. Она переглянулась с котом, который сквозь ленивый прищур наблюдал за происходящим.

— Елисей, мне не нужна дома грызла! Одно только название нехорошо о ней говорит, и даже обычная белка не нужна, не говоря уже о плоде их противоестественной любви...

— Да ты просто с ней ещё не познакомилась! — упрямый царевич уже вытряхнул золотистый меховой комок на ладонь и положил на стол. — Смотри, какая славная! Погладь её!

— Воздержусь, — насторожённо заверила девушка.

Зверёк был поменьше обычной белки, но зато хвост имел роскошный — оказалось, в него он до сих пор кутался, оттого и походил на шарик. А теперь… Хвост листовидный, вроде бобриного по форме, но лохматый, лапки беличьи, зубы как будто острее, но белок Северина никогда не разглядывала.

Зверёк на столе принялся быстро осваиваться. Блестяшки не хватал, обнюхивал, фыркал и перебирался к следующей. При этом напрочь игнорировал Дымка, который на своём подоконнике замер и медленно-медленно, незаметно начал собираться в кучку. То, что ловить мышей он брезгал, ещё не значило, что не умел.

— Елисей, спасибо тебе, конечно, но верни лучше эту штуку хозяевам. Или отцу в зверинец отнеси, всё равно она именно там окажется… А мне работать надо!

— А ты уже разобралась с «тем — не знаю чем»? — сумел он найти повод для разговора. — А заведи его! Интересно же!

— Я бы предпочла сделать это в тишине, — прозрачно намекнула Северина.

— Я буду молчать, — заверил незваный гость и закрыл ладонями рот.

— Ладно, леший с тобой, — смирилась девушка. Тем более смотрел он на заводную штуковину как будто с искренним интересом, а ей и без свидетеля пальцы жгло.

Маленький ключик повернулся без усилия раз, другой, третий. Коробочка, подумав пару мгновений, закрутила шестерёнками и действительно начала тихо пощёлкивать. Дымок на окне навострил уши, но больше никак не отреагировал. То ли дело — белка.

До этого момента она сидела и умильно умывалась, начищая тупоносую лохматую мордочку. Повороты ключа заставили её разве что приподнять вислые треугольные уши, но не отвлечься от важного дела.

Зато когда «то — не знаю что» защёлкало, зверька буквально подкинуло. Опустившись на четыре лапы, он встопорщился, распушил хвост, вздыбил шерсть и в ужасе уставился на коробочку. Ни Северина, ни тем более Елисей не успели даже руку протянуть к зверю, когда тот с истеричным стрёкотом метнулся прочь со стола. Пущенной стрелой обогнув светёлку, что-то смахнув хвостом и уронив, дарёный зверь вылетел в окно, проскакав по опешившему от такой наглости коту, который едва не сверзился с подоконника.

Пронзительный визг подарка и грохот падающих предметов стих, и жидкая повисшая тишина показалась оглушительной. Хреновина на столе продолжала тихо стрекотать.

— Мра? — потрясённо уточнил кот.

— Сама не ожидала, — призналась Северина. — Ну, одно свойство этой штуки мы теперь знаем: она грызлей этих иноземных, прости Дажьбог, отпугивает. То есть как её… Златобелок. Что за дурное животное!

— Прости, — смущённо пробормотал Елисей, залившийся краской, и неловко сгрёб со стола клетку. — Пойду поищу. Жалко же, пропадёт!

Кот на подоконнике начал остервенело вылизываться — особенно там, где серую шубу осквернили чужие лапы. Он явно не возражал против пропажи чужака.

— Пойдём, помогу, — вздохнула Северина. — Один ты её до сварожьего пришествия будешь искать…

Елисей просиял. Девушка поняла, что с ответом погорячилась, но дурную зверушку и правда было жаль, тем более поверхностный взгляд показал, что вреда она особого не причинила. Так, уронила кое-что по мелочи. А царевич… Да он и так не отвяжется, какая разница?

Другого бы зверя вроде белки она бы и не подумала искать — это иголка в стоге сена, но яркая, блестящая золотом на солнце шёрстка грызлы горела издалека. Выглянув через голову Дымка, Северина высмотрела беглянку на ветке яблоньки в конце улицы.

Накинув лёгкий полушалок, чтобы прикрыть потрёпанную домашнюю рубашку, Северина решительно двинулась к выходу как была босиком, даже в лапти ноги совать поленилась. По такой погоде весь город, не считая служилых людей, обувью пренебрегал.

— Что эта зараза ест?

— Говорили, как белка… Сыр вот ещё уважает. — Воодушевлённый Елисей следовал за ней по пятам, то и дело порываясь то ли под локоток взять, то ли за косу поймать.

Царевич был настолько неравнодушен к её косе, что Северина рассматривала даже кощунственный вариант её отрезать. Он был заметно падок на красивые длинные волосы, да и к ней прицепился как раз после какого-то праздника, где увидел простоволосой, с расплетённой косой ниже пояса. Но вдруг теперь это уже дело принципа? Жалко же красоту, а уж если ещё и не поможет — совсем беда.

Северьян постоянно поддразнивал за эти рассуждения, приговаривая, что внимание царевича льстит, а она только хвостом вертит и дразнит парня. На что сестра неизменно возражала, что она ему уже всё сказала, что могла, а если брат предлагает попробовать единственное оставшееся средство — протянуть Елисея гаечным ключом по хребту, — тот её ещё не настолько умучил, чтобы живого человека бить. Это для витязей обычное дело, царевич же, поди, рассыплется от такого обращения, а её царь в острог за это. Нет уж.

Имелся надёжный способ его отвадить: выйти замуж за другого, но пока сердце ни к кому не лежало, больше увлечённое железками.

На улице было пустынно и тихо, только лениво брехала через несколько дворов старая сварливая псина. Народ ушёл на капище к реке, там проходили гулянья, а в городе, кажется, и не осталось никого. К лучшему, некому белку спугнуть.

Пока шли вдоль улицы, Елисей сбивчиво и вдохновенно рассказывал, как и у кого он достал зверька и до чего тот хороший и сообразительный. Северина шагала молча и гадала: то ли умён зверёк только в словах купца, которые сейчас в меру своего косноязычия повторял царевич, а то ли напротив — быстро сообразил, что подальше от мастерской ему будет лучше. Неразрешимая дилемма: прямо-то не спросишь!

А ещё Елисей сказал, сколько заплатил за диковинку, — не хвастался, заболтался просто, — и в голове принялись сменять друг друга полезные вещи, которые можно выменять на златобелку. Получилось немало: стоила пакость столько, что из золота по весу вышло бы скромнее.

Ей-ей — хоть принимай подарок с возможностью последующего обмена. Но продавать шкуру непойманной белки было глупо, так что мечты пришлось отбросить. Да и не примет она всерьёз такого подарка, не стоило ещё больше обнадёживать Елисея. Дорого слишком, не петушок на палочке.

— Эй, цып-цып-цып! — позвала Северина, вглядываясь в листву яблони.

Росла та особняком, славилась красивущими, но до крайности мерзкими на вкус мелкими плодами и стояла тут только для красоты и тени над скамейкой, занятой обычно старенькой хозяйкой ближнего дома и её подругами. Но сейчас даже они присоединились к общему веселью.

— Эй, грызла! Или как тебя там? Смотри, что у меня есть! — Она протянула на ладони заветренный кусочек сыра. — Вкуснятина, а?

Была бы сама Северина белкой — в жизни не повелась бы на такой дар. А что делать — сыр-то кончился! Северьян к нему симпатии не питал, так что погрязшая в работе сестра не успела обновить запасы. Хорошо, этот-то огрызок нашёлся!

Белка тоже не спешила мчаться навстречу еде, но хоть удрать не пыталась — приметная шкурка мелькала в листве где-то возле макушки дерева.

— Эй, ты, зараза мелкая! — позвала ласковым голосом. — Смотри, я к тебе сама лезу! И страшной штуки у меня нет…

— Северинушка, ну куда ты, давай я сам! — высунулся Елисей. — Расшибёшься!

— Сам расшибёшься? — ехидно откликнулась она. — Это без меня, мне потом царь… руки! — она от души шлёпнула по протянутой ладони. — Ещё под юбку мне заберись!

— Да я придержать хотел! — смутился царевич.

— Даже не сомневаюсь! — Северина прицелилась к яблоне, прикидывая, куда поставить ногу. Не то чтобы она постоянно лазала по деревьям, но в детстве с братом — часто. Оставалось надеяться, что это как плавание — разучиться невозможно. — Ах ты ж пагуба! Я сыр уронила, посмотри, вон там, у ствола!

— Где? Не видать… — Елисей опустился на четвереньки.

— Да вот… — Северина осеклась, сообразив, что тишина над городом — совсем уж глухая, даже ветер смолк, а густая тень, то и дело набегающая, слишком плотная для облаков и слишком густая. — Ой, мамочки! — прошептала потрясённо, запрокинув голову.

Их было пять штук — огромные, ширококрылые, сверкающие на солнце белым металлом. Очерком походили на лебедей — длинные шеи, толстые тушки, — но летали достаточно низко, чтобы на поворотах было видно: не птицы это. Резкие углы лишённых перьев крыльев, больше похожих на складные, как у летучих мышей, только не кожей обтянутых, а чем-то блестящим, будто полированное серебро. И шеи короче, прямые, не гибкие, и головы нет — сходится палка в остриё, словно кол заточили.

— Как они, интересно, летают? — пробормотала Северина себе под нос, залюбовавшись и напрочь забыв о белке. — И ведь крыльями машут… А такая, поди, и человека поднимет?

— Вот, нашёл! — обрадованно выпрямился Елисей и гордо предъявил заляпанный песком кусок сыра. — А что?.. — Он с удивлением осмотрел зачарованно замершую девушку и тоже задрал голову. — Стрибоговы кони! — ахнул он. — Северина, прячься! В дом идём!

Елисей схватил её за руку и потянул к ближайшей калитке. Со скамейки девушка спрыгнула, но упёрлась.

— Да ну тебя… пусти! Да подумаешь, птицы железные! Я такую и сама соберу, — запальчиво заявила она. — Бумажные-то голуби летают, и эти вон тоже, значит, можно…

— Сеня, это гуси-лебеди! — Елисей опять перехватил девушку за локти и попытался тянуть к дому. — Белые лебеди!

— Ну похоже, конечно, но не настолько… Да пусти ты меня, вцепился! И я тебе не Сеня!

— Но… — он вдруг испуганно замер, так что девушка наконец сумела освободить руки: щуплый-то щуплый, а цепкий!

Ещё она успела обернуться — и выдохнуть:

— Ого!

Гуси-лебеди вблизи оказались куда больше, чем виделось снизу. И лапы у них были — огромные. Суставчатые железные лапы, похожие на человеческие руки. Они тисками сомкнулись на руках Северины, заставив вскрикнуть от неожиданности и боли, и дёрнули вверх, словно морковку из грядки. Холодный комок подскочил к горлу, сбив дыхание, и рухнул в живот.

— Северина-а-а! — вопль Елисея прозвучал где-то неожиданно близко, хотя должен был остаться внизу.

Надо было отвернуться, поискать царевича взглядом, тем более он продолжал голосить, но Северина зачарованно разглядывала железную грудь птицы, устройство лап, близкие крылья. От серебристой туши дышало одновременно жаром и холодом, остро пахло металлом и маслом, а внутри серебристого брюха что-то шелестело и пощёлкивало.

Лапы больно давили и держали, казалось, ненадёжно, но испугаться по этому поводу девушка не успела: её вдруг бросило на железное горячее тело механического лебедя, до того находившееся над головой, в голове стало легко-легко, по спине хлестнуло ветром. Горизонт опрокинулся набок, и стало понятно, что они камнем несутся к земле, головой вниз.

Северина задохнулась от догнавшего её наконец ужаса, вцепилась в железные лапы, зажмурилась — и рухнула в темноту.

1 Полянѝца — женщина-воительница, богатырша