Затерянная кровь

3. Истина

Тревожный сон, наполненный каким-то туманом, криками и лязгом оружия, заканчивается отчётливо прозвучавшим шёпотом:

— Ты знаешь, что случится, девочка моя.

Просыпаюсь, резко распахнув глаза. Я уже научилась различать мамин голос, и с каждым таким видением всё больше хочется поговорить с ней осознанно. Сейчас её дух словно глубинная интуиция, не больше. Но даже это предчувствие… дурное.

Моргнув, сосредотачиваю взгляд перед собой и вижу профиль безмятежно спящего Анвара. После услышанного ночью я так и ушла в постель одна, борясь с холодом, тошнотой и всеми тяжёлыми мыслями, и уже не слышала, как он прилёг рядом. Даже не разделся, и на нём до сих пор мятая чёрная рубаха с расстёгнутым воротом. Удивительно, что, находясь в не самом трезвом состоянии, он всё равно взял меня за руку, прежде чем заснуть. Бессознательно отдавал тепло всю ночь.

Смотрю на его умиротворённое лицо, долго и внимательно, вслушиваясь в себя в тишине уже светлеющей от солнца спальни. Он красив — всегда был красив, это бесспорно. Хищные брови, чуть отросшие с нашего знакомства жёсткие волосы и неуловимый запах смолы. Линия узких губ и шоколадный оттенок кожи…

Ну вот, я хочу шоколада. Довольно редкий деликатес, который можно купить только у торговцев с Жёлтых островов — на материке не растут какао-бобы. И всё же знаю этот горький вкус, никогда меня раньше не привлекавший. Для королевского двора в чистый шоколад добавлялось молоко, превращая его в мою отраву, а попробовав его без добавки, долго плевалась.

Да, размышления уходят совсем не туда. Хотела услышать в своём сердце, какие эмоции вызывает у меня Анвар: насколько глубоко однажды пришедшее на берегу Флифары чувство, насколько правдиво, насколько выращено из правильных зёрен, а не из больной магической зависимости от касаний. Но от взгляда на эти покрытые лёгкой щетиной скулы всплывает не желание расстегнуть рубаху до конца — воспоминания другого рода. Как он взял меня за руку во время ужина с королевской семьёй и помог дать отпор Глиенне. Как едва не был казнён, защищая меня от подозрений. Как отогревал моё умирающее в холоде тело и собирал в лесу малину, как его грудь поддерживала мою уставшую спину половину пути из столицы…

Благодарность. Нежность. Потребность. И чёткое ощущение опоры, уверенность на уровне фундамента каждой мысли: я не одна. Больше нет.

Так что из этого — любовь?

— О чём так задумалась? — глухо спрашивает Анвар, сонно приоткрыв веки и встретив мой сосредоточенный взгляд.

— Хочу шоколада, — шепчу первую пришедшую полуправду-полуложь.

Он усмехается и тянет правую руку к моему лицу — обожжённые пальцы ласково убирают за ухо растрёпанную прядку. По коже пробегают приятные мурашки. Я никогда не привыкну к своей реакции на него, не перестану тянуться за каждым касанием как ягнёнок за молоком. Может быть, моё нежелание отрываться от него и есть любовь.

— Всё, что пожелаешь. Сахетия торгует с Косто напрямую без портовых пошлин: уж чего, а шоколада у нас в избытке. — Анвар невесомо гладит меня по скуле, и его улыбка всё более довольная. — У нас будет сын. Когда мама ждала близнецов, то ела шоколад без остановки.

— Так важно, сын это или дочь? У меня вот другие воспоминания о беременных женщинах — как едва только какой-нибудь лекарь предсказывал Глиенне сына, и она тут же его теряла.

Вздрагиваю, непроизвольно накрываю ладонью живот и собираю в кулак сорочку. А вдруг это проклятье династии будет действовать и на меня? Тогда пусть это будет девочка, богиня, лишь бы родить здорового малыша. Защитить его: всё остальное значения не имеет. Мои запутанные чувства тем более.

— Даже не думай о таком, — хмуро сводит брови Анвар. — Знаешь, вчера как-то весь день пошёл наперекосяк из-за наших новостей, но сегодня мы сходим к Волтару. У него куда больший опыт и знания — может, мы наконец-то сможем избавиться от риска для вас с малышом.

Коротко киваю, вспомнив отголосок ночных нетрезвых откровений с Дастаном: если этот поводок заставляет Анвара ощущать себя подонком, то от него и впрямь было бы здорово избавиться.

Выпросить брюки не удаётся — оказывается, для женщин в Сахетии такая форма одежды позволительна лишь в комплекте с мечом, а в быту считается неприличной. Приходится рядиться в очередное воздушное платье цвета нежной мяты, на этот раз с открытыми плечами и приталенным фасоном, а волосы помогает заплести Юника. На мои вопросы, чего ждать от знакомства с Волтаром, она отмахивается: — «Сама увидишь».

Идти нужно через сады — арка с заднего двора выводит нас с Анваром на широкую улицу, выстланную красными глиняными плитками. От пекущего солнца леди Олана вручает мне кружевной зонтик, не слушая возражений — искренне считает, что я способна получить ожог или загореть, чего со мной никогда не случалось. Теперь аксессуар изрядно раздражает и занимает левую руку. Взяв Анвара под локоть, чувствую себя ещё более неловко: не люблю выглядеть такой беспомощной.

— Не переживай, у меня с собой плеть, да и в Сахетию никому не проникнуть без тщательного досмотра, — успокаивает Анвар, замечая мою нервозность. — Просто прогулка. Пойдём через рынок, познакомишься с городом. Дом Волтара и его лавка в самом конце улицы.

— Лавка? Он открыто торгует магическими предметами? — вскидываю я бровь, задавив иной вопрос: как Анвар планирует защищаться колдовством на глазах людей. И всё же невольно любуюсь его расслабленным видом в свободной белой рубахе и с пристёгнутой к поясу рядом с кошелём плетью. Теперь снова во всеоружии, и ему это явно в удовольствие.

— Нет, конечно, — его многозначительный взгляд указывает далеко вперёд и вверх, на сверкающий с другого конца города шпиль храма Сантарры. — Тут тоже есть жрецы. Разница в том, что они хорошо прикормлены отцом и редко покидают логово. Волтар держит лавку с травами, самую обычную, для маскировки. А когда подворачивается случай, он всё равно помогает людям магией. Просто его помощь надо заслужить.

— Как заслужить её мне?

— А тебе достаточно того, что ты со мной, — усмехается Анвар, неспешно уводя меня всё дальше вдоль улицы, которая по краям начинает обрастать вывесками и заполненными прилавками торговцев. — Но он и так будет рад изучить невозможную диковинку.

— Звучит… не очень, — честно признаюсь я, однако затем внимание окончательно рассеивается среди пестроты и подкатывающего шума рынка.

Посмотреть есть на что. В Велории нечто подобное бывало лишь на сезонных ярмарках, а тут похоже на вечный праздник с музыкантами и акробатами, собирающими обишки в шапки. Мимо проплывает лавка пухлощёкого торговца шёлком, который при виде нас выпрыгивает вперёд и демонстрирует переливающиеся ткани синих оттенков — династических. Похоже, уже все давно знают, кто я и откуда. Крепче цепляюсь за локоть Анвара, а тот непринуждённо ведёт дальше — слева прилавок с музыкальными инструментами, среди которых замечаю фейнестрель, справа щебечут в клетках маленькие и большие птицы самых невероятных расцветок, выставленные на продажу.

Не удержавшись, подхожу к ним ближе и заворожённо рассматриваю перья невозможных лиловых и ультрамариновых оттенков. К нам тут же подлетает смуглая торговка, ряженая в десятки цветастых платков, и с поклоном предлагает подержать в руках пушистого розового птенца.

— Яркоцветы очень дружелюбны, Ваше Величество, вы только поглядите! А как он будет петь, когда вырастет! — с чётким южным акцентом зазывает она.

Не удержавшись и подбодрившись разрешающим кивком Анвара, беру невесомый комочек пуха в руки и невольно улыбаюсь — какая прелесть! Птенец щекотно щиплет клювом мой палец, и я осторожно глажу его по торчащему хохолку.

— Весёлые птицы, не спорю, но в неволе погибают за полгода, — тихо предупреждает Анвар, и я со вздохом возвращаю птенца торговке:

— Спасибо. Не хочется никого держать в клетке.

Прогулочным темпом идём дальше по улице: до ушей доносится сладко переливающаяся бодрая музыка неизвестного струнного инструмента, а настроение несётся всё выше, к небесным купольным крышам домов. Запах — умопомрачительный, от коробов с пряностями, цветами и фруктами, от лотков со сластями всевозможных расцветок и форм, от новых тканей — от тафты до велюра, от шёлка до сверкающей кольчуги на манекене возле кузницы.

— Какая красота, — вздыхаю я, заинтересовано притормозив под навесом у прилавка с украшениями. Топазы и изумруды, рубины и антрациты переливаются на солнце, искусно превращённые в броши, подвески, золотые булавки и перстни. — И как не боитесь торговать таким прямо на улице…

— Воров у нас оставляют голыми в пустыне без еды и питья, — спокойно отвечает Анвар, опередив рассказ пожилого белокожего гранийца-торговца с моноклем в глазу. — А от стражи ещё никто не сбегал. Смотри, это вроде ничего, и к твоим любимым серьгам подойдёт, — с этими словами он берёт с прилавка изящный браслет из белого золота с вкраплениями маленьких сапфиров — как звёзды, даже расположение в виде созвездия. Линия вверх и зигзаг, напоминающий кошачьи уши.

Сервал.

— Очень тонкая работа. — Моя одобряющая улыбка обращена к торговцу, и он почтительно наклоняет голову:

— Спасибо, Ваше Величество. Моя семья занимается этим много поколений.

— Давно вы живёте в Сахетии? — просыпается во мне интерес к быту северян среди темнокожих.

— Мой дед прибыл сюда ребёнком, и с тех пор не хотел покидать гостеприимную Сахетию, — охотно делится торговец, пока Анвар застёгивает браслет на моём запястье. Невольно любуюсь игрой света на тончайших гранях сапфиров. — Жаль лишь, сырья из родных рудников Грании мы давно не получаем, закупаемся у тиберийцев.

— И почему же вам проще купить камни за Багряным морем, чем доставить внутри страны? — с толикой хорошо скрытого удивления спрашивает Анвар.

— Грания отказалась с нами торговать ещё с совета Пятерых, милорд. Думаю, не мне вам рассказывать, почему.

Задумчиво прищуриваюсь: как так выходит, что люди Сахетии спокойно принимают торговцев из других стран и земель, зато их самих лишают даже поставок? До чего же распустил Афлен отец своим безразличием, и до чего прав был Иглейский, когда решил положить всему конец.

— Спасибо. Сдачи не нужно. — Анвар отстёгивает от пояса брюк увесистый мешочек и оставляет на прилавке. — Идём, Виола.

Поблагодарив торговца, продолжаю путь, теперь куда больше уделяя внимания не товарам, а лицам. Островитяне с раскосыми глазами предлагают посетителям сушёные фрукты и орехи, бойкая тиберийка с покрытой платком головой зазывает отдохнуть за столиком с чашкой кофе. А вот северян действительно очень мало. Одного из них замечаю с большим лотком сладостей на плечах, и, перехватив моё внимание, паренёк подскакивает ближе и предлагает угощение:

— Ваше очарование, позвольте угостить! Виноградный набат, финиковая нуга, парварда с альденикой, миндаль в шоколаде…

Запах от его лотка и впрямь чудесный: мяты, свежих фруктов и орехов. Слюна сама скапливается во рту. Утренний шоколад давно забылся, и сладкого хочется до нытья в животе.

— Советую вон то ягодное суфле, — с улыбкой разрешает Анвар.

Я тянусь за указанным угощением, и когда пальцы уже замирают над воткнутой в воздушный сахарный комочек палочкой, давящее, ледяняще-тревожное ощущение в затылке заставляет замереть. Перевожу взгляд на торговца, всё так же мило улыбающегося паренька с серой повязкой на каштановых волосах. И вдруг Анвар первый хватает самое крайнее печенье и подносит к носу, тут же резко его отбросив с глухим шипением:

— Белладонна.

Паренёк соображает куда быстрее меня. Я ещё не отдёрнула от лотка руки, а тот уже скидывает его с плеч и переворачивает, оцарапав моё предплечье деревянным углом, и бросается прочь. Анвар хищником ныряет за ним, пока сладости сыплются к моим ногам вместе с упавшим зонтом.

Лоточник оказывается юрким — ужом проскальзывает между снующими туда-сюда вдоль улицы людьми, петляет и не даёт и шанса прицелиться в него сзади выхваченным из сапога ножом Анвара. Прохожие в недоумении смотрят на меня, и я с тихим ругательством зажимаю царапину, из которой сочится чуждая их глазам голубая кровь. Жжёт.

Ах, если бы он мог использовать плеть при людях! Неуклюже подобрав полы платья, запоздало кидаюсь за беглецом, но вскоре резкий, до тошноты знакомый звук вынуждает всю толпу испуганно расступиться и притихнуть, позволив мне рассмотреть происходящее.

Замерев посреди улицы, Анвар стоит с занесённым для броска ножом, а парень в десяти шагах от него уже и так валится на землю, издавая громкий хлюпающий, задыхающийся звук. Он падает на спину, и теперь мне видно, что из его груди торчит стрела с чёрным масляным оперением.

В ужасе сглотнув, подбегаю к телу, над которым уже склоняется Анвар. Не обращая внимания на зрителей, он обхватывает ладонью стрелу и безжалостно давит сильнее. Паренёк издаёт душераздирающий вой.

— Кто тебя нанял?! Говори, щенок, если хочешь умереть быстро! — грохочет Анвар, и даже я вздрагиваю, услышав в его голосе неподдельную ярость.

— К-к…

— Скажешь — король, и я точно вырву тебе язык перед смертью!

— К-королева… За г-голову… белой к-к-королевы… награда. Триста об-бленов…

И всего-то. Ахнув, зажимаю рот ладошкой. Как низко, как… позор короны. Позор для всей нашей династии, для священной крови богини. Объявить награду за мою смерть для любого желающего, фактически — забыть слова о праведном суде Сантарры, о праве наследования по старшинству и о чести новой правительницы. Чудесный день моментально превращается в отвратительный, и от нового хрипа парнишки в тошноте сжимается горло.

— Заберите это. И выясните, как это отребье оказалось в городе, — жёстко приказывает Анвар с грохотом оружия примчавшимся к нам стражам в чёрных нагрудниках и убирает нож в сапог, не устраивая казни на глазах толпы. Вскидывает тревожный взгляд на меня. — Ви? С тобой всё хорошо?

— Д-да.

Недоверчиво вздохнув, он молча подходит ко мне, не удостаивая более умирающего юнца вниманием. Я тоже пытаюсь не смотреть — но всё равно не могу отвести глаз от набегающей на красную плитку лужи. На языке — соль и металл. Кто же стрелял, да ещё и в грудь несостоявшегося убийцы? Как всё это вообще могло случиться…

— Прости. Прости, я и подумать не мог, что такое может быть прямо в сердце города, — глухо и виновато бормочет Анвар, бесцеремонно отрывая край своей рубахи и перематывая тканью моё предплечье. Не сопротивляюсь, всё ещё пребывая в ступоре: такого резкого возвращения из сказочной прогулки в реальность своего гадкого существования точно не ждала.

— Ты ни в чём не виноват, — для слишком длинной фразы приходится вдохнуть глубже, и я жмурюсь от комка тошноты, принесённого запахом смерти. Парнишка уже мёртв — не сомневаюсь. Тело спешно утаскивают стражи.

— Сильно болит? Мы это быстро вылечим, — приглушает Анвар голос, а затем прижимает меня к себе, дав спрятать лицо на своей груди и втянуть успокаивающий еловый аромат его кожи. Руку ощутимо жжёт. — Испугалась, моя королева?

— Просто не ожидала. Всё хорошо. Но кто…

— Идём, — вдруг перебивает очевидный вопрос Анвар и мягко отводит меня в сторону, подальше от судачащего народа, успокаивающих людей стражей и лужи крови.

Встав под сень раскидистого лаврового дерева, ещё раз проверяет повязку на моей руке и даёт вдохнуть мятного порошка, приводя в чувство. Я же замечаю, как он краем глаза следит за тем, чтобы всеобщее внимание окончательно заняли сплетни о случившемся, а не наши персоны. Наконец, ободряюще мне кивнув, Анвар оглядывается и тихо говорит куда-то в пустоту за собой:

— Здравствуй, старый друг.

Из-за угла ближайшего дома на свет выходит пожилой коренастый мужчина в тёмном плаще, поигрывая стрелой в руке. Откинув с головы капюшон, он улыбается в густую седую бородку и сверкает чернотой маленьких близко посаженных глаз.

На белой коже скулы чётко выделяется глубокий резаный шрам, явно оставленный клинком.

— А ты всё такой же разгильдяй, воронёнок, — со смешком кряхтит старик и делает ещё шаг, чтобы отчески хлопнуть Анвара по плечу. — Нюх потерял? Разбаловали тебя в столице, ох я бы дал трёпку…

— На моей памяти здесь ещё никогда не было убийц среди белого дня, — хмуро отзывается тот, и его рука многозначительно обвивает мою талию, притягивая ближе.

— Смертушка всегда будет щекотать тебе пятки, не запамятовал? — теперь старик смотрит на меня, от чего невольно ёжусь. — Доброго дня, Ваше Величество. Столичный этикет я уж давно подзабыл, но сам назовусь: Волтар, эмм… лекарь семьи всеотца.

— Виола Артонская, — осторожно представляюсь я и пожимаю протянутую мне ладонь, которая оказывается неожиданно твёрдой. — И спасибо вам за стрелу. Не надо представляться мне лекарем, я не чужая.

Бросив короткий вопросительный взгляд на Анвара и получив в ответ подтверждающий кивок, Волтар натужно кряхтит и нехотя бредёт дальше по улице, пробормотав:

— Ну, раз не чужая… То идёмте.

Взяв мужа за руку, переплетаю с ним пальцы и иду за провожатым. Вскоре его тёмный силуэт исчезает за дверью из чёрного стекла с нарисованными на нём ступкой, пестиком и пучком трав. За Волтаром остаётся стойкий шлейф из запаха жжёной древесины и старости, напоминая о Нэмике и её норке в лесу.

Так же пахнет и в самой лавке травника, когда мы заходим внутрь. Правда, сушёными пучками лавра, лаванды, мяты и багульника отдаёт гораздо больше — они в обилии развешаны на балке прямо под потолком. В тесном помещении царит лёгкий полумрак, но Волтар невозмутимо взмахивает рукой — и по его воле загораются десятки свечей по периметру комнаты. Анвар мягко затворяет за нами дверь и задвигает железный засов.

— Она всё равно стеклянная, — тихо замечаю я, не удержавшись, на что Волтар с усмешкой отзывается, на ходу стягивая плащ:

— Издалече северянка распознаётся. Морёное стекло, такое мастерит только люд Манчтурии. Али в доме всеотца стёкол не видала? Ни одна стрела не пробьёт и ни один меч. И от солнца покрывает. Прочнее стали.

— Идём сразу в кабинет, — как в собственном доме распоряжается Анвар, кивнув на уходящую куда-то вниз витую лестницу из круглых деревянных спилов. — Ви поранили, нужно залечить.

— Да-да… Ишь прыткий… Я чай не молодею тут! — ворча, Волтар всё же ведёт нас дальше, на ходу небрежными пассами зажигая свечи, чтобы не навернуться со ступеней.

— Да ладно тебе, подумаешь — на свет выползти пришлось и размять кости, — посмеивается Анвар, подставляя мне локоть и помогая спуститься в недра жилища загадочного мага.

— Колдуну только ночь подруга, воронёнок…

Я всё же нервничаю. Понимаю, что учителю Анвар доверяет абсолютно, но сама пока что не спешу делать выводы. И когда мы оказываемся в куда более просторном помещении, чем лавка наверху, понимаю: это нечто вроде большого подвала, скрывающего тайны магии. Целый зал с каменными сводами, глубокими вдавленными щербинами на полу и всё тем же ароматом жжёных трав. Вдоль стен — ряды и ряды шкафов, заполненных книгами, мензурками и амулетами.

— Не бойся, — уловив моё замешательство подбадривает Анвар и проходит вперёд, подтягивая меня к длинному, узкому и высокому дубовому столу, заставленному кучей склянок с разномастными жидкостями, темнеющему чёрными пятнами на столешнице и захламлённому кучей стеклянных трубок и глубоких стальных чаш. — Волтар, развёл же ты тут хлев без меня!

— Да это я… Буйствовал. Руки занять надо было, — нехотя бурчит на замечание старый маг, суетливо копаясь среди баночек на стеллаже.

— Да ладно, неужто за нас с Юникой переживал?

— А сам как думаешь, несмышлёныш? Тут такие вести приходили, что я уж было сам в путь за вами, птенцами, собирался. Хоть и зарёкся ещё раз в столицу нос казать…

Учитель и ученик обмениваются долгим, тёплым взглядом: кажется, это тот предел, который они себе привыкли позволять. Зная, что в любой день можешь без повода потерять друга, наставника или ученика, вряд ли разрешишь себе открыто проявлять чувства. Признаюсь, великого мага представляла себе иначе: темнокожим шаманом из пустыни, но никак не ворчливым дедулей, для которого подопечные подобны глупым внучатам. Вздохнув, Волтар подаёт Анвару пузырёк со знакомо выглядящим сверкающим золотистым маслом.

— Присаживайся, Ви, — указывает тот мне на скромный, но странно высокий табурет, капая масло на кончики пальцев, и предупреждает: — Немного пощиплет.

— Ничего, — как можно более спокойно киваю я, устраиваясь на предложенном месте и разматывая повязку. Пахнет хвоей и первоцветом, и недобрые воспоминания невольно бросают в дрожь. Это целебное масло способно возвращать к жизни, а его тратят на такую чушь… — Может, и не надо? Это ценная вещь, а впереди сражения — мало ли, кому оно может пригодиться. У меня просто царапина, заживёт.

— Запасливая, — довольно цокает языком Волтар, приглаживая бородку. — Оно так, но нехорошо же, если у королевы останется след. У столичных уж шибко за внешнее цепляться привыкли.

— Меня не пугают шрамы, милорд, — сдержанно отзываюсь я, откладывая кусок пропитавшейся голубой кровью ткани на стол.

— Зато я не хочу, чтобы ты потом рядилась в глухие платья из-за какой-то нелепой случайности, — в строгом приказном тоне обозначает Анвар, уже занося пальцы над раной, но в последний момент останавливается, задумчиво сведя брови. — Учитель, а пока уж такой случай — хочу, чтобы ты тоже уловил это. Виола не просто северная принцесса. Она… в общем, скажи сам, что увидишь.

Волтар подходит ближе, с сомнением глядя на мою рану. Сглотнув, я сама разворачиваю к нему руку — и так ясно, что будет наглядный опыт. Кивнув на немой вопрос старика, позволяю ему осторожно подцепить каплю крови с краю царапины и попробовать её на вкус. Анвар тут же сосредотачивается на лечении, приложив пальцы к ране, и яркий голубой всполох его радужки вместе с лёгким покалыванием затягивает кожу в изначальный вид. Вздрагиваю, чувствуя, как приток магии теплом втягивается под рёбра.

— Ну что? — не дождавшись комментария Волтара, вскидывает брови Анвар, а я с возрастающим волнением наблюдаю за эмоциями на покрытом морщинами лице.

Восхищение. Удивление. Неверие, полный сомнений потрясённый взгляд на мои волосы. А затем Волтар жмурится, сжимая переносицу — похоже на… раскаяние?

— Ваше Величество… Королева Виола Артонская, — глухо бормочет он, и будто стыдится смотреть в мои глаза, закатывая свои к потолку. — Дочь Казера Воскрешённого и маленькой колдуньи Эббет, так значит… Я вынужден прямо сейчас просить вашего прощения.

— За что? — одновременно восклицаем мы с Анваром в одинаковом тоне непонимания.

— За то, что эту кровь, эту волшебную кровь ожившего чуда убил яд, приготовленный моими руками. — Волтар покаянно вытягивает вперёд раскрытые ладони.

В шоке открываю и закрываю рот, теряя дар речи. В поисках ответов тревожно переглядываюсь с Анваром — он в безмолвном ужасе смотрит то на меня, то на учителя, и словно пытается свести воедино эти детали складной картинки.

— Объяснись, — наконец, глухо просит он, рассеянно опустившись на второй табурет.

Покряхтев и почесав лысеющий затылок, Волтар прислоняется к столу и задумчиво выводит какие-то узоры на просыпанном розоватом порошке, покрывающем столешницу. Взяв щепоть, он внезапно подбрасывает её в воздух, разнося лёгкий цветочный запах и — останавливая движение мельчайших песчинок взмахом руки. Напоминает то, как Анвар показывал мне картинки в дыму, только на этот раз они не двигаются. И в розоватой пыли я различаю две мужских фигуры.

— Двадцать с лишним солнц назад… Да, тогда оно и было, — осторожным шёпотом начинает Волтар рассказ. — Я жил в северных землях. Как все маги, мыкался без двора и бродяжничал. И вот раз до меня дошла молва — тайно ищет кто-то мага, и человек тот не беден. Положение моё… дурное было. Иной раз и на корку хлеба не мог сбарыжничать. Вот и свиделся с тем богачом — юнец совсем, и гордец мне показался страшный. И хлопотал он о яде. Да не простом, а таком, чтобы умертвить дитя прямо в утробе матери, а мать не тронуть. И такой, чтобы дева та больше понести никогда не смогла…

Резко втягиваю затхлый воздух, понемногу, покалыванием холодка в позвонках осознавая суть рассказа. Анвар спешно тянется к моей ладони и ободряюще сжимает пальцы, но даже этого сахарного тепла сейчас мало: картинка перед нами ярко показывает лицо того юнца, заказчика моей отравы.

Мне не нужны цвета волос или глаз. Слишком хорошо знаю этот профиль, горделиво вздёрнутый подбородок и угол наклона бровей. Знаю, потому что вижу его в зеркале изо дня в день.

— Не может быть…

— Прости, маленькая Виола, — виновато тянет моё имя Волтар. — Если бы я тогда ведал… Но просьба-то пустяковой виделась — такое средство есть, и в семьях, где много случайных лишних ртов, его просят часто. Сбарыжничал я яд богачу и был таков. Знать не знал, что богач королевского роду-племени, и что мне это сейчас аукнется. И как выжить дитя могло, как в крови этой потрава осталась, но не убила — невозможное чудо. Кровь мертвеца… и живая душа?

— Я родилась мёртвой, — отрешённо шепчу ему, смаргивая вставшую перед глазами солёную пелену и всё сильнее дрожа. — Мама… это всё мама.

Не выдержав, роняю голову в ладони, скрывая лицо. Всхлипы комком застревают в горле, душат — не сглотнуть, не выплюнуть. Только трясусь словно в припадке, не в силах собраться с мыслями.

Скрипит табурет, тёплые руки Анвара ласково обнимают за плечи сзади, а я никак не могу начать реагировать на внешний мир. Не может быть. Я искала… так долго искала виновника всей моей боли, всего пережитого кошмара, каждого дня своей не-жизни. Чтобы сейчас узнать страшную истину.

Отец. Родной отец.

— Это не правда, — в слепом отрицании мотаю головой, и сама не замечаю, как к моей щеке прислоняется щека Анвара, а его объятия становятся крепче.

— Тише… моя Эфилона, милая, тише… Успокойся…

— Это ложь! — выстанываю я, всё ещё не желая верить.

Годы одиночества — не зря. Новая женщина и полное отсутствие желания видеть дочь чаще, чем было бы прилично — не без причины. Он ненавидел меня ещё до рождения. Родной отец убил меня и обрёк на существование в виде тени. Он не мог научить меня любви, потому что сам никогда ничего ко мне не испытывал кроме отвращения.

Почему я ещё борюсь… Каждый день — будто состязание за право вдоха. Зачем?

— Виола, милая, я тут, дыши, просто дыши, прошу тебя, — всё тревожнее зовёт Анвар, а я слышу его хриплый голос словно через плотную завесу, через нарастающий звон в ушах. Не открываю глаз. Моя темнота осознания.

— Мама…

Рябь по чёрной воде. Слабое ледяняще-давящее ощущение в затылке, как на рынке, когда она предупредила меня об опасности. Собираю всю злость, всю силу воли в единый комок, чтобы превратить его в отчаянную жажду истины, дать этому давлению захватить меня целиком. Хватит бегать от себя. Мама всегда внутри, нужно только отыскать. Приказать. Вырвать эту правду из своего нутра и рассмотреть.

Ты должна мне всё объяснить прямо сейчас. Ты здесь, со мной, и я требую ответов.

Реальность проваливается во мрак окончательно, и взволнованный голос Анвара тоже растворяется вдали. В своей тьме, тяжело уходя внутрь своего «я», вижу слабо мерцающий силуэт, который всё ближе.

— Здравствуй, Виола. Наконец-то ты меня нашла, — улыбается мама, а точнее, её будто подсвеченный изнутри образ в моей голове.

Образ девушки с длинной русой косой и с самыми добрыми в мире васильковыми глазами. Бровями вразлёт и тонким вздёрнутым носом. Настоящая. Она — настоящая. В белой сорочке до пола с пятнами крови по подолу… значит, такой она была в день, когда я появилась в этом мире? Такая… уставшая и бледная, но с улыбкой на устах.

— Мама, — всхлипнув, бросаюсь в её объятия, наплевав на то, сон это, видение или явь.

Теперь улыбка кажется грустной. Потому что я не ощущаю касания. У неё нет плоти, и мои пальцы лишь хватают окружающую нас слепую черноту в то время, как маме удаётся положить ладони на мои дрожащие плечи.

— Девочка моя. Моя самая-самая сильная девочка. Какой взрослой ты стала, — нежно воркует она обволакивающим бархатным тембром, гладя меня по волосам, вот только и это лишь иллюзия без тени ощущений.

— Я так долго хотела увидеть тебя, — всхлипываю, сквозь плёнку слёз глядя на миловидное лицо, которое не удостоилось ни одного портрета в королевском замке. — Узнать, какой ты была. И поблагодарить…

— Нет, — вдруг твёрдо прерывает меня мама, покачав головой. — Ты не должна благодарить меня за жизнь. В конце концов, это я тебя не сберегла. Представляешь, всю беременность как кошка принюхивалась к каждой тарелке, которую передо мной ставили, а проверить кувшин с водой, принесённой мужем в спальню, не догадалась!

Она горько усмехается, запрокинув голову — будто может плакать, и хочет вернуть слёзы в глаза. В моей груди сдавливается комок: даже спустя двадцать лет ей всё ещё больно от этого предательства.

— Как… как такое могло быть? Почему отец… зачем? — отчаянно шепчу я свой единственный и самый важный вопрос.

— Потому что я родилась иной. Я родилась скверной, и платила за это каждый отмеренный мне день…

Вздохнув, мама ловит мой непонимающий взгляд и вдруг вскидывает руки. Чернота вокруг нас рябит и преображается — из неё проклёвывается до боли знакомая комната, тот же свод над головой, какой видела все свои двадцать лет и те же витражные окна.

Моя клетка. Моя северная башня. Нервно сглотнув, пытаюсь коснуться замершего балдахина на кровати, но пальцы проходят мимо ткани — это просто картинка.

— Здесь ты родилась, — объясняет мама, обведя печальным взглядом стены. — Здесь он тебя бросил…

— Давай лучше с самого начала, — прошу я, останавливая внимание на незнакомой детали обстановки: вместо письменного стола стоит детская колыбель, прикрытая вуалью.

— Что считать началом? Тритийский переворот, когда маги стали равняться с падалью и подвергаться гонению? А может быть то, как простой люд скопом загоняли на площадь, чтобы провести казнь очередного невинного ребёнка… Я была на таких казнях не раз. Отец водил меня, чтобы знала, чем чревата любая моя неосторожность. Но вместо страха он разбудил ярость.

Мама зло сверкает глазами, вновь смотря на окружающую нас спальню принцессы. Я зябко ёжусь от повеявшего холодка и не дыша жду продолжения.

— Я росла с чётким пониманием цели — добиться того, чтобы маги имели право на жизнь. Нэмике считала это ребячеством, и когда подвернулся шанс всё изменить, она не стала помогать. А я прокралась на королевскую конюшню… накормила бурьян-травой лошадь кронпринца и песней зачаровала дикого кабана. Всё прошло отлично: после того, как излечила Казера, он сделал меня своей женой.

— Значит, ты никогда его не любила? Всего лишь план? — я кусаю губы и сжимаю кулаки, борясь с порывом осудить её за обман. Но понятия не имею, что бы сделала сама, если бы родилась магом и была вынуждена смотреть на казни таких же детей. Каждый день ждать, что жрецы придут за мной.

— Я… уже не помню, — как-то неопределённо качает головой мама. — Помню, как мне нравился его взгляд на меня. Как он, юнец, пошёл против воли отца и всех преторов, заявив, что ему нужна лишь я. — Она мечтательно смотрит куда-то в окно, словно там отражены эти воспоминания. — И как я была счастлива в день свадьбы. Но было ли это от счастья достижения цели или от любви… не помню. Знаю только, что хотела его, и что мы долго заставляли краснеть придворных.

— Что же вам помешало? Ты получила власть и могла понемногу продвигать смягчение законов касательно магов.

— Всё так. Я этим и занималась… А потом случилась ты. Я была безмерно счастлива, когда на моём животе распустилась роза. И Казер тоже был рад, носил меня на руках и исполнял прихоти. Всё было чудесно ровно до того дня, как он застал меня за колдовством.

Я в недоумении прищуриваюсь: как можно было говорить о любви, если между ними с отцом всё ещё крылась такая тайна?

— Постой, отец всерьёз считал, что ты излечила его только травами? И что мой покойный дедушка подхватил хворь перед свадьбой сам по себе? — криво усмехаюсь: а мне-то отец казался умным человеком и талантливым политиком. Выходит, все мы поразительно глупы, когда влюблены.

— Что тут сказать, мне хорошо удавалось заморочить ему голову. — Мама с хитрой улыбкой разводит руками. — Я тогда была не хуже твоего мужа и отвлекала внимание Казера простыми женскими приёмами. Он и не слушал никакие сплетни про меня, считая, что их разносит в злости своей Елена…

— Кто?

— Его гранийская невеста, которая так и не дождалась свадьбы, миледи Хэссекская. Для Казера ничего не имело значения, он как истинный король брал своё, а хотелось ему меня — уж я постаралась. Но однажды я попалась: он рано вернулся с собрания преторов и застал меня за тем, как я использовала магию, чтобы вылечить крыло влетевшей в окно птицы. Полагаю, это его… отрезвило.

Слабо киваю, примерно понимая чувства отца в тот миг. Он поставил всё на эту любовь, верил в непорочность своей жены, а получил нож в спину. Даже не представляю, как бы пережила, если бы так со мной поступил Анвар.

Хах, да что там, примерно это же мне и пришлось почувствовать на себе в момент, когда рухнул на арене король. Боль предательства — худшая боль на свете, ведь её причинить может лишь тот, кому веришь душой. Сглотнув, не без труда уточняю:

— Значит, он решил избавиться от…

— Не меня, да, — презрительно фыркает мама, сложив руки на груди. — Казер всегда был… жаден. Я слишком хорошо привязала его к себе, и меня бы он не отпустил добровольно. Но и смешение крови династии с кровью магов допустить не мог, осквернить свой до ужаса благочестивый род. Я и подумать не могла, до чего он опустится, но он подсунул мне тот хитрый яд. О том, что ношу умершее дитя, я узнала поздно. И не подозревала Казера до самых родов.

Она хлопает в ладоши, и вдруг комната наполняется смутными тенями людей. Вижу саму маму, распластанную на постели с окровавленными простынями — без дыхания, без движения. Столь же неподвижен свёрток в руках Нэмике, стоящей рядом с скорбным выражением лица и смаргивающей слёзы — старушка выглядит куда моложе и свежее, чем знается мне, и вместо балахона носит приличное льняное платье.

— Прости, малышка Эббет, — сдавленно шепчет она, положив свёрток рядом с мамой и погладив её по волосам. — Нэмике не смогла помочь спасти дитя. И погибла ты напрасно.

Утерев рукавом влажное лицо, Нэмике разворачивается к выходу из спальни. И тут в неё врывается отец — молодой, худощавый, в беспорядочно накинутой на плечи рубахе и в сопровождении семенящего следом кассиопия.

— Что тут происходит?! Кто вы?! — восклицает юный король с плохо скрываемым страхом перед старушкой.

— Похорони девочек достойно, — только и роняет Нэмике, а затем резкий порыв ветра из окна задувает все слабо мерцающие свечи.

Слышу шорох крыльев, говорящий о том, что она покинула замок. Не мигая, слежу за тем, как вновь один за одним зажигаются канделябры под рукой кассиопия, высвечивая два тела на кровати.

— Эбби. — Отец падает на колени, с глухим стоном боли ползёт к постели и хватает её за безвольно висящую руку. — Нет, нет, всё должно было быть не так! Что ты наделала…

— Мой король, — приглушённо зовёт его бас кассиопия, двумя пальцами откинувшего пелёнку с младенца. — Мой король… дитя дышит.

— Этого не может быть. — Вскидывает потерянный, полубезумный взгляд отец. — Я же… она…

— Но дитя дышит. Не кричит и не шевелится… но послушайте сами.

Они, будто два механолога на уроке, по очереди прикладывают ухо к груди покрытого подсыхающего коркой крови младенца. Вздрагиваю и обнимаю себя за плечи. Богиня, это же я. Этот неподвижный крохотный комочек, которому только что отдала свою жизнь мама — я. И когда в тишине спальни звучит властный приказ отца, меня прошибает ледяной пот:

— Искупайте её в освящённой воде. Хотя, погодите…

Он берёт с тумбы нож для писем и безо всякого сожаления царапает его кончиком живот новорождённой. На лезвии остаются отчётливые следы голубой крови, но дитя не реагирует никак. Меня передёргивает от ужаса, от безразличия в родных малахитовых глазах.

— Мой король…

— Что ж… она и впрямь моя дочь, а не Харуна, — с удивлением признаёт отец, небрежно вытирая лезвие о рукав. — В таком случае, если пройдёт испытание водой, её нет повода отдавать жрецам. Хотя сомневаюсь, что она вообще выживет…

Фигуры рябят и растворяются. Мы с мамой вновь стоим в спальне совершенно одни, и я всхлипываю всё громче, непроизвольно прикрываю живот рукой. По щекам бесконтрольным градом катятся слёзы. Ничего кошмарнее я и представить себе не могла, ничего более… наплевательского. Меня бросили именно в тот день и именно так: в котёл с ядом головой, предоставив выплывать самой.

Богиня, и это меня-то мучила совесть за попытку исправить свою судьбу?

«Маленький мой, я клянусь: когда ты родишься… твой отец возьмёт тебя на руки», — мысленно обещаю я зачатку жизни в своей утробе, и тут мама подходит ближе и ласково целует меня в лоб.

— Не давай ему таких клятв, моя сильная девочка. Не представляешь, как я в тот момент хотела убить этого ублюдка, который режет мою дочь ножом вместо того, чтобы обнять и оживить, закончив ритуал. Я отдала тебе свою жизнь, потому что никого и никогда не любила так, как тебя. Но став лишь тенью души в твоём подсознании уже не могла ни защитить, ни сберечь. Ни любить так, как ты заслуживала… Как заслуживает любой ребёнок, появившийся на свет.

— Я буду любить его. — Моргнув и стряхивая солёные капли с ресниц, глажу большим пальцем свой живот. Знаю, что это обещание мне по силам сдержать. — За нас обоих. И сделаю для него абсолютно всё, как ты сделала для меня.

— Твой малыш родится мулатом, — как бы невзначай подмечает мама. — И отродьем колдуна. Это не наследуется, но всё же всегда есть вероятность, что он тоже будет магом. Что тогда? Будешь растить его в Сахетии? В глубине пустыни? Чтобы он никогда не увидел ни реку Артон, ни северные леса. Был изгоем уже из-за того, что посмел родиться. Я положила свою жизнь на то, чтобы это прекратить. И если ты готова сражаться за это, за будущее своего ребёнка, то я буду рядом с тобой до конца.

Она протягивает мне руку, и я хватаюсь за её пальцы, забыв, что это невозможно — но к удивлению, и впрямь ощущаю крепкую хватку. Мама одаривает меня долгим, вдохновляющим взглядом, а затем кивает:

— Вот так, девочка моя. Ты справишься. У тебя есть то, чего не было у меня.

— Что именно? — глухо лепечу я.

— Придёт время, и ты сама узнаешь. А теперь пора просыпаться, пока твой муж не сошёл с ума, — подмигнув мне, мама исчезает, съёживается до крохотной яркой искры.

Искра медленно разрастается, а затем разрывается вспышкой света. Слепит. Прикрываю веки, и меня охватывает ощущение падения — будто лечу спиной в пустоту. Резко втягиваю воздух, распахиваю глаза…

— Виола! — зовёт меня полный испуга голос Анвара, а на щеках чувствуется тепло его ладоней. — Милая, слышишь меня?

— Да, — одними губами шепчу я, слабо моргая, и выцепляю из плывущих цветных пятен его обеспокоенное лицо.

— Слава духам песков, — смазанно целует меня в лоб Анвар. — Что это было? Ты упала без чувств… Снова холод? Я грел как мог, но без толку…

— Это мама. Мама хотела со мной поговорить.

Приподнимаю голову, не сразу осознав, что меня положили на какие-то высокие подушки. Растеряно сжимаю переносицу. Сознание возвращается урывками, но что точно помню — яркие синие глаза мамы. И её дикий рассказ.

— Ви… с тобой точно всё хорошо? — Анвар задумчиво сводит брови, наблюдая за мной словно лекарь за больным.

— По крайней мере, теперь я не сожалею ни капли, — глухо отзываюсь я, старательно размазывая проступившие слёзы пальцами.

— О чём?

— О том, что ублюдок, звавшийся моим отцом, мёртв.