Зеркальщик. Счастье из осколков

Осколок десятый. Наследник для обряда

Путь до Сыскного Управления прошёл для Варвара Алексеевны словно бы в глубоком тумане, из коего хаотически всплывали бессвязные силуэты, смутные очертания и всепоглощающее беспокойство за одного ставшего самым дорогим и близким дознавателя. Девушка кусала губки, вертелась на сидении, несколько раз чуть не падая, нервно приглаживала волосы, чтобы в следующий миг встряхнуть ими в тщетной попытке прояснить сумбур в голове. Никита Васильевич, видя терзания барышни, пытался завязать непринуждённый разговор, но каждый раз встречал остекленевший взгляд прорицательницы или же зачарованной, обитающей в собственном мире, куда простому смертному путь заказан. Даже известие о том, что сани подъехали к Управлению, Варенька не услышала, продолжая витать в облаках.

- Варвара Алексеевна, - доктор чуть коснулся плеча девушки и тут же поспешно убрал руку, ощутив резкий укол защитной магии, - Варвара Алексеевна, душа моя, Сыскное Управление ждёт Вас.

Варенька послушно поднялась, но тут же резко развернулась и вцепилась в руку доктора, глядя на него со смесью мольбы и надежды:

- Никита Васильевич, а с Севой точно всё хорошо будет?

Доктор нахмурился, в очередной раз не сразу догадавшись, о каком Севе идёт речь. По мнению Никиты, домашнее имя Всеволоду Алёновичу подходило в той же мере, как и деревянная лошадка боевому, прошедшему не одно сражение гусару, но барышня, очевидно, считала иначе. Что и говорить, беда с этими девицами, у них всегда и на всё своё собственное разумение имеется! Однако Варваре Алексеевне сейчас требовались не философские рассуждения на тему девичьего здравомыслия (буде таковое имеется), а чёткий ответ. Желательно правдивый и при этом успокаивающий. Доктор задумчиво пощипал подбородок, размышляя, как правильно ответить на вопрос, ведь барышня явно не удовлетворится простым успокаивающим согласием, а на долгие беседы времени нет. И Варвару Алексеевну, и самого Никиту Васильевича ждут дела важные.

- Варвара Алексеевна, - доктор мягко улыбнулся, как делал всегда, когда нужно было успокоить встревоженную болезнью ребёнка мать, особливо молодую мнительную мамочку, готовую из-за первого же чиха младенца всех целителей и некромантов поднимать, - надеюсь, Вы считаете меня достаточно опытным доктором.

Барышня кивнула, не сводя с Никиты пристального взгляда.

- И всецело доверяете моему суждению.

Очередной кивок, произведённый в безмолвии, и всё тот же пытливый взгляд.

- В таком случае, можете быть уверены, что я сделаю всё возможное, чтобы Всеволод Алёнович полностью восстановился в кратчайшие сроки, - твёрдо произнёс доктор. – Главное, чтобы Всеволод не игнорировал мои распоряжения… - Никита вовремя прикусил язык, удерживая полное праведного негодования «как обычно».

Варвара Алексеевна раздвинула губы в чопорной светской улыбке, отчеканила звонким голосом:

- Не беспокойтесь, Никита Васильевич, я лично прослежу за тем, чтобы Всеволод Алёнович не манкировал Вашими распоряжениями.

Девушка коротко кивнула доктору и твёрдой поступью неукротимой воительницы вошла в Сыскное Управление. Стоит отметить, что чувствовала Варенька себя отнюдь не так бесстрашно и уверенно, как хотела показать, ведь ей предстояло в одиночку проводить беседу с опасным лиходеем. Тот факт, что околоточный Лев Фёдорович будет рядом, барышню нисколько не успокаивал, а наоборот, волновал ещё больше. А ну, как опозорится?! Ещё больше подтачивало Варвару Алексеевну непрестанное беспокойство о Зеркальщике. Вдруг, пока она тут, с ним что-нибудь случится? Али лиходей какой в дом проникнет, помнится, по осени весь город шептался о подобном случае, когда в дом купца Свинина ночью вломились грабители, надругались над женой и дочерью, разгромили комнаты, а самого главу семьи привязали к трубе голышом. Конечно, злодеев сыскали, но ни изуродованной купчихе, ни опозоренной дочери, ни подхватившему лютую хворь купцу сие утешения не принесло. Помнится, они тогда в спешном порядке всё продали и уехали куда-то к тётке в глухую провинцию, от стыда подальше. А у дознавателя-то, надо полагать, врагов поболе, чем у купца, будет.

«До чего же барышни, даже самые рассудительные, любят себе страхи придумывать», - голос Всеволода, чуть подрагивающий от сдерживаемой улыбки, прозвучал совсем близко, словно он стоял рядом с Варенькой.

Девушка вздрогнула, круто повернулась на каблучках, так что юбка взметнулась, открыв стройные ножки, но никого не увидела.

«Не беспокойтесь, Варвара Алексеевна, я, если можно так сказать, незримо с Вами. Через медальон».

- Вам же нельзя магию использовать, - ахнула барышня.

Проходящий мимо дознаватель подозрительно покосился и на всякий случай отошёл подальше. Ещё и знак, отгоняющий тёмные силы, начертал.

«Это не магия, скорее нечто более похожее на чтение мыслей, вызванное родством душ, - поспешил успокоить Варвара Алексеевну Зеркальщик. – Так что не беспокойтесь, вреда мне сие никакого не причинит».

«Ну да, конечно, - упрямо фыркнула Варенька, словно рассерженный ёжик, - сам такой слабый был, даже на ногах стоять не мог, а сейчас отлегло немного и, готово дело, расхрабрился. Права маменька, беда с этими мальчишками, никакого им угомону нет!»

«Осмелюсь напомнить, Варвара Алексеевна, - теперь голос Всеволода прозвучал обиженно и чуточку смущённо, - я Вас прекрасно слышу. И вообще, мне же интересно!»

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Всеволод Алёнович выпалил последнюю фразу столь по-мальчишески, что девушка не выдержала и звонко расхохоталась. Таким, не неприступным и почти всемогущим Зеркальщиком, но искренним и порывистым, Всеволод нравился ей куда более. Варенька в такие минуты всегда вспоминала старинную сказку, в коей искренняя любовь девушки смогла разрушить неприступные ледяные стены и спасти прекрасного принца.

- Ой, - барышня шлёпнула себя ладошкой по губам и строго вопросила, - Всеволод Алёнович, Вы ведь не всё время мои мысли читаете?

В ответ прозвучал негромкий смех и проникновенное:

«Мне тоже сия сказка нравится».

Нет, ну вот что он за человек такой, а? Нет бы промолчать деликатно или же слукавить ради сохранения Варенькиного благодушия, так нет, рубит правду-матку, словно супостатов на поле боя!

«Я вообще стараюсь быть искренним, а уж лгать собственному Отражению и вовсе немыслимо. Вы же часть меня, Варенька, лучшая часть».

- Скажете тоже, - буркнула польщённая девушка, смущённо заалев, словно сказочный аленький цветочек.

- Барышня, так мы сёдни будем толковать с ентим штудентом али Всеволода Алёновича подождём? – нетерпеливо окликнул Вареньку мнущийся у двери в кабинет Лев Фёдорович.

Иван Аркадьевич, в окружении трёх дюжих медведеподобных мужей, безмолвно стоял рядом, всем своим видом демонстрируя кротость и покорность судьбе.

Варвара Алексеевна выпрямилась, вскинула голову и, чётко чеканя шаг, прошествовала до кабинета. Распахнула дверь и коротко кивнула околоточному:

- Входите, господа.

- Прошу-с, - неуклюже поклонился Лев Фёдорович, - Вы хоть и помощница дознавателя, а всё же барышня-с. Потому прошу-с первой войти.

«Дамский угодник, - возмутился Всеволод, - Варенька, да он Вам глазки строит!»

Девушке пришлось сильно прикусить щёку, чтобы скрыть улыбку. Как там в иноземном романе говорится: «Ревнует – значит любит»? Отлично!

«Ревность, Варенька, подобна сильнодействующему снадобью, - обиженно заметил Зеркальщик. – От неё всегда вреда больше, чем пользы. А чувства свои к Вам я и не скрывал, более того, впредь также скрывать не намерен!»

Барышне страшно захотелось обнять Всеволода Алёновича, прижать к себе, да что там, даже поцеловать первой всенепременно бы насмелилась, вот!

«Так за чем же дело стало? – оживился Зеркальщик. – Приезжайте ко мне, я буду счастлив видеть Вас в моём скромном жилище!»

Варвара Алексеевна не утерпела, расплылась-таки в счастливой лучезарной улыбке, от которой околоточный приосанился и довольно крякнул, и впорхнула в кабинет, словно яркая бабочка.

- Ну-с, голубчик, - всё ещё звонким и радостным голосом обратилась девушка к втащенному в кабинет студенту, - объясни, как же ты на злодейство такое сподобился?

Иван Аркадьевич посмотрел на помощницу дознавателя ясными глазами невинного младенца, ангела, в рождественскую ночь спустившегося с небес к людям со светлой вестью, мученика, готового потерпеть за веру.

- Господь с Вами, милая барышня, я никак не могу уразуметь, о чём Вы толкуете.

Варвара Алексеевна насупилась, построжала, безошибочно уловив в почтительно ответе злую насмешку. Лев Фёдорович рыкнул и, слова худого не сказав, отвесил арестованному звонкую затрещину, которая едва не ринула его на пол.

- Позубоскаль ещё, - угрожающе пропыхтел околоточный, - чай не на ярманке! И не на посиделках с девками.

Иван шмыгнул носом, зыркнул недобро из-под насупленных бровей, но говорить ничего не стал, замкнулся в угрюмом молчании. Варенька прикусила губу, подавляя присущее всем добросердечным людям желание заступиться за невинно обиженного.

«Даже думать об этом не смейте, Варенька, - вмешался Всеволод Алёнович, - он же, почуяв Вашу слабость, кружева из Вас плести начнёт! Снова спрашивайте, да сурово, когда ему пришла в голову мысль извести купца Пряникова».

Девушка откашлялась, расправила плечи, вскинула голову, чтобы казаться выше, и тоном, как ей самой казалось, донельзя строгим вопросила:

- Иван Аркадьевич, когда вы решили убить купца Пряникова?

Студент посмотрел на барышню с насмешкой:

- А с чего Вы взяли, что это я дядюшку зарезал? Чай, желающих-то и без меня немало было! Та же тётушка, например, али девка-горничная, мечтающая хозяйкой стать. Та ещё змея лютая, она мою Дарьюшку со свету сколько раз сжить пыталась, еле сберёг голубку свою ненаглядную!

- Какая трепетная забота, - процедила Варвара Алексеевна, так сверкнув глазами, что проняло даже видавшего виды и ко всему привыкшего околоточного. – А ежели я скажу, что самовидец есть, видевший тебя с Евдокией в ту самую пору, когда ты её из-под ареста свёл? Самовидец, коий видел, как ты Евдокии шею сворачивал?

Лицо Ивана Аркадьевича на миг исказила лютая звериная ярость, быстро сменившаяся ленивой скучающей усмешкой человека, коему до смерти надоели пустые бредни, да вот воспитание не позволяет окоротить собеседника.

- И что же это за самовидец такой диковинный? Ваши причудливые грёзы? Вот что я Вам скажу, барышня: не след девке в мужское дело соваться. Разума у Вас не хватит…

Околоточный не стерпел. Глухо рыкнул и в очередной раз отвесил звучную затрещину, от коей студент мешком рухнул на пол.

- Замолкни, щучий сын! – рявкнул Лев Фёдорович, с трудом удерживаясь от того, чтобы начать пинать ногами поверженного. – И не раскрывай свою пасть до тех пор, пока тебе не позволят! Ишь, умник выискался, советы даёт! И поумнее тебя советчики найдутся, коли в них надобность возникнет!

- Лев Фёдорович, - нежный голосок Вареньки звякнул отменной булатной сталью, способной, при необходимости и лист железа напополам рассечь, - я безмерно благодарна Вам за помощь, но попрошу более арестованного не бить. Он, без сомнения, душегубец и мерзавец первостатейный, а посему нам не стоит ему уподобляться.

Околоточный посмотрел на барышню так, словно в тёмной подворотне вместо душегуба встретил белоснежного серафима с серебряными крылами.

- Что же касается вас, Иван Аркадьевич, то самовидец у нас вот какой.

Девушка уверенно подошла к окну, не без усилий распахнула его и пару раз призывно чирикнула. Не прошло и десяти минут, показавшихся околоточному, тайком укрепившемуся в своей вере о безумии девушки, вечностью, а самому студенту одним коротким мгновением, как на руку Варваре Алексеевне безбоязненно сел тощий воробьишка с воинственно встопорщенными пёрышками. Пичуга смотрела на мужчин то одним глазом, то другим, непрестанно подпрыгивала на месте и о чём-то возбуждённо щебетала, мало крылом не тыча в сторону студента.

- Тоже мне, самовидец, - усмехнулся Иван Аркадьевич, быстро возвращая пошатнувшуюся было веру в собственную безнаказанность, - пичуга тощая. Да её ни один судья слушать не станет!

Лев Фёдорович задумчиво огладил подбородок, покачал головой:

- Ну, почему же не станет? Демид Олексич, дай ему Бог здоровья на долгие годы, завсегда самовидцами зверей да птиц приглашает, потому как язык их диковинный разумеет, а подкупить их никто, слава богу, не додумался. Самые честные самовидцы. А у Всеволода Алёновича, ежели мне память не изменяет, амулетик имеется, коий любое воспоминание в отражение превратить может и вроде картины сохранить. А уж такое-то доказательство вообще любой судья примет!

«Точно, есть амулет, - оживился Всеволод Алёнович, и Варенька без труда представила, как он воодушевлённо хлопает себя по коленям, - в моём столе, в верхнем ящике лежит! Камушек такой серебристо-серый».

Варвара Алексеевна неспешно прошла к столу Зеркальщика, открыла верхний ящик, достала серебристо-серый камушек размером с кулак, показала его околоточному и деловито уточнила:

- Этот амулет?

Ответ барышне был и не нужен, Всеволод и сам подтвердил, что камень тот самый, но девушке почему-то не хотелось демонстрировать незримую связь с суженым. Что-то останавливало: то ли застенчивость, то ли какое-то смутное предчувствие.

- Так точно-с, барышня, - оживился Лев Фёдорович, - он самый. Я его видал пару раз, Всеволод Алёнович, помоги ему боже, иногда пользовался им.

Иван Аркадьевич побледнел и непроизвольно дёрнулся, но один из медведеподобных мужей мягким движением положил ему на плечо свою тяжёлую длань и даже немного кокетливо покачал головой, мол, не надо, не стоит этого делать. Студент судорожно сглотнул и поник, точно подрубленное деревце, а потом дерзко вскинул голову и непокорно сверкнул глазами. Варвара Алексеевна меж тем поднесла кристалл к воробьишке и пару раз звонко призывно чирикнула. Пичуга послушно наклонила клювик, а затем тюкнула по камушку с такой силой, словно намеревалась выбить её из руки девушки. Варенька непроизвольно ойкнула, крепче сжимая пальцы, камень печально звякнул, нагрелся, помутнел, и от него отделилось бледно-серое пятнышко, быстрее молнии метнувшееся к стене и расплескавшееся по ней точно грязная лужа.

- И что? – усмехнулся Иван Аркадьевич, опять вернувший себе прежнее спокойствие и насмешливость. – Осмелюсь заметить, Ваши фокусы похожи на те, что показывает балаганный шут в грязной палатке на ярморочный день!

Варвара Алексеевна сердито прикусила губу.

«Приложите руку к пятну и шепните: «фенестра», - мягко подсказал Всеволод.

Барышня откашлялась, коснулась пятна и старательно произнесла театральным шёпотом, коим на подмостках всегда вещают злодеи:

- Фенестра!

- Ась? – переспросил Лев Фёдорович, наклоняясь к Вареньке и чуть оттопыривая ухо. – Вы чего-то сказали, Варвара Алексеевна?

Ответить девушка не успела, да любые слова сразу стали не нужны, едва пятно дрогнуло и медленно, неохотно превратилось в зеркало. Все, кто был в кабинете, не сговариваясь подошли ближе, зачарованно глядя на столь чудодейно появившееся зеркало. Иван Аркадьевич замешкался было, но один из стражей весьма непочтительно дёрнул его, подтаскивая ближе, чуть не сбив при этом с ног.

- Глядите… - прошептал околоточный, осеняя себя крестным знамением.

В безмятежной глади зеркала, словно в сказочном сновидении, мелькали картинки - воспоминания воробьишки: вот Иван Аркадьевич выводит, приобняв за плечи, Дуню из участка. Девица кокетливо улыбается, призывно прижимаясь к мужчине всем телом. Воробей, который надеялся на щедрое угощение (ведь парочки завсегда ласковы и щедры с птицами), полетел следом за ними и очень хорошо видел, как Иван Аркадьевич одним скупым чётким движением свернул ей шею, после чего вышвырнул тело девушки в канаву, точно это был огрызок яблока.

- Ну, и что вы теперь скажете?

Варвара Алексеевна крутенько повернулась к студенту, уперев руки в бока. Иван Аркадьевич, хоть и был бледен, нашёл в себе силы слабо усмехнуться, даже чуть развёл руками, словно взрослый муж, беседующий с капризным ребёнком:

- А что тут скажешь? Ну да, я убил ведьму, которая погубила моего дядюшку. А что ещё мне оставалось, коли мерзавка смогла сбежать из-под стражи?!

- Довольно! – взревел Лев Фёдорович, коему насмешки над стражами порядка были горше самой жгучей горчицы. – Я не намерен более терпеть насмешки этого зубоскала! В участок его, там он мигом шёлковым станет!

Варенька властно вскинула ладонь, призывая к тишине. Возможно, распалённый околоточный и не внял бы повелению девичьему, но уж больно барышня в сей момент была схожа с Зеркальщиком, даже ровно искра серебряная меж пальцев промелькнула. Недовольно ворча, как окликнутый в разгар гона пёс, Лев Фёдорович умолк, так недобро глядя на студента, что тут вздрогнул и потупился, не в силах выдерживать столь пристальный взор.

Дождавшись полной тишины, Варвара Алексеевна повернулась к арестованному и ясным голосом вопросила:

- Так значит, вы утверждаете, что Дуня сама сбежала? И убили вы её исключительно из желания отомстить за гибель горячо любимого сродственника? Что ж, у нас есть возможность проверить ваши слова. Приложите руку к зеркалу.

Студент инстинктивно стиснул кулаки, заложил их за спину, надменно процедив:

- Не желаю пачкать руки чёрной магией. От неё потом и святой водой не отмоешься, и пред всеми иконами не отмолишься.

Медведеподобный (может, и правда, из берсерков, что в медведей при полной луне оборачиваются?) конвоир молча вывернул руку студента вверх с такой силой, что все присутствовавшие в кабинете отчётливо услышали треск суставов. Иван хрипло заорал и попытался брыкаться, за что моментально получил мощный удар под дых, от коего судорожно дёрнулся и сложился пополам, кулём обвиснув в руках стража порядка.

- Куды его руку прикладывать-то? - прогудел берсерк, без труда удерживая пленника. – Командуйте, барышня.

Варвара Алексеевна кашлянула, собираясь с духом. Как-то она не привыкла медведями в человеческом обличье командовать, чай не из цыганского табора.

- Вот сюда, пожалуйста, - девушка несколько нервозно показала на зеркало. – Ладонь к стеклу прижмите.

- Правую али левую?

Барышня пожала плечами:

- Значения не имеет. Для того чтобы зеркало отразило воспоминания, достаточно лёгкого прикосновения.

«Ишь ты, умная, - уважительно подумал околоточный, качая головой, и тут же добавил. - А впрочем, на кой девке умище-то? С неё и красоты достаточно, чтобы жениха заловить да удачно и скоренько замуж выскочить. Потом же всё едино будет дома сидеть и детишек нянчить, по балам когда-никогда ездить, а на сии хлопоты ум не надобен. Наоборот, в семейной жизни бабий ум даже вреден, дура-то она завсегда мужу в рот смотрит, а умной всё чего-то не хватает, маятно ей, бедолаге».

- Лев Фёдорович, я просила Вас к зеркалу поближе подойти, чтобы самолично всё увидеть! – несколько раздражённо окликнула околоточного Варвара Алексеевна, словно мысли его прочитала.

Девушка действительно знала о размышлениях околоточного. Всеволод Алёнович, обладавший даром видеть мысли и чувства других людей, не смог скрыть мальчишеского желания хоть немного подразнить Вареньку и, пофыркивая от смеха, поведал ей о том, что за мысли витают в голове бравого Льва Фёдоровича. Варвара Алексеевна всегда считала себя девицей рассудительной, но сейчас не стерпела, проявила досаду. Да и как стерпеть, коли даже страж порядка, человек весьма почтенный и, надо полагать, образованный подвластен дремучим, заросшим мхом суевериям!

«Успокойтесь, Варенька, - голос Всеволода Алёновича был подобен самому изысканному бархату, такой же нежный и обволакивающий, - Вы изрядно преувеличиваете степень образованности нашего бравого околоточного. Он служака, только и всего. Мысли и чувства для него определяет закон, коему он служит много лет, не щадя живота своего».

Девушка хотела возразить, что государь Император такой же, но потом тряхнула головой, прогоняя ненужные рассуждения. Во-первых, неуместные в данный момент, а во-вторых, опасные, как и вообще любые речи, кроме хвалебных, разумеется, об Императоре. Мало ли, как простую фразу злопыхатели переиначат.

- Ну что, барышня, прижимать что ли? – прогудел конвоир, словно в тисках сжимая руку Ивана Аркадьевича в своей лапище.

- Разумеется.

Мужчина с такой силой впечатал ладонь, что зеркало протестующе зазвенело, затем потемнело, задрожало, и из его глубин медленно выплыли неясные очертания, смутные пятна, никак не желающие превращаться во что-то определённое.

«Сопротивляется, - прошептал Всеволод со смесью досады и боли, - глупец!»

«Почему же глупец? – из чувства справедливости возразила Варенька. – Его упорство достойно…»

«Розог! – рыкнул Зеркальщик. – Он же калечит себя. Скажите ему, что своим бессмысленным сопротивлением он делает только хуже, его разум разрушается».

- Иван Аркадьевич, - голос Варвары Алексеевны прозвучал столь резко, что даже околоточный вздрогнул, - прекратите! Своим сопротивлением вы лишь губите свой разум, обрекая себя на страшные муки.

Студент ощерился по-волчьи, казалось, ещё миг, и он бросится на девушку, и никто не сможет его остановить. Но вот по красивому лицу пробежала волна боли, лоб повлажнел от пота, а блестящие глаза потухли, уподобившись потухшим угольям.

- Ладно, чего уж там, - с видимым усилием шевеля языком, пробормотал Иван Аркадьевич, - спрашивайте. Всё скажу, запираться не стану. Только без зеркала этого проклятого! Я сам скажу, сам…

Студента за шиворот, ноги его уже не слушались, отволокли на середину комнаты, посадили на жёсткий стул с высокой спинкой, коий Всеволод Алёнович использовал исключительно для неприятных посетителей. Двое медведеподобных мужчин встали по бокам от стула, третий разместился за спинкой, крепко держа арестованного за плечи. Причём держал не столько для того, чтобы пленник не сбежал, сколько потому, что сидеть самостоятельно тому было трудно, всё время заваливался. Варвара Алексеевна разместилась в глубоком кресле напротив студента и, дождавшись, когда Лев Фёдорович устроится за столом, придвинув к себе стопу бумаг и чернильницу, холодно приказала:

- Ну-с, Иван Аркадьевич, мы вас слушаем.

Студент облизнул пересохшие, потрескавшиеся губы, жалобно прохрипел:

- Мне бы водички…

Варенька кивнула головой, и один из конвоиров, недовольно ворча что-то себе под нос, принёс арестованному воды. Иван Аркадьевич жадно выпил, хрипло дыша, вытер рот рукавом и усмехнулся:

- Благодарю. Так об чём Вы хотели со мной потолковать, милая барышня?

Варвара Алексеевна благоразумно решила пропустить мимо ушей несколько фамильярное обращение. В самом деле, ей с этим студентом детей не крестить, ради дела можно и потерпеть. Чай, не помрёт от чужой фамильярности.

- За что вы убили своего дядюшку?

Бледное, измождённое лицо Ивана Аркадьевича исказила гримаса то ли боли, то ли презрения, то ли какой-то нечеловеческой тоски.

- Отца. Василий Афонович Пряников был моим отцом.

Единый возглас удивления пронёсся по кабинету, а после него воцарилась гробовая тишина, в коей раздавался лишь хриплый и монотонный голос студента.

Мать Ивана, Аглая Филипповна, была настоящей красавицей: пышногрудая, крупнобёдрая, одна из тех, коих принято величать дородными. Помимо крепости и красы телесной наградила её судьба богатством, унаследованным от покойного тятеньки, занимавшегося торговлей мехами, а по слухам, беспощадно грабившим проезжих купцов. Как бы то ни было, но батюшку своего Аглая Филипповна видела редко, помер он, когда девочке едва минуло десять, а маменька её была женщина настолько глупая, что научить чему-нибудь путному свою единственную дочь никак не могла. Да не сильно и старалась, после смерти мужа охотно привечая в дому всевозможных гадалок, странниц и прочих прорицательниц, слетавшихся в богатый дом словно вороньё на пепелище. Стоит ли удивляться тому, что к моменту появления на свет Ванечки богатство почти растаяло, словно снег под жаркими лучами солнца, а в пору, когда мальчику исполнилось пятнадцать, семейство и вовсе разорилось.

Дом отписали за долги, земли без должного ухода заросли бурьяном и были безжалостно оттяпаны завистливыми и жадными соседями. Безутешная Аглая Филипповна вместо того, чтобы образумиться и попытаться выправить положение, сыграв на последнем оставшемся у неё козыре – красоте, и окрутить какого-нибудь вдовца посолидней, с головой погрузилась во всевозможные ритуалы, в попытке удержать уходящую молодость. Попытке тщетной, но оттого не менее желанной. Теперь вместо гадалок и странниц к женщине валом повалили всевозможные целители, кудесники и прочие шарлатаны, всего за год превратившие пышнотелую женщину в ссохшуюся беззубую старуху с трясущейся головой и скверной памятью. Иван своей матери откровенно стыдился, и когда через полгода ему отписали о её кончине, искренно обрадовался. Наконец-то постылая обуза свалилась с плеч, перестав тянуть к земле и обременять многочисленными слезливыми посланиями, столь же глупыми по смыслу, сколь и малограмотными по написанию!

В небольшой домик, в коем Аглая Филипповна проживала последнее время, Иван ехал полный самых радужных надежд. Из достоверных источников он знал, что земля, на коей располагался домишко, дрянь, но отводилась под строительство новой императорской забавы: железной дороги, а потому ему, как домовладельцу, полагалась солидная компенсация. Мысленно Иванушка уже распланировал, сколько денег положит в банк под проценты, сколько оставит на учёбу, сколько пойдёт на очарование какой-нибудь глупой богатой девицы. Конечно, очень жаль тратить деньги на какую-нибудь расфуфыренную перезрелую невесту, эта дура должна быть счастлива уже тем, что за ней ухаживает такой блестящий кавалер, но правила приличия, чёрт бы их побрал, требовали от кавалера цветов и конфект. А ещё каких-нибудь милых сердцу безделушек для матери невесты и непременного вручения кофия или табака её отцу. Одним словом, золотой сундук открывался золотым же ключиком.

Иван Аркадьевич так чудненько всё себе представил, едва ли не до детей со внуками всё распланировал, но судьба, словно злая сказочная мачеха, со всего размаха ударила его в спину. Выяснилось, что домишко, та самая развалюшка, на которую молодец ставил так много, принадлежал не Аглае Филипповне, а какой-то то ли няньке, то ли мамке, ранее служившей у барыни и в трудный час протянувшей ей руку помощи. Иванушке от матушки достались лишь пара подвенечных перчаток да потрепанный молитвенник, коий молодец поспешил вручить хлюпающей носом старухе-благодетельнице с приличествующими случаю словами. Перчатки же Ванечка распотрошил едва ли не по стежочку в поисках возможных припрятанных сокровищ. Увы, удача не желала поворачиваться лицом: никаких жемчугов или же золотых монет в перчатках не было. Иван остался без самого дорогого для себя на земле – денег.

Мириться со злой судьбой Иван Аркадьевич не возжелал, крутился как только мог: вдалбливал толстым бестолковым недорослям из богатых домов математику, переводил скучнейшие зубодробительные тексты из иноземных газет, самолично варил мази и притирания для перезрелых кокоток. При этом Иванушка всегда твёрдо помнил о своём главном козыре: красоте и обаянии, кои могли отворить двери если не во все, то в очень многие дома города. Поэтому Иван Аркадьевич одевался всегда с парижским шиком, не жалел денег на перчатки и через своих людей, чаще всего босоногих мальчишек-беспризорников, шарлатанов и даже продажных девок, внимательно следил за выставленным на рынок невест товаром. Да-да, все невесты были для господина студента (а представлялся Иван так и только так) лишь товаром, чем-то сродни крепостным, коих по прихоти хозяина можно было продать либо купить.

Когда в обществе впервые появилась очаровательно-провинциальная Дарья Пряникова, воплощённая слезливая история о несчастной сиротке, пригретой богатым купцом, Иван Аркадьевич по привычке познакомился с ней, протанцевал один танец и подарил крохотную бутоньерку. Для него это был ставший уже привычным ритуал, а вот Дарья всю дорогу домой только и делала, что щебетала о галантном господине студенте. Разговорами барышни заинтересовалась Дуня, которая никогда не упускала возможности завести себе нового любовника, а студенты пользовались у неё особым предпочтением. Иван Аркадьевич, без труда угадав в девице родственную душу, предложил ей, дабы появилась возможность встречаться как можно чаще, с помощью какой-нибудь галантной комбинации ввести его в дом купца Пряникова. Дуня с жаром согласилась.

- Не знаю, как она уболтала купца, может, опоила чем, - Иван Аркадьевич гадливо усмехнулся, передёрнул плечами, - только Василий Афонович согласился встретиться со мной. Снизошёл, так сказать.

Во время встречи, произошедшей прямо в кабинете купца, Ивана Аркадьевича долго пытали: кто он, да откуда, как звали его родителей, особенно налегая на облик маменьки и то, где она проживала. Иван отвечал честно, тем самым, по своему рассуждению, убивая двух зайцев: демонстрируя собственную искренность и пробуждая жалость к своей печальной юдоли. На первый взгляд, всё прошло великолепно, Василий Афонович разразился рыданиями, стиснул Ивана Аркадьевича в поистине медвежьих объятиях и громогласно назвал его своим племянником.

- Вот, - наставительно поднял вверх палец Лев Фёдорович, - видите, племянником, а не сыном! Чай, Василий Афонович знал, кого как величать.

Иван зло оскалился, стиснул кулаки, но, метнув быстрый хищный взгляд по сторонам, сник и продолжил рассказ.

В купеческом доме Иван Аркадьевич развернулся во всю мощь. Старательно очаровывал всех обитателей кроме Василия Афоновича, коий держался так, словно насквозь племянничка видел, закрутил амурную историю с Дуней, а когда служанка вздумала путаться под ногами, мешая покорению Дарьи, быстренько нашёл умельца-Зеркальщика, давшего амулет с проклятием, искажающим внешность. Изуродованная прислуга стала поводом для гонений и насмешек всех обитателей дома, а Иван тем временем тайно обвенчался с Дарьей. Не по любви, супругу свою студент откровенно презирал за глупость и доверчивость, а ради упрочения своего положения в доме купца Пряникова. И вот, когда Иван Аркадьевич официально породнился с Василием Афоновичем и уже начал обдумывать галантную комбинацию по избавлению от излишне умного родственника, купец пригласил племянника к себе.

Вызов сей, неожиданный, а потому ещё более неприятный, изрядно обеспокоил предприимчивого молодого человека. Что стряслось? Василий Афонович прознал о женитьбе? Коли так, сия беда не велика, наплести про любовь великую дело не хитрое, да и Дарья все слова мужа подтвердит и всю вину на себя возьмёт. Она же ради своего Иванушки готова и в адово пламя, и в Безмерный океан, дура романтичная. Об интригах проведал? В сём случае оправдаться тяжелее будет, ну да ладно, можно попытаться вину на жену свалить, мол, для неё, любушки своей, старался. А узнать о помыслах смертоубийственных купчина ну никак не мог, мысли читать он, слава богу, не умеет.

Василий Афонович встретил племянничка в кабинете за письменным столом. Глаза поднял, коротко на кресло кивнул и опять в чтение погрузился. Иван Аркадьевич послушно на указанное место присел, очи долу, как того требуется от почтительного молодого человека, опустил и замер, терпеливо дожидаясь, когда к нему с вопросом обратятся. Купчина не спешил, тем самым дав своему родственнику не только слова красивые да убедительные подобрать, но даже выражение лица на каждый случай продумать. Где уместно будет плечами пожать, где покаянно голову опустить, где гневом праведным вспыхнуть – всё Иван продумал, отрепетировал, словно к выходу на сцену але сражению на поле боя готовился.

Наконец, Василий Афонович от бумаг оторвался, ладонью по столу прихлопнул, тишину нарушая и к вниманию призывая:

- Вот что, Иван, пришло нам время поговорить по-серьёзному, как подобает людям серьёзным купеческого сословия.

Иван Аркадьевич насторожился, однако ничем себя постарался не выдать, голову склонил почтительно, ответил ласково:

- Я слушаю Вас, дядюшка.

- Скажи, хороша моя жена? Молодая, горячая, бесстыжая.

Племяннику показалось, словно ему в лицо кипятком плеснули.

- П-простите, дядюшка, я Вас не понимаю, - пролепетал Иван, поспешно обдумывая, кто мог проболтаться супругу о жёниной измене. Не сама же она, право слово, сболтнула! Хотя… Баба-то дура, язык у неё, словно флюгер на ветру, удержу не знает. Мало ли, может, подруге шепнула, али Дунька, змеища, проследила, да и сам Василий Афонович проведать мог, чай, в одном доме все проживают.

- Да ладно тебе, - добродушно отмахнулся купец, вышел из-за стола, подошёл к невольно вжавшемуся в кресло Ивану и жарко выдохнул:

- А хочешь на законных правах женой моей владеть? И всем богатством нажитым в придачу? Домом, лавками, золотом, людьми всеми, хочешь?

- Как это? – выдохнул Иван Аркадьевич, обдумывая: спятил старик или же просто издевается, на самом сокровенном играет.

Василий Афонович хищно усмехнулся, блеснул зубами, точно клыки обнажил:

- А очень просто, мной станешь.

На миг Ивану помстилось, что сквозь облик купца Пряникова проглянуло отродье диавольское, серой повеяло, студент даже руку вскинул в крестном знамении.

- Да брось, - усмехнулся Василий Афонович, мягко останавливая племянника. – Ничего бесовского тут нет, так, обрядец один для наследника.

Час от часу не легче, теперь старик его наследником величает! А давно ли за единым столом трапезничать не желал!

- Для наследника? – с нажимом повторил Иван Аркадьевич, обдумывая, кто из докторов согласится за плату малую, а лучше и вовсе без оной, купца в доме для умалишённых закрыть.

- Сын ты мне, Иванко. С матушкой твоей, покойницей, мы мно-о-ого жарких ночей провели, случалось, и утро с деньком захватывали.

- Что ж Вы на ней не женились? – усмехнулся Иван.

Василий Афонович посмотрел на сына с удивлением, плечами пожал:

- А на кой она мне? Что я с неё получить-то мог в браке такого, чего она мне до свадьбы бы не дала?

После этих слов словно пелена красная застила глаза Ивана, трясущейся рукой нашарил он на столе нож, коим купец письма открывал, и вонзил его в грудь извергу, осквернившему светлую память о матушке.

Околоточный охнул, перекрестился, медведеподобные стражи тоже прониклись, запереглядывались, загудели что-то неразборчивое, но определённо одобрительное, а вот помощница дознавателя брови сурово свела.

- Иван Аркадьевич, - сердито прикрикнула Варвара Алексеевна, - прекратите лгать и выгораживать себя. Купца Пряникова вы не из-за поруганий над матушкой убили. Вот, взгляните-ка, беседа, о коей вы нам столь душещипательно поведали, завершилась вполне миролюбиво, а папеньку своего вы на следующий день зарезали, после встречи и длительной беседы с Зеркальщиком.

«Да чтоб ты в аду беспрестанно горела, змеища! Чтоб у тебя одни уроды мёртвые рождались, чтоб к тебе, крысе, слепой одноногий нищий и тот не присватался!» - мысленно от всей души проклял Вареньку студент, жалея, что не может добраться до неё и свернуть ей шею.

- Так что отбросьте плащ рыцаря, он вам не идёт, и поведайте всю правду без прикрас, - отчеканила Варенька, с трудом сдерживаясь, чтобы не опуститься до вульгарного рукоприкладства. А она-то, дурочка, ещё заступалась за этого нелюдя лживого, душегуба проклятого!

- Ну, чего замолк?! – рявкнул Лев Фёдорович, недовольный тем, что его смогли разжалобить, пусть и на краткий срок. – Рассказывай дальше, да не лги! А то ей-же-ей под кнут отправлю. Как влепят тебе двадцать горячих, небось, сразу шёлковым станешь.

О, с каким наслаждением бросился бы Иван на всех этих людей, мял бы их, топтал, грыз, чтобы кровь стекала по подбородку. Почему, ну почему все его планы прахом пошли, ведь так всё задумано было!

- Ладно, слушайте, - буркнул достойный наследник купца Пряникова. – Всё без прикрас поведаю. Только у покойника вашего тоже крылья не белоснежные.

Иван Аркадьевич не имел дурной привычки верить людям на слово, а потому, разыграв полное согласие с предложением внезапнообретённого папаши, на следующий же день отправился к знакомому Зеркальщику, коего держал на крючке тем, что грозился выдать властям, ежели тот не будет ему помогать. Зеркальщик, половой в простецком трактире, поведал студенту, что обряд на наследника действительно существует, только самому наследнику от него никакой пользы. Папаша вселяется в тело сына, получая молодость, здоровье, одним словом, всё, чем наследник владел.

- А с моей душой что будет? – озаботился Иван Аркадьевич.

Половой дёрнул уголком рта:

- А что с душами бывает, которые из тел вылетают? Али к серафимам небесным воспарит, али в ад провалится на муки вечные. Тело старика бездыханное похоронят, а дух его в твоём теле и дальше благоденствовать будет, очередного наследника себе создаст, чтобы потом, когда и твоё тело одряхлеет, опять переселиться.

- Так это же бессмертие? – ахнул Иван Аркадьевич.

- Э-э-э, барин, как у Вас глазки-то нехорошо загорелись, - Зеркальщик насмешливо покрутил головой. – Только никак не пойму, Вы-то чему обрадовались? Для Вас сие не бессмертие, а скоропостижная смерть.

- Но я тоже могу…

- У Вас наследник есть? Нет? Значит, не можете. А вот купец Пряников точно может. И всенепременно сей обряд проведёт, как только звёзды Ваши с ним в нужный узор сложатся. Помнится, Вы говорили, у него и служанка-ведьма имеется? Вот она-то сей обряд и проведёт. Так что, прощевайте, барин. Боле мы с душой Вашей не свидимся.

Посмеиваясь и насвистывая, половой ушёл в трактир, а Иван отправился в дом, лихорадочно обдумывая, что же ему теперь делать. Выход оставался один: купца нужно было убить раньше, чем он проведёт сей колдовской ритуал. Дождавшись вечера и тщательно подготовившись, Иван Аркадьевич пришёл в батюшке и хладнокровно прирезал его, словно свинью. Расследования убийства Иван не боялся: от Зеркальщика спасёт ещё Василием Афоновичем поставленное Кривое зеркало, а другим сыскарям ума не хватит доказать его, Ивана, вину.

- Кто же знал, что дознаватель Ваш таким въедливым окажется, - зло ощерился Иван Аркадьевич. – Я-то думал, узнает он о шалостях купеческих и враз потеряет охоту душегуба искать. А этот…

Студент махнул рукой. Варенька прикусила губу, скрывая улыбку гордости за Всеволода Алёновича. Какой же он всё-таки молодец, такое дело раскрыл, себя не пожалел, а душегуба поймал!

- Всеволод Алёнович завсегда дознание до конца доводит, - подтвердил Лев Фёдорович и повернулся к девушке. – Варвара Алексеевна, теперь-то мы ентого душегуба заберём, да?

- А он не сбежит? – обеспокоилась барышня, вспомнив Дуню.

По лицу околоточного проскользнула очень недобрая усмешка:

- Не беспокойтесь, сударыня. Никуда ентот голубь от нас не упорхнёт. До суда на цепи противумагической сидеть будет. Уводите его!

Медведеподобные помощники Льва Фёдоровича сгребли студента и словно щенка вынесли из комнаты. Околоточный почтительно поклонился Варваре Алексеевне, заверил её в своём глубоком почтении и уважении и тоже ушёл, плотно закрыв за собой дверь. Варенька устало опустилась в кресло, чувствуя себя выжатой, словно платье старательной прачкой.

«Ступайте домой, Варенька, - голос Всеволода Алёновича тоже прозвучал устало, - Вам необходим отдых».

Девушка послушно кивнула, слабыми руками натянула шубку и отправилась домой, жадно вдыхая свежий морозный воздух и подставляя лицо колючим снежинкам.