Зеркальщик. Счастье из осколков

Осколок тринадцатый. Неожиданное известие

Варенька украдкой выглянула в окно и подавила тоскливый вздох. Всё-таки не гораздо невесте выглядеть печальной либо встревоженной, полагается сиять от счастия, особенно ежели обручение происходит по взаимному согласию, а не прихоти родительской. Только вот как лучиться довольствием, ежели милого рядом нет, а сердечко так и щемит, так и ноет от волнения? На карточке, коя к роскошному букету прилагалась, Всеволод писал, что в полдень придёт на обручение, только вот время-то уж за полдень, а о Зеркальщике ни слуху ни духу. Гости, маменькой на торжество приглашённые, уж перешёптываться начинают, добро, что с усмешечками не поглядывают, всё-таки побаиваются прогневить Алексея Петровича. С судьёй-то спорить не гораздо, мало ли, как жизнь извернётся, недаром всё-таки людская молва гласит, что от тюрьмы да сумы зарекаться не следует.

Варвара Алексеевна опять вздохнула, снова в оконце выглянула. Нет, не видать друга милого. Где-то его путь-дорожка кружит, где-то ветры буйные носят? Юленька, заприметив, что сестрица затосковала, подплыла поближе, приобняла за талию, прощебетала игриво:

- Варенька, голубка, сестрица Аннушка пиеску новую выучила, сейчас играть станет. А ты бы после спела, у тебя голосок такой чудный, точно флейта серебряная!

Аннушка, коей музицирование представлялось изощрённой пыткой, скривилась, но ради сестрицы изобразила бурный восторг и села за фортепиано. Пробежалась пальчиками по клавишам, вспоминая последний урок, после чего громко и чуточку фальшиво начала бравурный марш. Тётка Катерина фыркнула окаченной водой кошкой и негромко проворчала себе под нос, что крестоносцы, дерзнувшие вторгнуться в пределы державы во времена святого Александра Невского, бряцали доспехами гораздо мелодичнее. Как ни тихо женщина прошептала столь дерзкие слова, Варенька всё-таки их услышала и, оскорбившись за сестрицу, сердито подумала, что тётка говорит так, словно лично застала те мрачные времена и собственными ушами слышала бряцание доспехов крестоносцев. Барышня устыдилась собственных крамольных размышлений, закраснелась и торопливо перекрестилась, прося небеса простить ей невольное злоязычие, а после опять выглянула в окно.

- Перестань, - прошептала тётка Катерина, весьма чувствительно прихватив девушку за руку, - ни один кавалер, даже самый достойный, не стоит того, чтобы так явно демонстрировать свой к нему интерес. Девочка моя, мужчины по сути охотники. И как только твой разлюбезный поймёт, что ты душой и телом предана ему, он тут же отправится на поиски новых неприступных красавиц.

Варенька вспыхнула, точно ей в лицо крутым кипятком плеснули, и от гнева не враз нашлась, что ответить. А когда пришёл-таки достойный ответ, сияющая, точно начищенный медный таз Малуша громогласно объявила о прибытии Всеволода Алёновича. Все разговоры враз затихли, дамы мигом, точно по команде неслышной, распахнули веера, с нескрываемым интересом поглядывая на дверь. Мужчины же свой интерес открыто не демонстрировали, лишь словно бы случайно переместились поближе к своим спутницам, а особо ревнивые и вовсе избранниц за талии приобняли, подчёркивая свои особые, церковью и любовью подаренные права.

Аннушка, бесконечно счастливая, что пытка музыкой завершилась столь благоприятственно, вспорхнула со своего места подобно вырвавшейся на свободу птичке и скользнула поближе к сестрицам. Барышня ловко рассудила, что рядом с Варенькой и Юленькой она и на Зеркальщика вволю поглазеет, и от музицирования избавится. Чай, перед дорогим да желанным гостем сестрицы и сами захотят талантами блеснуть.

Софья Васильевна поспешно поправила причёску, метнула на дочерей строгий, внимательный взгляд, убедилась, что девицы правила помнят и приличия блюдут, и величественно кивнула замершей у двери Малуше:

- Ну, что же ты гостя на пороге держишь? Проси!

Служанка, чей рот так и норовил разъехаться в широкой улыбке, столь поспешно выскочила, что даже юбкой за косяк зацепилась.

Варенька в волнении переступила с ноги на ногу. Сестрицы, невесть что вообразившие, подхватили девушку под руки и зашептали в оба ушка разом:

- Сестрица, голубка, не робей. Ежели тебе жених неприятен…

Варвара Алексеевна с досадой тряхнула головой:

- Не говорите глупостей! Всеволод Алёнович самый наилучший!

- Что ж ты от него бежать вознамерилась? – фыркнула Аннушка, коей как самой младшей прощалось гораздо больше, чем сестрицам.

Варенька крутенько повернулась и уже вознамерилась сказать нечто убийственно-колкое, когда дверь широко распахнулась и в зал вошёл Зеркальщик. Гости зашушукались, загудели, внимательно, хоть и украдкой, рассматривая Всеволода Алёновича, точно иноземную диковинку.

- Всеволод Алёнович, - Софья Васильевна с церемонной улыбкой, делавшей её лицо несколько надменным, присела в приветственном реверансе и сделала шаг навстречу гостю, - рада Вас видеть. Надеюсь, дорога не сильно Вас утомила?

- Благодарю Вас, Софья Васильевна, - Зеркальщик церемонно поклонился, прижав руку к груди, - дорога в Ваш дом была для меня гладкой, словно скатерть.

«Оно и видно, - хмыкнула женщина, от чьего внимательного взгляда не ускользнула ни багровость шрама, ни весьма выразительная синева под глазом, ни общая измождённость жениха. – Ой, Варюшка-Варенька, крутенько тебе с таким избранником придётся, не умеет он беду обходить, так и норовит все ворота лбом таранить. Ну да ладно, сердцу не прикажешь. Лишь бы не обижал мою кровиночку».

Софья Васильевна расплылась в обворожительной улыбке и почти пропела, кокетливо поигрывая веером:

- Позвольте представить Вам наших гостей, кои почтили наш скромный дом визитом в столь радостный и светлый день.

Всеволод Алёнович, коий ощущал себя кем-то средним между выставленным на продажу рабом на невольничьем рынке и конём на торгах, под внимательными, изучающими, иногда жадными, кокетливыми либо откровенно презрительными взглядами гостей, от всей души проклял веками утверждённый церемониал и вежливо приподнял уголки губ, не столько улыбнувшись, сколько обозначив улыбку.

«Ничего, голубчик, спешить не станем, - с лёгким злорадством подумала Софья Васильевна, неспешно подводя Зеркальщика к своей давней подруге и представляя их друг другу в самых пышных и витиеватых выражениях. – Меня на обручение тётка вообще не выпустила, сама все заверения и клятвы принимала. Вот и ты, голубь ясный, не враз Вареньку получишь. Что легко даётся, мало и ценится».

- Девочки, маменька что, нарочно? – дрожащим от еле сдерживаемого гнева и обиды голосом прошептала Варенька, терзая уже третий сунутый ей в руки сердобольными сестрицами платочек. – Нарочно Всеволода ко мне не пускает?!

- Так положено, - шептала Юленька, давая себе зарок не приглашать на обручение много гостей. – Жениха твоего все должны узнать и принять.

- Да зачем это всем-то? – резонно возражала Аннушка, коей хотелось уже завершить скучную официальную часть и перейти к танцам. – Чай, Варенька одна с ним жить станет, Агриппину Витольдовну они к себе не пустят.

- А может и придётся, - запальчиво возразила старшая сестра и тут же испуганно прижала ладошку к губам.

Аннушка с Варенькой разом побледнели, перекрестились и чуть слышно прошептали:

- Не дай бог…

- Я к тому, что обычай такой, - поспешила исправить сказанное Юленька, отгоняя от себя страшное видение любопытной особы, в самые мало-мальские дела сующей свой длинный, тонкий нос, а потом охотно делящейся полученными сведениями со всем городом. – Так что, Варенька, потерпеть придётся. Зато потом наедине сколь угодно долго будете, даже, - барышня хихикнула, стыдливо отвела глаза, - поцеловаться сможете. И маменька вам не помешает.

Варвара Алексеевна красочно вспомнила, что у них с Всеволодом Алёновичем дело не только до поцелуев дошло, и поспешила спрятать раскрасневшееся личико за веером. И именно этот самый миг Софья Васильевна выбрала для того, чтобы подвести-таки Зеркальщика к дочерям.

- С нашими дочерями, Всеволод Алёнович, Вы уже имели честь познакомиться, - возвестила женщина, бросив быстрый внимательный взгляд на среднюю дочь. Чего это она закраснелась так, словно не невеста, а молодая жена после первой брачной ночи? Ох, молодость-молодость, всюду-то за тобой присмотр да пригляд нужен.

- Добро пожаловать, Всеволод Алёнович, - дружно прощебетали Юленька с Аннушкой, в очередной раз отметив, что жених у сестрицы не особенно пригожий. Нет, статью Господь не обидел, но этот шрам на лице весь вид портит. А уж глазищи-то до чего пронзительные, прямо жуть берёт!

- Надеюсь, барышни, Вы в добром здравии?

Девушки поспешили заверить Зеркальщика, что здоровье у них отменное.

- Варвара Алексеевна, - Всеволод чуть коснулся прохладных от волнения пальчиков девушки, - могу я просить Вас…

Горло точно незримая петля перехватила, Всеволод Алёнович кашлянул, обуздывая распоясавшиеся чувства, и ровным, ясным голосом, коим, как подумалось Юленьке, только приговоры зачитывать, продолжил:

- Могу я просить Вас стать моей супругой?

В сияющих глазах, в робкой улыбке, заигравшей на губах, во всей позе, даже в шелесте складок платья любимой Зеркальщик без труда прочёл ответ, и душу его охватила столь безмерная радость, что сдержать её не было никаких сил. На губах Всеволода засияла ясная мальчишеская улыбка, широкая и лучистая.

- Я всей душой принимаю Ваше предложение, - звонко отозвалась Варенька и лишь после того, как сестрицы с двух сторон ткнули её локотками в бока, добавила. – Разумеется, если мои родители нас благословят.

«Можно подумать, отсутствие благословения остановило бы», - усмехнулся Алексей Петрович, в этот момент отчётливо вспомнив, как сам просил руки Софьюшки у суровой тётки. Старая карга тогда подарки приняла, обручение провела, а как узнала, что жить молодые не в столице будут, живёхонько всё попыталась назад поворотить. Да не вышло, Софьюшка из тёткиного дома в одном тонком платьишке и домашних туфельках бежала, лишь бы с милым не разлучаться.

- Ну что, Алексей Петрович, благословим молодых? – Софья Васильевна спросила столь серьёзно, что Варенька даже озаботилась: а ну, как родители согласия не дадут?

Алексей Петрович помолчал, чувствуя, как нарастает вокруг напряжение, а вокруг Зеркальщика начинают роиться мелкие осколки, выдавая испытываемое дознавателем волнение, после чего широко улыбнулся и подмигнул дочери:

- Благословим.

Софья Васильевна вздохнула негромко, повернулась в сторону сияющей улыбкой служанки, держащей наготове святой образ Казанской Богоматери, и неприметно смахнула слезинку с уголка глаз. Вот и выросла дочка, уж жениха в дом привела, а давно ли маленьким босоногим несмышлёнышем по дому бегала, лепетала что-то звонко, полная неистребимой детской радости? Софья Васильевна качнула головой, прогоняя тоску. Что это она, право слово, чай не на погост дочку снаряжает, а под венец, радоваться надо, а то, был грех, боялась, что Варенька так старой девой и останется, уж больно затейливое увлечение себе средняя дочь выбрала. Шутка ли, помощницей дознавателя стать вознамерилась! И стала, упрямица эдакая, ни людской молвы, ни родительского гнева не убоялась! Да ещё и жениха нашла, причём не какого-нибудь, а Зеркальщика. Конечно, матери-то, может, и поспокойней было бы, коли избранником дочери стал кто-нибудь менее чародейный, да ведь сердцу не прикажешь. Одно радует: Зеркальщик для своего Отражения всё исполнит, небо и землю к ногам постелет. И в обиду никому не даст, что особенно обнадёживает. Софья Васильевна взяла образ и повернулась к опустившимся на колени молодым. Алексей Петрович подошёл к жене, вопреки традиции, исключительно по собственному желанию (да и кто бы его в собственном дому попрекать осмелился?) обнял супругу за талию, притянув к себе, и звучно пророкотал древние, веками и поколениями предков освящённые слова обручальной клятвы. Софья Васильевна эхом вторила мужу, про себя моля небеса явить милость молодой паре и благословить их союз. Словно в ответ на мольбу матери пламя в висящей в красном углу лампадке вспыхнуло ярче, будто туда масла добавили и фитилёк поправили.

- Небеса вняли клятве, - прошептала Аннушка, толкая в бок стоящую рядом Юленьку. – Смотри, как пламя-то в лампаде разгорелось!

- Ты бы лучше за обрядом наблюдала, чай, через годик-другой и сама так стоять станешь, - недовольно отозвалась сестрица, чьи романтические мечтания были прерваны самым неромантическим образом. Право слово, пристало ли молодой девице, словно торговке базарной, локтями пихаться! Да и локотки у Аннушки точно спицы вязальные, мало ран кровавых не оставляют.

- А, чего за ним смотреть, чай, родители и без нас всё знают, - беззаботно отмахнулась Аннушка, едва не подпрыгивая на месте. – Скорей бы уже жених Вареньке кольцо подарил, да танцы начались! Я прямо застоялась вся! Кстати, а тебе не показалось, что у Всеволода Алёновича облик какой-то… потрёпанный?

- Ничего удивительного, Варенька же рассказывала, через какое испытание тяжкое им пройти пришлось, - фыркнула Юленька, из-за распахнутого веера оглядывая гостей и прикидывая, куда лучше всего так, между делом, проследовать. Пожалуй, к окошку французскому, у него все самые блестящие кавалеры собрались.

После благословения родителей последовала ответная клятва жениха с невестой, заставившая Аннушку едва ли не взвыть от нетерпения. Мало того, что речь сия и так весьма длинна и заковыриста, так ещё и Варенька с Всеволодом Алёновичем мало не на каждом слове спотыкаются, словно косноязыкие. Но вот, наконец, жених достал из кармана небольшую коробочку, и Аннушка с любопытством вытянула шею, пытаясь как можно лучше разглядеть колечко. Всем ведь известно, что сие украшение скажет о чувствах гораздо больше, чем все слова вместе взятые. Правда, младшей барышне Изюмовой дар не сильно приглянулся: ободок у кольца тоненький, камень дымчато-серый, не бриллиант точно. Аннушка капризно надула губки, плечиком дёрнула. Вот то ли дело у Марфушеньки Огудаловой обручальный перстень: большой, широкий, а бриллиант крупный да лучистый, словно капля росы. Правда, Марфушеньку перед обручением три дни маковой настойкой поили, чтобы она себя не помнила и в самый последний момент не взбрыкнула, от видного, хоть и весьма пожилого годами жениха отказываясь. А у Ларисы Васильковой какое кольцо было, чудо, а не кольцо! И никто ведь на обручении её и не предполагал, что у жениха уже одна законная супруга имеется. И детишек трое, и долг карточный неподъёмный, коий и принудил кавалера новую супругу искать. Аннушка вздохнула и снова посмотрела на Вареньку и Зеркальщика, открывавших бал вальсом. А может, не в кольце дело и даже не дарах жениха? А в чём же тогда? Отчего одни всю жизнь с одной единственной рука об руку идут, а другие в день венчания к любовнице уходят? И как отличить одних от других, коли на словах все в верности клянутся? Ох, как же это непросто, взрослеть! Аннушка решительно тряхнула головкой и приняла приглашение на танец от пышноусого корнета Андреева, обладавшего самым завораживающим баритоном и самым буйным нравом во всём городе. А какие у него очи жгучие, прямо всю душу до донышка прожигают!

***

Всеволод Алёнович собирался предложить Вареньке сбежать в заснеженный парк на прогулку, непривычному к пристальному вниманию дознавателю было неуютно под обстрелом любопытных, оценивающих и придирчивых глаз. Да и зимнюю розу, сокровенный подарок невесте, лучше всего вручать на улице, мороз и снег подарят цветку дивную прелесть и благоуханный аромат. Зеркальщик уже наклонился к невесте, собираясь предложить ей эпатировать общество лёгким нарушением правил, когда зеркало на стене засияло и запульсировало.

«Чёрт, как же не вовремя!» - мысленно выругался Всеволод, скрывая досаду и огорчение под привычной маской невозмутимости.

Алексей Петрович на правах хозяина дома подошёл к зеркалу, начертал знак приёма, и в гладкой поверхности явился облик донельзя смущённого Аркадия Акакиевича. При виде пышного собрания мужчина смутился ещё больше, нервно сглотнул и, виновато кося глазом в сторону Зеркальщика, нарочито бодрым тоном провозгласил, приветственно поклонившись:

- Крепкого здоровья хозяину с хозяйкой, их семейству и всем гостям. С праздником Вас, Алексей Петрович, событие у Вас нынче радостное.

- Да, дочка средняя, Варенька, обручилась с этим вот добрым молодцем, - Алексей Петрович выразительно кивнул в сторону Всеволода Алёновича, коий пытливо смотрел на своё смущённое начальство.

Аркадий Акакиевич растянул губы в улыбке:

- Мои поздравления барышне. Лучшего жениха она во всём городе не смогла бы сыскать. Да что там, таких, как Всеволод Алёнович, и по всей стране не более десятка наберётся, муж верный, отважный и в служебных делах ревностный!

- Аркадий Акакиевич, что стряслось-то? – негромко спросил «верный и отважный», коий к начальственной похвале относился скорее как к сладкой отраве, нежели благости.

- Ревизор приехал Зеркальщиков проверять, тебя к себе кличет, - не стал ходить вокруг да около Аркадий Акакиевич, не великий, чего уж там греха таить, дипломат и любезник. Да и то, право слово, чай, не в дипломатическом корпусе служит!

Всеволод Алёнович построжел, замкнулся, точно зеркальный защитный купол опустил, отгородившись ото всех.

- Когда требует явиться?

Аркадий Акакиевич вздохнул, развёл руками:

- Большое начальство ждать не любит.

Зеркальщик звонко щёлкнул каблуками, круто развернулся к Алексею Петровичу, коротко, по-военному поклонился:

- Прошу меня простить, Алексей Петрович, мне пора. Служба.

Варенька шагнула было вперёд, готовая следовать за своим женихом хоть на край земли, хоть за её пределы, но дознаватель покачал головой:

- Нет, Варвара Алексеевна, Вам лучше остаться здесь.

- Но почему?!

Как Варенька ни старалась, а скрыть обиду не удалось, голос выдал. Серые глаза Всеволода потеплели, уголки губ дёрнулись, обозначая улыбку:

- Потому что отныне и навеки Вы, Варвара Алексеевна, самый дорогой для меня человек. А святыни чужим людям не показывают.

Ещё раз коротко поклонившись, Всеволод привычно шагнул в зеркало, которое переместило его в роскошный помпезный зал дворянского собрания, коий использовали лишь для очень и очень именитых гостей. Навстречу Зеркальщику из глубокого кресла вскочил, словно под ним адово пламя возгорелось, Аркадий Акакиевич. Только излишняя порывистость движений и выдавала волнение, лицом почтенный дознаватель владел великолепно.

- Всеволод Алёнович, - Аркадий Акакиевич пожал Зеркальщику руку, - поздравляю Вас с обручением.

- Благодарю, - Всеволод коротко поклонился. От улыбки воздержался, чай, не на светском приёме встретились, можно излишней любезностью и манкировать.

- Прошу простить, что вызвал Вас в столь знаменательный день… - Аркадий Акакиевич замялся, непривычный к извинениям. Ему, как человеку, наделённому властью, более пристало распекать, а не ошибки признавать.

- Я был бы Вам весьма обязан, если бы Вы перешли непосредственно к делу.

Почтенный дознаватель огляделся по сторонам, прошептал заговорщически, словно бы страшную государственную тайну открывал:

- Дознаватель приехал из самой столицы. По поводу обнаруженного Вами Зеркальщика незарегистрированного.

Всеволод нахмурился, досадливо дёрнул щекой. Одно дело, когда просто проверяют уровень дара и наличие всевозможных отметок, в том числе и ограничивающих применение магии, и совсем другое, когда интересуются результатами непосредственно твоей службы. И дёрнул же чёрт напороться на этого мальчишку-подавальщика!

- Характеристику я Вам дал самую наилучшую, - Аркадий Акакиевич кашлянул, добавил неохотно, - про сиротство Ваше тоже упомянуть пришлось.

Шрам на щеке Всеволода побагровел, выдавая сдерживаемое напряжение. Тема семьи была для дознавателя неприятной и болезненной. Аркадий Акакиевич виновато развёл руками, мол, как смолчать, коли спрашивают.

- Ладно, сказали и сказали, - тряхнул головой Всеволод и одёрнул мундир. – Где проверяющий обосновался?

- В малом кабинете справа. Он ещё и не один, с ним племянник государя Императора пожаловал.

Всеволод чуть приметно дёрнул уголком рта. О женолюбии племянника государя Императора, Великого Князя Михаила Николаевича легенды ходили не только по столице, но и далеко за её пределами. Разумеется, чаще всего безутешные отцы и ревнивые мужья обретали успокоение своим душевным ранам за счёт государственной казны, вымещая злобу на провинившихся дочерях либо супругах, но случалось и так, что стремились покарать и самого обидчика. Конечно, бдительная охрана не давала чужим кулакам портить изящный облик Великого Князя, однако ради спокойствия душевного и прекращения слухов после очередного скандала Император самолично отправлял непутёвого племянника с какой-либо инспекцией. А дабы Михаил Николаевич занимался делами служебными, а не амурными, к нему в помощь и негласный контроль приставляли какого-нибудь надёжного человека, сведущего в той области, коя и подвергалась проверке. Вот и сейчас, после шумихи, поднявшейся вокруг соблазнения молоденькой фрейлины, да ещё и перед самым венчанием, государь Император отправил неуёмного (и неумного, как шептались злые языки) племянника проверять Зеркальщиков. Узнай-де, друг милый, что там творится, в этом древнем граде, долгое время бывшем столицей нашей великой Империи, да по возвращению всё обстоятельно обскажи. Михаил Николаевич зубами скрипнул, усами пушистыми шевельнул, но спорить поостерёгся. Это покойный государь, про коего бают, что он не умер, а в монахи подался, мог спустить и спускал неповиновение приказам, а нынешний суров, с ним не забалуешь. Как воззрится своими оловянными очами, враз все мысли из головы сгинут, кроме той, как бы штаны со страху не обмочить. Вот так и поехал Великий Князь, в магии не сведущий, а Зеркальщиков откровенно побаивающийся, проверять древний град, коий льстецы высокопарно величали Колыбелью Отечества. А дабы невежеством своим князь людей не смешил, приставили его к Ярославу Макаровичу, одно имя коего навевало беспокойство на самых благонадёжных чародеев по всей империи.

В бывшей столице Михаилу Николаевичу не понравилось. Град по сравнению с нынешней столицей и маловат, и тесноват, и простоват, даром, что после нашествия иноземного пятнадцатилетней давности едва ли не полностью восстанавливали. Дома купеческие широкие да основательные, без присущей привычным взору дворцам лёгкости и летучести, на окраинах, кои проезжать довелось, и вовсе домишки деревянные к остаткам древних защитных стен лепятся, точно осиные гнёзда. Конечно, почёт и уважение, с коими встречали градоправитель и все достойные мужи города, польстили, но Михаил Николаевич глупцом не был и прекрасно понимал, что лебезят-то не столько перед ним, сколько пред Ярославом Макаровичем. Даром, что чародей сей держался скромно, перед публикой не рисовался и вниманию к своей особе скорее досадовал, нежели радовался. И место для бесед с Зеркальщиками хотел выбрать самое простое, без изысков, да тут уж Великий Князь не стерпел, вспылил и заявил, что он в лисий лаз, в коем и одному человеку тесно, не полезет. Ярослав Макарович брови насупил, но согласился остаться в предложенном дорогим гостям зале дворянского собрания, правда забился в угол и ещё чего-то там, вроде заклятия отвода глаз, начародействовал. Михаил Николаевич заклятиями не интересовался, а потому и спрашивать не стал, расположился в уютном кресле, потребовал себе чашку самолучшего кофию и свежую газету. Часа через два Великий Князь заскучал, ещё через час проголодался, а Зеркальщики всё шли и шли, и не было им ни конца и ни края.

«Да когда же они уже кончатся, эти бесовские отродья?! – зло подумал Михаил Николаевич, отшвыривая газету и с отвращением глядя на очередную чашку кофия, в этот раз с коньяком. – И прут, и прут, точно со всей Империи сюда пожаловали!»

- Ежели Вы притомились, Михаил Николаевич, то можете идти, - ровным тоном, коим только молитвы заупокойные читать, произнёс Ярослав Макарович.

«Ага, а ты потом государю сообщишь, что я своими обязанностями манкировал», - зло подумал Великий Князь, но ответить постарался со всей возможной учтивостью:

- Благодарю Вас за заботу и участие, Ярослав Макарович, но я до конца исполню свой долг и помогу Вам проверить всех Зеркальщиков.

По чуть заметному блеску в очах чародея Михаил Николаевич понял, что учтивые речи цели не достигли, но, право слово, этот колдун не стоит того, чтобы тратить на него своё очарование, чай не барышня! Великий Князь сердито повёл плечами, точно лошадь в туго затянутой подпруге, поднялся с кресла и, заложив руки за спину, принялся мерить широкими шагами кабинет. Круто повернувшись на каблуках от окна, Михаил Николаевич увидел стоящего перед Ярославом Михайловичем мужчину и едва не сдержал стона отчаяния. Опять Зеркальщик, да когда они уже кончатся, наконец! От нечего делать Великий Князь принялся изучать незнакомца и гадливо передёрнул плечами, заприметив на его правой щеке шрам.

«Эк тебя, голубчик, испохабило, - Великий Князь покачал головой, взглядом знатока окидывая фигуру незнакомца. – А ведь мог бы быть пригожим молодцем, достойным личной гвардии государя Императора. Хотя нет, для гвардейца хлипковат, да и не жалует государь Зеркальщиков, уж больно они дурные».

Всеволод почувствовал пренебрежительно-любопытный взгляд, привычно закрылся, даже рукой шевельнул в тщетной попытке поставить щит, отражающий взоры. Проклятый браслет магию опять сдержал, только мелкие зеркальные крошки с пальцев сорвались и с тихим шорохом на пол осыпались.

Ярослав Макарович весь подался вперёд, точно гончая, почуявшая след:

- Почему у Вас сдерживающий магию браслет?

Михаил Николаевич, коий от тоски смертной уже вспомнил даже присказку старой няньки: «от скуки хоть маету в руки», подошёл поближе и прислушался. Может, хоть историйкой какой занятной разживётся, всё хоть какая-то польза от этого дня будет. Зеркальщик блеснул на Великого Князя неприлично большими с точки зрения придворных эталонов красоты глазищами, но отмалчиваться не стал, принялся рассказывать, да так занудно и заунывно, что Михаил Николаевич уже после пятой фразы чуть набок рот не свернул зевая. Великий Князь понял, что нужно срочно что-то придумать, иначе он просто-напросто рухнет на пол и захрапит, навеки погубив свою репутацию в глазах приличного общества. Спасение предстало в облике стопки бумаг, уже начавшей угрожающе клониться набок. Михаил Николаевич воспрял духом, аки выпущенный на свободу голубь, и провозгласил:

- Пойду я, пожалуй, бумаги секлетарям отнесу, пусть уже начинают отчёт для государя готовить.

Великий Князь ловко подхватил всю стопу, крякнув от неожиданной её тяжести, и поспешно удалился. Прочь, как можно быстрее и дальше прочь от этого душного зала, занудных разговоров и страхолюдных Зеркальщиков, место коим на кострах, а не в приличном обществе! Вот не зря всё-таки прадед, коего супруга во время переворота сгубила (не сама понятное дело, а руками верных соратников), магов истреблял! Жаль, что не всех под корень извёл, и они после его кончины, весьма, кстати, туманной, быстро расплодились! И дядюшка совершенно напрасно с этими демонскими отродьями якшается! На костёр их, и вся недолга!

Михаил Николаевич шмякнул на стол раболепно склонившимся в поклоне секретарям стопу бумаг, рыкнул: «Работайте!», а сам вальяжно, как бы прогуливаясь, направился в сторону старательно натирающей какую-то безделушку служанки. Конечно, не велика честь с низкородной девицей забавляться, но если солнца нет, и луна за светило сойдёт. Без женской-то ласки и совсем одичать можно.

***

Едва Великий Князь ушёл, речь Всеволода Алёновича из монотонной стала сухой и деловитой. Быстро и чётко поведав о происшествиях, в коих капризная планида заставила принять участие, Зеркальщик замолчал, вытянувшись во фрунт. Ярослав Макарович молчал, даже зачарованный самописец, заносящий рассказ дознавателя на бумагу, замер, чуть наклонившись вперёд, словно прислушиваясь. В глубокой тишине прошла одна минута, другая, пять, десять… Стоять столбом Всеволоду надоело. Право слово, у него есть более приятные дела, чем изображать статую пред лицом грозного проверяющего! Этого столичного мага, чай, Варенька не ждёт! Всеволод Алёнович переступил с ногу на ногу, выразительно кашлянул, и когда Ярослав Макарович обратил на него свой тяжёлый, точно могильный камень, взор, бестрепетно спросил:

- Я могу идти?

По губам чародея скользнуло бледное подобие улыбки, длинные тонкие пальцы небрежно шевельнулись. Самописец упал на лист, столик с бумагами отскочил к окну, зато к Всеволоду Алёновичу бодро прискакало кресло и выразительно ткнулось в колени, садись, мол.

- Присаживайтесь, молодой человек, - Ярослав Макарович устало откинулся на спинку кресла, небрежно уронив руки на подлокотники. – Присаживайтесь, побеседуем.

«А до этого мы чем занимались?» - осердился Всеволод, однако, привычка взяла верх, и дознаватель беспрекословно опустился на мягкое сидение.

Опять повисла тишина, во время коей грозный проверяющий не сводил глаз с Зеркальщика, а тот нет-нет да и поглядывал в сторону бодро тикающих на каминной полке массивных часов.

- Кто Ваши родители?

Вопрос прозвучал столь неожиданно, что Всеволод Алёнович, успевший мысленно переместиться к Вареньке, вздрогнул:

- Простите?

- Аркадий Акакиевич упоминал, что Вы сирота. Это так?

Зеркальщик молча склонил голову.

- Однако родители у Вас были. Аркадий Акакиевич упоминал, что Вы попали в воспитательный дом неполных шести лет, отличались удивительной цепкостью памяти, а значит, наверняка помнили своих родителей или тех, с кем жили.

«И чего он к моим родителям прицепился? – промелькнуло у дознавателя, привычно скрывающего раздражение за маской холодной почтительности. – В прошлые проверки таких вопросов не задавали, знак смотрели, уровень дара проверяли и всё».

- Как звали Вашу матушку? Какого она была рода?

Всеволод Алёнович понял, что отмолчаться не получится.

- Мою матушку звали Алёной, откуда она была, я не знаю. Я был совсем маленьким, когда её не стало.

- А отец? Что стало с ним?

«Да что ж ты привязался-то, словно репей к собаке!»

С пальцев Всеволода помимо его воли слетела мелкая колючая крошка, в голосе послышался треск раздавливаемого каблуком стекла:

- Осмелюсь заметить, Ваша милость, что поскольку я сирота, нет необходимости спрашивать меня о моих родителях. Мёртвых с погоста не носят.

- Если их удаётся похоронить, - Ярослав Макарович так вцепился пальцами в подлокотники, что даже прорвал обшивку. – Но Вы правы, сударь, я вёл себя неподобающе. Ещё один вопрос, и я Вас отпущу.

Проверяющий щёлкнул пальцами, в воздухе появился прозрачный девичий силуэт. Всеволод подался вперёд, всматриваясь, уголки его губ дрогнули, хриплый от волнения голос неверяще прошептал:

- Мама? Но… откуда?

- Когда-то я мечтал, что она станет моей женой, - Ярослав Макарович усмехнулся, вспомнив тощего нелепого юнца, с немым обожанием взирающего на сероглазую соседку. – Думал, посватаюсь к ней.

Бровь Всеволода выразительно поднялась: мол, что же не посватался? Ярослав Макарович тяжко вздохнул, поник, словно дуб, молнией спалённый. Что можно было сказать этому влюблённому мальчику, сумевшему, несмотря на шрам и магический дар, коий впору проклятием назвать, объясниться со своей избранницей? Какие слова подобрать, чтобы понятно стало, что Ярослав даже взгляд на Алёнушку поднять не решался, немел в её присутствии? Думал: станет великим чародеем, вот тогда и приедет к Алёне, расскажет ей о своей любви и заберёт в столицу. Только вот соседка своего тайного воздыхателя ждать не стала, поддалась очарованию молодого проезжего купца, растаяла от его слов медовых и под венец с ним пошла. К тому моменту, как Ярослав Макарович из столицы приехал, Алёнушка уж на сносях была.

- Не хотел я её счастье рушить, - глухо прошептал чародей, - да как оказалось, зря… Забери я её тогда от мужа, глядишь, и жива осталась бы моя Алёнушка… И Вам в воспитательном доме обитать не пришлось бы, родным бы вырастил, сыном назвал.

- Угу, наследником, - буркнул Всеволод и опять посмотрел на часы. Спору нет, история печальная, но, как правильно говорит Никита, или ты хоронишь прошлое, или оно забирает тебя, высасывая душу.

Ярослав Макарович понял всё правильно, улыбнулся грустно, потёр лицо ладонями:

- Прошу прощения, заболтался я. Со стариками такое бывает, знаете ли. Не смею Вас больше задерживать, полагаю, Вас невеста ждёт.

- Совершенно верно, - Всеволод звучно щёлкнул каблуками, коротко поклонился. – Всего доброго, Ваша милость.

- Светлых отражений и гладких зеркал, - кивнул чародей и отошёл к окну, тем самым показывая, что проверка подошла к концу, и Зеркальщик может быть свободен.

Всеволод Алёнович бесшумно покинул зал, кратко рассказал Аркадию Акакиевичу о проверке и, ещё раз заверив дознавателя, что проверка сия его, Всеволода, ни капли не задела, вышел на улицу. Вдохнул полной грудью свежий морозный воздух, обдумывая неожиданное известие. Вот уж воистину, чудны дела твои, Господи! Не поспеши матушка поддаться сладким речам, прояви чуть больше мудрости и зоркости, умей видеть в душах людских, и, глядишь, была бы совсем другая история. И не было бы ни ранней маменькиной гибели, ни холодной неприязни богатого дома, так и не ставшего родным, ни Анфисы, подобной ядовитой змее, ни шрама на щеке, ни дома воспитательного… А вдруг встречи с Варенькой тоже бы не было? От столь страшной мысли Всеволод Алёнович даже на месте остановился. Один кудесник-часовщик говорил, что жизнь подобна механизму часов. Убери одну шестерёнку или передвинь пружинку, и всё, часы замрут либо же начнут показывать неправильно. Зеркальщик тряхнул головой, прогоняя тревогу, и прибавил шаг. Его ждёт Варенька, и это единственное, о чём следует думать и помнить. Всё остальное значения не имеет.