Звезда Парижа

Глава 11

Освободительный поход, как называли военную кампанию 1813 года в войсках, начался для русской армии блестяще. Не встречая сопротивления, прошла она по территории Польши, заняла Варшаву, а в феврале начала победное шествие по землям Пруссии. Король Фридрих-Вильгельм Прусский, первым из немецких монархов перешедший на сторону России, отдал свои войска под командование Кутузова и присоединился к боевым действиям против Наполеона.

Полки генерала Милорадовича двигались в авангарде русской армии, но пока боев не было. Отчаянно храбрый Михаил Андреевич, постоянно нуждающийся в адреналине боевых действий, скучал, что выражалось в ворчании и скверном настроении, выливавшемся на его верных боевых адъютантов. Василевский и Миних сносили хандру командира, философски пожимая плечами, но Алексей Черкасский, тяжелая тоска которого не находила выхода уже второй месяц, был на грани взрыва, что должно было непременно плохо для него кончиться. Это понимали все, кроме самого Черкасского и генерала Милорадовича. Алексея следовало хоть ненадолго переключить, отправив в другое место, но никто, кроме командира не мог этого сделать.

— Замкнутый круг, — прошептал Александр Василевский барону Миниху, с сочувствием глядя в спину друга, ехавшего следом за генералом, — Алексея нужно срочно удалить от Милорадовича, пока не разразился скандал. Его горе так глубоко, и он так тяжело страдает, что сносить еще и хандру командира Черкасский уже не в состоянии. Нужно что-то придумать.

— А что тут можно придумать? — рассудительно спросил Иван Миних и пожал плечами, — его нужно бы отправить в отпуск, пусть ненадолго, но Алексей только что вернулся из отпуска, сам знаешь с какими известиями, а других причин удалить его из армии я не вижу.

— А если я поеду в отпуск и приглашу его с собой, под предлогом, что боевых действий пока нет, и мы можем поехать, например, посмотреть, что стало с имениями моего дяди за время войны. — Александр начал на ходу развивать идею: — У дяди под Данцигом большое имение Рейнфилд, но поскольку сам город в осаде, там наши войска с января осаждают французский гарнизон. Одному мне ехать опасно, а с напарником — в самый раз. Как тебе моя идея?

— Может сработать, но тебе нужно уговорить двоих: и Алексея, и генерала. Попробуй, — предложил Миних. Подражая своему командиру, он флегматично попыхивал трубкой, покачиваясь в седле. Эту знаменитую привычку генерала Милорадовича курить на скаку знала вся армия, и молодые офицеры, обожая легендарного командира, пытались копировать своего кумира.

Александр догнал Черкасского, выровнял коня и поехал рядом с другом.

— Послушай, Алексей, боев пока нет. Ты бы смог поехать со мной, посмотреть, что стало с имениями нашей семьи под Данцигом? — предложил граф и попытался изобразить на лице беспокойство, мысленно надеясь, что друг его не разоблачит. — Город сейчас в осаде, а наши имения верстах в тридцати, я очень беспокоюсь.

— Я не против, дела нет, а просто тащиться по Пруссии, ожидая пока Наполеон подгонит нам свежие войска, особого желания у меня не имеется. Разговаривай с генералом, если он нас отпустит, ради Бога, поедем.

Мрачное выражение лица друга в который раз расстроило Александра, и он снова в душе помолился, чтобы его миновало горе, свалившееся на голову князя, и чтобы Елена уцелела и встретилась с ним, хотя надежды на это у молодого человека становилось все меньше и меньше.

Василевский обогнал Алексея и приблизился к генералу Милорадовичу, ехавшему на огромном вороном коне впереди строя своих полков.

— Ваше высокопревосходительство, разрешите обратиться, — заговорил он с мрачным командиром, — пожалуйста, пока нет боевых действий, отпустите меня и Черкасского дней на десять в отпуск. У нашей семьи есть имения под Данцигом, и я хочу посмотреть, что с ними стало.

— Да езжайте хоть на три недели, все равно еще месяц, самое меньшее, будем тащиться, как больные коровы, вяло помахивая хвостами, — разрешил генерал, мрачное настроение которого сквозило и в словах. — Пишите рапорт и езжайте.

— Благодарю, ваше высокопревосходительство, — обрадованный Александр вернулся к другу и объявил: — На первом же привале мы пишем рапорт и уезжаем на три недели.

Он сам не ожидал, что его обрадует этот отпуск. Ведь о семье своей матери и дяди он знал только по их рассказам, но никогда не был в Пруссии и не видел ни деда, ни старшего дядю, даже не представлял, как они жили здесь, в совершенно чужом месте с чуждой культурой.

Вечером, когда полки встали на привал на берегу Вислы, друзья начали собираться в дорогу. С Алексеем ехал его личный слуга Сашка, сопровождавший того во всех военных кампаниях. Пока офицеры писали рапорты об отпуске и прощались с друзьями, слуга привычно проверял перед дорогой ноги лошадей, упряжь, седельные сумки. Еще не рассвело, когда трое всадников поскакали на север, оставив пробуждающуюся русскую армию, идущую на Берлин.

Западная Пруссия, всего одно поколение назад бывшая частью Речи Посполитой, ничем с виду не отличалась от территорий Польши, которые они недавно прошли. Те же аккуратные деревеньки, костелы с высокими шпилями, ухоженные поля, сейчас покрытые рыхлым февральским снегом, тот же язык, с обилием шипящих и свистящих звуков, на котором говорило местное население — пока никаких различий не было, и казалось, впереди была Варшава, а не Данциг.

До поместья князей Понятовских по прикидкам Александра было около трех дней пути. Он хотел остановиться на ночлег в Мариенбурге, где по рассказам дяди также был дом, принадлежащий их семье, отдохнуть там пару дней, а потом поехать в Рейнфилд. Черкасский не возражал, ему было все равно, куда ехать, где ночевать и что делать. Тяжелое молчание, с которым сталкивался любой, кто оказывался рядом с князем более чем на пятнадцать минут, окутывало маленькую кавалькаду. Александр смирился с этим и надеялся, что отдохнув, его друг, наконец, выговорится, и ему станет легче.

Были уже сумерки, когда они подъехали к Мариенбургу, дорога вывела их прямо на центральную улицу города, которая заканчивалась у подножья высокого холма, нависшего над притоком Вислы. На холме стоял величественный замок, обнесенный двумя рядами кирпичных стен. На фоне уже почти потухшего неба он казался загадочным и жутковатым.

Дом Александра находился неподалеку, на другом берегу реки. Красивый трехэтажный особняк, построенный лет семьдесят назад в очаровательном стиле барокко, был богато украшен головами львов, щитами с гербом Понятовских и узорной лепниной, белеющей в зимних сумерках на фоне светло-голубых стен. Решетка чугунных витых ворот, отделяющая маленький сад особняка от дороги, была изнутри закрыта на большой замок.

— И как мы теперь туда попадем? — пробормотал Александр, слезая с коня около ворот, — придется перелезать.

Он отдал повод спешившемуся Сашке, а сам легко перелез по чугунным завитушкам и спрыгнул на брусчатку двора.

— Подождите меня здесь, пойду, найду слуг, — предупредил он спутников и отправился искать вход в дом.

Высокие дубовые двери центрального входа были намертво закрыты, и вообще, ни в одном из окошек дома не было видно света, он как будто вымер. Александр пошел в обход, пытаясь определить помещения, где есть живые души. Заднее крыльцо, выходящее в большой сад, сейчас засыпанный снегом, тоже было закрыто, и только к маленькой дверке одного из флигелей, выходящих в сад, вела дорожка, расчищенная в снегу. Туда граф и направился, надеясь, наконец, попасть в дом.

Он громко постучал в закрытую дверь флигеля и, на удивление быстро, ему открыл человек лет около сорока, с широким умным лицом, одетый в добротное домашнее платье.

— Что вам угодно, сударь? — спросил он по-польски.

— Я граф Василевский, племянник и наследник вашего хозяина князя Ксаверия, я и мой друг хотели бы войти в дом, — объяснил Александр и вопросительно посмотрел на поляка, не зная, понимает ли он русскую речь.

— Ваше сиятельство, я — ваш управляющий, пан Тадеуш Малевский, — почти без акцента ответил ему по-русски собеседник. — Добро пожаловать домой, сейчас я открою ворота и дом и распоряжусь об ужине и комнатах. Он зашел во флигель и вернулся в наброшенном плаще и с ключами. Через пару минут офицеры входили в двухсветный круглый вестибюль дома, а Сашка с паном Тадеушем отправились в конюшню, размещать на отдых лошадей.

— Здесь никто не жил, по крайней мере, лет десять, как мне говорил дядя, — объяснил другу Александр, — надеюсь, что здесь есть камин и найдется что-нибудь поесть, иначе я просто рухну от усталости и голода.

Друзья открыли первую попавшуюся дубовую дверь, выходившую в вестибюль с мраморным полом в белую и черную клетку, и вошли в большую темную комнату, уставленную мебелью в парусиновых чехлах. Старые портреты на стенах и черное жерло огромного мраморного камина придавали комнате таинственный вид.

С зажженным канделябром в руках в комнату вошел пан Тадеуш и принялся зажигать свечи в парных подсвечниках на камине и в двух жирандолях, стоящих в противоположных углах комнаты. Молодой человек в черной ливрее, как видно, наспех надетой поверх вышитой малороссийской рубашки, робко вошел за ним с охапкой дров и начал разжигать огонь в камине.

— Ваше сиятельство, думаю, минут через двадцать подадут легкий ужин. А пока не угодно ли выпить с дороги? — предложил управляющий и подошел к резному шкафу, ножки которого были украшены бронзовыми ангелочками. Открыв ключом, висевшим у него на цепочке, стеклянную дверь в частом деревянном переплете, пан Тадеуш вынул серебряный поднос, поставил на него два старинных бокала с вензелем деда Александра и несколько графинов с гранеными пробками.

— А что есть? — поинтересовался Александр и с любопытством уставился на графины. Выпить очень хотелось.

— У нас есть французский коньяк, ведь французы стояли здесь до декабря прошлого года, есть анисовая водка, есть малиновая настойка, — перечислил управляющий.

— Наливайте нам коньяк, и побольше, мы очень устали, — выбрал Александр и, упав в кресло, затянутое парусиной, вытянул ноги.

Пан Тадеуш поставил перед ним бокал, до краев наполненный душистой красно-коричневой жидкостью, и по спине Александра прошел озноб сладостного предвкушения. Он взял бокал и сделал большой глоток. Коньяк был превосходным, огненная дорожка побежала по горлу графа и отдалась приятным теплом в желудке.

— Отлично, это — то, что нам нужно. Благодарю вас, пан Тадеуш. Мой друг, светлейший князь Черкасский, тоже по достоинству оценит именно такой объем этого прекрасного напитка.

Управляющий налил до краев второй бокал и передал его князю Алексею. Тот поблагодарил и одним глотком отпил половину. В комнату вошла молодая блондинка в черном платье и фартуке и, опустив глаза, что-то спросила у управляющего по-польски.

— Пани Ванда интересуется, где сервировать ужин, здесь или в столовой? — перевел управляющий слова девушки.

— В столовой. Нам нужно по комнате на пару дней и одну комнату для слуги князя, — попросил Александр, вспомнив о том, что он хозяин и обязан с комфортом устроить своих гостей.

Пан Тадеуш поклонился и вышел вместе с горничной, друзья остались одни. Черкасский сидел в кресле, закрыв глаза и потягивая коньяк из почти опустевшего бокала, а Александр встал и прошелся по комнате, которая теперь была ярко освещена. Он понял, что они находятся в большой гостиной, три высоких окна которой выходят на мощеный двор. Мебель была от него скрыта чехлами, но тяжелые бархатные темно-зеленые портьеры, два парных персидских ковра с тонким бежевым орнаментом на ярком зеленом фоне, обивка стен из плотного сине-зеленого шелка, расшитого крупными золотистыми цветами — все говорило о богатстве семьи и вкусах прошлого века. Большой портрет высокого красавца в напудренном белом парике, в шелковом зеленом камзоле с широкими обшлагами рукавов и в серебристом парчовом жилете, занимавший почти полностью стену над камином, завершал убранство этого богатого, но давно не обновлявшегося интерьера.

Вдруг странная мысль пришла в голову графа: ему показалось, что он смотрит на себя, наряженного в маскарадный костюм. Он тряхнул головой и, подойдя к портрету, высоко поднял канделябр, взятый с камина. Портрет заиграл яркими красками и Александру как будто подмигнули ярко-зеленые глаза его двойника.

— Боже мой, — громко воскликнул молодой человек, и князь, до этого молча сидевший с закрытыми глазами, встрепенулся и встал.

— Что случилось? — удивился он и непонимающе уставился на друга.

— Посмотри, мне чудится, или это — я? — граф высоко поднял канделябр, освещая портрет, и встал в ту же позу, что и человек на картине.

— Вот это да! — изумился Черкасский, — да разве такое сходство бывает?

— Значит, бывает, — признал Александр и в задумчивости поставил светильник на место, — дядя говорил мне, что я похож на деда Игнатия Понятовского, но чтобы до такой степени — я этого не ожидал.

Пан Тадеуш распахнул двери в противоположной стене комнаты, и они увидели ярко освещенную столовую, где мебель была уже освобождена от чехлов и мягко поблескивала натертыми воском боками, играла инкрустациями на дверцах шкафов и тонкими оттенками старой бронзы. На взгляд Александра, фарфоровый сервиз, стоящий на столе, явно был сделан в Германии, а столовое серебро с вензелями Понятовских, скорее всего, было французским.

— Прошу к столу, — пригласил пан Тадеуш и дал знак белокурой служанке.

Она принесла большой поднос и начала расставлять на столе блюдо с холодным мясом, домашние соленья, мягкий козий сыр и подогретый в печи белый хлеб.

— Сейчас на кухне жарят утку с картофелем, потом подадут чай и пирог, — доложил поляк и осведомился: — Вы желаете, чтобы вам прислуживали, или мне принести графины с коньяком сюда?

— Несите сюда, и никого не нужно. Мы солдаты и сами о себе позаботимся, — решил граф. Ему никого не хотелось видеть, а хотелось посидеть с другом за столом и немного расслабиться.

Управляющий отдал приказание по-польски, и молодая женщина вышла из комнаты, притворив за собой дверь. Пан Тадеуш вернулся, неся два больших квадратных графина с коньком.

— Еще что-нибудь угодно вашему сиятельству? — осведомился он, гладя на Александра.

— Да, расскажите мне, кто изображен на этих семейных портретах, — граф обвел взглядом стены столовой и указал в проем двери на большой портрет в гостиной.

— В гостиной висит большой портрет вашего деда, князя Игнатия Понятовского, он написан перед его свадьбой с вашей бабушкой графиней Авророй Скавронской. А это — портрет вашей матушки, княжны Марии, который ваш дед заказал к ее шестнадцатому дню рождения, — поверенный подошел к небольшому полотну в богатой резной раме, изображавшему полную жизни прелестную златокудрую девушку с блестящими зелеными глазами.

— А на этой миниатюре вашей матушке всего год, — пан Тадеуш указал на изящный медальон без крышки, закрепленный на красивой серебряной подставке, стоящей на камине. Рядом стояла другая миниатюра, немного больше размером.

— Вот это — портрет племянницы вашей матушки графини Скавронской, урожденной Энгельгард, с дочерьми, — управляющий остановился около небольшого, чуть больше мужской ладони, овального портрета в гладкой золотой рамке.

На фоне летнего парка очаровательная голубоглазая молодая женщина со светло-русыми волосами, нежно улыбаясь, обнимала двух похожих на нее девочек в одинаковых белых платьях с розовыми бутонами на корсаже. Александр подошел поближе, чтобы разглядеть ангельские лица девочек.

— Кстати, ваше сиятельство, на днях сюда прислали из Вены письмо от княгини Багратион — она одна из двух дочерей графини Скавронской, изображенных на портрете. Дама пишет, что этот портрет очень дорог им с сестрой, а ее отец когда-то подарил миниатюру вашей бабушке без согласия ее матери. Теперь княгиня просит вернуть потрет ей, или предлагает выкупить его за любые деньги.

— Ничего мы продавать не будем. Но если дама просит, мужчина не может устоять, — засмеялся Александр и уточнил: — Княгиня сообщила свой адрес?

— Да, она живет в Вене, — подтвердил пан Тадеуш, нашел в ящике шкафа письмо и протянул его хозяину.

— Хорошо, уезжая, мы возьмем портрет и письмо с собой, и, пожалуй, я возьму и медальон с моей матушкой в детстве. Напомните мне об этом.

Александр сел за стол, где уже сидел его друг, налил им обоим по большому бокалу коньяку и протянул князю.

— Предлагаю сегодня напиться.

— Я согласен, — кивнул Черкасский и, отхлебнув половину бокала, добавил: — Это как раз то, чего я больше всего хочу.

Управляющий поклонился и оставил молодых людей одних. Они быстро справились с принесенными закусками, а потом с уткой и пирогом. Коньяк еще оставался во втором графине, когда друзья перебрались к камину, жарко пылавшему в гостиной, и удобно вытянув ноги, устроились в креслах, закрытых парусиной.

— Спасибо, что ты привез меня сюда, — тихо сказал Алексей. Он сидел с закрытыми глазами, откинувшись на спинку кресла, — я думаю, еще пару дней, и я застрелил бы своего командира, и тогда бы меня повесили, а так, благодаря тебе, я остался жив.

— Я думал, что ты этого не осознаешь, — удивленно заметил граф.

— У меня испортился характер, но я не поглупел, — с грустью ответил Черкасский. — Ты знаешь, я ведь никогда не рассказывал, что же случилось со мной, но если ты не против, я хочу рассказать тебе все сейчас.

— Конечно, говори, — с готовностью отозвался Александр.

— Чуть больше года назад я женился на прекрасной девушке, красивой, нежной и очень молодой, ей было всего семнадцать лет, — по-прежнему не открывая глаз, начал свой рассказ Алексей. — Все ее родные умерли за очень короткий срок и, женившись, я стал наследником не только состояния, но и титула ее древнего рода. Мы обвенчались за день до смерти ее отца, и моя жена очень тяжело выходила из трагических переживаний. Я терпеливо ждал, а пока жил рядом с ней, я понял, какой чудесный подарок послал мне Бог, и впервые в жизни полюбил. Я так ждал ее, так надеялся на взаимность, но в это время мне подбросили анонимное письмо, где мою жену обвинили в неверности и устроили так, что я в это поверил. Я очень жестоко обошелся с ней, обвинив в измене, а с ее предполагаемым любовником дрался на дуэли, но пулю получил не от него, а в спину — от тех людей, которые добивались нашего с женой разрыва.

Князь замолчал, мучительная гримаса исказила его лицо, но он продолжил:

— Пока я выздоравливал, моя бедная Катя, не дождавшись от меня покаяния, уехала сначала в Санкт-Петербург, а потом в Лондон, чтобы спокойно вырастить нашего ребенка, которого она к тому времени уже ждала. За это время я выяснил, что трое французских авантюристов пытались прикарманить ее наследство, по очереди убирая всех претендентов на него, они и подкинули нам письма, а потом стреляли в меня. Одного из негодяев даже арестовали, но когда я собрался выехать в Лондон к жене, мне сообщили, что корабль, на котором она плыла, потоплен французами… — Алексей сжал голову руками, из-под его закрытых век текли слезы. — Ты понимаешь, ведь я не успел попросить у нее прощения, а теперь уже никогда не смогу этого сделать.

Потрясенный Александр смотрел на друга, который беззвучно плакал, закрыв глаза. История была так трагична, что даже слова утешения казались неуместными. Он просто налил еще один бокал коньяка и вложил в руку князя. Так, молча, они просидели, пока графин не опустел. Потом Александр пошел разыскивать спальни, которые им приготовили, и увидел у лестницы пана Тадеуша, ожидавшего хозяина, чтобы показать ему комнаты. Граф быстро освоился в доме и, отправив управляющего спать, вернулся за Алексеем. Молча дошли они до спален на втором этаже и разошлись на ночь.

Александр долго не мог заснуть, вспоминая так поразивший его рассказ друга, и постепенно его мысли переключились на него самого. Он помолвлен, но не знает, где искать свою невесту, ничего кроме имени и фамилии она о себе не рассказала, и теперь ясно, что она так и не доехала до Санкт-Петербурга, и непонятно, жива ли она вообще. Ситуация была очень грустной, и Александр закрыл глаза, решив не думать о плохом.

Он дал слово, значит, должен жениться только на Елене — или не жениться вообще. Дядя, конечно, будет в ужасе, но что делать, нужно надеяться, что старик поймет единственного родственника. С этой мыслью граф уснул, и ему в который раз приснились жаркие объятия на теплой лежанке русской печи и горячее тело, прижимающееся к нему.

На утро их ждали ванна и горячий завтрак, а потом друзья отправились осматривать замок, мимо которого проезжали вчера вечером. Французский гарнизон покинул его в декабре прошлого года и отправился в Данциг, где теперь и сидел в осаде, организованной казаками атамана Платова. Друзья посмотрели собор, крепостные стены и укрепления, построенные еще тевтонскими рыцарями, а потом прошлись по городу, выстроенному вокруг замка. Александр подумал, что тут неплохое местечко, если тихо жить с семьей, но побоялся высказать свое мнение вслух, чтобы не потревожить князя.

Они прожили в Мариенбурге три дня, как и собирались, а потом на отдохнувших лошадях поехали в Рейнфилд. Имение в двадцати верстах от Данцига не пострадало ни от войны, ни от осады города, что очень обрадовало Александра. Большой княжеский дворец, напоминающий увеличенную копию дядиного дома в поместье Табор, встретил гостей закрытыми ставнями. Так же, как и в городе, Александру пришлось искать управляющего. Им оказался старый немец, худой, одетый во все черное, Франц Шиллер, он открыл им дом и вызвал прислугу.

Разместив гостей и накормив их обедом, управляющий дал молодому хозяину отчет об имении. Дела шли хорошо, поместье сохранило весь скот, а урожай прошлого года выдался замечательный и дал большой доход.

— Если война минует имение, как было до этого, то, дай Бог, доходы еще увеличатся за счет роста цен на хлеб и на мясо, которые повысились из-за войны, — предположил герр Шиллер.

Управляющий так сиял, что Александр не понял, отдает ли старый немец себе отчет в том, что, по крайней мере, неприлично радоваться чужим бедам, наступившим из-за войны. Но потом решил не заострять на этом внимания, а отнести поведение управляющего на счет служебного рвения и преданности дяде.

Друзья пробыли в имении неделю, отоспались, поели жирной немецкой еды, которую готовила жена управляющего Берта, и начали собираться в полк. Они выехали на юг и через неделю были в Берлине, где уже несколько дней стояли русские полки. Александр радовался, что после той ночи, когда его друг плакал, рассказывая ему о гибели жены, тот больше не был так ужасно мрачен, а начал разговаривать и интересоваться окружающим миром.

Наполеон проявил чудеса организационного таланта и поставил под ружье все оставшееся мужское население Франции. Он, не имея ни кавалерии, ни артиллерии, потерянных в снегах России, с отчаянием безумца, не признающего своих ошибок, шел навстречу русским войскам, пытаясь задержать их в Германии.

Судьба сделала французам последний подарок: в апреле на марше умер фельдмаршал Кутузов. Потеря была невосполнимой. Но нужно было воевать дальше, и император Александр назначил новым главнокомандующим объединенной армией генерала Витгенштейна.

Выбор оказался неудачным. Храбрый боевой генерал, не привыкший быть царедворцем, растерялся от присутствия в войсках своего государя и прусского короля. Он ожидал каких-то дополнительных указаний от августейших особ, в то время когда те ждали от него принятия решений. Через три недели после смерти Кутузова новый главнокомандующий проиграл Наполеону первое сражение, данное объединенными войсками под Лютценом, маленьким городком в двадцати километрах от Лейпцига.

Только отсутствие у французов конницы не позволило им закрепить успех, а русским войскам довольно организованно отойти к Дрездену, а храбрость полков Милорадовича, сражавшихся с французами в арьергардных боях, заставила Наполеона остановиться на завоеванных рубежах.

— Скажи, Алексей, что же позволяет Наполеону одерживать все эти победы? Ведь прошлой зимой он был совершенно уничтожен! Нет, он, как птица Феникс, восстает из пепла и снова наносит нам поражение! — Спросил друга Александр. Оба адъютанта Милорадовича замыкали строй драгун, час назад остановивших наступление французов, а теперь под покровом ночи отходивших за основными войсками на Дрезден.

— Тебя ведь в юности учили фехтовать? — спросил друга Черкасский.

— Конечно, — удивился Александр.

— Тогда, представь себе, что ты с тонкой гибкой шпагой стал в позицию и готов драться по правилам с таким же, как ты, противником, а вместо этого против тебя выходит казак с острой саблей, не знающий никаких правил, и дерущийся так, как ему на ум взбредет. Со всего размаха перерубает он твою тонкую шпагу, а потом забегает сзади и сносит тебе голову, — объяснил Алексей и задумчиво посмотрел на друга. — Мне кажется, что Наполеон ведет себя именно так: он сам придумывает себе правила войны, но нужно признать, что у него молниеносный ум и гениальное военное чутье, чего, скорее всего, пока нет у наших командиров.

— Наверное, ты прав, — согласился граф, — я, честно говоря, не думал, что он с новобранцами, без конницы и артиллерии сможет побеждать.

Отряд подъехал к биваку, драгуны стали располагаться на ночлег, и друзья решили остаться с ними, а к командиру присоединиться утром.

Три недели спустя на востоке Саксонии объединенная армия дала еще одно сражение французским войскам, которое тоже проиграла. Армия-победительница, разгромившая Наполеона полгода назад, терпела второе поражение подряд, и герои двенадцатого года чувствовали себя оскорбленными.

Генерал Милорадович мерил шагами большую гостиную в доме сельского пастора, который его штаб занял накануне вечером.

— Я не могу этого допустить — слава русской армии, завоеванная кровью наших солдат и усилиями покойного Кутузова, лежит в пыли через месяц после его смерти! — возмущался Михаил Андреевич. — Я должен поехать к Витгенштейну и поговорить с ним. Беру с собой только Черкасского. Василевский и Миних, вы остаетесь в полку.

Генерал вышел, за ним поспешил Алексей. Они ускакали через несколько минут и отсутствовали почти до вечера. Уже смеркалось, когда знаменитый вороной генерала застучал копытами у крыльца дома, где ожидали молодые адъютанты. Уставший Милорадович вошел в комнату.

— Идите спать, вам князь расскажет все, что вы хотите знать, — велел генерал и, не останавливаясь, прошел в маленькую комнату, отведенную ему для спальни.

— Я все расскажу, только пойдемте отсюда, не будем ему мешать, — попросил Алексей, стоя в дверях. Увидев, что друзья встали и отправились за ним, князь поднялся на второй этаж, где они втроем заняли для ночлега большую спальню хозяина дома.

— Я такого никогда не видел, и дай Бог мне больше никогда такого не увидеть, — начал Черкасский, вспоминая визит к командующему. — Мы приехали в штаб, и Милорадович сразу прошел к Витгенштейну, я хотел войти за ним, но остановился возле двери, как что-то меня толкнуло, так что, слава Богу, они не подозревали о моем присутствии. Наш генерал обратился к командующему со словами:

— Зная благородный образ ваших мыслей, я намерен с вами объясниться откровенно. Беспорядки в армии умножаются ежедневно, все на вас ропщут, благо Отечества требует, чтобы на ваше место назначили другого главнокомандующего.

— Боже мой, неужели так и сказал? — изумился Александр, — поверить не могу, что главнокомандующему можно сказать такую вещь. И что Витгенштейн ответил?

— Я думал, что после этого будет скандал, — продолжил князь, — но командующий помолчал и спокойно сказал:

— Вы старше меня, и я охотно буду служить под вашим начальством или другого генерала, кого император определит на мое место.

Друзья еще долго обсуждали сложившуюся ситуацию и пришли к выводу, что скорее всего, главнокомандующим станет опять Барклай-де-Толли. Они не ошиблись: два дня спустя император Александр подписал указ о его назначении, еще через несколько дней генерал Милорадович был возведен в графское достоинство. Спустя неделю с Наполеоном подписали перемирие на два месяца.

Русский император проявил все свои дипломатические способности, его посланцы во всех европейских столицах уговаривали государей присоединиться к антифранцузской коалиции, и его старания увенчались успехом. Сначала к коалиции присоединилась Швеция, возглавляемая бывшим маршалом Наполеона Бернадотом, жена которого, принцесса Дезире, жила в это время в Париже в кругу семьи Бонапартов, а потом и Австрия во главе с тестем императора, отцом его обожаемой молодой жены Марии-Луизы.

Но Наполеон, уже давно уверовавший в свою непобедимость, сражался отчаянно. В августе он нанес новое поражение силам союзников под Дрезденом, но в тот же день два его корпуса были разбиты русскими войсками, что свело на нет эту последнюю победу французов. Вся логика войны подталкивала стороны к генеральному сражению, которое и произошло в октябре под Лейпцигом.

Молодые адъютанты стояли на холме позади своего командира, наблюдая за ходом начавшейся битвы. Пока конница Милорадовича находилась в резерве. Все в строю говорили, что император Александр взял на себя командование русскими войсками, сам выбрал позицию, и теперь руководит боем.

— Я думаю, что это — звездный час нашего императора, — Милорадович раскурил трубку и добавил:

— Он оказался достойным учеником Кутузова.

Верховой с приказом императора подскакал к генералу и протянул конверт.

— К бою! — крикнул Михаил Андреевич, прочитав приказ. Он выхватил саблю, дал шпоры коню и первым рванулся впереди своих полков навстречу лавине французов. Адъютанты старались не отстать, но Алексей Черкасский летел, пригнувшись к шее своего коня в самый центр французского каре, как будто специально подставляя голову под пули. Смятая лавиной русской конницы, атака французов в очередной раз захлебнулась, и Милорадович опять отвел свои полки на исходные позиции.

— Алексей, ты совсем отчаянным стал, — осторожно заметил другу граф, когда полк вернулся в резерв.

Князь посмотрел в глаза Александра, понял, что тот знает о его попытках найти смерть в бою, но не захотел говорить об этом, перевел разговор на другую тему.

— Ты знаешь, как назвал сегодня генерал Милорадович наше сражение? «Битва народов», — Черкасский улыбнулся одними губами и добавил: — Действительно, сейчас здесь не меньше полумиллиона человек.

Милорадович отвлек своих адъютантов, позвав Алексея. Он показал на всадника с белым флагом, поскакавшего к холму, где за ходом битвы наблюдали русский и австрийский императоры и прусский король, велев адъютанту скакать к государю за распоряжениями. Черкасский вернулся через полчаса с известием от императора Александра, что перемирия не будет, и что его самого царь, друживший с ним с детства, утром забирает в свою свиту.

На рассвете в полках Милорадовича узнали, что Наполеон под покровом темноты отступил к Лейпцигу и теперь ждал армии союзников на укрепленной позиции перед городом. Это действительно был звездный час русского императора: он руководил действиями всей союзной армии. Французы откатывались к городу, наконец, их сопротивление было сломлено, и русские полки вошли в Лейпциг. Блестящая победа переломила ход кампании, Наполеон отступил к границам Франции и через две недели перешел Рейн, оставив Германию.

Во Франкфурте-на-Майне, где штаб-квартира русских войск расположилась на три месяца, молодые офицеры отдыхали. Так же, как когда-то в Вильно, местные помещики, богатые горожане, вельможи, приехавшие в свите трех государей, давали званые обеды, приемы, даже балы, и Александр с Иваном Минихом с удовольствием их посещали. Образ Елены постепенно стал бледнеть, тая в грустной дымке воспоминаний, граф уже не так остро переживал свою странную помолвку и потерю невесты и снова начал заглядываться на красивых женщин. Одно молодой человек знал твердо: что он не вправе жениться, поскольку дал слово Елене.

Немецкие красавицы оказались особами достаточно доступными, а прекрасный, как античный бог, зеленоглазый граф Василевский пользовался у них неизменным успехом, поэтому Александр не скучал и даже не заметил, как пролетело время, отдохнувшая объединенная армия подтянула резервы, собралась с силами и приготовилась к последнему сражению. Ровно через год после переправы через Неман русские войска перешли Рейн и вступили на территорию Франции.

Наполеон встретил авангард русской армии почти на границе — на северо-востоке Франции, напал на него и даже заставил союзников отступать. Но Бонапарт все равно был уже обречен, его противники оказались хорошими учениками. Так же, как великий Кутузов обошел французов под Москвой, так теперь император Александр, воспользовавшись тем, что Наполеон завяз в боях достаточно далеко от Парижа, основными силами союзной армии сделал крюк и направился на Париж. Брат императора Жозеф Бонапарт, возглавлявший оборону столицы, на предложение сдаться ответил категорическим отказом. Тогда кавалерия союзников смяла и изрубила пешие французские полки, остатки французской армии отступили в город. Младший Бонапарт бежал из столицы, и французские войска капитулировали. Утром девятнадцатого марта 1814 года император Александр торжественно въехал в Париж в сопровождении австрийского императора и прусского короля во главе стотысячной армии.

Спустя несколько дней Наполеон отрекся от престола. Князь Талейран, давно игравший на руку Бурбонам, договорился с победителями о восстановление монархии. Месяц спустя Наполеон отбыл на остров Эльба, оставленный ему во владение союзниками, а в Париж в сопровождении большой свиты эмигрантов въехал брат казненного французского короля граф Прованский, принявший из рук победителей корону Франции под именем Людовика ХVIII.

Но солдат и офицеров русской армии большая политика не волновала, это было самое счастливое время для этих, в большинстве своем молодых людей. Теперь они были спасителями Европы, женщины бросались им на шею, мужчины перед ними преклонялись. Пьяный воздух Парижа закружил и графа Василевского. Он не особенно обращал внимание на высокую политику, и окунулся в водоворот удовольствий — танцуя, ухаживая за женщинами и соблазняя их.

Летом, проводив Черкасского, уехавшего в Лондон к живущей там сестре императора великой княгине Екатерине Павловне, Александр лежал в своей комнате в большом трехэтажном доме, занятом русскими офицерами из частей Милорадовича. Через открытую дверь он услышал веселый рассказ одного из товарищей, в котором мелькнуло имя княгини Багратион:

— Мне говорили, что ее в Вене звали «белая кошка», потому что она всегда одевается только в белый тончайший муслин, через который просвечивает ее божественное тело. Так вот, это — правда: вчера на приеме у князя Талейрана, куда я приехал с нашим командиром, я убедился в этом сам, так и есть — с ума можно сойти, до чего это возбуждает! Она живет в Тюильри, вместе со свитой императора Александра и, говорят, пользуется его особой благосклонностью.

Александр не стал слушать дальше, а полез в шкаф, где были сложены его вещи. Там между голенищами новых сапог он обнаружил портрет, завернутый в белый холст. Развернув его, он посмотрел на прелестные лица двух девочек, гадая, которая из них теперь одевается в белый муслин и служит предметом сплетен всей Европы.

Быстро одевшись в новый мундир, граф поехал в Тюильри, в надежде, что друг не ошибся и княгиня Багратион действительно живет там. Ему повезло: один из замотанных делами чиновников в темно-зеленом мундире министерства иностранных дел сказал ему, что княгиня живет вместе с другими одинокими дамами на втором этаже, и указал направление. Еще через четверть часа Александр постучал в украшенную позолотой белую дверь, за которой, предположительно, должна была жить прекрасная княгиня Екатерина.

Мягкий голос пригласил посетителя войти, он заглянул в комнату и увидел прелестное белокурое существо с нежным взглядом больших, голубых глаз и лицом маленькой девочки. Она как две капли воды походила на свою мать, портрет которой Александр держал сейчас под мышкой.

— Что вам угодно сударь? — красавица подняла на него свои чудесные глаза и улыбнулась.

— Я принес вам кое-что, сударыня, надеюсь, что оно вас обрадует, — сообщил Александр и протянул женщине портрет, — мне кажется, мы с вами какая-то дальняя родня. Я граф Василевский, а моя бабушка, княгиня Аврора, была сестрой вашего отца.

— О Боже! — княгиня всплеснула руками и возбужденно добавила: — Какая радость, ведь это единственный портрет, где мы с сестрой обе стоим рядом с матушкой. Спасибо, вы сделали меня бесконечно счастливой!

Красавица бросилась Александру на шею и принялась его жарко целовать, прижимаясь к молодому человеку роскошным телом. Граф на мгновение опешил, но, в душе смеясь над всем комизмом ситуации, тоже крепко обнял женщину и начал отвечать на ее поцелуи. Через час он понял, почему красавицу Багратион зовут «белой кошкой»: она была необыкновенно чувственна и не пропускала ни одного мужчину, который ее заинтересовал. А кавалергард-холостяк граф Василевский был не только любопытным объектом для обольщения, он был еще и очень выгодной партией для молодой вдовы — поэтому «белая кошка» выпустила коготки и поймала добычу в сети. Скоро Александр стал официальным любовником княгини Багратион, она всюду таскала его за собой, демонстрируя разноплеменной публике, собравшейся в Париже. Он же не возражал, находя отношения с ней очень забавными и возбуждающими.

Они были очень довольны друг другом. Александр считал, что баснословно богатая внучатая племянница светлейшего князя Потемкина, бывшего не только любящим дядей, но и любовником ее матери и поэтому оставившего девочкам Скавронским огромное наследство, не нуждается ни в его состоянии, ни в его титуле. А прекрасная Екатерина до поры помалкивала, затягивая богатого графа Василевского в сладкие сети — все объяснения откладывая на потом. Париж им в этом помогал, заставляя забыть обо всем и наслаждаться яркими радостями страсти.