52 Гц

Глава 12

Майкл набрал в пластиковый стаканчик ледяной воды из кулера, сделал пару жадных глотков. Остаток вылил себе на голову, растер по макушке. Встряхнулся.

Шел шестой час репетиций, в просторном танцевальном зале было душно, несмотря на открытые окна. Двадцать пять человек били каблуками в пол, хлопки ладоней отмеряли ритм. Майкл протер влажной холодной рукой шею, покрутил головой, разминаясь. От духоты клонило в сон.

Коди, серьезный и сосредоточенный, вел за собой ансамбль. Грохот от каблуков стоял такой, будто по залу катались танки. В зеркалах отражалась живая лента людей в черных трико. Майкл сел возле стены, переложив на соседний стул чью-то куртку, вытянул ноги и постучал друг о друга носками. Ноги отозвались тупой болью — как и вчера, как и позавчера, как и пять дней назад. Он страдальчески подумал о том, что вот на этих несчастных ногах ему еще предстоит переться до отеля, где разместилась съемочная группа, и приуныл.

Съемки переместились в Дублин — здесь предстояло делать несколько ключевых сцен из биографии Эрика: дружбу с Дэвином «мертвой галлюцинацией» О’Хартом, студенческое восстание, побоище на улицах, казнь зачинщиков. Пару сцен планировали снимать прямо в Тринити колледже. Пока техническая группа готовила площадку, Майкл впахивал на репетициях: им с Коди ставили хореографию. В основном, конечно, ему: Коди влет читал с ног и бил степ так, что Майклу оставалось только завидовать и гнаться за ним, не успевая даже пот со лба вытереть. В массовку взяли профессиональный ансамбль ирландского танца, и каждый день с ними шли многочасовые репетиции, после которых Майкл не чувствовал ног.

А Коди, неутомимый и жизнерадостный, как медведь на спидах, готовился к своему звездному часу: в стихийном восстании у него была ведущая роль.

— Закончили! — крикнул он, доведя номер до конца.

Майкл, облокотившись о спинку стула позади себя, смотрел на него, как через туман. Коди подошел, пышущий жаром, румяный, снял насквозь мокрую майку, вытер ею лицо.

— Ну что, по пиву? — спросил он.

— Дай мне умереть, — вяло сказал Майкл. У него даже язык едва шевелился.

— Мы не закончили с моим акцентом! — возмутился Коди.

— Иди в жопу со своим акцентом.

Коди влез в свежую футболку, которую извлек из рюкзака, сел рядом с Майклом, чтобы переобуться.

— Я пойду куда угодно, если там дают пиво, под которое мы догоним мою роль. Не виляй, Майк, ты сейчас встаешь и мы идем заниматься фонетикой.

— Сука ты, — вздохнул Майкл и нагнулся, чтобы стащить с себя танцевальную обувь.

Конечно, он все понимал. Коди выпал шанс сыграть что-то серьезное, драматическое, предъявить миру свой талант — и чтобы не упустить этот шанс, Коди готов был работать двадцать пять часов в сутки. У него было немного реплик, но он шлифовал каждую часами. Его экземпляр сценария был весь расписан фонетической транскрипцией — своих слов, чужих. Он перенимал у Майкла ирландский акцент и быструю, легкую манеру речи, но ему это дело давалось так же непросто, как Майклу — танцы. И они бились что с танцами, что с акцентом, плечом к плечу.

На улице резкий мартовский ветер едва не сбил их с ног. Они синхронно втянули головы в плечи, переглянулись. Начинался дождь.

— Кто последний, тот платит! — Коди пихнул Майкла локтем.

— Да пошел ты!..

Ответ, брошенный в спину, унес ветер. Майклу пришлось догонять.

Фонари светились в дождливой хмари, старинные вывески скрипели, полоскаясь по ветру, как бумажные флажки. Коди трусил по улице, перепрыгивая через блестящие лужи, вертел головой, подыскивая подходящее место по одному ему понятным приметам. Он свернул на крошечную улочку, где с одной стороны тянулась красная кирпичная стена фабрики, а с другой в ряд стояли гаражные ворота, расписанные граффити. Ветер сюда не задувал, и Майкл перестал сутулиться. Впереди светилась вывеска какого-то крохотного паба, Коди быстрым шагом направился к ней. Майкл чертыхнулся и перешел на бег, в дверь они ударились одновременно.

— Если ты хочешь играть ирландца, — сказал Майкл, вваливаясь внутрь, — то никаких «кто последний, тот и платит». Платят всегда по очереди за круг, понял?

По телевизору над стойкой шла трансляция какого-то матча. Они взяли по Гиннессу, заняли последний свободный столик возле коридорчика в туалет. Майкл с удовольствием вытянул ноги, привалился спиной к стене.

— Так, мы остановились на бытовых богохульствах, — Коди вынул диктофон из кармана, положил на стол.

— Дьявол верти твою душу, Дэвин О’Харт, — благодушно сказал Майкл, переходя на быструю мелодичную речь. — Не будь ты женихом моей Мойрин, я поколотил бы тебя за то, что ты лезешь с расспросами в лицо уставшему человеку.

— Сам Царь Небесный не смог бы меня поколотить, — начал Коди, старательно артикулируя и завышая тон, но Майкл помотал головой, прерывая его.

— Будь у тебя капелька ума, ты бы сам понял, что Господь никогда не спустится на землю, чтобы подраться. Ты что же, думаешь, он стал бы марать об тебя свои кулаки? Воистину, голова у тебя — как дырявое ведро: сколько не лей — все пусто.

— Мария, матерь Божья! Ты только и знаешь, что болтать, пока я с ног валюсь от голода и жажды! — воскликнул Коди, по интонации слегка перебирая с патетикой.

— Что-то я никогда не слыхал, чтобы эти две напасти приключились с человеком одновременно, — усмехнулся Майкл.

— Ох и злобы же в тебе! — бросил Коди. — Душа твоя грешная, прости, Господи, ты бы лучше сунул нос в свое пиво и не высовывал бы его до нового Рождества!

Майкл довольно ухмыльнулся, дернув бровью.

Импровизация давалась Коди со скрипом: он то повторялся, то запинался, то выдавал узнаваемые плоские шутки из ситкомов. Но не сдавался. Он уперся, что ему нужно выучиться говорить как ирландец, а не просто талдычить заученные слова, и он хватался за все, до чего мог дотянуться. Легче всего ему было дотянуться до Майкла, и Майкл натаскивал его на манеру речи, на этот особый цинично-поэтический слог.

Они засиделись в пабе до позднего вечера. От усталости и нескольких пинт эля на голодный желудок Майкла слегка повело. Он сидел, подперев голову ладонью, рассеянно слушал Коди. Тот, поймав волну, с горящими глазами убеждал его, что Ирландия будет свободной. Не имея никаких других корней, кроме австралийских, а из тех богатый разве что португальцами, Коди так по-ирландски страстно требовал нассать англичанам в глаза, что Майкл даже ощутил в себе некоторое желание пойти и сделать это прямо сейчас. Впрочем, может быть, это говорили в нем три пинты Гиннесса.

Когда они вышли, дождь уже кончился. Наслаждаясь легким головокружением, Майкл нашарил в карманах сигареты, затянулся как мог глубоко, передал зажигалку Коди.

— Слушай, а что у вас с Джимми? — спросил тот, щурясь, чтобы прикурить, и закрывая огонек ладонью.

— С кем? — переспросил Майкл.

— Ну, Джимми. Который, — Коди изобразил сложное движение пальцами, намекая то ли на щупальца осьминога, то ли на игру на рояле. — Писатель.

— А!.. Этот, — догадался Майкл. — Ничего.

Он для убедительности мотнул головой.

— Это кто ж тебя научил так херово врать, благослови Господь твою душу? — по инерции спросил Коди и сам поморщился: не сдобренная акцентом, эта фраза звучала абсолютно неестественно.

— Кто научил? — бездумно переспросил Майкл. Сунул руки в карманы, забыв, что держит сигарету. Обжегся, выматерился.

— Ты его ненавидишь, — с придыханием сказал Коди, будто открывал Майклу невесть какую тайну.

— Да говнюк он просто, — сказал Майкл. Сразу опомнился, встряхнул головой: расслабляться и выбалтывать свои старые секреты при Коди точно не стоило. Он всегда был треплом, узнает он — узнают все остальные.

— Что он тебе сделал? — предсказуемо спросил Коди.

— Да просто бесит, — отмахнулся Майкл. — Мало ли говнюков?.. Много. Вот и он из таких.

Он постоял, покачиваясь, потом неожиданно добавил:

— А может, это все я, а не он. Я главный говнюк.

— Хочешь знать, что я думаю?.. спросил Коди. Он оглянулся, явно пытаясь сориентироваться, в какую сторону возвращаться к отелю. Майкл взял его под локоть, развернул в нужном направлении.

— Да что ты можешь думать, у тебя же мозгов — щепотки нет, чтобы курице бросить, — отозвался он, отвлекая Коди от опасной темы. — Катись-ка ты к дьяволу, а я тебя провожу, чтобы не потерялся.

Коди тяжко вздохнул и двинулся в указанном направлении.

Столовую залу Тринити колледжа для съемок превратили в аудиторию — это было единственное помещение, подходящее по размеру. Поставили трибуны для студентов, преподавательскую кафедру, шкафы с книгами, меловую доску.

Сняли с рук крупные планы, лица, ноги. Майкл сидел на трибунах рядом с Коди, привычно отгораживая себя от камер, микрофонов и мельтешения на периферии. Рядом шелестела массовка. Вдоль камина прогуливался актер, игравший преподавателя. Майкл тихо и медленно взвинчивал себя. Рядом нервничал Коди — это помогало поддерживать градус раздражения, которое уже готово было перелиться в ярость. Преподаватель, вышагивая вдоль стены, зачитывал свой текст. Ирландцы в его лекции преподносились людьми низшего сорта, не способными к самоорганизации, не обладающими никакими заслуживающими внимания культурными обычаями, кроме бессмысленной и безобразной дикости.

— Отсутствие в Ирландии феодалов с многовековыми семейными традициями и ветвистыми генеалогическими древами… — нудным голосом зачитывал лектор.

Камера скользила по лицам. Майкл свирепел и молчал. Он был уверен, что многие лица в скованной тишине были угрюмыми.

— Ирландия является враждебным местом, — продолжал лектор, — по большей части непригодным для жизни, и, как следствие, отсутствие аристократии среди ирландцев вполне объяснимое и естественное явление…

Каблук врезался в пол. Все вздрогнули, обернулись на звук, прозвучавший в тишине, как выстрел. Майкл врезал каблуком в пол еще раз. На него смотрели. Головы поворачивались к нему, и он понимал, что сейчас, именно сейчас он обязан был что-то сделать. Это было невыносимо — сидеть, слушать, молчать. Рядом с Коди, который совсем недавно — еще вчера!.. — когда они шлялись по пабам, уверял его, что Ирландия будет свободной от англичан. Будет!.. Когда?!

Майкл ударил ногой еще раз. Услышал, как звук подхватили. Еще двое, трое… десятеро. Четко. Ритмично. Громко. Двадцать ног, двадцать каблуков. Как удары сердца, с одинаковыми паузами каблуки врезались в пол.

Лектор заволновался, что-то крикнул, пригрозил, кажется. Потребовал тишины. Майклу было плевать.

Он встал. Рядом с ним встал Коди. Кто-то хлопнул в ладони, поддерживая ритм. Майкла переполняла такая ярость, такой обжигающий гнев, что ему было жарко.

— Начали! — крикнул Шене.

Они начали вдвоем с Коди, не сходя с места. Руки вдоль тела, подбородок вперед. Ритм подстраивался под них, развивался, меняя темп. Они колотили сапогами в деревянный настил, и тот качался и прогибался от прыжков и ударов. Варварство? Дикость? Да чтоб вы все оглохли от этого топота!

Они распалялись, темп ускорялся. Майкл видел краем глаза, как с соседних рядов поднимались люди, включались, били носками в пол, ладонью в ладонь. Пять человек. Десять. Пятнадцать. Молчаливый и оглушительный протест громом стоял в аудитории. Лектор что-то кричал, но его было просто не слышно в грохоте десятков ног.

Коди скользнул в проход между рядами лавок, чтобы развернуться по-настоящему. Майкл остался на месте. Ничего не слыша, кроме грохота, ничего не чувствуя, кроме опаляющей боли и гнева. Кажется, у него невольно выступили слезы. Дышать стало тяжело. Он сморгнул влагу, не глядя в камеру, обплывающую его по дуге. И стиснул зубы так, что по впалым щекам прокатились желваки. Ноги сами повторяли заученный рисунок, он дышал через нос, смотрел прямо перед собой, чувствовал, как волосы падают на лоб и щекочут кожу.

Если б они только могли изменить этим что-то, если бы только это значило хоть что-то больше, чем крик отчаяния. Если бы они могли заставить Англию вздрогнуть, затрястись, как этот помост под ногами. Стряхнуть с острова англичан, как крошки со скатерти! Гнать их до самого края земли, загнать по горлышко в море! Пусть убираются, пусть плывут в свой поганый Лондон!

Тишина оглушила его, он вздрогнул от звука хлопушки. Очнулся. Выдохнул.

Переглянулся с Коди, кивнул ему. Шене объявил перерыв.

Майкл сбежал с трибун вниз, огляделся в поисках свободной бутылки воды. Рядом откуда-то возник Джеймс, протянул ему стаканчик с кофе.

— Здорово. Это было… впечатляюще, — хрипловато сказал он.

— Да? Спасибо, — бездумно сказал Майкл. В два глотка выпил едва теплый кофе, вернул Джеймсу стаканчик. Хлопнул его по плечу: — Извини, я к гримерам.

У него в ушах все еще стоял гром, звуки слышались заторможенно. Все тело, казалось, продолжало вибрировать, сердце колотилось, как ненормальное.

— Готовность три минуты, делаем еще дубль! — крикнул Шене.

Отсмотрев снятый материал, Майкл глубоко задумался. Смотрелось, слов нет, хорошо. Графично, ярко. Две дюжины студентов выдавали отменную хореографию, хотя и было-то там всего ничего этой хореографии: прыгай на месте да грохай каблуками-носками в пол. С помоста вздымалась пыль, Коди, как зачинщик, жарил ногами отчаянно, будто последний раз в жизни. Майкл сам, в общем, тоже неплохо смотрелся. Хорошо он смотрелся, что тут скажешь. Сексуально.

Коди от радости просто летал. У него оставалось всего пара сцен в Дублине, а потом он возвращался домой: его работа была закончена. Майкл, в принципе, разделял его радость. Да, снято было хорошо. Да, всех возьмет за душу, некоторые, может, даже слезу пустят.

Но что-то его смущало.

Он проносил в себе эти сомнения весь следующий день, потом молчать дальше просто не смог. Улучил момент, когда Джеймс отлепился от режиссера, отловил его возле кофейного автомата.

— Слушай, — начал он, прислоняясь плечом к стенке автомата и заранее складывая руки на груди, если Джеймс начнет спорить. — Можно спросить кое-что?.. По сценарию.

— Конечно, — Джеймс поднял на него глаза, размешивая сахар в стаканчике.

Майкл почесал в затылке, перебросил хвост парика на плечо.

— Вот эта сцена с протестом… с танцами. Ты ее видел? Тебе нравится?..

— Получилось неплохо, — уклончиво сказал Джеймс.

Майкл угукнул. Вежливо и издалека не получалось.

— Ладно, скажи так — почему вообще танцы? Серьезно, что это, блядь… — он прикрыл рот рукой на мгновение, будто хотел поймать вылетевшую брань, — что это за Риверданс? Это выглядит, как врезка из индийского фильма, спасибо, что там хоть не поет никто!

— Понимаешь, танцы были запрещены, — начал Джеймс, отходя от автомата. Майкл потянулся за ним. — Во время британского господства язык, культура, традиции, вера, музыка — все ирландское было запрещено. За танец или за песню можно было угодить в тюрьму, поэтому — это такая форма мирного протеста. Это заявление, что «мы не хотим отказываться от своих корней, мы хотим гордиться своей страной».

— Ладно, я это понимаю, — Майкл кивнул. — Не говори на своем языке, не верь в своего бога, не пой, не танцуй. Исчезни. Это ясно. Но почему, бл… почему нужно устраивать из этого такое шоу?.. Видно же, что хореография современная. С каких пор мы делаем мюзикл?

Джеймс опустил голову, Майкл обогнал его, преградил путь.

— В сценарии, который ты мне давал, этой сцены вообще не было! — заявил он. — И в книге не было! Танцы на деревенском празднике — были, а вот этого — нет! Зачем ты это туда вписал?..

— Это стихийный студенческий протест… — начал Джеймс, но Майкл перебил:

— Я не об этом спрашиваю!

— Я не знаю, что ты хочешь от меня услышать.

— Правду! — изумленно сказал Майкл. — А что я еще могу хотеть — чтобы прокукарекал?

Джеймс невольно прыснул от смеха, но тут же собрался и стал серьезным.

— Это важный эпизод, — снова завел он, пытаясь обойти Майкла, но тот шагнул в сторону, не пустил.

— Прекрати вилять, — приказал он. — Я хочу знать, что ты думаешь. Я вижу, что ты думаешь, что это херня, — обвиняющим тоном сказал он. — Иначе ты бы уже заливал мне про то, как все круто. Я хочу знать, насколько все плохо.

— Пиздец, — шепотом сказал Джеймс и поднял глаза. — Отвратительно. Пошло. Мерзко. Мне стыдно будет ставить под этим свое имя.

— Так, — радостно протянул Майкл, складывая руки на груди. — Ну и кто подбил тебя на этот позор?

— Шене, — сказал Джеймс. — Он сказал, что нужна зрелищная сцена, нарезка из которой пойдет в трейлер. Я сомневался, но он сказал, что роман — это одно, а фильм — совсем другое. Я подумал, что, может быть, я и правда чего-то не понимаю — и сделал, как он предложил.

Майкл провел языком по зубам, огляделся, будто искал кого-то.

— Ладно. Давай так. Помнишь, ты не хотел надевать килт? Потому что, там, у тебя национальная гордость, которая не для того, чтобы на нее подрочили.

Джеймс мимолетно улыбнулся.

— Помню.

— Вот это, — Майкл показал себе за плечо большим пальцем, намекая на снятую сцену, — это был килт. И спекуляция на теме. Ты сам разве не видишь, что эта сцена там торчит, как хуй во лбу?

— И что ты предлагаешь?.. — с интересом спросил Джеймс.

— Я не знаю, — Майкл слегка растерялся от вопроса. — Я у тебя хотел спросить. Можно с ней что-то сделать?

— Шене говорит…

— Да к черту твоего Шене! Кто тут автор? Ты!

— Я не режиссер, — мягко сказал Джеймс.

— Ты автор! — с нажимом повторил Майкл. — Это твой проект! Не делай вид, что ты тут ничего не решаешь.

— Я не могу пойти к нему и сказать, что надо выкинуть целую сцену.

— Я могу! Выкинуть. Вырезать. Поменять. Что-нибудь с ней сделать, потому что вот так, как сейчас, это пошлость. И ты это знаешь.

Джеймс вздохнул, поднес стаканчик к губам. По нему было видно, что он сам сомневается. Майкл знал это выражение губ — оно так и не поменялось. Джеймс всегда так складывал губы, когда с чем-то был несогласен.

— Если ты настаиваешь, давай поговорим с Шене, — предложил Джеймс. — Может, он к тебе прислушается, я же не знаю, как будет лучше для фильма, я не могу с ним спорить.

— Я могу, — сказал Майкл, машинально засучивая рукава.

Они встретились в отеле, за ужином, в тот же день. Майкл сидел с красиво разбитой губой, трогал ссадину языком — в сцене массовой драки, несмотря на то, что основные сцены боя отдали дублеру, он все-таки получил бутафорской тростью в лицо. Была бы настоящая — лишился бы пары зубов, а так он еще легко отделался.

— А я вообще не хотел с тобой работать, — сказал Шене, раскладывая на коленях салфетку. — Будь моя воля, тебя бы здесь не было. Это они настояли, — он кивнул на Джеймса. — Вынь да положь им звезду. Я хотел взять кого-то свежего, незатасканного. Молодое лицо. Я работал с голливудской школой, — он неодобрительно цокнул языком. — Не лучший опыт в моей жизни. Но мне сказали, нужно хотя бы одно громкое имя. Пришлось согласиться на тебя.

— Я начинал в независимом кино, — сказал Майкл, будто оправдывался. — У меня не только голливудская школа.

— Я видел, — кивнул Шене. — Хорошие работы были. Но я думал, ты уже все, встал в обойму — пойдешь клепать франшизы, сиквелы, приквелы, хрюквелы.

— Насчет сцены протеста, — сказал Майкл и положил локти на стол. Глянул на Джеймса, будто проверял, что тот все еще в деле. — С танцами. Она правда там так нужна?

— Конечно, нужна, — удивленно сказал Шене. Он взял вилку и нож, начал нарезать шницель на мелкие кусочки. — С нее начинается студенческий бунт, о чем ты говоришь?

Майкл решительно подался вперед, будто собирался загипнотизировать режиссера взглядом.

— Мне кажется, будет лучше убрать всю эту хореографию. Оставить протест. Но пусть просто топают и хлопают, а не танцуют.

— Зрелищность пропадет, — с какой-то странной интонацией сказал Шене, будто повторял не свои слова.

— Сохранится правдоподобность, — сказал Джеймс тоном «а я тебе говорил».

Шене взялся за подбородок, поскреб ногтями седоватый пух.

— У нас ограниченная аудитория из-за высокого рейтинга. Такая сцена привлекла бы больше зрителей. Ваша сторона, — он показал глазами на Майкла, — очень хотела что-то «зрелищное» и «ирландское».

— Я в этом ничего не понимаю, так что можно прямо — насколько больше? — спросил Майкл. — Костюмная драма про Ирландию, да еще и про связь английского джентльмена с ирландцем? На нее в последнюю очередь пойдут за пропагандой ирландской культуры. А вот критики скажут, что надо было сразу ставить мюзикл, если хочется повыделываться.

— Я согласен, — сказал Джеймс. — И как автор оригинала, и как консультант по эпохе. Этот вставной номер здесь лишний. Хореография современная, смотрится чужеродно — я говорил.

— «Нью Ривер» не согласится, — сказал Шене. — Что вы предлагаете — разжечь костер в аудитории и устроить пляску через костер? Или что? У них тоже есть требования к фильму, они считают, что сцена отлично выглядит.

— Она бы отлично выглядела в любом другом фильме, — упрямо сказал Майкл. — Но не здесь. На нее смотришь — и кажется, что не хватает только, чтобы кто-то флейты и скрипки из штанов вытащил. Для полного эффекта.

Шене с сомнением посмотрел на Джеймса.

— И ты с ним согласен?..

— Я с ним согласен, — твердо сказал тот. — Я доверяю его чутью.

Шене высоко поднял брови, посмотрел на удивленное лицо Майкла.

— Вот так, да?.. Ладно, — он кивнул. — Давайте попробуем. На наш страх и риск. Переснимем и посмотрим, что выйдет.

Он сделал паузу, азартно улыбнулся. Глянул на Майкла:

— Не жалко, что столько подготовки впустую?

Тот пожал плечами, мол, такая моя работа. Добавил для верности:

— Если бы я оплакивал каждый выброшенный дубль, я бы свихнулся.

Шене довольно усмехнулся.

— А я думал, ты один из этих, из кукольного театра — что тебе в рот положили, то ты и говоришь. Встал, как велено, повернулся, как написано. Но раз ты такой бодрый — давай, — он взмахнул ладонью, — работай. Мы не блокбастер делаем, в конце концов. А будут еще идеи — приходи. Поговорим.

Насколько легко оказалось договориться с Шене, настолько же трудно оказалось убедить Коди в том, что сцену нужно менять. Когда он узнал, что их номер вырежут и переснимут, он орал на Майкла так, что можно было оглохнуть.

— Зачем ты это сделал?! Зачем!.. Это же был мой шанс! Ты же знаешь, как мне было важно!

— Вся твоя роль — это твой шанс, — говорил Майкл. — И ты с ней справляешься. Офигенно справляешься, тебе нечего волноваться.

Коди отбросил браваду, больше не прикрывался тем, что у него все в шоколаде, что у него нет отбоя от предложений. И Майкл не стал ему это вспоминать — он все понимал. Он знал, когда решался на разговор с Шене, что Коди будет на него зол. Столько времени и усилий потрачено зря!.. И все потому, что Майклу его интуиция подсказывала то, что он даже толком объяснить не мог, просто чувствовал!

Джеймс его понял без объяснений. Удивительно, что они до сих пор так хорошо понимали друг друга. От этого, кажется, было еще хуже. Ведь съемки однажды закончатся, и тогда они разбегутся уже навсегда.

— Тебе что, было жалко?! — не унимался Коди. — У тебя и так главная роль!.. Тебе жалко было мне времени?! Ты что, завидуешь?! Хочешь подвинуть меня?!

— Да не хочу я тебя подвинуть, — Майкл поморщился. — Слушай, мне очень жаль. Прости. Но для фильма…

— Плевать мне на фильм!.. На твой сраный фильм!.. Никто бы не умер, если бы ты оставил мне эти полторы минуты!.. Никто! Зато меня бы заметили!..

— Ты и так будешь заметен! — крикнул Майкл. Истерика Коди начала его утомлять. — У тебя важная роль!

— Знаешь, что, — Коди ткнул в него пальцем. — Я больше не разговариваю с тобой. Я не хочу тебя знать. Я думал, ты мне друг, а ты просто жадный завистливый говнюк. И все.

Джеймс переписал сцену протеста за ночь, и они сняли ее по-новому. В ней никто больше не танцевал — студенты топали ногами, били в ладони, заглушая речь лектора узнаваемым ритмом застольной песни. Режиссер был доволен, Джеймс тоже считал, что в таком виде сцена не выглядит странной врезкой из какой-то другой истории.

Коди с Майклом больше не разговаривал. Майкл опасался, что тот психанет и откажется сниматься дальше, и за ним будут бегать и уговаривать его не уходить из проекта, чтобы не искать ему срочную замену и не переснимать все сцены с ним — но обошлось. Тот продолжал работать, просто вне площадки делал вид, что Майкла не существует. Майкл чувствовал себя виноватым, но отказаться от своего решения, предоставься ему такая возможность, он бы и не смог, и не захотел.

А чтобы шляться по пабам, он нашел Коди замену.

Для всех сцен, связанных с риском получить травму, ему полагался дублер. Нужного нашли среди кадров ирландской киностудии. Он приехал в Дублин, когда начались съемки массовых драк, и Майкл почти мгновенно проникся к нему симпатией. Парня звали Шеймус О’Брайен, он был примерно комплекции Майкла, разве что выше на пару сантиметров. Простой, улыбчивый, с серьезным подходом к работе. Он подменял Майкла, когда нужно было с риском для здоровья откуда-то прыгать, на что-нибудь падать и ломать спиной мебель. Майкл оставался на площадке, глядя на трюки, и завидовал, а после вел парня шляться по пабам.

Он хотел бы быть на его месте, хотел бы чувствовать этот азарт и этот адреналин. Он давно их не пробовал, его жизнь была безопасна — если не брать в расчет гонки с Браном по пустынному бездорожью, когда они шпарили, поднимая пыль и распугивая сусликов ревом двигателей.

Он смотрел на Шеймуса, завидовал ему, но понимал: Джеймс был прав. Тогда, много лет назад, Джеймс был прав. Профессии каскадера ему быстро оказалось бы мало. Он бы начал рваться к настоящим ролям. И, конечно, дорвался бы.

На исходе марта в Дублин приехал Питер. У него был небольшой перерыв в съемках, пока они занимались той частью сценария, где речь шла о прошлом Эрика. Но когда действие переместилось в настоящее, он вернулся — с новыми размышлениями по поводу их с Майклом партнерства. Романтика давалась ему тяжело, хотя его больше не накрывала паника от тесного физического контакта. У них легко выходила вражда и неприязнь, уважение и интерес шли влет, но страсть так и не загоралась. Это было не особенно редким явлением, даже у опытных актеров бывало такое, что они никак не могли сработаться, войти в нужный ритм. А Питера опытным назвать было нельзя. И Майкл бился с ним дальше — он видел, что Питер искренне старается, и так же искренне хотел ему помочь. И они продолжали один и тот же разговор.

— Я все понимаю — почему Терренс так привязался к Эрику, что он чувствует. Но это в теории. Я не понимаю, как это выразить. У себя в голове я все слышу — интонации, жесты, даже мимику. Но повторить не могу, — признался Питер.

Они сидели под каменной тюремной стеной. Рабочие разбирали помост и виселицу, где только что отсняли сцену казни. Майкл, еще не переодевшись, в распахнутой рубахе и грязных штанах, босиком, сидел на раскладном стуле, вытянув скрещенные ноги, и вынимал из волос соломинки. Питер маялся рядом, прикладываясь к баночке колы. Неверное мартовское солнце светило ему в глаза, и он щурился, отворачиваясь.

— А что тебе мешает? — спросил Майкл. — Смущает что-нибудь?

— Мне все время кажется, что Терренс должен быть мягче, — сказал Питер. — Как-то иначе вести себя. Быть понимающим. Он ведь образованный человек, он гуманист. Он хочет помогать людям. Куда это исчезает, когда он сталкивается с Эриком?.. Если ему нравится Эрик, он увлечен им, что мешает ему действовать терпеливо, вызвать симпатию?.. Почему его так швыряет? Он мог бы завоевать его доверие, если бы проявил больше такта и понимания.

— Пошли от обратного, — предложил Майкл и сунул соломинку в зубы. — Он действует нетерпеливо. Почему? Что мешает ему быть спокойным?

— Я не знаю! — огорченно воскликнул Питер. — Он ведь видит, в каком положении живут эти люди, он должен быть гуманнее!..

Майкл покачал головой. Должен!.. Какое там «должен», если ты влюблен до дрожи и подгибающихся коленок?.. Какая там гуманность, если ты не знаешь — то ли ты хочешь зарядить в рожу этому козлу, то ли прижать к себе и расцеловать?.. И то и то мучает тебя одинаково, и тебя разрывает напополам, как бумажную куклу.

Рядом с Шене, как обычно, тусил Джеймс. Они отсматривали съемку, тыкали руками в мониторы, явно бурно соглашаясь друг с другом. На Джеймсе постоянно останавливался взгляд. С ним рядом вообще было… хорошо. Особенно когда после долгого дня группа собиралась в баре отеля, и Джеймс с одного конца стойки что-то оживленно рассказывал, жестикулируя и вскидывая брови, а Майкл смотрел на него с другого края, подперев голову рукой — смотрел, как шевелятся его губы, как оживает мимика. Он специально садился подальше, чтобы ничего не слышать, выставлял между ними плотный заслон из людей, а в голове крутилось — ты знал, ты знал, что у Медичи был жираф?..

— Джаймс! — крикнул он, и тот вздрогнул, обернулся. Майкл махнул рукой, мол, подойди, вопрос есть.

Джеймс кивнул режиссеру, извиняясь, и подошел ближе. У него в глазах еще не угас рабочий энтузиазм, он оглядел Питера, схватил его за плечи и на мгновение прижал к себе.

— Что вы тут обсуждаете?.. — спросил он.

— Вот скажи нам, как автор, — сказал Майкл, потирая пальцы босых ног друг о друга, — Терренс Эксфорт должен быть способен на сильные чувства, да? Но как это сочетается с тем, что он такой мягкий?

— Он не мягкий, — с улыбкой заметил Джеймс. — Он вежливый. Просто некоторые ирландцы путают вежливость и сдержанность с бесхребетностью.

Майкл, который только что, наклонившись, достал сигарету из лежащей на земле пачки, с возмущенным непониманием уставился на Джеймса.

— А я бы так не сказал. Может, бесхребетность — сильное слово, но он точно не… — Майкл взмахнул в воздухе сигаретой, подыскивая нужное слово, — не бунтарь. По натуре. Ты же помнишь, почему его выслали из Лондона?.. — он глянул на Питера.

— Про него пошли слухи, — кивнул тот. — Про его сомнительные связи.

— Точно, — Майкл ткнул сигаретой в его сторону. — И чтобы уберечь наследника от позора, отец отправил его куда подальше. В Ирландию. Еще и повод подвернулся с продажей поместья, так что Терренс даже спорить не стал — собрал вещи и смотался, куда сказали.

Майкл остановился, чтобы прикурить. Что-то начало жечь ему щеки — наверное, солнце припекало сильнее обычного. Питер с сомнением переводил взгляд с одного на другого. Майкл яростно щелкал колесиком зажигалки, но повлажневший палец только прокручивал его, не высекая искру.

— А может такое быть, что Терренс воспринимал Эрика, как временное увлечение? — с надеждой спросил Питер. — Он же знает свои склонности, может быть, он думал, что это просто флирт, средство развеять скуку?..

— Нет, что ты, — живо ответил Джеймс. — Сначала Терренс даже не представлял, что у них может быть что-то общее. Ведь Эрик ирландец, он с первой же встречи вел себя непозволительно грубо. А Терренс всегда предпочитал мужчин своего круга, таких же, как он сам. С первого взгляда Эрик ему совершенно не понравился! И лишь когда Терренс узнал его лучше, он начал тянуться к нему. Он был изумлен и заворожен его видением порядка вещей, ходом мыслей, его манерой держаться. Под этой грубостью он начал замечать нечто другое. Он словно увидел другую сторону монеты. Цельность, прямоту… искренность, — добавил Джеймс тихим тоном.

Майкл сдержал желание фыркнуть. Ему немедленно захотелось поспорить, но он даже не мог найти, на что именно он хочет возразить. Джеймс говорил все верно, но в его словах словно крылось что-то другое, какой-то намек, и этот намек Майклу совершенно не нравился.

Питер нервным жестом убрал волосы от лица, засмеялся негромко, скрывая смущение.

— На самом деле — я знаю, — сказал он. — Есть одна деталь, которая мне все портит. Майкл, он — столько сделал для меня, мне ужасно неловко, что ему приходится тратить на меня столько времени…

— Эй, — окликнул Майкл. — Мы же говорили об этом. Это трудная роль. Не трать время на все эти церемонии. Мы работаем вместе — и будем работать, пока все не получится идеально.

— Знаете, что, — весело сказал Питер, переводя взгляд с одного на другого. — Вот что. На месте Терренса я бежал бы от такого человека, не оглядываясь, до самого Лондона. Потому что он до чертиков меня пугает!

— Верно, — кивнул Джеймс. — Но именно то, что тебя пугает в Эрике — тебя же к нему и влечет. Вся эта сила, дикость, прямолинейность. Это умение ломиться напролом, эта страсть. В Эрике очень много страсти, он контрастный, почти черно-белый. Его мир — черно-белый.

Майкл наконец справился с зажигалкой, она выбросила длинный язычок пламени, Майкл инстинктивно шатнулся назад. Потом прикурил.

— Я бы никому не пожелал оказаться на его пути, — сказал Питер. — Это же атомный ледокол какой-то. С ракетной установкой. Он просто уничтожает все, что его не устраивает — и идет дальше. Я отлично понимаю, почему отец Донован выбрал именно Эрика. Это масштабно.

— Правильно, — сказал Джеймс, коротко глянув на Майкла. — Но представь, если этот человек так пугает тебя — как он пугает других?.. Каково это — когда он, летя вперед, раскалывает мир пополам, а ты находишься в единственном тихом и безопасном месте — у него за спиной?.. Потому что он защищает тебя, верит тебе. Ради своей цели он рискнет чем угодно, как бы оно ни было ему дорого… И в первую очередь он рискнет собой. Потому что он не умеет иначе, — тихо сказал Джеймс. — Он умеет лететь вперед, но управлять полетом, тормозить — нет.

Майкл, заслушавшись, приоткрыл рот. Ему казалось, Джеймс говорит сейчас не о книге и не о фильме, а о чем-то совершенно другом — и он очень не хотел догадываться, о чем именно.

— Но ты, — тихо продолжил Джеймс, — ты, кого он пустил себе за спину — ты можешь помочь ему. Направить его. Он несовершенен по сравнению с тобой, но он прекрасен, как дикий штормовой шквал.

— И прекрасно может ебнуть тебя головой о скалы, — пробурчал Майкл себе под нос, сам не зная, зачем.

— Ты должен найти слова, которые его укротят, — продолжал Джеймс, будто не слышал. — Ты — заклинатель шторма, но ты должен быть в самом его сердце, чтобы справиться с ним. Не бояться, когда он подхватит тебя и унесет. Главное — верить, что он не причинит тебе зла. Намеренно — не причинит, — добавил он.

Питер смотрел на Джеймса, не отводя глаз.

— Несовершенен?.. — повторил он. — Но так же нельзя говорить, это… это неправильно. Терренс не может думать, что Эрик несовершенен по сравнению с ним!

— Мы говорим о людях середины девятнадцатого века, — напомнил Джеймс. — Здесь неприменима современная политкорректность. Англичанин не мог воспринимать ирландца равным себе. Между ними — пропасть. И именно ее они и стараются преодолеть. Их стремление друг к другу — это «прыжок веры».

— Да, я… я об этом не думал, — признался Питер. Он выглядел слегка оглушенным.

— Вся эта история, — сказал Джеймс, — с момента их первой встречи движется к одной-единственной сцене. Там, где Терренс, зная, что его ждет, зная, каковы будут последствия — жертвует всем, что у него есть…

— Ради спасения Эрика, — вдохновенно закончил за него Питер, но Джеймс покачал головой.

— Нет. Не ради него. Совсем нет. Терренс гуманист, он в чем-то наивен и идеалистичен, он жаждет видеть мир лучше, чем он есть. Но в тот момент, когда он делает свой последний выбор — он думает не о себе, не об Эрике, не о том, что он к нему чувствует — об этом он будет думать потом. Он знает, что своим решением рушит всю свою жизнь. Он думает о той единственной цели, к которой Эрик стремится. Он делает это ради того, во что Эрик верит.

Майклу захотелось спрятать лицо в руках. Он сдержался лишь потому, что опустил глаза в землю. Ему показалось, это уже не солнце грело ему лицо, а направленный на него софит обжигал кожу до мяса. Ссутулившись, он поднял голову, посмотрел на Джеймса снизу вверх. Питер, явно слегка оглушенный, рассеянно смотрел по сторонам. Джеймс нервным жестом засучил до локтей рукава свитшота. Руки были в татуировках — обе, от запястий и выше, сплошь забиты узорами. Майкл зацепился взглядом за рисунок на левой — там, на тыльной стороне, были темные волны, пузырьки воздуха и длинная, хорошо узнаваемая морда кита.

Почему кита?.. — удивился Майкл, цепляясь за эту мысль, лишь бы не возвращаться к вороху других, горьких, полных раскаяния и сожалений. — Зачем — кита?..

Джеймс заметил его взгляд, опустил рукава обратно, скрывая рисунки.

— Подумай об этом, — сказал он, тряхнул Питера за плечо.

— Я подумаю, — ответил тот, заторможенный, словно лунатик.

Майкл встал, бросил сигарету в траву.

— Мне нужно переодеться, — сказал он.

И позорно сбежал. Находиться рядом с Джеймсом вдруг стало просто невыносимо.