52 Гц

Глава 17

Майкл проснулся резко, как от удара по голове. Открыл глаза. Секунда потребовалась, чтобы вспомнить, почему он на полу и не у себя в трейлере.

Джеймс сидел на кровати, растирал руками лицо.

— Эй, — шепотом позвал Майкл, тоже садясь. — Ты в порядке?

— Я тебя разбудил?.. Прости. Ложись, все нормально.

Майкл посмотрел на него снизу вверх, оценивая его «нормально» в призрачном ночном свете. Потом решил, что «нормально» тут и не пахло. Откинув одеяло, пересел на кровать.

— Не спится? — спросил он.

— Кошмары.

Джеймс подтянул колени к груди, обхватил их руками. Он сидел в простой белой футболке, на шее виднелся темный шнурок, руки были открыты. По обеим от запястий и выше локтя тянулись татуировки. Они были набиты густо, но не сплошняком. Было видно, что это не единый рисунок, какой делают рукавом, а плотный коллаж. Кита Майкл уже видел — теперь разглядел на другой руке компас, какую-то геометрию, мандалу, стебли шиповника. Будто Джеймс добавлял по рисунку за раз, пока не осталось свободных участков.

— Красивые, — сказал Майкл.

— Да? — Джеймс вдруг улыбнулся. — Нравятся?

— Ну, я не ожидал, что ты ударишься в такое бунтарство, — сказал Майкл. — Но выглядят здорово.

— Ложись, — Джеймс тронул его за плечо. — Не хочу тебе мешать.

— Тебе часто снится всякая дрянь? — спросил Майкл, игнорируя его извиняющийся тон.

— Время от времени. Иногда я даже понимаю, что это сон, но не могу проснуться. Это самое жуткое.

Майкл зябко передернул плечами. Он ненавидел ощущение беспомощности, что во сне, что наяву. Старался сразу чем-то перешибить ее, что-то сделать, если в его силах было изменить положение вещей. Может, сейчас он не мог сделать многое. Но кое-что — мог.

— Пойдем покурим, — предложил он. — На чердаке есть слуховое окно. Откроем, никому не будем мешать.

Джеймс посмотрел на него с сомнением, не решаясь принимать предложение.

— Майкл, не надо. Глубокая ночь, ну что ты…

— Давай-давай, — повторил тот. — От кошмаров нужно отвлекаться. Менять обстановку, умываться. Пошли, — он мотнул головой. — Это рядом. Близко совсем. Два шага. Одна лестница. И куча старья на чердаке, тебе понравится, ты же любишь всякие такое старье. Винтаж разный. Знаешь, какая там пыль?.. Еще со средних веков осталась!

Джеймс вовсю улыбался, слушая, как он уговаривает.

— Против пыли не могу устоять, — сказал он. — Если она и правда средневековая.

— Вот ты как эксперт и оценишь. Может, ее на аукционе загнать можно.

Майкл поднялся, снял с обогревателя свои джинсы. За день они более-менее высохли после его прогулки в холмах, только самый низ штанин оставался мокрым. Джеймс потянулся к стопке одежды на стуле.

Одевшись, они на цыпочках выскользнули из комнаты. Поднялись по узкой лестнице на чердак. Майкл пошарил рукой по стене, нащупал старинный выключатель, щелкнул тумблером. Пространство под двускатной крышей залил желтый электрический свет. На чердаке было прохладно и просторно. Он был завален старыми вещами — сломанными стульями, полосатыми ватными матрасами, коробками, комодами, прочим хламом. Из пыльного дивана, обтянутого выцветшей зеленой обивкой, высовывался остов велосипеда. Под скатом крыши в углу стояли увязанные в стопки книги. Джеймс издал заинтересованное «О!..» и проскользнул к ним мимо Майкла. Тот усмехнулся, посмотрел, как он присел на корточки и наклонил голову, пытаясь прочесть корешки.

— Винсенту бы здесь понра… — оживленно начал он и замолк, осекшись. Виновато глянул на Майкла. Тот пожал плечами, крутанул гнутое велосипедное колесо, торчащее на куске рамы из диванных подушек. Колесо задребезжало, заплясало на кривой оси. Майкл посмотрел на пыльный след на ладони, вытер его о джинсы.

— Иди за него, — сказал он, пиная ногой диван.

Джеймс удивленно поднял брови, развернулся к нему, опустив одно колено в пыль и пристроив татуированные локти на второе. Сейчас он казался особенно незнакомым. Таким взрослым, всякое повидавшим. Майкл опять начал казаться самому себе рядом с ним неуклюжим верблюдом. Да он и был таким всегда, что десять лет назад, что сейчас, и вся разница была в том, что сейчас он просто понимал это.

— Благословляешь?.. — иронично спросил Джеймс.

— А что, — буркнул Майкл. — Может, да.

Он отошел к окну, раскрыл раму. Снаружи потянуло мягким и влажным воздухом. Джеймс чихнул один раз, потом другой. Потом встал. Схватил что-то с комода:

— Смотри!

Майкл покосился: там было старинное деревянное распятие. Джеймс держал его в вытянутой руке, как экзорцист. Майкл улыбнулся против воли. И не хотел улыбаться, нечему тут было радоваться — но не смог. Слишком уж забавно тот выглядел.

— Главное слово забыл, — сказал Майкл.

— «Пожалуйста»?..

— «Изыди».

Джеймс понял, заулыбался. Опустил руку.

— Там серебряная вилка есть — можешь пырнуть для верности, — посоветовал Майкл, прихватывая сигарету губами.

— А ты разве вампир?..

— Ну, в шею кусаться люблю.

Джеймс рассмеялся, опустил глаза. У него на щеках появился заметный румянец, он вдохнул поглубже — и снова чихнул. Фыркнул.

— Эй, это антикварная пыль, ее тут вся семья собирала!.. — шутливо возмутился Майкл.

— Ты мог бы спросить у своей бабушки, мы можем одолжить это для сьемок? — спросил Джеймс, разглядывая распятие.

— Да мы можем отсюда хоть весь чердак вынести, она только счастлива будет, — отозвался Майкл.

— Я серьезно!

— И я серьезно.

Джеймс огляделся, посмотрел на Майкла, будто не до конца был уверен в его словах.

— Он хороший мужик, — сказал Майкл. — Любит тебя. Че думать-то?

Джеймс бросил озираться. Раскрыл застекленные дверцы буфета, вынул оттуда пару блюдец, повернул их вверх дном, разглядывая клеймо.

— Я не хочу портить тебе жизнь, — искренне сказал Майкл, выдувая дым в раскрытое окно. — Больше, чем уже испортил. Тебе же хорошо с ним.

— Обязательно спроси ее, — сказал Джеймс, повертев блюдцем, и аккуратно отставил его в сторону. — Это действительно старинная вещь, мы не можем взять ее просто так, никому не сказав.

— Я не исправлюсь, — сказал Майкл. — Я всегда был плохишом. Верность, надежность — это все не ко мне. Таких, как я, держат в любовниках, а не в мужьях. Так что хватай своего француза и тащи его в церковь, пока он не передумал.

— У нас будет гражданская церемония, — сказал Джеймс, больше не делая вид, что не слышит Майкла. Он раскладывал на буфете столовые приборы — алюминевые вилки и ложки со сточенными краями. Майкл с племянниками в свое время активно рисовал ими, чтобы не тратить на глупости хорошие карандаши.

— Значит, тащи его в мэрию, — ответил Майкл. — И забудь обо всем.

— Я не хочу забывать «обо всем», — сказал Джеймс. — Я не хочу притворяться, что тебя не было в моей жизни. Ты был.

— Может, всем было бы лучше, если б не было, — без улыбки сказал Майкл. — От судьбы не уйдешь. Если вырос хреновом районе, однажды обязательно окажешься за решеткой. Как лабораторный хомячок в лабиринте: других выходов просто нет.

— У тебя были другие выходы, Майкл, — резко сказал Джеймс и осекся, потупился, начал крутить в руках вилку.

— Какие выходы — к тебе прийти? — мгновенно завелся Майкл. — Если бы я у тебя денег попросил, я бы уважать себя перестал!

— А сейчас ты себя уважаешь? — взвился Джеймс.

— Нет!

Майкл отвернулся к окну, побарабанил пальцами по раме.

— Когда-то я думал, что отдал бы в сто раз больше, если бы это спасло нас, — тихо сказал Джеймс после долгой паузы. — Машину бы продал, даже не думая, если бы пришлось.

Майкл посмотрел на него через плечо. Джеймс выдвинул тугой ящик буфета, поворошил там гремящую мелочь: тяжелые железные ключи, ржавый навесной замок, ручки без стержней, огрызки проволочек, шарики от спинки кровати, шурупы, тюбики сто лет назад высохшего клея.

— Но это бы нас не спасло, — со смирением сказал Джеймс. — Ты не пустил бы меня помочь. Ты сопротивлялся всему, что я хотел для тебя сделать.

— Неправда, — буркнул Майкл, не сумев промолчать. — Постригся я безропотно, между прочим.

Джеймс, горько усмехнувшись, выложил на буфет несколько ключей.

— Это ценное уточнение.

Он переложил их по размеру, полез в другой ящик, взял связку открыток, перевязанную летночкой. Распутал узелок.

— Почему ты не позвонил? — с нажимом спросил Майкл.

— Я уже сказал.

— Нет, не сказал! Что ты видеть меня не хотел — это не повод!

— А что тогда — повод?..

— Почему? — почти крикнул Майкл. — Мог бы сказать, что нашел другого!.. Ты знал, что я буду ждать!

— Как я мог знать?! — выкрикнул Джеймс. — По тебе было не видно, у тебя было столько женщин!.. Каждый раз — новая!..

— Ну и что!.. Все равно! Мог бы сказать! Я бы понял, я бы смирился! Если с кем-то тебе будет лучше, чем со мной — да понятно же, с кем угодно будет лучше, чем!..

Он осекся, отвернулся, качая головой. Джеймс смотрел на него исподлобья, машинально теребя краешки открыток. Покусывал губы и тоже молчал.

— Почему ты мне не сказал, что нашел другого? — выговорил Майкл, рисуя пальцем хаотичные линии на грязном стекле перед собой.

— Ты обещал, что заберешь меня, — с трудом проговорил Джеймс. — Помнишь?.. Заберешь ото всех, увезешь в Америку. И я думал, что если ты правда так сделаешь, если приедешь за мной — я найду в себе силы простить тебя.

Майкл подумал было, что еще не поздно — но, глядя на Джеймса, не решился сказать это вслух. Звучало бы издевательством. Да, сейчас у него было достаточно денег, чтобы устроить Джеймсу привычную жизнь — любую жизнь, какую бы тот захотел. Но теперь к этой жизни прилагался его бешеный график. А еще к этой жизни прилагалась Виктория. И вряд ли Джеймс согласился бы на эти условия. Уж лучше Винсент — тот хотя бы и правда любит. Нормально любит, а не так, как Майкл.

— Я пойму, если ты никогда не простишь, — сказал Майкл. — Мне жаль. Я правда был дураком. Я понимал, что рискую. Но я думал — это я рискую, один, я не знал, что твой отец тебя так ввяжет!..

— Мой отец защищал меня, — тихо сказал Джеймс, и это прозвучало так, будто он выучил годы назад это фразу, и только сейчас получил шанс произнести. — Если бы не он, ты бы сидел в тюрьме.

Если бы не он!..

Упоминание о Колине будило в Майкле такую ярость, до которой далеко было даже Винсенту. Винсент — что. Делал, что мог. Попал в нужное время к нужному человеку. Но Колин!..

— Откуда ты знаешь? — зло спросил Майкл. Джеймс оторвался от механического тасования открыток, поднял глаза. — Откуда ты знаешь? — повторил Майкл. — Откуда он это знал?!

Джеймс смотрел на него и молчал с таким непроницаемым видом, будто Майкл спрашивал его, откуда он знает, что Земля круглая, и старается не выдать своего шока от глубины чужого невежества. Майкл сжал кулаки, прошел взад-вперед по скрипучим прогибающимся доскам. От его шагов из щелей взмывали маленькие фонтанчики пыли. Будь здесь Колин — Майкл бы не удержался, вмазал бы от души за все.

Но Джеймсу вмазывать было не за что, и Майкл постарался остаться в трезвом рассудке.

— Двенадцать присяжных решали мою судьбу, — сказал он сквозь зубы, и собственный голос показался ему неестественно напряженным. — Двенадцать блядских левых людей, которых собрали со всей округи, сидели и думали. В бумажки смотрели. Свидетелей слушали. Те, кому нужно — сделали свое расследование, подшили все в папочку, дали им: нате, смотрите. Все на ваш суд.

Майкл перевел дыхание, почувствовав, что зубы заскрежетали. Дышать было трудно, грудь сдавило, будто на нее наступил слон. Ему казалось, он носил в себе эти слова все десять лет, с того единственного разговора с Колином, только тогда, дурак, он не мог ни в чем возразить опытному адвокату, а сейчас кое-как научился складывать буквы в слова, кое-что мог ответить.

— Несколько месяцев!.. Блядская толпа народа решала, что со мной делать! — с трудом сказал он. Джеймс следил за ним одними глазами, выражение вежливого шока исчезло, он был напряженным, будто и сам ждал от Майкла этих слов. — И знаешь, что они решили?.. Что я невиновен! А твой отец… Твой отец справился с этим за пять минут. Сам. Без суда, без всего. Даже не выслушал никого — ни тебя, ни меня, ни нас вместе. У меня в суде шанс оправдаться был! — бросил Майкл. — Законный шанс! А он меня даже слушать не стал! Все сам решил! Сказал, я тебе жизнь испорчу! Я еще испортить ничего не успел! Я себе на голову проблем нашел! Себе, не тебе! А он, как предсказатель, в будущее заглянул, увидел — раз я один раз ошибся, значит, все, пизда мне теперь, второй будет, третий, четвертый, потом сопьюсь и на дно тебя утяну. Так?! Ему плевать было на то, чего ты хочешь, — с ненавистью сказал Майкл. — На тебя, на меня, хотя на меня — ладно, я ему никто. Но ты!.. Твоя жизнь!.. Подтереться ему было твоей жизнью!..

Он замолк, выговорившись. Джеймс молчал, не шевелился, глядя в пол. Только трещал уголками открыток, раз за разом пробегая по ним большим пальцем.

— Я виноват был, — тихо сказал Майкл. — Всегда говорил это — да, виноват. Дурак был. Прости за это. Но почему за мою дурость он наказал тебя? Ну, отослал бы учиться, ладно. Ну, денег бы лишил — пережили бы как-то. Заставил бы меня долг за адвоката выплачивать — я бы порвался, но выплатил. Но почему он нам видеться запретил? — с отчаянием спросил Майкл. Джеймс шумно вздохнул, отложил наконец открытки в сторону. — Ты не спрашивал его об этом?..

Подойти к Джеймсу, обнять его хотелось так сильно, будто одно объятие все бы решило. Избавило бы их от любых проблем, стерло с лица земли Викторию, Ларри, Винсента, все, что их сейчас разъединяло. Майкл скрестил руки на груди, отгораживаясь, чтобы не так безнадежно тянуло сдаться и подойти. Будет только хуже.

— Что он думал — моего влияния на тебя боялся? Что ты такая смирненькая овечка, куда я тебя поведу — туда ты и пойдешь, своих мозгов у тебя нет? Что он зря в твое воспитание-образование столько бабла вгрохал, ты все равно дураком остался, и если я скажу тебе из окна выпрыгнуть — так ты прыгнешь? Так он думал? От этого он тебя защищал? Что он, меня боялся, что ли? Или он боялся, что его деточка упорхнет своими мозгами жить, а он не при делах останется? — с издевкой спросил Майкл. — Поэтому и нашел способ, пристегнул тебя к своему счету и запустил, куда захотелось. Что ты против отца-то сделаешь.

— Я не спрашивал, — скованно ответил Джеймс. — Я не разговаривал с ним уже много лет. С ним Винсент общается. Я давно от него не завишу.

— Ну и правильно, — буркнул Майкл.

Он затушил сигарету о край подсвечника, который стоял на подоконнике, оставил окурок в нем. Спать расхотелось уже окончательно. Он огляделся. Чердак был завален старым ненужным хламом. Но среди этого хлама, в самом деле, могло отыскаться то, что сгодилось бы для съемок. Или просто можно было убить время, перебирая старые вещи.

Он выдернул из дивана велосипедный скелет, отложил его в сторону. Сел, подтянул к себе ближайшую связку журналов из-под окна. Он любил в детстве листать их, разглядывая картинки. А иногда они с племянниками выдирали из них листы и делали цветные самолетики. Майкл оторвал обложку почище, сложил на колене, запустил в сторону Джеймса. Тот уклонился.

— Почему самолеты?.. — спросил Майкл, ставя локти на колени и ссутуливаясь.

— А почему мотоциклы?..

— Скорость. Адреналин. Почти как полет. Воздух срывает тебя с седла, движок ревет, вибрация идет насквозь, пробирает по всем костям. Ты сливаешься с байком в одно, чувствуешь каждую трещину под колесами, каждый камешек. Летишь. И вся твоя жизнь в твоих руках.

Он замолчал, посмотрел на Джеймса, намекая, что пришла его очередь откровенничать.

— Свобода, — сказал тот. — Хотелось быть как можно дальше от дома, буквально или метафорически. Чувствовать хоть какую-то ответственность за свою жизнь, что-то решать. Я все свои хобби заводил только для того, чтобы подольше не появляться дома.

Джеймс сел с другой стороны дивана, рядом с башней из картонных коробок. Поставил перед собой верхнюю, снял крышку. Внутри оказались старые черно-белые фотографии. Джеймс взял пачку, начал просматривать их, разглядывая лица. Майкл смотрел на него, уткнувшись подбородком в ладонь. Молчал. Потом взялся за телефон, открыл переписку со своим финансовым консультантом.

«Джерри, свяжись с Голуэй Клиник. У них лежит парень, Шеймус О’Брайен. Скажи им, чтобы делали все по полной программе и заплати из моего гонорара за «Баллингари», сколько скажут. Что останется, переведи его жене».

Джеймс перебирал фотографии одну за одной. Майкл смотрел на него — на склоненную голову, ровный профиль, красивый нос.

— Как ты решил стать писателем?.. — спросил он.

Джеймс отвлекся, поднял голову.

— Голоса в голове были слишком громкими, — сказал он. — Мне нужно было куда-то их деть. Так я начал писать пьесы. Потом мне показалось мало, и я написал первый роман. Творчество затягивает, знаешь…

— Знаю, — понимающе сказал Майкл. И добавил, решив прояснить один странный нюанс: — Слушай. У тебя есть такой пунктик — что ты не можешь перечитывать то, что написал? Потому что там, ну, слишком много тебя? За каждой буквой.

— Нет, — удивленно сказал Джеймс. — Если бы я мог не перечитывать — как бы я редактировал?

— А ты, то есть, не сразу пишешь? — удивился Майкл. — Потом переписываешь?

Джеймс улыбнулся.

— А ты, когда получаешь роль, с первого дубля идеально играешь?..

— Нет, конечно! — возмутился Майкл. Потом понял, кинул. — Ага. Ясно. И готовую книгу можешь перечитать?

— Могу.

— Здорово, — сокрушенно сказал он. — А я не могу свои фильмы смотреть. Даже жалко иногда. Пытался, но не могу. Как только вижу свою рожу, так сразу хочется выключить. Или сказать себе, чтоб не придуривался.

— А ты придуриваешься?..

— Я не знаю, — честно сказал Майкл. — До сих пор не знаю, талантливый я или нет. Говорят — да. Ну, раз говорят, наверное, правда. А я сам не знаю. Смотрю на экран и вижу себя. И такое чувство странное… Словно противно.

— Мне нравятся твои фильмы, — сказал Джеймс.

— Хорошо, — вздохнул Майкл.

Все это было грустно. Уже не больно до остроты, но грустно. Долгое выходило прощание, но он был рад, что они могут сидеть и разговаривать. Раньше так не могли. Раньше Майкл мог только сидеть рядом и слушать о высоких материях, не врубаясь, о чем идет речь. А теперь они могут на равных, да только поздно. Дружить им теперь, что ли?

— На самом деле я рад за тебя, — сказал Джеймс, аккуратно укладывая фотографии обратно в коробку. — Ты добился, чего хотел. Ты счастлив?..

— Не знаю, — с сомнением сказал Майкл. — Если бы можно было только сниматься и ничего больше не делать — был бы счастлив. А так… Нет, ну я рад, что сумел не проебать тот шанс, который ты дал. Было бы все впустую — было б обидно.

Майклу страшно хотелось спросить, как он все-таки сошелся с Винсентом. Но ему казалось, это будет лишний вопрос. Эта ночевка вдвоем, чердак, полный старых вещей, старые воспоминания… Они и так были опасно близки к тому, чтобы зажмуриться и сделать глупость.

Майкл вздрогнул от фантомной ревности, представив, как увидит, узнает в Джеймсе новые повадки. Отпечаток опыта с кем-то другим. Это все равно что затащить в постель сразу обоих — и его, и без пяти минут мужа. Нет уж, нахер такие эксперименты. И ставить Джеймса в ряд своих коротких связей, возникших под влиянием момента, он не хотел. Он когда-то восемь месяцев хранил ему верность — настоящий рекорд, ни с кем другим даже близко так не хотелось. Вот пусть все так и остается. В память о том, что было ведь тогда между ними что-то искреннее, хорошее.

— Прости, что я на тебя гавкнул, — сказал Майкл. — Тогда, в развалинах. Ты ничего не выдумывал. Я любил тебя.

— Знаю, — сказал Джеймс.

— Я не хочу, чтобы ты считал меня мудаком. Без тебя я бы до сих пор сидел в гараже и гайки крутил. Это ты показал мне, как можно хотеть большего, какой бывает нормальная жизнь. Не думай, что я забыл — я не забыл. То чего я добился — оно и твое тоже. Ты сказал — не хочешь делать вид, будто меня не было. Я тоже хочу. Не хочу, в смысле. Ты был. Прости… что ничего не сказал про машину, — искренне попросил он. — Я с тобой двести раз через себя перешагнул. В двести первый — не смог.

— Знаю, — с сожалением отозвался Джеймс. — Я понимаю… Сейчас уже. Ты по-другому не мог. Мне так нравилось тебя перевоспитывать, я был так увлечен этим. Мне нравилось быть твоим Пигмалионом, видеть, как ты на меня смотришь, как ловишь каждое слово. Мне так нравилось быть тем, кто показывает тебе другой мир, что я постоянно упускал из виду, чего тебе это стоит. Какую пропасть ты преодолеваешь ради меня. Я судил тебя по правилам своего мира… вежливых, цивилизованных, обеспеченных людей. А ты был — из другого. Из того, где другая жизнь, другая манера решать проблемы. И я не имел права требовать от тебя того, чтобы естественно для меня. Я не понимал этого, не мог понимать — в восемнадцать лет. Но сейчас понимаю. И ты тоже, за это… Прости меня.

Майкл взял его за руку, потянул к себе. Джеймс привалился к нему, Майкл обнял его за плечи.

— Никто из нас не хотел, чтобы так вышло.

— Да.

— Я хочу, чтобы этот фильм, этот проект — был нашим самым хорошим воспоминанием. Я знаю, что разбитое уже не склеить, да и мы уже не те мальчики. И мы вряд ли станем друзьями. Но мы можем сказать друг другу «спасибо». Я пока не готов сказать, что прощаю тебя. Но я хочу простить. Я хочу перестать думать о тебе с болью в сердце.

— Однажды ты перестанешь.

Джеймс глубоко вздохнул, распрямился, вытирая глаза. Майкл выпустил его из рук, встал, отошел к противоположному скату крыши. Присел на корточки перед большой коробкой с игрушками. Вынул несколько деревянных кубиков, лошадку на колесиках, волчок.

— Почему Винсент?.. — все-таки спросил он. — Что тебя подтолкнуло?..

— Ты, — сказал Джеймс.

Майкл вопросительно поднял бровь, повернулся.

— У меня была подруга в Сорбонне, — сказал Джеймс. — Училась на кинокритика. Онорина.

Майкл пальцем катал лошадку по полу, слушал.

— Она постоянно болтала о своих знакомых — сплошь непонятые авангардные режиссеры, она была от них без ума. Заставить ее замолчать можно было, только вырубив битой по голове. Она ездила по фестивалям и привозила оттуда какие-то невообразимые картины, которые никто не мог смотреть, кроме нее. И писала по ним рецензии на пятьдесят страниц. Писала, читала вслух, она даже во сне разговаривала. Когда она приехала с Берлинале в 2010-м, она была в своем обычном экстазе. Сказала, что откопала там какого-то невероятного режиссера. Два дня говорила только о нем и о его фильме — какой он экспериментатор, какие смелые темы, как он работает с деконструкцией социальных шаблонов… Боже, я помню это до сих пор, — Джеймс усмехнулся.

Майкл молчал, нутром чуя какой-то подвох в этой истории.

— А еще она сказала, — продолжил Джеймс, — что режиссер нашел невероятную молодую звезду. Показала мне фото. И там был ты.

Джеймс смотрел на него, улыбаясь одновременно грустно и весело. Майкл смотрел в ответ.

— И что?.. — наконец спросил он. — При чем тут Берлинале?..

— Ты не помнишь?..

— Фестиваль?.. Смутно, — сказал Майкл. — 2010-й? Наверное, мой последний фильм у Даны.

— А Онорину? Помнишь?..

— Нет, — сказал Майкл.

— Она была с тобой в лимузине. Вы до утра катались по городу.

— Может быть, — неуверенно сказал Майкл.

— Ей было тогда двадцать два, — сказал Джеймс. — Мулатка, курчавые волосы, длинные ноги.

— Ну не двенадцать же, — с легкой настороженностью сказал Майкл.

— А Кевина? Помнишь?

— Кто такой Кевин?..

— Он был с вами в лимузине.

— Не помню.

— Там были еще две девчонки. Паркер и Джессика. Я до сих пор помню, как их зовут.

— Скажи, что там не было Винсента, — заискивающим тоном попросил Майкл.

Джеймс рассмеялся, негромко, будто смешно ему совсем не было.

— Она оказалась там случайно. Девчонки позвали ее. Паркер и Джессика. Сказали, ты будешь не против компании. Сказали, у тебя определенная репутация.

— У меня всегда была репутация, — сказал Майкл.

— Кевин, — сказал Джеймс. — Я бы понял, наверное. Все бы понял. Может быть. Но там был Кевин. И Онорина рассказывала, это было лучшее гей-порно, которое она когда-либо видела вживую. И я просто уехал к Винсенту. Я просто не мог…

Джеймс не договорил, поднял руки и бессильно уронил их. Майкл смущенно почесал нос.

— Ну, мы не договаривались, что будем хранить верность друг другу, — сказал он. — Я бы тебе ни слова не сказал, если бы ты тоже находил с кем развлечься.

— С кем развлечься? — вздохнул Джеймс. — Ты так ничего обо мне и не понял.

Он потер лицо руками, задержал ладони, закрыв рот. Посмотрел на Майкла поверх пальцев.

— А что? — спросил тот, чувствуя за собой неведомую вину. — Живые же люди.

— В список моих «развлечений» секс не входит.

— Да? А я помню, тебя неплохо так развлекало.

— С тобой, — сказал Джеймс. Майкл смотрел, не понимая, где тут противоречие. — С тобой, а не с десятью незнакомыми мне людьми. Я не осуждаю тебя, пойми. Просто я несовместим… с полигамностью. Поэтому я выбрал Винсента.

— Ясно, — сказал Майкл.

На душе было тошно, но как-то спокойно. Винить Джеймса во всех грехах больше не хотелось. Да и никого винить не хотелось. Может, все правильно сложилось. Так, как и надо.

Вот только было до удушья жаль того парня, который однажды в кафе чуть не облился слезами над салатом с курицей. Того парня, который был уверен, что счастье — в деньгах, а не в человеке напротив. Майкл теперь мог купить то кафе целиком, если бы захотел, но свои двадцать лет купить назад не мог ни за какие деньги.

Они просидели на чердаке до утра, раскапывая завалы старых вещей. Собрали коробку разной мелочи, которая могла бы пригодиться для антуража. Майкл шутил, что не зря взяли самолет — грузовое такси будет кстати. Джеймс посмеивался, отряхиваясь от пыли. Майкл все время залипал на его руках — хотелось взять, рассмотреть подробнее. Но держался.

Из бабушкиного дома они почти сбежали, опасаясь, что завтрак растянется до обеда.

Заглянули в книжный, чтобы выполнить обещание, и Джеймс подписал экземпляр «Баллингари», благодаря за гостеприимство. Завернули на блошиный рынок, потерялись сначала в книжном развале, потом среди старинных картин — среди них Майкл нашел подходящий портрет для матери Эрика, с первого взгляда узнал нужное лицо. Потом Джеймс задержался возле коробки с кольцами, зарылся в них, примеряя на пальцы разную ерунду. Майкл покрутился рядом, от нечего делать потрогал разноцветные бусы из кварца и оникса. Вдруг наткнулся на что-то угловатое, острое, и его будто ужалило в подушечки пальцев. Он вытянул, положил на ладонь розарий с потертым распятием. Сразу понял: оно. То, что искал, само пришло в руки.

Расплатился, намотал на запястье. Фантомный Эрик за его плечом удовлетворенно вздохнул.

Вернулся. Будто и не уходил никуда.

В середине дня, когда они, навестив Шеймуса, вернулись в аэропорт, неожиданно позвонила Сара.

— Привет, красотка, — сказал Майкл. — Как твои дела?

Он мерил шагами зал вылета и сторожил тяжелую спортивную сумку, набитую антикварным хламом, дожидаясь возвращения Джеймса, который что-то утрясал перед вылетом.

— Лучше не бывает, — жизнерадостно отозвалась Сара. — Скажи, что у тебя нет никаких планов на конец мая, — сказала Сара.

— В конце мая будет финал съемок, — сказал Майкл. — А что такое?..

— Дело серьезное, — сурово сказала Сара, — мы пришлем тебе все, как полагается, но я хотела сказать лично. Я выхожу замуж.

— За Томми?.. — обрадовался Майкл.

— Да уж не за тебя, козла! — фыркнула Сара.

— Поздравляю, — искренне сказал Майкл. — А почему передумала?.. Ты ведь не хотела идти.

— Я беременна. Мы только что узнали, срок еще маленький, пара недель. Мы подумали и решили, что если поставим галочки в нужных местах, всем будет потом проще.

— Вот и все, конец твоей холостяцкой жизни?..

— Да, прикинь — никакого больше алкоголя, вечеринок и шикарных пацанов с голыми сиськами, — пожаловалась Сара. — Меня ждут пинетки, балетки, соски и памперсы.

— Ты уже знаешь, кто у вас? — с любопытством спросил Майкл.

— Парень, — тоном, полным осуждения, сказала Сара, — ты хоть что-то понимаешь в деторождении? Или твои познания заканчиваются на эякуляции?..

— Давай без оскорблений, я сестру вырастил! — возмутился Майкл.

— На сроке в две недели еще не видно, мальчик это, девочка и сколько их там вообще. Может, у меня будет тройня, — задумчиво сообщила она. — Было бы круто, отстреляюсь за один раз.

Кто-то окликнул его. Майкл развернулся, заметил Джеймса у служебных дверей. Тот махнул рукой. Майкл закинул на плечо сумку, пошел к нему.

— Здорово. Правда, я за вас очень рад.

— Майкл, — строго сказала Сара, — приглашение будет для вас двоих, не вздумай явиться один.

— А?.. — удивленно переспросил Майкл, глядя на Джеймса.

— Приводи Викторию. Официально. А неофициально, — она понизила голос, — я знаю, что ты спал с Глорией Адамс. Читала в Космо. Я ее фанатка, пригласи выступить на моей свадьбе. Я слышала, что по знакомству она может сделать хорошую скидку. Это правда?..

— Сара, ты хренова графиня, — отозвался Майкл. — У тебя не дом, а дворец, в котором заблудиться можно! И ты сейчас говоришь мне про скидку в десятку тысяч?..

— Я умею экономить! — почти оскорбленно заявила та. — Поэтому у меня до сих пор есть дворец! Так ты спросишь?..

— Слушай, если ты вообще хочешь заполучить Глорию себе на свадьбу, — негромко сказал Майкл, — попроси кого-то еще, а меня лучше даже не упоминай.

— Что, вы так плохо расстались?

— Если бы мы были женаты, она оставила бы меня без трусов.

Сара весело рассмеялась.

Потом трубку перехватил Томми, взволнованно сообщил, что никак не может выбрать, кого звать себе шафером — его или Брана, и решать будет, подкинув монетку. Майкл согласился, что это справедливое решение.

— Ты ведь зовешь Эвана?.. — уточнил он.

— Конечно! — возмущенно заявил Томми. — Без него точно не обойдемся!..

— А Джеймса?..

Томми замолчал. Потом заговорил снова, но уже совершенно другим тоном.

— Не будем об этом говорить.

— Слушай, ну, столько времени прошло… — начал Майкл. — Может, хватит?..

— Нет, — угрюмо сказал Томми. — Ты сам все понимаешь.

Майкл вздохнул.

— Ладно…

Он подошел к Джеймсу с таким озадаченным лицом, тот встревожился:

— Плохие новости?.. С Шеймусом все в порядке?

— Да, — мрачно отозвался Майкл. — Да, в порядке, нет, новости хорошие. Сара ждет ребенка, и они с Томми решили наконец пожениться.

Джеймс улыбнулся:

— Здорово. Рад это слышать.

И Майкл почему-то именно сейчас отчетливо ощутил, что Джеймс не заслуживал быть выброшенным из круга прежних друзей. Они с Томми были же так близки, сколько можно лелеять обиду?.. А Сара, ну чего она? Тем более сейчас, когда все уже кончилось?.. Почему им обязательно было разделяться на два лагеря?..

Хотя, «два лагеря» было слишком громком определением. Лагерь был один, и он выстроился против Джеймса — за то, что тот посмел не дождаться Майкла, а найти человека, который его утешил.

И Майкл был обязан что-нибудь с этим сделать.