Американский принц

ГЛАВА 10

Грир

Настоящее

Президент Мелвас Кокур сидит за столом напротив меня. Стол достаточно широкий, чтобы разместить поданные блюда, цветы, свечи и бокалы. Мелвас приказал, чтобы здешние слуги не мешали нам, пока мы едим, и поэтому мы обслуживаем себя сами, я ем только то, что сначала съел он. Я совсем не ощущаю вкуса еды, за исключением (что странно) тонких кусочков яблока в салате. Они слишком кислые, из-за них мой язык прижимается к небу, заставляя меня непроизвольно сглатывать. Независимо от того, сколько воды я пью или что еще ем, эта кислота остается и причиняет дискомфорт.

Мелвас такой же привлекательный, каким я его помню: светлые волосы и властное лицо, широкая, мускулистая фигура, и он явно оделся так, чтобы покрасоваться. Но вблизи эта привлекательность была скомпрометирована. Холодностью глаз — цвета желудей, вдавленных в зимнюю грязь. Губами, которые были слишком тонкими на фоне широкой челюсти. Мягкостью рук, когда они взбалтывали вино в бокале и лениво порхали над льняными салфетками.

— Ты ничего не хочешь я спросить? — наконец говорит он.

С тех пор, как села за стол, я не сказала ни слова, за исключением тихого «спасибо», когда Мелвас похвалил мой внешний вид. Мне не хотелось говорить даже этого, но я решила быть королевой Гвиневрой, а именно это она бы и сделала. Чтобы показать, что ее личный суверенитет остался нетронутым, и чтобы задать тон последующему взаимодействию. Поскольку меня возмущала идея быть любезной с похитителем, мне было целесообразно, как можно дольше удерживать Мелваса в пределах элементарной вежливости.

— Спросить о чем?

Он указал на коттедж.

— Почему ты здесь. Почему я здесь. Почему я похитил тебя таким образом?

— Я предполагаю, что это шаг нужен был для того, чтобы спровоцировать моего мужа, — говорю я намного спокойнее, чем я себя чувствую.

Мелвас кивает.

— Да, отчасти и это. Но, Грир, ты не могла забыть тех слов, которыми мы обменялись в Женеве.

Когда-нибудь я увижу, чем именно каждую ночь наслаждается великий герой.

Давненько мне не бросали вызов

Я очень хорошо их помню. Они — такие угрозы, которые остаются с тобой, особенно потому, что я точно знала, что Мелвас имел в виду именно то, что сказал. Это были не простые слова.

Я опускаю руки на колени, чтобы меня не могла предать их дрожь. На лице я удерживаю маску идеального спокойствия.

— Я помню, президент Кокур.

Он встает и обходит стол, становится позади меня и кладет руку мне на плечо. Его прикосновение губительно; я чувствую, как оно отрывает мою плоть и мое спокойствие, прожигает путь сквозь мое решение быть вежливой, словно кислота. Я оглядываю комнату из-под ресниц: его охранники распределены вокруг большой центральной комнаты. Я могла бы воспользоваться его близостью и попытаться причинить ему боль, но меня бы быстро одолели, и нет нечего, чем бы я могла воспользоваться, чтобы нанести удар, за исключением нескольких тарелок и моих собственных кулаков.

— Я хочу, чтобы это было приятным для нас обоих, — говорит Мелвас. Его голос звучит мягче, акцент более выражен. — Разве тебе не понравилась одежда, которую я тебе дал? А прекрасная комната? Даже у моей жены нет таких красивых вещей.

Он планирует меня изнасиловать и все же ожидает того, что я найду это приятным?

— Одежда — продуманный жест, — говорю я. Жизнь, проведенная за наблюдением за дипломатами в работе, помогает мне найти правильные слова. — Но я не уверена, как именно относиться к нашей ситуации.

— Я покорю тебя, — говорит он.

— Я думала, ты хочешь, чтобы я была вызовом. Чтобы сломить мой дух.

Рука на моем плече сжимается. Сильно.

— Да. Я этого хочу. Знай, Грир, если ты будешь отбиваться, я еще больше буду этим наслаждаться.

— Так что ты хочешь, президент Кокур? Чтобы я этим наслаждалась, или чтобы боролась?

Его рука перемещается с моего плеча к задней части шеи, и он сжимает в кулак мои волосы. У меня на глаза накатываются слезы из-за боли, пронзившей кожу головы.

— Для тебя это будет исключительным соглашением. Такие женщины, как ты, получают удовлетворение от такой грубости, — он дернул меня за волосы, — …а такие мужчины, как я, получают удовлетворение, когда действуют грубо. Мне рассказали об отметинах, которые на твоем теле нашли мои люди в ночь похищения. Так что не притворяйся, что большой жестокостью будет то, что я собираюсь с тобой сделать.

Еще одно сильное потягивание (достаточно сильное, чтобы заставить меня кричать), а затем он меня отпускает. Но когда снова садится, его поведение меняется. Одно из непредсказуемых колебаний его настроения.

— Тебе будет хорошо, вот увидишь, — серьезно говорит он, почти ласково. — Ты увидишь, сколько я готов для тебя сделать, и, когда придет время, ты будешь наслаждаться мной.

Когда мерзавец снова принимается за еду, я пристально на него смотрю, желая, чтобы мой пульс вернулся к норме. И осознаю, что Мелвас опаснее, чем я думала.

Он — садист, считающий себя добрым, нарцисс, считающий себя скромным.

И я полностью в его власти, пока не смогу найти способ его остановить.

— Достаточно, — резко заявляет Мелвас. Он резко бьет руками по столу, и из ниоткуда появляются слуги, поспешно убирая со стола. Он поднимается на ноги и снова идет к моей стороне стола, обхватывает ладонью мою руку и так быстро рывком ставит меня на ноги, что мой стул падает позади меня. — Мы идем в твою комнату.

Ужас бьет меня в грудь, когда он тянет меня по широкой лестнице на второй этаж, и я понимаю, что все, началось. Королева Гвиневра потерпела неудачу, надежда направить моего похитителя на путь вежливости провалилась, и теперь у меня есть выбор: сдаться человеку, который почти наверняка хочет меня изнасиловать, или же бороться. И на долю секунды мне хочется быть какой-то другой женщиной, а не Грир Гэллоуэй-Колчестер. Мне жаль, что я — не борец, не боксер, не полицейский или не солдат. Хотелось бы мне быть такой женщиной, которая стреляла бы из лука и разрушала империи, которая знала бы все способы, как можно причинить боль таким людям, как Мелвас. Но я — не такая женщина.

Я могу назвать все двенадцать битв короля Артура, могу прочесть наизусть Чосера, могу говорить по староанглийски так же свободно, как любой воин Мерсии. Я могу шпионить за политиками, знаю, как продвинуть законопроект, знаю, как произносить слова таким образом, чтобы они могли означать все, или, чтобы ничего не значили. Я могу удержать в руках власть над тридцатью студентами, могу властвовать над прессой или в комнатах с большими конференц-столами и законодателями с каменными лицами. Меня обучали всему этому с самого рождения. Но здесь? Против кого-то, кто причинит мне телесные повреждения, у кого есть охранники с оружием и дубинками наготове?

Не знаю, какую власть смогу здесь использовать.

Мы добираемся до двери в мою комнату, и я вижу позади нас людей Мелваса в боеготовности, и делаю просчитанный ход:

— Пожалуйста, — тихо говорю я. — Я хочу, чтобы мы были вдвоем, наедине, — я вкладываю в свои слова достаточно своего реального отчаяния, чтобы мой голос совсем чуть-чуть дрожал. Пусть он ошибочно примет его за мое возбуждение.

Мелвас так и делает. Облизывает губы, смотрит на мое лицо, а затем опускает взгляд на мою грудь, где вырез на платье из красного шелка опускается ниже моих грудей.

— Оставайтесь снаружи, — приказывает своим людям Мелвас, а затем толкает меня в комнату. Он запирает за собой дверь, снимает пиджак, бросает его на пол и начинает вытаскивать запонки.

Я наблюдаю в течение минуты, дезориентированная. Сколько раз я наблюдала за тем, как Эш делает то же самое? Как он вытаскивает запонки и снимает стяжку для галстука, как сгибаются его предплечья, когда он подворачивает рукава? Как два человека, имеющие столько одинаковых составляющих, могут влиять настолько по-разному?

Я перехожу к окну от пола до потолка, и, прижавшись лбом к стеклу, смотрю, на приближающийся закат. Я измучена, усики яростной головной боли, пробиваются в мой мозг. Я все еще чувствую вкус тех яблок.

Но это мой шанс. Заперта в комнате с Мелвасом, без охранников. Не знаю, каким будет мой план после того, как я его смягчила (если я вообще его смягчила), но это мой лучший шанс.

«Он может захотеть связать тебя, — думаю я. — Ты должна все сделать до этого».

С подвернутыми рукавами Мелвас подкрадывается ко мне сзади, прижимает меня своим телом к холодному стеклу. Каждый дюйм моего тела, каждый уголок и каждый изгиб переполнен отвращением, переполнен моим «нет», словно «нет» — эмоция, словно «нет» — физиологический ответ. Но я скрываю это, сопротивляясь желанию задрожать или оттолкнуть его, потому что знаю из урока по самообороне, который брала в колледже, что время — это все. Удар в глаза, коленом в пах, коленом в голову. Я могу это сделать. Глаза, пах, голова.

Глаза, пах, голова.

Один, два, три, проще простого.

Рука Мелваса поднимается и обхватывает мое горло, а другая рука скользит по шелку к моему животу, спускается вниз и обхватывает мою лобковую кость. У него сильная хватка, болезненная, и я не могу сдержать горячий румянец из-за пронзившего меня стыда и страха, и наворачивающиеся на глаза слезы. Я не хочу этого, не хочу этого, не хочу.

«Глаза, пах, голова, — напоминает мне королева в моем сознании. — Чуть-чуть подожди».

Но ожидание — это самое худшее, что я могу себе представить, стоять на месте, пока Мелвас бормочет мне на ухо такие вещи, которые я никогда не смогу выкинуть из своей головы, эти отвратительные лживые вещи, которые такие же коварные, насколько и отвратительные. Шепчет, что я хочу этого, что он сделает мне одолжение, сделав это со мной, что такие женщины, как я (женщины, которые любят передавать контроль), приветствуют, когда их берут силой.

Я это ненавижу, как же сильно я это ненавижу, ненавижу эту ложь, ненавижу тяжелую, причиняющую боль руку, которая мнет мою нежелающую всего этого плоть, в то время как он шепчет ужасные вещи. Я ненавижу то, как его ложь соединяется с моими самыми темными страхами, словно в подтверждение того, что что-то не так со мной и с тем, какого секса я хочу.

Но я знаю, что все это — ложь. Свидетельством тому является то, как прямо сейчас реагирует мое тело: с ужасом и отвращением. И этот несомненный факт дает мне терпение подождать немного дольше, пока его хватка не ослабнет, а рука исчезнет с моей плоти, чтобы заняться ремнем его брюк.

Сейчас.

Я готовлюсь быстро повернуться, сжимаю вместе кончики пальцев, чтобы они встретились в одной конкретной точке, все, я готова заехать ему прямо в его глаза желудевого цвета, но раздается стук в дверь.

Мелвас стонет и говорит что-то сердито на украинском.

«Не-Дэрил» отвечает через дверь, его тон извиняющийся, но в нем чувствуется срочность.

Блядь.

— Блядь, — вторит Мелвас, его рука освобождает мое горло. Он возвращается к двери, и я поворачиваюсь, следуя за ним взглядом, мое тело все еще в напряжении, а пальцы руки все еще сжаты в «клювовидном оружии».

В течение нескольких минут Мелвас беседует с «Не-Дэрилом», качая головой и прищуривая глаза, а затем, похоже, принимает решение.

— Мне очень жаль, — говорит он, — но я должен сократить наш вечер. Меня ждут кое-какие дела, я должен лично ими заняться, — он протягивает руку, чтобы погладить мои волосы, и я инстинктивно отступаю. Я слышу, как «Не-Дэрил» издает звук.

Мелвас хмурится.

— Возможно, было бы хорошо, если бы ты обдумала то, о чем мы говорили сегодня вечером.

Мелвас кивает «Не-Дэрилу» и двое мужчин оказываются в дверях, и, прежде чем я могу остановить, мне затыкают кляпом рот, связывают руки и небрежно бросают на кровать.

— Я не завяжу тебе глаза, — любезно говорит Мелвас, в порыве одного из молниеносных изменений его настроения. — Я выключу свет, чтобы ты могла смотреть через окно на звезды. Они очень хороши в горах. — Он проводит ладонью вверх по моему животу и обхватывает грудь. — Надеюсь вернуться сегодня вечером. Но если нет, то мы продолжим завтра.

А затем меня оставляют одну, и запирают снаружи дверь. И вот я, наконец, позволяю себе поплакать.