Американский принц

ГЛАВА 13

Эмбри

Прошлое

Итак, Колчестер не мог меня любить, а я не должен был любить его. Морган была права. Он заслуживал того, кто мог бы ему дать то, в чем он нуждался, кто мог бы преклоняться перед ним, не ненавидя его при этом. Я был слишком эгоистичным, слишком сломленным, слишком беспечным. Даже если бы он был бисексуалом… а он не подавал никаких признаков того, что им был… не было ни малейшего шанса, что я был бы его первым вариантом.

Поэтому я пообещал себе принять совет Морган. Сказал себе, что избавляю нас обоих от боли несовместимости. Но на самом деле я избавлял себя от боли отказа.

В любом случае, он, наверно, был гетеросексуалом.

На следующий день после отъезда Морган, я отправился в кабинет капитана и попросил отправить меня куда-нибудь, куда угодно, чтобы убраться с базы. В длительный патруль, в рейд в соседнюю долину, куда бы то ни было, лишь бы убежать подальше от Колчестера. В течение восьми часов я снова был в зоне свободной от Колчестера, пробирался сквозь кусты и слушал, как Даг и Ву спорят о тонком сюжете фильма «Блэйд».

Для меня стало привычкой добровольно вызываться на каждую миссию вне базы — привычкой, за которую мои люди не были благодарны — но я не мог остановиться. Остановиться означало то, что я бы видел Колчестера, разговаривал с ним и переживал те ужасные, неизбежные моменты, когда бы мы оказались вместе, когда бы каждое его слово, каждое подергивание его затянутой в перчатку руки и каждое прищуривание этих зеленых глаз в солнечном свете, оставляло бы во мне открытую рану. Были времена, когда он хлопал меня по плечу, игриво трепал мои волосы, а я смотрел на него и понимал, что он ни о чем не подозревал. Совсем ни о чем.

Последние восемь месяцев были наполнены мучением и болью, и, хотя я думал, что смогу «вывести» Колчестера из своего организма, сражаясь больше, усерднее неся службу, то я был неправ. Я хотел его сильнее, чем когда-либо, я жаждал его, и от мыслей о нем, практически до крови стер свой член. Когда передо мной, словно штормовой фронт, начала маячить мысль о том, что мне скоро придется уехать, я обнаружил, что все сильнее и сильнее сопротивляюсь самой идее о том, что мне придется покинуть Колчестера. Избегать его — это одно, а быть вдали от него и этой базы, уехать и, возможно, больше никогда его не увидеть…

За день до моего отъезда, я брел в поисках источника моих мучений. В долине все было спокойно, и его взвод остался на базе, и хотя я знал, что смогу его увидеть сегодня вечером на прощальной вечеринке, которую устраивали мне и моим ребятам, — я хотел увидеться с ним сейчас, и наедине.

Я не знал, что именно скажу. Для него я был всего лишь парнем, чью сестру он трахал в прошлом году. Простым нарушителем спокойствия, кого он когда-то прижал к стене. Да и вообще, хотел ли я, чтобы он понял, что с моей стороны было что-то еще?

Снова была весна, с тем странным видом холода, который задерживался в углах и укрытых тенями местечках, который отступал под солнцем, только чтобы вернуть в тот момент, когда солнечный свет начинал ослабевать. Я обнаружил Колчестера во дворе, где мы впервые встретились, на нем была бежевая футболка и камуфляжные штаны, он разговаривал с высоким мужчиной в костюме, которого я никогда раньше не видел. Этот мужчина был белым, с темными волосами и был привлекательным, хотя и худощавым, и, похоже, примерно лет на десять старше нас.

Я собирался развернуться, когда увидел, что Колчестер занят, но он откинул назад голову и рассмеялся (рассмеялся! а он почти никогда этого не делал!) над тем, что сказал незнакомец, и этот звук был таким насыщенным и теплым, что я просто растаял.

Аккуратно заправленная в штаны футболка натянулась на его плечах и на спине, обрисовывая узкие линии бедер, и я позволил себе опустить пристальный взгляд на его задницу и ноги — сплошь тугие, привлекательные мускулы. Желание, которое я почувствовал, я ощущал его на клеточном уровне. Словно он слился с моей ДНК.

— Эмбри! — сказал Колчестер, заметив меня и подзывая к себе.

Я никогда не мог сопротивляться, когда он произносил мое имя. Я подошел к нему.

— Это Мерлин Рис, — Колчестер представил нас, и я пожал руку мужчине в костюме. — Он здесь делает работу от имени своей королевы. Похоже, в скором времени к нам присоединятся британцы.

— Очень скоро, — сказал Мерлин, когда наши руки разъединились. — Где-то через три месяца или около того. — Я заметил, что его аристократический акцент был слегка подпорчен его произношением буквы «р», вероятно, валлийским выговором.

— Я лейтенант Эмбри Мур, — сказал я. — Приятно познакомиться.

— Сын Вивьен Мур, верно? — спросил Мерлин.

Я не стал скрывать свое удивление.

— Верно.

— Я хорошо осведомлен в американской политике, — объяснил он. — В прошлом месяце она произнесла довольно волнующую речь о том, что ее сын возвращается на родину, не так ли?

Я сопротивлялся желанию закатить глаза. Она произнесла эту речь со слишком большим пафосом. Хотя я не сомневался в том, что некоторые из ее чувств были подлинными, я также не сомневался в том, что она проявила эти чувства наиболее политически выгодным для себя образом. Но я не мог сказать все это этому парню, поэтому я просто сказал:

— Да. Точно.

Мерлин опустил взгляд на свои туфли — модельные, с грязью, прилипшей к их блестящим бокам, — и он смотрел на них, пока говорил.

— А как твоя тетя Нимуэ?

— Ты знаешь Нимуэ?

Он улыбнулся и посмотрел на меня, и я узнал этот взгляд. Мне казалось, что я смотрел точно так же, когда был рядом с Колчестером.

— Да, — мягко сказал он. — Я ее знаю.

— Ну, — сказал я, пытаясь придушить свое жгучее любопытство, — несколько месяцев назад у нее появился ребенок. Маленький мальчик. Лир.

— Лир, — сказал он, произнося с нежностью это слово. — Валлийское имя. Это означает «со стороны моря».

— Она живет в Сиэтле. Она вроде как прозаический человек.

Он на это рассмеялся.

— Она такая, не так ли?

— Как вы двое…

Он махнул рукой.

— Это длинная история, и достаточно верно будет сказать, это связано с тем, что твоя мать была очень зла на меня. Когда-нибудь я тебе все расскажу. Ну, а сейчас мне нужно идти. Лейтенант Колчестер, надеюсь, мы скоро свяжемся. Лейтенант Мур, было приятно с тобой встретиться и, пожалуйста, передай своей семье привет от меня. Или, пожалуй, только своей тете, не думаю, что Вивьен захочет слышать от меня что-то, помимо прощальных слов.

Он пожал нам руки и ушел, его тщательно подобранный костюм и четкие движения были настолько неуместны на нашей временной военной базе, что я не мог не покачать головой.

— Чего он от тебя хотел? — спросил я Колчестера.

Колчестер пожал плечами.

— Понятия не имею, но он спрашивал обо мне капитана, — он нахмурился. — Надеюсь, у меня нет проблем.

— С чего бы у тебя были неприятности? Ты герой, всеобщий золотой мальчик.

— Ох, остановись.

— Я серьезно. Надеюсь, мы все будем упомянуты в твоих мемуарах, когда они выйдут.

— Я не пишу мемуары.

— Еще напишешь, прежде чем будешь баллотироваться в президенты, — сказал я.

— Однажды эта шутка устареет, — предупредил он меня.

— Никогда.

Он мгновение раздумывал над моими словами, а потом спросил:

— Хочешь прогуляться?

У меня пересохло во рту.

— Да, — сказал я. — Это было бы чудесно.

Весенний холодок ощущался между деревьев, мы проделывали путь вверх по узкой тропинке, удаляясь от базы, но птицы все равно трещали и прыгали вокруг, и крошечные цветы пробивались через почву в тех местах, где солнечный свет падал на землю сквозь деревья.

Мы ушли недалеко — хотя в тот день мы оба формально были освобождены от обязанностей, в нашей долине было достаточно сепаратистов, что было бы рискованно находиться далеко от базы. Вместо этого мы нашли горный хребет, с которого просматривался наш лагерь, и сели на него, свесив ноги.

— Значит, завтра ты уезжаешь, — сказал Колчестер, глядя вниз на базу. — Едешь домой.

— Буду там, пока мне это позволят.

— Хотелось бы мне чаще тебя видеть, — сказал он, и моя грудь сжалась.

Я не мог вынести то, что он произносил такие слова, поэтому попытался перенаправить его мысли, притупить интенсивность.

— И, конечно же, чаще видеть Морган.

Он покачал головой.

— Я не это имел в виду. Я действительно наслаждался, когда проводил время с Морган (каждым проведенным с ней мгновением), но мне больше это не нужно. А когда ты уедешь… Определенно буду ощущать себя так, словно мне нужно тебя снова увидеть.

И моя грудь сжалась еще сильнее.

— Колчестер…

Он взглянул на меня вспыхнувшими зелеными глазами, обрамленными длинными черными ресницами.

— Мои близкие друзья зовут меня Эшем.

— Я думал, твое имя Максен.

— Так и есть, но… — он на мгновение пожевал свою губу, словно решая, сколько мне можно рассказать. — Я никогда не знал своих биологических родителей. В свидетельстве о рождении нет упоминаний об отце, мне дала имя моя биологическая мать, но думаю, имя — это все, что она хотела мне дать. Так что, Максен — Макс — это имя, которым меня называли, пока меня не усыновила мама, мне тогда было четыре года. В тот день, когда я перебрался в ее дом, она позволила мне самому выбрать себе имя, новое имя, то, которое я мог бы использовать в своей новой жизни и в своей новой семье, — он улыбнулся. — Она была самым добрым, самым милым человеком, которого я когда-либо встречал, — не было случаев, чтобы я подошел к ней, и она не взяла бы меня на руки и не обняла меня. Я ей ответил, что хочу такое же имя, как у нее, и она рассмеялась. Сказала, что не позволит мальчику носить имя «Алтея», но я мог бы взять ее второе имя. И когда меня официально усыновили несколько лет спустя, мы сделали его официальным. Я больше не был Максеном Смитом, а стал Максеном Эшли Колчестером. С тех пор я считал своим вторым именем Эш, своим настоящим именем. Так как это имя было дано мне из любви, а не… — он махнул рукой, ни на что не указывая, — во время отказа от меня.

Я был очарован этим небольшим фактом его истории, этим наследием боли.

— И ты никогда не пытался найти своих биологических родителей?

Горечь отразилась на его губах.

— С чего бы мне это делать? Они не хотели меня.

Я тебя хочу.

— Значит, мне следует называть тебя Эшем?

Он улыбнулся мне, танцующей улыбкой, сияющей улыбкой, широкой улыбкой с ямочками, белозубой улыбкой, этими губами, которые казались твердыми и в то же время мягкими.

— Я был бы рад, — сказал он мне.

Загипнотизированный этой улыбкой, я вторил ему:

— Я тоже был бы рад.

— Эмбри, ты избегал меня?

Я отвел глаза от его оживленного красивого лица. Я почувствовал, что он узнает, если я совру, но я не хотел признаваться в этом, не мог признаться в этом, потому что тогда он спросит, почему, и я не смогу отказать ему в правде.

— Это из-за того, что я спал с твоей сестрой? — надавил он. — Или потому что я не продолжил с ней спать?

— Нет, Колчестер…

— Эш, — поправил он.

— …Эш. Не из-за этого… или, я не знаю, не только из-за этого.

— Просто, я по тебе скучал, — тихо сказал он. — Мне хотелось чаще тебя видеть.

— Я действительно думал, что ты меня ненавидишь.

— Ты испорченный, вредящий самому себе и бесконечно беспечный. Единственное, что я в тебе ненавижу, это то, что ты не принадлежишь мне, поэтому я не могу тебя наказать.

И, несмотря на то, что сказала мне Морган, несмотря на то, что я сам о себе думал, в то мгновение, когда он произнес слово «наказать», у меня на руках поднялись волоски, и напряглись мышцы бедер. Незнакомой части меня хотелось умолять о том, чтобы он наказал меня прямо сейчас.

— И ты хочешь, чтобы я был одним из твоих людей.

— Да. Мне бы хотелось, чтобы ты принадлежал мне.

Принадлежать. Никогда не было слова, которое я бы считал сексуальным, никогда не было слова, которое я бы считал эмоционально взвешенным; это слово касалось вещей: машин, оружия и собственности. Но, боже, в тот момент, я ничего не хотел больше, чем быть его собственностью, его вещью. Хотел принадлежать ему.

Я не мог поверить, что я спрашивал об этом, но слова все равно слетели с моих губ:

— О чем именно ты думаешь, когда представляешь, что будешь наказывать меня?

Он вздрогнул.

Он на самом деле вздрогнул.

К моему большому разочарованию, он не ответил на мой вопрос, вместо этого спросил:

— Ты знаешь историю Ахиллеса и Патрокла?

— Я учился в школе-интернате для мальчиков, — напомнил я ему. — Так что, да.

— Я чувствую себя так, словно… словно я не смогу сражаться, как только ты уедешь, — признался Колчестер (теперь уже Эш). — Как Ахиллес после смерти Патрокла.

— Ты? — я засмеялся. — Ты — лучший солдат на этой базе!

— Что-то в тебе облегчает это для меня. Знание, что если я правильно исполню свою роль, то ты сможешь быть в большей безопасности, когда будешь за пределами базы на своих собственных заданиях.

Его слова пронзили мое сердце — слишком добрые, слишком многозначительные — и они, вероятно, не могли означать то, что я хотел, чтобы они означали. Но потом я внезапно оказался лежащим на спине, камни и сосновые иголки пронзали ткань моей рубашки, а Эш был на мне, оседлал меня, склонился ко мне, сжав в кулак мою рубашку.

Я всхлипнул (ничего не смог с собой поделать), издав мягкий горловой стон. Издалека его тело казалось очень мускулистым, но на самом деле, когда он находился на мне, то был тяжелым, твердым и таким чертовски могущественным — весь такой солдат, с интенсивностью прижимающий мое тело к камням.

— У Эсхила, Ахиллес оплакивает Патрокла, когда тот умирает, — прошептал Эш, наклонившись достаточно близко, чтобы я мог почувствовать его запах — кожи и огня. — Он обвиняет Патрокла в том, что тот не испытывал благодарность за частые поцелуи Ахилла. Как он мог быть благодарен, если он умер, вместо того, чтобы остаться с Ахиллесом? Из ночи в ночь я думал о том, что ты отсюда уезжаешь, покидаешь меня, но я не смогу обвинить тебя в неблагодарности хоть за что-то, если только…

Я едва мог дышать; его длинные ресницы трепетали, двигаясь вверх и вниз, его бедра переместились на мои бедра, мой член твердел под всеми этими движущимися мышцами.

— Если, что? — спросил я, отчаявшись разрушить напряжение.

Эш не ответил словами. Вместо этого он наклонился и меня поцеловал.

Поцелуй был жестким — жестче, чем я ожидал от того, кто был настолько вежливым на публике и настолько спокойным, как Эш, но такой жесткости я ожидал от человека, которому нравилось стоять, поставив ботинок на мое запястье. Я выгнулся под ним, нуждаясь в давлении на моем члене, желая «предложить свое горло», и он давал мне и брал взамен, сдвинув бедра, чтобы я почувствовал его эрекцию напротив моей, провел рукой вверх по моей рубашке, остановившись на шее, которую крепко сжал. Его другая рука скользнула мне под голову, и я понял, что это должно было смягчить мое пребывание на камнях.

— Ты будешь благодарен за мои поцелуи, не так ли? — требовательно спросил он, пощипывая губами кожу на моей челюсти. — Ты ведь не уедешь от меня навсегда?

За двадцать два года никто, никто, никогда не заставлял меня чувствовать такое. Он не просто заявлял свои права, казалось, что его слова, что это его требование буквально вонзалось в мою плоть, фиксировалось в моих костях. Тогда мы оба были молодыми (он был всего на год старше меня), но он доминировал и ошеломлял меня настолько естественно, словно он занимался этим много лет.

И все же, когда я всматривался в его лицо, то не нашел там идеального контроля, кого-то опытного, я обнаружил отчаянный, собственнический гнев двадцати трехлетнего мужчины, который вот-вот потеряет кого-то, кого он хочет. Эти темные брови нахмурились, эти глубокие нефритовые глаза неистово осматривали мое лицо.

— Эмбри, — умолял он. — Пообещай мне, что ты не собираешься просто исчезнуть.

Я все еще пытался осознать последние тридцать секунд.

— Я не знал, что ты этого хотел, — сказал я. — Я думал… Полагаю, я думал, что ты не захочешь меня.

Эш снова меня поцеловал, и еще раз, и еще. Он раздвинул мои губы своими губами, и наши языки встретились, и это было таким теплым, мокрым, интимным чувством, что я задрожал под ним, что заставило его застонать мне в рот.

— Я хотел тебя с самого первого дня, — признался он, прерывая наш поцелуй. — Я хотел прижимать тебя к той стене часы напролет. — Выражение его лица стало немного застенчивым, это было чем-то непривычным и довольно милым на этом обычно серьезном лице. — Я впервые почувствовал такое по отношению к другому мужчине.

— Но Морган… — мне не следовало этого говорить. Не знаю, почему я сказал.

— Да, — вздохнул он. — Морган.

И ее имя, слетевшее с его губ, нарушило очарование момента.

Что я делаю? Разве то, что Эш хотел меня также как я хотел его, изменило бы что-нибудь? Неужели я действительно подумал, что смогу быть с мужчиной, которому нужно было наказывать и ставить свои отметины, кому нужно было, чтобы его любовники принадлежали ему? Не смотря на то, что мое тело закричало «да, да, мы можем это сделать», мне приходилось думать о большем, чем мой член. Все мои отношения либо имели абсолютно равный баланс сил, либо я был лидером, и это даже не проникало в сложные реалии моего эмоционального здоровья. Не проникало в сложные реалии нашей работы.

Эш увидел изменение в выражении моего лица.

— Скажи, что это еще не конец, Эмбри. Скажи, что продолжишь учить меня танцевать. Скажи, что будешь моим маленьким принцем. Пожалуйста.

На его руке все еще лежала тыльная сторона моей шеи, все еще защищала меня от всякой боли, за исключением той, что он сам хотел мне дать. Я зажмурил глаза; каждая моя частичка хотела сказать «да», и все же… маленькие принцы не могли играть с королями. Они были бы уничтожены.

— Мы должны вернуться на базу, — сказал я, открывая глаза, но не глядя ему в лицо. Если бы я увидел, что эти зеленые глаза вспыхнули от боли, что эта квадратная челюсть напряглась от боли, то все было бы кончено. Я бы обрушился и позволил себе быть втянутым во что-то, что я бы неизбежно сделал ядовитым и ужасным, потому именно это я делал лучше всего.

Эш соскользнул с меня и встал, предложив мне руку, которую я не принял.

Мы молча подошли к базе, расстались без слов, хотя я чувствовал, что он все время смотрел на меня. Я притворился больным во время прощальной вечеринки, думая, что это был последний раз, когда мне придется увидеть Колчестера, хотя, уже тогда я знал, что никогда не смогу не думать о нем.

И в то утро, когда я вышел из своей комнаты с сумками, то нашел за дверью небольшой завернутый в бумагу подарок. Я заставил себя подождать до Львова, пока не сел в поезд, и лишь тогда его открыл, а когда я это сделал, то мне показалось, что кто-то воткнул свой «Глок» в мои ребра и нажал на курок.

Книга «Маленький Принц». От Эша.

Я прижался лбом к окну поезда и заставил себя не плакать.