Американский принц

ГЛАВА 16

Эмбри

Настоящее

Вертолет коснулся земли с толчком, но Грир не проснулась. Я ее не виню — между похищением и спасением, последние четыре дня были для нее адом, на самом деле, адом для всех нас, но больше всего для нее. Я помню ее лицо в окне, когда Мелвас касался ее. Еще я помню ее слезы и связанные руки, хватающиеся за меня, когда я стоял у ее постели позже.

Я уже однажды чувствовал такое и сам — этот дезориентированный прилив благодарности и страха, любви и саморазрушения. Как я мог ей отказать, когда требовал того же самого от Эша после того, как я чуть не умер?

Как я мог отказать ей, когда это означало отказаться от прошлых и нынешних версий меня?

Вертолетная площадка в Кэмп-Дэвид заполняется людьми, когда винты вертолета замедляются, и я ожидаю, что Люк или какой-нибудь другой агент будет ожидать у двери. Не знаю, почему, ведь я должен был знать, что там будет Эш, стоящий с глубокими кругами под глазами и черной щетиной, которая перешла в стадию густой и восхитительно отросшей. Он опускает голову, чтобы забраться внутрь, и его лицо, когда он видит Грир, меня пронзает из-за всех тех чувств, которые у меня появляются — ревности, любви и гордости. И гнева, гнева больше всего. Не самый старый гнев, который мне принадлежит, но достаточно старый. Гнев войны.

Этот пронзающий взгляд на лице Эша — из-за Мелваса. Эта единственная слеза скользит по щеке Грир, когда она открывает глаза и понимает, что она в безопасности дома, и ее сэр здесь, чтобы поднять ее на своих сильных руках — эта слеза так же лежит на плечах Мелваса. И хреново то, что слеза и взгляд могут иметь такое же значение, как и пуля в моем плече, как и горящая деревня, как и тела мужчин, которых я поклялся защищать в тех богом забытых горах. Но мне все равно. Мне просто все равно, и я обещаю себе здесь и сейчас, что Мелвас больше не сможет причинить боль людям, которых я люблю. Я об этом позабочусь, так или иначе. Каким-нибудь образом.

Эш расстегивает ремни безопасности Грир и выносит ее из вертолета. Я следую за ним, чувствуя себя странно неуместно, пока мы направляемся к большому дому. Ветерок начала лета развевает длинные светлые золотистые волосы Грир, развевает воротник рубашки Эша, и они так красивы вместе, идеальная пара, Герой Америки и Любимица Америки. Картинка для идеального любовного романа.

И где остаюсь я?

Эш распускает из дома всех, кроме меня, и мы вместе проходим в хозяйскую спальню. Я опускаюсь в кресло в углу, до этого момента, не понимая, насколько я измотан. Все мое тело, казалось, растеклось по обивке, меня окутало обреченное изнеможение. Я наблюдаю, как Эш осторожно кладет Грир на край кровати. Она смотрит на него снизу вверх серыми глазами, такими пустыми и усталыми, что я вынужден отвести взгляд.

— Маленькая принцесса. Я собираюсь раздеть тебя и вымыть, — объясняет он, — а потом ты поспишь.

Она не отвечает, просто поворачивает голову, чтобы отвести от него взгляд.

Эш ловит ее подбородок, и когда говорит, его голос такой же нежный и глубокий, как в тот момент, когда он обещал любить ее в болезни и здравии.

— Правильный ответ: «Да, сэр».

Эти слова освещают жизнью ее лицо. Она смотрит на него, словно на самом деле видит его в первый раз, и, с дрожащим подбородком, и хриплым голосом, отвечает:

— Да, сэр.

Он смотрит на меня из-за плеча.

— Подожди здесь, Эмбри. Нам нужно с тобой поговорить после того, как позабочусь о своей жене.

Я киваю, откидываю голову на спинку кресла, и это последнее, что я помню. Меня побеждает изнеможение.

— Эмбри.

Открываю глаза, и я вижу нависшего надо мной Эша, со странным выражением лица. У него мокрые волосы, а капли воды все еще покрывают его голую грудь, но он надел пару спортивных штанов, которые низко сидят на его бедрах. Я украдкой смотрю на кровать и вижу накрытую одеялами стройную фигурку. В вечернем солнце, светящем через окно, я вижу на подушке блеск светлых волос.

— Она заснула, едва я ее положил, — говорит Эш.

— Ты выглядишь так, будто тебе тоже неплохо бы немного поспать.

Эш проводит рукой по лицу.

— В любом случае, я не могу спать без Грир. Это было более чем невозможно из-за того, что я знал, что вы двое были где-то там.

— Теперь она в безопасности.

— И ты тоже. Пойдем в мой кабинет, позволим Грир отдохнуть.

Мы уходим, тихо закрывая за собой дверь спальни, и направляемся в кабинет Эша, комнату, покрытую деревянными панелями, с большим столом и несколькими заставленными книжными полками. Он предлагает мне сесть на диван возле больших окон, а сам садится на кресло рядом. Несколько мгновений мы оба смотрим в окно на высокие, покрытые листвой деревья, осины, клены и дубы, зеленые и летние, и так отличающиеся от вечнозеленых низких деревьев Карпатии.

Затем он переводит взгляд с окна на меня.

— На ней свежие следы от укусов, — говорит он.

Я все еще пытаюсь понять, как ответить, когда он говорит:

— Скажи мне, что это ты, Эмбри. Скажи мне, что это был ты, а не он.

Я вздыхаю.

— Это был не он. Я… после того, как я ее нашел… — Усталость не помогает сложному вихрю чувств и страхов, и меня поражает чувство вины. — Мы никогда не говорили о том, что произойдет между нами тремя. О правилах. Я не подумал, что это неправильно, потому что мы не установили никаких границ.

— У нас не было времени установить границы, — его взгляд и голос по-прежнему наполнены каким-то равнодушным спокойствием. Я сопротивляюсь желанию вздрогнуть или отвести взгляд, зная, что он это увидит. — Ты ее трахнул? Только вы вдвоем?

— Это не похоже на то, чем кажется, клянусь. Мелвасу не удалось ее изнасиловать, — говорю я на одном дыхании, — но он трогал ее. Если бы ты ее видел, Эш…

Эш встает и подходит к окну, прижимая предплечье к стеклу и наклоняясь вперед. Поза подчеркивает мышцы рук и плеч, место, где его спортивные штаны свисают с острых тазовых костей и облегают упругую задницу.

— Что, Эмбри? — говорит он, и это все в его голосе, в его раненом, горьком голосе. — Что бы я сделал, если бы ее увидел?

Усталость отступает, мое положение в качестве вице-президента отступает, все отступает, и я делаю то, что вообще редко делаю, за исключением тех случаев, когда пытаюсь извиниться. Я иду и встаю на колени у его ног, наклоняюсь, чтобы прижаться губами к вершине одной его стопы. Около его лодыжки я вижу небольшой участок темных волос, узелок сухожилий, и ощущаю легкий мыльный запах его недавнего душа.

Он замирает, не произнося ни слова, не двигаясь. Я переключаюсь на другую ногу, позволяя губам задержаться на его коже достаточно долго, чтобы почувствовать, как она нагревается под моим ртом.

Наконец Эш говорит почти безразличным голосом:

— Ты кончил? А она кончила?

— Да, — прошептал я ему в ногу.

— Ты думал обо мне?

— Проклятье, Эш, ты же знаешь, что мы думали.

— Правильно говорить: «Проклятье, сэр».

— С таким же успехом ты мог бы находиться в комнате вместе с нами. Сэр.

— Ты притворился, что принуждаешь ее?

Эти слова укололи, застряли во мне, словно умело пущенные стрелы. Я в отчаянии поднимаю на него взгляд, и Эш жалеет меня, наклонившись, проводит пальцами по моим волосам.

— Именно это ей было нужно, маленький принц. И чего она хотела.

Я опускаю глаза от стыда.

— Ах, — говорит он. — Ты этого тоже хотел.

Мои руки дрожат, и он встает на колени и обхватывает мои ладони обеими руками. Они крепкие и теплые, как и он.

— Я вошел, она была связана… я имею в виду, связана клейкой лентой. Лодыжки и запястья. С кляпом во рту. Она умоляла меня, плакала… — мой голос грозит сорваться, но я продолжаю, исповедуюсь в своих грехах моему священнику. Моему королю. — Однажды я сам просил тебя о чем-то подобном — как я мог ей отказать? И она сказала, что ей это нужно, но Эш… Я захотел этого до того, как подумал обо всем этом. Я захотел этого, когда вошел в ту темную комнату, и моя тень упала на ее тело.

— У вас было стоп-слово?

— Мы договорились о том, что она щелкнет пальцами, потому что я… я снова заткнул кляпом ее рот.

Эш кивает, признавая, что мы сделали все безопасно, но его взгляд затуманивается. Интересно, он представляет себе эту развратную сцену?

— Ты оставил ее связанной?

— Да.

Его спортивные штаны никак не могут скрыть его растущую эрекцию.

— Она сопротивлялась тебе?

Стыд и возбуждение приходят в равной мере.

— Да.

— И ты боролся в ответ и победил. — Он закрывает глаза.

Я едва могу дышать.

— Да.

— Тебе этого тоже хотелось?

Мои слова — призраки.

— Я притворялся тобой.

Его глаза распахнулись, и их зеленый цвет стал ярче, чем лес снаружи. Его дыхание такое же неровное, как и мое.

— Я так завидую, маленький принц, — шепчет Эш. — Я злюсь на себя за то, что не мог быть там, чтобы дать моей жене то, что ей было нужно, и я благодарен тебе, что ты мог ей это дать. Мысль об том, что вы были вместе вот так… — его губы изгибаются в печальной улыбке, и отпускает меня, чтобы указать на очертание своего члена, выпирающего из его спортивных штанов. — Ну, ты знаешь.

Я скучаю по его прикосновению.

— Ты прощаешь меня?

Его «лесные» глаза немного смягчаются.

— Ты спас ей жизнь, Эмбри. Я прощу тебе все что угодно.

Я чуть не умираю от облегчения.

— Даже если бы ты насмехался и ненавидел меня все время, пока делал меня рогоносцем, я бы простил тебя. Даже если бы ты переиграл каждое извращение, которое я когда-либо с ней делал, чтобы стереть память обо мне из ее тела, я бы тебя простил. Если бы вы двое трахались, а потом оба решили уйти от меня, я бы вас простил. Но особенно это. Ты позаботился о ней так, как ей было нужно.

— Я дерьмово себя из-за этого чувствую, — бормочу я, хотя правда сложнее, а его медленная улыбка говорит мне, что он это знает.

— Я прощаю тебя, поэтому тебе нужно простить самого себя. Она попросила, и ты согласился, потому что знал, что ей это нужно. Потому что однажды тебе было нужно что-то подобное. И потому что ты этого хотел. И потому, что знал, что я бы дал ей то же самое, если бы был там. — Эш встает и предлагает мне руку, и я позволяю ему помочь мне встать на ноги.

— Сядь, — говорит он, указывая на диван и заходя за свой стол, когда я это делаю.

После моего признания и подчинения, а также после его прощения, я чувствую потрясение, словно меня освежевали, поэтому ищу любую тему для разговора за исключение того, что я сделал с женой моего возлюбленного.

— Наша хитрость сработала? Держать ее похищение в тайне?

Эш кивает, копаясь в глубоком ящике старого стола.

— Для всех остальных — за исключением нескольких надежных людей — мы с Грир были здесь, проводили медовый месяц, а ты отправился в столь необходимый тебе отпуск в дом на озере твоей матери. Хотя, не знаю, как долго еще смог бы хранить это в секрете. Пресса жаждет фотографий нас с Грир. — Как всегда, Эш кажется озадаченным тем, что так притягивает к себе СМИ.

— Должно быть, все из-за Грир, — заключает он, открывая еще один ящик. — Ее все обожают — хотя, и по праву — и, похоже, одержимы ею. Съемка свадьбы, обложки журналов после свадьбы и интернет-статьи… Я не мог включить телевизор, не увидев кадры с моей собственной свадьбы. Не мог и шага сделать, чтобы не увидеть ее лицо. — Эш глубоко вздыхает и смотрит на меня. — Спасибо, Эмбри. Если бы ты не вернул ее, если бы ты не вернулся…

Солнце выходит из-за облака, заполняя комнату золотисто-зеленым светом, выделяя серебро у висков Эша и тонкие морщинки вокруг его глаз. Ему всего тридцать шесть, он только сейчас входит в расцвет своей жизни, но мгновение я вижу потерю из-за всего, что на него навалилось… война, должность президента, Грир и я. Все это сейчас лежит на его плечах, и всегда лежало, и обычно он с легкостью с этим справляется, но сейчас я вижу, как сильно он полагается на Грир в поисках силы. И, возможно, даже на меня.

Но затем Эш выпрямляется, сжимая что-то яркое в своей большой руке, и он возвращается к власти. Назад к легкой силе и спокойствию. Он подходит ко мне, болтая яркой штукой в своей руке, очертание его толстого члена так восхитительно виднеется в спортивных штанах. Я не могу перестать пялиться на него, пялиться на тонкую линию черных волос, спускающихся вниз от пупка под пояс штанов, с легким намеком на большее количество под ним.

Он останавливается передо мной.

— Видишь то, что тебе нравится, Патрокл?

Я стреляю глазами на его лицо и вижу вызванную улыбкой ямочку на его щеке. Я собираюсь сказать несколько умных замечаний, но потом вижу, что именно находится в его руке.

— Это… это новенький галстук с горой Рашмор?

— Подарок от Бельведера. Я пообещал ему, что он никогда не увидит свет… но сейчас я собираюсь слегка обойти это обещание. — Он наклоняется и накрывает галстуком мои глаза, надежно завязывая его на затылке. — Ты что-нибудь видишь?

Уродливый галстук блокирует весь свет, а шелк его на самом деле довольно гладкий и холодный на моих усталых глазах.

— Что ты делаешь?

Два грубых кончика пальцев прижимаются к моему рту.

— Увидишь. Откинь назад голову, руки на спинку дивана. Тебе запрещено двигаться, пока я не разрешу.

Я делаю, как мне сказали, моя эрекция уже болезненно прижимается к шву штанов, у меня колотится сердце. Так много в нашей короткой жаркой любовной связи (между смертью Дженни и знакомством с Грир) было спонтанно, яростно, просто коллекцией украденных интерлюдий в заброшенных уголках Белого дома. Но это — продолжительное и запланированное доминирование — у меня не было такого многие годы, с тех пор как Эш встретил Дженни. С тех пор как я первый раз отказался жениться на нем.

Я скучал по этому.

Скучал по этому так, как скучаешь по солнцу после длинной цепочки пасмурных дней, когда начинаешь забывать о том, что пасмурно, забывать о том, что скучаешь по солнцу, а затем, в один прекрасный день, когда оно возвращается, такое горячее, ясное и яркое, и ты задаешься вопросом, как вообще мог без него жить. Я скучал по неопределенности всего этого, по невозможности видеть что-либо сквозь повязку на глазах. Я скучал по осознанию этого, по тому, как мою кожу покалывает от каждого дуновения воздуха, как я напрягаюсь от ощущения того, что он рядом.

Забавно, как моя поза кажется воплощением расслабленного ожидания, но я сразу же чувствую напряжение из-за того, что удерживаю мои руки на месте, пока Эш руками находит мою ширинку. Я вздрагиваю, когда его пальцы через штаны скользят по моей эрекции, и слышу, как он улыбается.

— Не шевелись, — предупреждает он.

Уверенные руки дергают застежку моей молнии ниже, ниже и ниже.

— А что произойдет, если я пошевелюсь? — спрашиваю я, хватаясь за спинку дивана, чтобы не дотрагиваться до Эша, чтобы не прикоснуться к его члену или к моему.

— Последствия. — Это слово — нечто среднее между игривым и смертельно серьезным, и я вздрагиваю от неопределенного желания.

У меня не было «обдуманных заранее последствий» в течение очень долгого времени, и я удивлен тем, насколько явно меня волнует эта идея.

— Теперь, больше никаких слов из твоего рта, за исключением «Спасибо, сэр» или «Пожалуйста, прекратите, сэр».

Я фыркаю.

— Неужели ты действительно остановишься, если я скажу «пожалуйста»?

— Нет. — Теперь я определенно слышу улыбку в его словах. — Сними рубашку, Эмбри; разрешаю двигаться, чтобы это сделать. Затем верни руки туда, где они были.

Я подчиняюсь, и в тот момент, когда я усаживаюсь, как раньше, слышу резкий щелчок канцелярской резинки и чувствую жжение в моем левом соске. Я ловлю ртом воздух.

— Угадай, что еще лежит в моем столе? — говорит Эш веселым голосом. Второй щелчок по тому же соску, и я выгибаю спину, опаляющая боль быстро превращается в совершенно другой вид тепла. — Это были предостерегающие щелчки. Еще одна дерзость от тебя, и я увижу, какими красными эти соски могут стать. И не забывай, Эмбри, есть места похуже, а которых можно использовать эту канцелярскую резинку.

Я подчеркнуто сжимаю губы.

— Хороший мальчик, — говорит Эш, и, возвращаясь к моим штанам, он раскрывает ширинку и немного тянет вниз мои штаны и боксеры, чтобы освободить мой член. Я так возбужден, что меня слишком стимулирует даже ласковое касание воздуха кондиционера; я сопротивляюсь стремлению извиваться, зная, что будут последствия, хотя я их почти желаю.

— На протяжении и всей истории монархи дарили подарки верным слугам после их возвращения. Подарком были земля, замок или корабль; англо-саксонские короли дарили свои вассальские кольца и золотые ожерелья. Иногда даже ночь с королевой. — Твердая рука обхватывает мой ствол, и от этого ощущения я вздрагиваю. — Но у меня нет золота, и я уже разделяю с тобой мою жену. Так что же я могу тебе дать? За такую хорошую службу? За спасение моей королевы?

Рука скользит вниз, а затем вверх, Эш шепчет над натянутой, шелковистой кожей моей эрекции. Низкий грудной стон слетает с моих губ. Бля, как же хорошо.

А затем происходит что-то неожиданное: мою головку накрывает чем-то теплым и влажным.

— О, бля! — я издаю стон, а затем осознаю свою ошибку. — Извини, извини, извини… не…

Но слишком поздно, и канцелярская резинка возвращается, обжигает мои соски и, передвигаясь вниз по моему животу, щелкает. Я замираю в парализирующей радости-боли, мысленно умоляя, чтобы канцелярская резинка не спустилась ниже, и наполовину надеясь, что она спустится.

Она не спускается, и успокаивающая рука пробегает вверх по моему животу, теплая и грубая на небольших следах от канцелярской резинки.

— Кивни головой, если хочешь продолжить, — говорит Эш, и когда он говорит, я чувствую его дыхание на моем члене и животе. Мне требуется вся сила воли, чтобы не толкнуться ему в рот, но, зная его, он бы совсем меня отверг, если бы я это сделал, поэтому я сижу неподвижно. Практически.

Я киваю головой, ощущая, слабую струйку пота, стекающую с моего лба на галстук. Моя кожа жива от следов ударов резинки и желания, мое тело умоляет о его прикосновении.

А потом это происходит снова, медленная, почти щекотная теплота. Так влажно. Так чертовски влажно и горячо, а затем его губы обхватывают мою головку, и он сосет.

— М-м-м, — издаю стон я, стараясь не произносить слова практически в самый последний момент. — М-м-м.

Эш смеется, этот смех отдает вибрацией на моем члене и глубоко в животе, который сжимается в ответ. Он берет меня глубже, и боже, как бы я хотел его сейчас видеть! Видеть эту темную, всегда гордо поднятую голову, сейчас склонившуюся надо мной, эти широкие плечи, между моими ногами. Эш утверждает, что он — не настоящий садист, но отказывая мне в этом зрелище, этой визуальном воспоминании… это более чем достаточное подтверждение его садистских наклонностей.

Он берет меня так глубоко, что я чувствую заднюю стенку его горла, а затем, когда я начинаю раскачивать своими бедрами по направлению к его лицу, кладет руку поперек низа моего живота, чтобы удержать меня неподвижно. Пришпиливает меня к месту так, чтобы он мог сосать меня так, как ему хочется, не торопясь, облизывает основание моего члена и крутит языком вокруг головки, смешивая щипки губами, поцелуи, и нежное поглаживание кончиками пальцев моей промежности. Словно даже когда он доставляет мне удовольствие, то делает все это для себя. Все для себя.

Он спускает ниже мои штаны, теперь он может скользнуть ладонью по коже на внутренней поверхности моих бедер, провести линии по мышцам и сухожилиям на верхней части бедер и живота, ущипнуть выступы моих тазовых костей. Теперь он позволяет мне извиваться, позволяет крутить бедрами. Я слышу трение, и мне требуется секунда, чтобы понять, что это мои ботинки трутся о ковер, когда у меня беспокойно двигаются ноги.

Эш все равно меня удерживает, отказываясь позволять моему отчаянию диктовать его темп. На самом деле, он двигается еще медленнее, сосет меня, делая медленные глубокие втягивания, облизывая широкой частью языка, и, черт побери, какая же это пытка… не видеть того, как это происходит. Не иметь возможности навсегда запечатлеть это в памяти, ведь он «передергивал» мне бесчисленное число раз, и столько же раз меня трахал, так же несколько раз он ласкал меня своим ртом, чтобы подразнить или довести до грани, но никогда это не происходило так. Никогда не он не действовал так нежно, внимательно и так долго.

Я слышу, как он шепчет:

— Это мое «спасибо». — Губы оставляют след из поцелуев на мускулистых линиях моего живота, на бедрах, на пупке. — Моя благодарность, — он быстро и грубо всасывает мою головку, заставляя меня тяжело дышать. — Моя бесконечная, безграничная благодарность.

Мои пальцы вжимаются в диван, и, как ни странно, мне хочется быть связанным — это кажется лучше, чем нести ответственность за свой собственный контроль, знать, что между этим моментом и моими пальцами, зарывающимися в его волосы, нет ничего кроме моего несуществующего самоконтроля. Мне хочется лишь прикоснуться к его голове, когда он двигается на мне, провести пальцами по этим губам в том месте, где они обхватывают мой член. Захватить одну из этих блуждающих рук и провести ею вверх к моей груди, где она может спокойно лежать на моем сердце.

Точка невозврата наступает мучительно медленно, зарождаясь глубоко и низко в моем паху. Мой мир, где я с завязанными глазами, сжимается до тепла атласного языка Эша, хватки его туго обхватывающего меня горла, давления, зарождающегося под моим членом. Мои ноги двигаются вокруг него, мои туфли все еще скользят по ковру, а бедра и пресс так напряжены, так чертовски сильно напряжены…

— Хочешь кончить мне в рот, Эмбри?

Я киваю, мое тело натянуто туго, как тетива, готовая оборваться.

— Скажи «пожалуйста». — Кончик его языка быстро двигается по головке моего члена, и он уделяет дополнительное время, чтобы лизать мое отверстие в ней.

— Ох, бля! О, бля, о, бля, о, бля.

— Ты неправильно произносишь слово «пожалуйста».

— Пожалуйста, черт возьми, пожалуйста…

Эш меня снова поглощает и работает так усердно и «глубоко», что у меня поджимаются пальцы ног прямо в ботинках, и мне кажется, что все в моем тазу вот-вот лопнет и рассыплется, а затем меня поражает первая волна силой с двухтонную бомбу. Я кричу, выгибаю спину и поворачиваюсь набок — одним махом, и он обхватывает пальцами мои бедра, чтобы удержать меня неподвижно, словно я прерываю что-то для него.

Ударяет вторая волна, а затем я изливаюсь в рот Эша, фонтанируя своим оргазмом на его широкий сильный язык. Я снова толкаюсь глубже, моя набухшая головка сжимается сильными сглатываниями его горла, в то время как я продолжаю содрогаться, пульсировать и бить струей. Эш все это проглатывает, его пальцы все еще сжимают мои бедра, а его твердые губы все еще на моем члене. Я полностью истощаюсь, и вот тогда-то он и отстраняется

Я ожидаю, что Эш встанет, ожидаю, что его безжалостные пальцы дернут мой подбородок вперед, чтобы Эш теперь мог отыметь мой рот, но вместо этого я слышу вздох и чувствую что-то, что не помню, чтобы чувствовал прежде — его голова прижимается к моей ноге. И это, гораздо больше, чем минет, — это то, что я отчаянно хочу видеть, потому что кто знает, повторится ли это снова? Эш, стоящий на коленях между моими ногами, прижимающийся головой к моей ноге.

Я тянусь к повязке, а он быстро говорит:

— Не надо. Оставь ее на мгновение.

Я сжимаю пальцы в кулак, они так чешутся, желая ослушаться, но, наконец, мне удается вернуть руку на диван. Я чувствую и слышу, как Эш вздыхает.

— Еще на мгновение. Я знаю, что это должно быть для тебя, но я хочу, чтобы это было… чуть дольше.

Его ладонь поднимается, гладит мой живот, а затем, наконец, ложится туда, где я хотел ее раньше, на мое сердце. Саженец мысли пробивается через почву моего сознания. Возможно, даже не мысль, скорее чувство или инстинкт, что как-то, несмотря на новизну произошедшего, Эш, стоящий на коленях и обслуживающий меня… это не так сильно отличается от того, что мы делали в прошлом. Ведь несмотря на то, что он сейчас стоит на коленях, что именно он глотал мою сперму, он все еще контролирует ситуацию. Он молчаливо указывает на то, что ему все еще принадлежит мое сердцебиение.

— Я люблю тебя, маленький принц, — шепчет он, его теплая ладонь все еще лежит на моей груди. Я сжимаю глаза под повязкой, чувствуя нечто вроде болезненного восторга. После многих лет эти слова до сих пор не потеряли свою силу надо мной. Их власть поражать меня, и их власть пугать меня, потому что любить такого человека, как он, — нелегкое бремя.

— Тебе не обязательно отвечать. Я не хочу тебя подталкивать.

— Ты же знаешь, что я тебя люблю, — говорю я, и делаю это немного раздражительно, потому что Эш имеет полное право сомневаться в глубине моих чувств, и я это знаю. Но как я могу заставить его понять? Что каждый раз, когда я отталкивал его, это было для его же гребаного блага? И не для его же блага в каком-то неопределенном, моральном смысле, а для его практического, конкретного продвижения? Если бы он женился на мне, то мы бы сейчас не были в его личном кабинете в Кэмп-Дэвид. На этом столе не лежали бы ожидающие его кучи отчетов. Он не ушел в отставку из армии в звании майора. Ничто из того, что сделало его тем, кто он есть сегодня, не было бы возможно, если бы он публично объявил себя бисексуалом, и я ненавижу это так же, как и все остальные, но это гребаная правда. Я пожертвовал собой, своим собственным счастьем, потому что любой мог видеть, что такие люди, как Максен Колчестер, не рождались каждый день. Любой мог видеть, что ему было суждено творить великие дела — и опять же, не в расплывчатом смысле «мы все — дети Вселенной», как в книге «Ешь, молись, люби», а действительно великие вещи. Исторически важные вещи. Влияющие на миллионы жизней для достижения лучшего. Это было несправедливо по отношению ко мне или к нему, но то, что необходимо, не всегда справедливо.

Сейчас я это осознаю лучше, чем когда-либо.

Эш поднимает голову с моей ноги и убирает ладонь с моего сердца, и я падаю духом. Он встает и развязывает повязку, и его лицо — это первое, что я вижу, когда открываю глаза при дневном свете. Его лоб слегка сморщен, уголок рта опущен вниз, а он смотрит на меня так, словно хочет, чтобы я что-то сказал, что-то большее.

Но что я могу сказать? В конце концов, это был мой выбор — мучить себя ради его будущего. Он бы пожертвовал своим будущим, чтобы быть со мной, поэтому горечь никогда не длится долго. И именно поэтому я не могу сказать ему правду о причинах, по которым я сказал «нет». Он достаточно страдал и без того, чтобы я добавил к этому чувство вины.

— Мы должны пойти проверить Грир, — говорю я, и что-то в его лице закрывается, как дверь. Он кивает.

Я встаю и застегиваю штаны.

— Спасибо за твою благодарность, — говорю я, пытаясь показать ему свою кривую усмешку, перед которой, как я знаю, он не может устоять.

Немного тепла возвращается в его глаза, и появляется небольшая улыбка.

— Если хочешь поблагодарить меня по-настоящему, то можешь ждать меня в душе после того, как я проведаю свою жену.

Ну, мне не нужно говорить дважды.