Американский принц

ГЛАВА 12

Грир

Настоящее

Думаю, я забыла, как дышать, как говорить. Надо мной Эмбри, он движется в темноте словно зверь, и у меня в голове вспыхивают воспоминания о нашей первой и единственной совместно проведенной ночи, о его бездумной животной потребности, о его слепой нужде, но я замечаю, что мой мозг не может далеко унестись от настоящего. Есть только «здесь и сейчас», есть только беспощадные толчки Эмбри, оглушающее биение его сердца, восхитительное напряжение глубоко в моем теле. Мне кажется, я могу чувствовать его там, головка его члена похоронена настолько глубоко, что ощущается в нижней части моего живота, и каждый рваный резкий толчок чудовища, что вырвался на свободу и теперь нависает надо мной, посылает благоговейное удовольствие по всему моему телу.

Я вспотела, вот как сильно он меня использует, и каждый нерв жив, жив, жив и поет.

Его поджарое тело склоняется еще ниже к моему, и он кусает меня за плечо, вколачиваясь в меня, словно мы лев с львицей. Эта абсолютно чудесная дикость направляет меня дальше… ну, я не знаю, куда. Это похоже на то место, куда посылает меня Эш с помощью веревок и пояса, но Эмбри трахает меня не так, как бы это делал Эш, хотя мы оба притворяемся, что именно это сейчас происходит. Эш рассчитывает свою жестокость, а Эмбри — нет. Эмбри — раб своих собственных стремлений к жестокости, такой потерянный в себе, каким Эш никогда не сможет быть.

И поэтому я действительно напугана.

Это — то, чего я хочу. Что мне нужно.

Это кажется противоречивым… даже мазохистским, хотя я только однажды пробовала подобное, предпочитая вместо этого более ориентированную на власть динамику подчинения. Но каждый дарящий синяки толчок, каждая жесткая насмешка, которая исходит от человека, которого я люблю, вместо моего потенциального насильника, нейтрализует ужасную реальность того, что произошло. Подтверждает мое согласие и силу, мою способность отдавать свое тело тому, кого я сама выбираю. Каждая крупица боли, сопровождаемая острым ощущением удовольствия — все это мое, все это — мой выбор, мой замысел. И поэтому эта кровать, место, где меня могли изнасиловать, теперь является местом, где мне возвращают право выбора. Подтверждение и уверенность в том, что у меня все еще есть власть в том сексе, которого я жажду, что я все еще могу наслаждаться им.

После укуса на плече появляется укус на шее, горячий рот у моего уха шепчет:

— Твой муж имеет тебя точно также? — насмехается Эмбри, и я дрожу от гнева и ревности в его голосе.

Я сказала ему, чтобы он был Мелвасом, притворяясь человеком, который глубоко и ужасно ревнует к Эшу, но это не похоже на притворный гнев. Он кажется реальным. И мое тело трепещет, испытывая благоговейный восторг от всего происходящего.

— Да, — отвечаю я. Я подстрекаю его, я знаю, что делаю это, но его одержимость и ревность вызывают настолько сильное привыкание, что я хочу большего, хочу, чтобы он раздавил меня этим. — Я позволяю ему иметь меня так, как ему захочется.

Сильные руки переворачивают меня на бок, а Эмбри стоит на коленях, снова проскальзывая в меня своими резкими дикими толчками. Пальцами одной руки он впивается в мое бедро, а другой — в бок.

— Смотри на меня, — грубо говорит Эмбри. — Смотри на меня, пока я трахаю твою киску.

Трахает не меня. Трахает мою киску. Это такая садистская, злобно построенная фраза, словно я неважна, словно я ничего для него не значу. С этим открытием от похоти сгибаются пальцы моих ног.

— Ты болен, — говорю я, но в моем голосе нет тепла. Или, скорее, он пропитан теплом другого, неправильного рода. Его рука опускается вниз и сжимает мой набухший клитор, и каждая моя вена и каждая клеточка моего тела загораются, как салют на день независимости.

Я стону.

Он одаривает меня хладнокровной улыбкой.

— Нет, дорогая. Ты больна.

— Да, — едва ли удивленно говорю я. — Я знаю, что я больна.

Его рука все еще находится на моем клиторе, сильнее его массируя.

— Мы оба больны.

Не знаю, почему, но говорю это:

— Вот почему он нас любит.

Мы оба знаем, о ком я говорю. Бедра Эмбри замирают, как и его умелые пальцы, и на мгновение мы просто смотрим друг на друга в лунном свете, потные и сплетенные в нашей имитации изнасилования, мысль об Эше — словно призрак в комнате. И в тот момент я понимаю, что у нас с Эмбри есть что-то, что Эш никогда не может иметь ни с одним из нас… это, конечно же, возможность испытать на себе его любовь. Мы с Эмбри разделяем секретный путь, тайное знание, и причина этого — Эш, но это существует и вне его. Это живое существо, которое связывает вместе нас с Эмбри, оживляется любыми странностями и тупиками в наших сознаниях, делает нас извращенными, странными любовниками, которыми мы сейчас являемся.

Голова Эмбри падает, его зубы вонзаются в его нижнюю губу, и мне интересно, в какие лабиринты памяти я его отправила, какие воспоминания и какие слова, вызваны сейчас его воображением. А я вспоминаю того красивого князя, который очаровал меня в Чикаго своими туфлями на толстой подошве и беспечно дорогим пиджаком, который трахал меня так, словно от этого зависела его жизнь.

Но прямо сейчас я не хочу принца, я хочу монстра.

— Вернись, Эмбри, — молю я. — Мне это нужно.

Ему не нужно меня спрашивать о том, что я имею в виду. Он надавливает на мое бедро, сдвигая вместе мои ноги, таким образом, сжимая влагалище, чтобы я теснее охватила его член. Его пальцы снова находят мой клитор, и не ласково его теребят, а трут, сдавливая его как раз с такой силой, которая мне нужна, чтобы кончить. Лунный свет льется на высеченные линии его торса, на напряженные мышцы его живота, на грудь и на плечи, на напряженные мышцы его бедер. Он светлый мрамор в серебряном свете — полные губы, высокие скулы, прямой нос, изящный изгиб ключицы. Тьма собирается во впадине его горла, словно вино.

«Я все еще думаю, что он прекрасен в лунном свете», — однажды сказал мне Эш, и сейчас я это вижу. Возможно, все выглядят лучше в лунном свете, но только Эмбри может выглядеть так, словно декадентский принц, оставшийся наедине со своим сожалением и печалью после того, как погасили свечи. Словно древняя статуя, со сколами и трещинами, все еще представляющая собой воплощение мужской красоты. Только у Эмбри все сколы и трещины находятся на внутренней стороне, их можно увидеть только в ледяной вспышке этих голубых глаз, в горьком изгибе его губ, когда он думает, что никто на него не смотрит.

Острый оргазм поднимается по основанию моего позвоночника, и я могу сказать, что Эмбри тоже близко, его движения становятся резкими, а дыхание прерывистым.

— Больше, — умоляю я, не понимая, что имею в виду, потому что я имею в виду все: сильнее, глубже, быстрее и злее.

И Эмбри знает. Он как-то догадывается, боль и извращение, которые мы разделяем, имеют свой собственный язык. Он снова переворачивает меня на живот, действуя грубо и небрежно: ставит на колени, вонзается в плоть пальцами, бедрами сжимает мои бедра.

Он снова толкается в меня, из-за моих связанных ног внутри меня так узко, что он должен использовать силу, чтобы войти внутрь, несмотря на то, что там внизу все настолько скользко и влажно, что я чувствую это на своих бедрах. Я чувствую, как бугрятся мышцы на его прессе и бедрах, когда он снова и снова проникает в меня, а затем он растягивается на мне, его вес, словно рука Господа, толкает меня сквозь пол в ад. Но если это — Ад, то я хочу остаться здесь навсегда.

Рука Эмбри находит мой рот, мою шею, мои волосы, иногда тянет, иногда душит, иногда заталкивает в мой рот пальцы, словно ему все это так сильно нравится, что он не может решить, что ему хочется сделать в первую очередь. Другой рукой снова находит мой клитор, безжалостно, практически враждебно его трет, трахая меня, вжимая в кровать.

— Прямо сейчас здесь есть только я, — рычит он, его влажные губы движутся по моему уху. — Не он. Я.

Он говорил это мне раньше. И Эш говорил это мне раньше. Эта пульсирующая, яростная, необыкновенная одержимость в своей самой честной форме, ревности, с которой мы все должны жить, и она осторожно пробирается прямо в мой живот и высвобождает свою ярость, выливаясь волна за волной в интенсивных сокращениях мышц. Мои крики приглушены его ладонью, закрывающей мой рот, и, похоже, они его подстрекают, потому что каждый толчок становится болезненно жестким и глубоким, и вся его сила нацелена на одну задачу: похитить из моего тела столько удовольствия, сколько он сможет.

И все же я сжимаюсь и пульсирую вокруг него, этот оргазм настолько неистовый, что он тянет за мышцы моего живота, захватывая внутреннюю сторону моих бедер.

— Моя, — хрипло говорит Эмбри. — Моя, — и с рваным вздохом, все еще прикрывая ладонью мой рот, вздрагивает и извергается, удерживая себя настолько неподвижно, что я чувствую пульсирующие импульсы, пока он изливается внутри меня. Я чувствую тепло и влажность, чувствую отбойный молоток его сердца, когда его грудь прижимается к моей спине, я дрожу от того, что его щетина царапает мою щеку. И каждое это чувство я приветствую и вбираю в себя, потому что оно исходит от человека, которого я сама выбрала, чтобы он мне его подарил.

Я снова принадлежу самой себе.

Он напрягает бедра один или два раза, а после мы лежим абсолютно неподвижно, в полной тишине, наше резкое дыхание синхронизируется, а затем замедляется. Во мне разливается чувство удовлетворения, чувство безопасности, глубокий колодец любви. И ощущение раскрытой тайны, обнаружения до сих пор скрытого берега. Чего-то, что принадлежит только нам с Эмбри.

— Впервые за пять лет, когда были только мы, — говорю я через минуту.

Эмбри скатывается с меня, не отвечая.

Я снова пытаюсь, стараясь сформулировать то, что сама не понимаю.

— Мне это было нужно. Спасибо, Эмбри.

Он издает насмешливый гортанный звук, хватает брюки и натягивает их на бедра.

— Ты благодаришь меня за то, что я тебя изнасиловал?

Что-то в его голосе не совсем правильно.

— За то, что притворился, что насилуешь меня, — медленно говорю я, поднявшись на локти, чтобы иметь возможность наблюдать за ним. — После того, как я попросила тебя это сделать. И мы нашли безопасный для меня способ.

Он натягивает рубашку, все еще не глядя на меня.

— Мы должны идти.

— Эмбри.

Он смотрит на часы; я вижу, как стеклянная маска на его лице блестит в темноте.

— Прошло всего двадцать минут. Ву и Гарет, вероятно, только сейчас добираются до места встречи.

— Эмбри.

Он, наконец, смотрит на меня. В лунном свете не видно его лица, только очертания и тень. Эти яркие голубые глаза — лишь замки изо льда в темном океане.

— Я сделала что-то не так? — спрашиваю я тихо. — Я попросила от тебя слишком много?

— Ты не просила ни о чем, чего я не хотел давать, — его губы кривятся в горькой улыбке. — В этом-то и проблема.

Я перекатываюсь и сажусь, чтобы лучше его видеть.

— Я знаю, что ты не такой, как Эш, — осторожно говорю я. — Похоже, от секса тебе нужно больше удовольствия, нежели контроля…

— Не удовольствия, — перебивает Эмбри. — Бегства. Есть разница.

— Но это не значит, что неправильно…

— Не говори со мной о неправильном. Ты не знаешь, о чем я думал на этой кровати, черт возьми. Ты не знаешь, что я чувствовал. Что я хотел с тобой сделать!

Это причиняет боль. Я сглатываю.

— Что бы ты ни чувствовал, я чувствовала лишь связь между нами.

— Без Эша нет никаких «нас», разве ты не видишь? Ты говоришь, что это был наш первый раз наедине за многие годы, но ты чувствовала, что там мы были наедине? — он наклоняет голову в сторону кровати. — Тебе казалось, что там не было Эша? Потому что я чувствовал его там. Я видел, как твое обручальное кольцо сверкало в лунном свете, и я слышал, как ты о нем говорила. Я чувствовал себя так, словно сражался с ним каждую секунду, пока был внутри тебя, просто чтобы вся ты принадлежала лишь мне в течение нескольких драгоценных мгновений.

Он падает на кровать, глядя на звездное небо в окне.

— Я — плохой человек, Грир. Я всегда это знал, так, как женщина уверена в том, что носит близнецов внутри своей матки. Это часть меня — эта эгоистичная, легкомысленная часть — и мне жаль, что я не могу вырезать ее из себя, хотелось бы мне быть совершенным, а когда я был моложе, то хотел, чтобы у меня хватило смелости…

Эмбри прерывается и вздыхает.

— Я больше не хочу этого. Хотя, возможно, сейчас я этого хочу, потому что, насколько долбанутым нужно быть, раз мне нравилось принуждать тебя? У меня нет оправданий Эша. И насколько совсем долбанутым нужно быть, чтобы злиться на него, пока принуждаешь к близости его жену? Чтобы ревновать к нему? Чтобы испытывать к тебе собственнические чувства? Мы трое только несколько дней как пришли к соглашению, а я уже все испортил, нахрен.

— Нет, — прошептала я. — Мне это нравится, Эмбри, я люблю тебя. Всего тебя.

Эмбри поворачивается, чтобы посмотреть на меня, а затем целует меня, толкает меня на спину и жадно крадет поцелуи, снова и снова бормоча:

— Ты не должна меня любить. Не должна. Не должна.

Но я люблю, ничего не могу с этим поделать. Я никогда не могла. Я влюбилась в него пять лет назад всего лишь после одной совместно проведенной ночи — и он думает, что сейчас я могу это изменить?

С неохотным вздохом Эмбри выпрямляется и снова встает, вытаскивая из кармана маленький нож. Я моргаю, глядя на него с любопытством, и он печально качает головой, словно поражен тем, что я все еще доверяю ему после того, что произошло. Но я знаю его и знаю, чего он хочет, и поэтому я остаюсь неподвижной, пока он режет узы, освобождая мои запястья, а затем опускается к моим лодыжкам и разрезает толстую ленту.

— Блядь, — ругается он. Через долю секунды тепло капает на мои босые ступни. Я сажусь прямо и вижу, что он придерживает руку, кровь тонкой струйкой течет по его запястью, ее малиновый цвет становится черным в лунном свете.

— Эмбри! — с ужасом говорю я, отклеиваю от своих лодыжек клейкую ленту и сажусь на колени, чтобы взять в свою ладонь его пораненную руку и осмотреть ее.

— Это пустяк, — говорит он, слегка вздрагивая, когда я раскрываю его пальцы. — Моя рука соскользнула, вот и все.

Это неглубокий, но длинный порез, растянувшийся на всю ширину его ладони. Я хватаю с кровати белую простынь и туго оборачиваю ее угол вокруг его руки.

— Я сейчас вернусь, — говорю я, — так что, не двигайся.

Он повинуется мне, наблюдая за мной с внезапной неподвижностью, пока я сползаю с кровати и быстро иду к шкафу. Когда я включаю свет и замечаю свое отражение в зеркале, то вижу, что видел он, когда я уходила — женщину, совершенно голую, со спутанными волосами, свисающими до талии и со следами укусов на каждом дюйме тела, укусов настолько темных, что они видны в лунном свете. Как и всегда, я чувствую вспышку гордости при виде отметин на моей коже, отметин, о которых я просила у мужчины, которого люблю. Но я не знаю, что почувствовал Эмбри, когда все это увидел.

Я хватаю то, за чем пришла, и возвращаюсь к Эмбри, который теперь стоит у окна, все еще придерживает простынь вокруг руки. Он пристально смотрит на кровь, сверкающую на кончиках его пальцев со странным взглядом на лице, словно он потерялся в воспоминании.

Я осторожно убираю простынь с пореза и использую ее чистый край, чтобы вытереть как можно больше крови. Кровотечение замедлилось, но из пореза все еще сочится и капает кровь.

— Что это? — спрашивает Эмбри, нарушая молчание.

Я поднимаю вверх ткань, которую вытащила из шкафа, который по существу состоит из шелка и кружев.

— Это декоративный шарф, — объясняю я, когда начинаю обматывать им руку Эмбри. — Он висел вместе с нижним бельем.

— Он купил тебе нижнее белье? — голос Эмбри пронизан гневом, и я поднимаю на него глаза.

— Да. Не двигайся, — натягиваю ткань как можно сильнее и завязываю временную повязку на тыльной стороне его ладони.

Эмбри быстро вздыхает, когда я стягиваю ее, но в остальном молчит. Его глаза прослеживают отметины, которые, как я знаю, усеивают мою шею и ключицу, а затем устремляются к открытой двери шкафа.

— Ты не такой, как он, и ты это знаешь, — говорю я, прижимая его забинтованную руку к своей груди.

Он смотрит на свою перевязанную и окровавленную руку на мягких изгибах моих грудей.

— Я не знаю, какой я.

Я целую кончики его пальцев, пробуя кровь.

— Ты — Эмбри Мур. Разве этого недостаточно?

Он вздыхает, выдергивая у меня свою руку.

— Я задавал себе этот вопрос в течение длительного времени. Одевайся. Нам нужно идти.

И поэтому я одеваюсь в другое просвечивающее платье из тех, которые Мелвас выделил для меня, нахожу пару шелковых тапочек (все остальные туфли на высоком каблуке), а затем мы с Эмбри покидаем дом, Эмбри с пистолетом наготове.

Мы ползем по камням и под заборами с прорезанными в них отверстиями. Мы ускользаем от дронов и прыгаем вниз по опасным склонам, камни рвут тапочки и вонзаются в мои ступни. В течение нескольких тревожных минут мы прячемся под скоплением упавших ветвей, поскольку думаем, что слышим, как поблизости проходит патруль. Нам понадобилось тридцать или сорок минут, чтобы добраться до людей, которые прибыли с Эмбри, и к тому времени, когда мы до них добираемся, мои ноги истекают кровью, и я покрыта царапинами и порезами из-за камней и ежевики.

Несмотря на это, я вглядываюсь в Эмбри, когда он помогает мне сесть в машину, которую прятали дальше в долине, и говорю:

— Слишком уж все легко. Неужели на этом действительно все закончится?

Эмбри пожимает плечами и забирается в машину.

— Что еще мог бы сделать с тобой Мелвас?