Ами-Де-Нета [СИ]

Глава 11

Вместо сестры Денна показал Гюнтере зеркало, когда счел, она достаточно изменилась, чтобы принять свое изменение. Стала чудо, как хороша, умиленно размышлял джент, наклоняясь над саркофагом. Светлое тонкое лицо с большими глазами, маленький рот, впалые скулы янтарного оттенка. Самая прекрасная тонка из всех, созданных мной, убеждался он, скользя взглядом по маленьким грудям с острыми девичьими сосками, тонкой талии, плавно переходящей в изысканный рисунок бедер. «И если бы она была такая одна, без десятков прежде повторенных тонков, что казались теперь лишь предварительными эскизами к совершенству, даже я не удержался бы, забывая любимую, и заменяя ее в памяти этими чертами и этим телом». Прилаживая зеркало над спокойным лицом, улыбнулся мысли, наказав себе обязательно рассказать королеве, как собственные успехи пытались ввергнуть его в соблазн измены. Чтоб посмеяться вместе с любимой над своим шутливым раскаянием.

Гудение меняло тональность, джент Саноче деликатно суетился у дальнего окна, чтобы не слышать беседы Денны с его созданием.

Гюнтера, повинуясь изменению звука, открыла глаза. Медленно распахнула их, поднимая золотые ресницы. Зрачки цвета темного меда пристально смотрели на собственное отражение.

— Ты хотела видеть сестру, милая? — Денна говорил негромко, в голосе звучала гордость, — посмотри. Теперь вы — такие. И красота вам навечно.

Глаза моргнули. Расширились, когда девушка поняла, что перед ней не портрет измененной сестры. Ресницы снова опустились. Тонкая рука внезапно вырвалась из вязкой толщи, отталкивая зеркальный овал в тонкой изысканной оправе. А прекрасное точеное лицо исказила ярость.

Денна резко отступил, под подошвой хрустнуло, от этого звука заныли зубы. Морщась, топтался, отшвыривая белым сапогом зеркальные осколки. Саноче мгновенно оказался рядом, пытаясь отрегулировать поступление в саркофаг нужных химических препаратов.

— Да что? — Денна почти кричал, испуганный и обиженный реакцией девушки, — что с тобой, Инн?

— Гюн-тера! — девушка попыталась сесть, взмахнула руками, валясь в гель и захлебываясь в нем.

— Ты хочешь получить все, и я даю тебе — все! Но ты, упрямая, как все женщины, хочешь только свое! Не слушая доводов рассудка! Пойми же!

— Она не слышит, джент. Она уже спит.

Вязкая поверхность успокаивалась, волны, что лениво ходили, вспучиваясь невысокими горбами, сменились медленной рябью и вот стихала и она. Только спящее лицо уже не было умиротворенным. А руки вытянулись вдоль тела, сжатые в кулаки.

— Добавь успокоительного, Сано, — нервно приказал Денна, — меня пугает ее активность.

— Прости, джент. Больше нельзя. Надо ждать, когда подействует эта доза. Иначе придется менять весь состав. И в королевской ванне тоже.

Оба оглянулись на почти забытую в суете спящую королеву. И Денна испугался, увидев то же самое выражение лица, сжатые губы, прищуренные закрытые глаза, сведенные брови. И кулаки, белеющие через толщу геля.

Король не стал припадать к ложу любимой, он был умен и думал быстро.

— Гюнта, — голос его стал спокойным и нежным, — ты говорила со мной, во сне. Сейчас ты спишь, но, если слышишь меня, дай знак. Улыбнись или просто разожми кулаки. Я правда, полагал, что поступаю правильно. Давая тебе будущее не твое, а то, что сам считал правильным. Я ошибся. Не карай невинную женщину за ошибки ее мужа. Вы все еще видите общие сны. И ты ведешь ее, она опирается во сне на твою руку. Я верю тебе, Гюнтера, ты не обидишь свою королеву.

Голос понижался и чуть повышался, такой мирный, такой успокаивающий. Джент Саноче застыл рядом, внимательно отслеживая изменения в лице девушки. Она не может слышать слов. Но ее силы хватает, чтоб сопротивляться лекарствам и действию ванны. Возможно, она слышит интонации, и тогда король все делает верно, уподобляя голос мерному звучанию музыки. Почти колыбельную поет.

— Я обещаю тебе сейчас. И если слышишь мое обещание, покажи. Лицом. Жестом. Я даю слово, Гюнтера. Как только королева выпустит твою руку и пойдет дальше сама, я изменю тебя обратно. Ты снова станешь собой. И черты лица изменятся тоже.

Рука приподнялась, пальцы, сжатые в кулак, ослабели, раскрываясь и показывая светлую ладонь желтоватого цвета. Денна кивнул, продолжая выпевать утешения и обещания.

— Ты и сама не знала, как важно тебе остаться собой, я только сейчас понял это. И я готов повиниться. Не знаю, где вы сейчас, но я верю тебе, Гюнта, королева молока. Ты выведешь королеву на верный путь. И вернешься к себе. И ко мне. Такой, какой ты была совсем недавно. Что?

Он склонился — изо рта девушки поплыл воздушный пузырь, одолевая густую жидкость.

— Один сон — мой. Потом — королевы.

— Я не понимаю… — но он понял и испугался еще больше.

Пытаясь помочь любимой преодолеть первые трудности, он позволил Гюнте вторгнуться в ее сон, и теперь они видят сны общие. В которых пока что Гюнтера сильнее Ами. Он не знает, как долго королева будет нуждаться в послушном проводнике, отдающем ей свои силы. И пока Ами не отпустит девушку собственным решением, она зависит от нее. Один сон мой, сказала Гюнта, и кто сумеет заставить ее сделать его хорошим и нужным? Сначала она покажет Денне свою силу. И только потом продолжит помогать королеве, платя за обещание вернуть свой человеческий облик. И все, что сопутствует возвращению: старение, дряхлость, смерть. Выхода у него не было. Даже если Денна рискнет и отправится к ним, раньше времени погружаясь в сон изменения, где гарантия, что он разыщет обеих? Мир снов бесконечен. Но она дала обещание в обмен на его обещание. Это уже что-то. А упрекнуть ее в нарушении условий подписанного договора он успеет. Потом. Гюнта сама увидит, что, нарушая его, разрушила жизнь отца и сестер, которым придется заплатить чудовищную неустойку.

Не это главное, одернул себя Денна. Взялся потными ладонями за округлый край ложа, приблизил к поверхности лицо.

— Я понял, Гюнтера. Один сон — твой. Дальше — сны королевы. Будь к ней милостива, прошу. Я полностью доверяю тебе.

Ами устала. Это была приятная усталость, полная новых впечатлений и усилий. Усталость сильного человека в конце дня, посвященного важным трудам, пусть нелегким, но радостным.

Она шла все медленнее, ощущая позади постоянное присутствие девушки, и это поддерживало ее. Я не одна, понимала королева, пусть как угодно далеко ушла я от реальности острова, но не одна тут и это прекрасно. Денна, любимый, он прислал мне помощницу, и та терпеливо ждет, когда ее королева решит отдохнуть. Нужно создать себе место отдыха.

Она огляделась, собираясь с мыслями. В памяти все еще держался полет, быстрые легкие ноги, толкающие то ли облака, то ли молочные огромные пузыри, сильные руки, помогающие скорости, и мир, влетающий в глаза, чтоб переполнить сердце.

— Я могу все.

Сказала и прислушалась к внутреннему ответу. Но мысли молчали, голова была пуста, оттуда не исходили образы, способные изменить пространство, предлагая его к отдыху человека. Вдруг стало холодно. Ами переступила босыми ногами. Так приятно было ощущать ступнями воздух и влагу, твердь при шагах. А теперь ей казалось, ноги обнажены бесстыдно, как груди доступных девок на крыльце низкого кабака. Хотя, поправилась она, как всегда, одержимая стремлением к точности, девкам как раз наплевать, что там с их грудями. Но что происходит вокруг?

Над темной грязновато-серой поверхностью висело низкое небо. Или потолок, измазанный такими же серыми разводами. Или — тучами? И во все стороны тянулось белесое нечто с серыми оттенками. Стояли в нем зыбкие столбы, кривились, исчезая макушками в верхнем слое. Ами шагнула к ближайшему, тронула пальцами серую дымку, ожидая капелек влаги или промозглого холода. Или мокрого туманного тепла. И отдернула руку, брезгливо стряхивая с нее блестящие комки серой гнили, а те ползали по коже, не желая падать. Обнаженная, она не хотела вытирать руку о собственную кожу и присев, провела испачканными в живом пальцами по земле. А та будто рассмеялась, глумясь ожиданию: твердь хлюпнула, раздаваясь, сомкнулась, всасывая в себя ее пальцы, мягко и беззубо зажевала, перекатывая по коже дряблые мускулы серых десен.

Ами вскочила, держа на отлете грязную, теперь еще обслюнявленную руку.

— Это всего лишь сон! Сон!

Голос дрожал, она испугалась подступающей паники, понимая, что второй страх умножит первый, отражая его зеркалом в зеркале. Нужно просто совершить усилие, думала Ами, поворачиваясь вокруг своей оси, готовая отразить нападение всего, что за пределами ее кожи — воздуха, влаги, странного нечто, собранного в зыбкие колонны. Нужно усилие воображения, которое превратит эту дрянь в прекрасное, материализует его. Например, сад. Зеленые иголочки травы под тенистым деревом. Сочные алые цветы в ней. С неба греет круглое белое солнце, золотит кожу рук и груди.

Она отчаянно смотрела перед собой, совершая то самое усилие. Серая зыбь дрогнула, сгустилась, показывая кривой ствол и нависшие ветви. От ствола потекла зеленая краска, топорщась игольчатыми стебельками. Ами выдохнула, расслабляясь. Ступила босой ногой на травяной ковер и застонала, замерев в неловкой позе. Нога висела над зеленым ковром, из тысячи ранок сыпались мелкие капли крови, оседали на злых остриях, сливались в алые пятна. И вдруг распускались тяжелыми мясными лепестками, приоткрывая среднюю глубину, полную болезненно-чувственных ассоциаций.

Ами подалась назад, ставя израненную ногу и боясь взглянуть выше — на ветки и небо над ними. Не получалось. Вернее, все шло не так.

Она не успевала понять, что происходит, подгоняемая усталостью и страхом, а еще стыдом и злостью, ведь королеве не подобает бояться. Но джент Саноче объяснил бы все сразу. Ее изысканное мышление, взращенное на поэмах и трактатах, на отвлеченных материях, которые она мудро использовала для прагматичных материальных деяний не сразу, а лишь опосредованно, сперва натешившись процессом думания и лишь потом переведя его в точные приказы, годные для жизни, сейчас не могло создавать окружающий мир напрямую. Мешали сравнения, заменяющие базисный смысл. Метафоры, приблизительные формулировки, которые уточняли оттенки. И до кошмара послушный мир послушно создавал вместо привычной травы ковер из миллионов зеленых иголок. Маняще опасные цветы, чей оттенок в воображении Ами был сочным, ликующим, алым и багровым, как сотни приоткрытых ртов. Но только не — обыденно красным цветом нескольких лепестков, собранных в венчик.

Денна, не зная об этой опасности и не предполагая ее, угадал верно, призвав на помощь простую девушку, которая всю жизнь возилась с телятами. Для Гюнтеры тревожный оттенок цветов был лишь красным цветом. И трава была просто изначальной травой. Не символом и не метафорой чего-то другого.

— Инн! — позвала Ами, оглядываясь и пытаясь рассмотреть оставленное позади.

— Инн, Инн! — закричал влажный холодный воздух, насмехаясь и хлюпая.

Потом наступила тишина, полная истекания капель. Ами встряхнула рукой, переминаясь зазябшими ногами. С кончиков пальцев стекали капли, казалось, забирая с собой не только тепло живого тела, но и его суть, утончая кожу и размягчая мышцы. Ноги дрожали, слабели в коленках, и королева изо всех сил старалась не упасть, помня о поспешном беззубом чавканье. Сяду, подумала со злой беспомощностью, и оно, это внизу, сожрет меня, переварит холодом, выплюнув совершенно другое. Может быть, такой дымчатый столб, полный живой гнили.

— Я здесь.

Голос раздался впереди и там столбы разошлись, превращаясь в деревья, показывая мирную сказочную поляну с бревенчатым домиком, распахнувшим резные двери на высоком крыльце.

Ами недоверчиво медлила, перебирая в памяти детские сказки. Домик пришел оттуда, а думала, совсем забыла то, что рассказывала ей нянька еще до обучения в пансионе. Или эта сказка совсем не ее? Кто-то, кто был до Инн, помнит ее лучше. Так хорошо, что картина оказалась совсем настоящей.

Трава на полянке была просто травой. Укладывалась под осторожные шаги, иногда покалывала ступни, чуть-чуть, щекотала лодыжки. И ступени, прогретые солнцем, были просто ступенями из старых деревянных плашек. Ами вошла в полутемную комнату, освещенную солнцем через небольшое окно напротив. Свет падал на старый стол, оставляя в сумраке стены и мебель вдоль них. Сверкали глазурными боками расставленные по столу круглобокие чашки.

Девушка сидела в тени, только руки в закатанных рукавах простой блузки белели в мягком заоконном свете. Придерживая ладонью донце, подняла пузатый кувшин, наклонила над чашкой, выравнивая тугую белую струю.

— Молоко, — с облегчением сказала Ами, подходя ближе.

Молоко лилось в еще одну чашку, и в следующую, наполняя каждую до половины.

— Как хорошо. Молоко, — Ами присела, расправляя подол деревенского платья. Вдохнула, чтоб тугая шнуровка стеснила грудь. Было приятно вновь оказаться одетой, защищенной, после блужданий в сером зыбком тумане.

Теперь ей было видно лицо спутницы. Белая кожа, яркий румянец во все щеки, сильная шея с ниткой керамических бус, сборчатый вырез белой рубашки. И волна темных блестящих волос по обнаженным плечам.

Губы разошлись в легкой улыбке. Кувшин глухо стукнул донцем о столешницу.

— Выбирай, моя королева.

Темные глаза следили за движениями Ами. Та кивнула, благодаря. Подумала, нельзя называть ее Инн, она еще не она. Будто время кинулось обратно или рассказывает о недавних воспоминаниях. Но как ее зовут? Звали…

— Спасибо тебе, добрая. Прости, я не знаю твоего имени.

Девушка перестала улыбаться. Широкие брови удивленно приподнялись, она подалась вперед, кажется, собираясь остановить королеву. Но та уже приняла чашку и с наслаждением сделала несколько глотков, радуясь уютному вкусу. И девушка молча откинулась к стене, уходя в тень, только глаза поблескивали внимательно.

— Гюнтера, — ответила низким приятным голосом, — обманутая Гюнта, с которой тебе делить сны, моя королева.

Последний глоток показал донце чашки и Ами вскрикнула, почти отшвыривая ее по столу. На донышке, блестя каплями молока, извивалась жирная слепая личинка, дергалась, будто искала ее наощупь.

— Не нравится? — голос становился все ниже, шуршал бархатом, и почему-то невозможно было противиться тому, что говорил, — выбери другую чашку. Их всего пять. Ты сильная. Ты найдешь свою, в которой все хорошо.

Ами нехотя тронула пальцем другую, белеющую невозмутимой поверхностью. Перевела глаза на третью. Белые круги молока — такие одинаковые. И каждая прячет в себе что-то. Таковы правила игры сна.

«Это не мой сон. Потому я подчиняюсь».

— Что же ты? Тебе страшно?

Голос смеялся под внешней участливой интонацией. Ами сосредоточилась и взяла выбранную чашку. Мысленно пообещала: погоди, после твоего сна придут мои. Что тогда ты сделаешь, Гюнтера обманутая?

В три глотка осушив чашку, она открыла глаза, сжимая губы, чтоб не вывернуться рвотой, если там в ней снова…

В чашке лежали, мокро сверкая, бусины. Граненые, разноцветные. Ничего, вроде бы отвратительного не было в мокрой кучке стекла и металлических колечек. Но так противно их видеть в лужице молока, которое она пила только что, рискуя проглотить украшения.

— Еще? — Гюнта нагнулась, выныривая из тени, рука двигала чашки, мешая королеве собраться с мыслями, — эта? Или эта? А есть ли в тебе что-то, что все-таки хорошо, моя королева? Что хорошо везде? Или во всех пяти такое, как это сказать? Скажи сама, ты знаешь много умных слов.

— Негармоничное. Несоответствие. — Ами выбрала чашку, держала перед собой, не решаясь поднести к губам.

— Да? Наверное, да. А ты выбери такое, чтоб радовалась твоя душа и души тех, кто вокруг.

Ами подумала о еде, о своих лошадях, о потной спине Денны, когда он лежит на ней, придавливая тяжелым мужским телом. О цветах королевского дворца. О бумагах, содержащих указы и умные мысли. О…

— Я не могу! — чашка стукнулась о деревянную поверхность, молоко закачалось.

— Нет! Могу! — Ами снова схватила ее и выплеснула молоко на пол, боясь смотреть, что окажется на круглом донышке.

Рядом с первой лужей ляпнулось второе пятно. И третье.

— Так ты решаешь свои трудные вопросы, — голос притих, стал печальным, — не только ты, моя королева. Я тоже обожглась на своем «не могу», из которого захотела сделать «могу» — сразу. Не имея сил вытерпеть. Не бойся. Теперь они просто пусты.

Чашки стояли, пустые, и Ами ощутила волну разочарования. Пусть бы что угодно, самое гадкое, несоответствующее, противное от этого. Но было. А теперь его нет. Избавилась сама.

Гюнтера встала, показывая на широкую лавку у стены.

— Поспи, моя королева. Тут безопасно. Утром поешь, я принесу тебе теплого хлеба и нового молока. Без всяких сюрпризов. Мой сон кончился.

— Ты уходишь, Гюнтера?

— Я возвращаюсь. Если я не нужна тебе больше. Гюнта идет домой.

В светлом проеме двери встал ее силуэт, с талией, стянутой широким поясом. Ами кивнула, жестом отпуская помощницу.

— Кто обманул тебя, Гюнта? Скажи, я вернусь из снов и накажу негодяя.

Ами уже прилегла, не в силах держаться на ногах.

Девушка покачала головой, поправила волосы, откидывая их за спину.

— Его обман — твое спасение. Не надо наказывать. Ты выполнишь одну мою просьбу?

— Да. Я в долгу перед тобой. Ты не дала мне пропасть в моем сне.

— В своей новой длинной жизни, королева, подари мне свое терпение. Десять лет.

— Десять?

Гюнта кивнула. Не дожидаясь ответа, стала спускаться по ступеням, впуская в раскрытые двери рассеянный вечерний свет. Голос донесся уже снаружи.

— Такая малость. В твоей вечной жизни. Десять коротких лет, моя королева.

Ами легла, складывая на груди руки и закрывая усталые глаза. Ныли ноги, болели колени. Саднила в голове досада, на свое неумное поведение с чашками молока. Ведь знала, еще когда была девочкой! Обычное деревенское гадание, на молоке, куда девчонки прятали то украшение с шеи, то кусочек сырого мяса, то тяжелое ядрышко ореха-чалки. Каждый предмет толковался, и было смешно. Иногда страшно. Но все равно весело.

Девушка Гюнтера, обманутая кем-то неназванным, победила ее, свою королеву, потому что та испугалась и прервала гадание. Но не воспользовалась своей победой. Просто ушла, когда поняла, что не нужна больше.

«Хорошо, что она попросила у меня что-то». Ами лежала неподвижно, падая в сон среди сна. «Десять лет. Немалый срок для нее и крошечный для бессмертной. Я расплачусь с ней за помощь. Не буду ничего должна этой печальной высокомерной Гюнте. И хорошо».

Перед тем, как сон сна взял ее совсем, вспомнила еще одну фразу ушедшей. Выбери такое, чтоб радовалась твоя душа, и души всех, кто вокруг. И усмехнулась девичьей наивности. Всех. Так не бывает, Гюнта обманутая…

— Она спит, — джент Саноче с облегчением повел узкими плечами, отступая от саркофага.

— Конечно, — согласился удивленный Денна, — вот уже почти месяц.

— Не то, высокородный джент. Она впервые заснула в наведенном сне изменения. Сон внутри сна переведет ее в собственный сон, вытащив из сна Гюнтеры. Твоя тонка свободна, джент. Мне перевести ее в общие покои восстановления? Там сейчас есть места, завтра семь новых тонков покидают лабораторию и уходят в королевские сады.

— Нет, веа Саноче.

Ученый польщенно улыбнулся. Денна впервые обратился к нему, используя титул старейшего в своем деле.

— Мы изменим ее снова. Обратно в Гюнтеру. Скажи, это возможно? Если нет, когда станет возможным?

Саноче открыл было рот, но сразу сжал губы и задумался. Измененную тонку можно было уничтожить физически. Просто убить…Искалечить, лишая памяти и сознания варварскими методами древнего лечения безумных состояний. Это было нелегко, несмотря на хрупкую внешность, тонки обладали крепким здоровьем, выносливостью и повышенной сопротивляемостью к повреждениям. Но ни разу в лаборатории не пытались совершить обратное изменение. Сделать тонку снова человеком, короткоживущим, вернуть индивидуальность сознания и прежнюю внешность. Конечно, это вполне решаемая задача. Теоретически она уже решена. Но Саноче думал не об этом. Он помнил, как смотрел джент на девушку в ванне. И как говорил с ней.

— Прости, если я неделикатен, мой джент. Она очень важна для тебя?

Дождался кивка и продолжил:

— Тогда ей придется немного поспать. Пока мы не опробуем возвращение на ком-то менее важном.

— Сколько времени это займет? И да, что станет с обратно измененными?

— Думаю, несколько недель, — Саноче снова пожал плечами, — а тех мы еще раз изменим. Они ведь желали быть именно тонками.

— Да. Да, хорошо, — Денна кивал, напряженно обдумывая что-то, — скажи, ей это точно не повредит? Да, ты же сказал, не было случая. И еще, веа. С этого дня никакой связи между ней и снами королевы быть не должно.

— Переведем девушку в другие покои, — согласился Саноче, — не волнуйся, джент, иди отдыхать, я позову, когда королева начнет просыпаться. В свой сон.

Денна вышел, а Саноче чуть презрительно посмотрел в широкую спину. Другие покои. Если упрямица захочет, она дотянется в сознание королевы откуда угодно, хоть с материка или архипелага. Но выбора у них все равно нет. Выбор был раньше, когда Денна давал обещание вернуть Гюнте прежнюю жизнь. Сумей король увильнуть, красотка стала бы тонкой, и забыла про все свои метания. Или теперь, правильно сбалансированная доза нужных препаратов… И никто не понял бы, появилась новая тонка в покоях развлечений или ее останки сгорели в лабораторной печи. Но он, ученый, понимает высокородных. У них честь. Так что пусть король Денна расхлебывает последствия своих опрометчивых обещаний сам.