Ами-Де-Нета [СИ]

Глава 14

— Знаешь, как это — быть медленным, почти вечным в одном и терзаться, остро ощущая необходимость торопиться — в другом? Такой вопрос задал мне отец, в мои десять. Я слушала, не совсем понимая, ждала — объяснит. А он только улыбнулся, будто извинялся. Хотя я была достаточно умна и могла бы понять. Если бы знала подробности. Я узнала их много позже, когда стала жить вместе с детьми в городе и научилась сплетать сны в вассы.

Неллет помолчала, пережидая шум. У наружного края опочивальни трудились каменщики. Хотя ураган не затронул покоев принцессы, стражи часов решили укрепить внешние ограды. И теперь добытые в небесном бою камни вырезывались прихотливыми узорами, чтобы двойная решетка не выглядела крепостной стеной, нарушая гармонию комнат.

— Я родилась в первый раз через полтора года королевского изменения. От отца своего Денны и матерью мне стала простая девушка с городской окраины. Гюнтера, хозяйка фермы, которую работники и горожане уважительно называли королевой молока.

Даэд держал перо на весу, непонимающе глядя на возлюбленную. Та кивнула, осторожно подняла гребень, проводя им по густым шелковистым волосам. Предупреждая его действия, поморщилась:

— Я справлюсь, Дай. Не отвлекайся, ладно? Это немного ужасно, рассказывать так. Я хотела поведать сжато и точно, дать беспристрастную историческую справку, чтобы хроники изменения и моей жизни читались внятно. А вместо этого мою память носит, как облако в восходящих потоках сильного ветра. Похоже, не я выбираю, что сохранит бумага. Значит, мы должны успеть как можно больше. Пока не закончится осень.

— Еще не прошло лето, Нель.

— Пройдет. А зимой я буду спать постоянно. Нам с тобой нужно успеть совершить еще одну важную вещь. Но пока я не могу к ней подступиться.

Она уронила гребень на покрывало и коснулась пальцем бледного лба.

— Пока тут не настанет порядок. Мы его наводим вместе, записывая.

— Тогда говори дальше.

— Попроси кенат-пину передать элле. Пусть работа продолжится завтра.

Даэд вышел, щурясь на янтарный свет просторного зала. Мальчик сидел у ног стража, который расположился на самом краю у шахты подъемника. Подбежав, выслушал повеление принцессы и оглядываясь, вернулся, жарким шепотом передавая наставнику просьбу. Тот поклонился издалека, подхватил бумаги и отправился к месту работ. А Даэд вернулся в шатер, сел на край постели, снова раскладывая на коленях доску и беря перо.

— Денна говорил о своем положении. Вечный мужчина, муж вечной королевы, постоянно ощущающий утекание не своего времени, а времени Гюнты. Любил ли он ее? Да, если можно любить двух женщин одновременно. Если бы Гюнта сделалась девушкой-тонкой, думаю, ничего, кроме гордости за свое создание и умиления ее красотой не чувствовал бы. Но она, такая живая, упрямая, девятнадцатилетняя девушка, взявшая себе десять лет жизни рядом с долгоживущим. Как должно быть ныло в нем стремление удержать тающие минуты, которые складываются в часы, а те — в дни и годы! Так что, он торопился. И напрасно Гюнта полагала, что он может забыть ее, изменившись. Вот уж нет. Время толкало его. И все совершилось быстро. Быстро отец отказался жить в одном доме с дочерью, которая пошла против традиций и отказалась выходить замуж. А через год родила дочь, отказавшись рассказать, кто ее отец. Быстро Гюнтера стала рачительной хозяйкой собственной фермы и руководила ей с толком и умом. А девочка росла, любила мать и жизнь, которую вела, и еще любила отца, который появлялся раз или два раза в месяц, забирал ее с собой, когда подросла. И вместе они уезжали в самые разные места. Но все они лежали в пределах той реальности, хотя долгоживущие уже научились находить другие миры и пользоваться их дарами. Денна ходил туда чаще, чем кто-либо. Думаю, он пытался найти то, что поможет Гюнте и его дочери остаться рядом с ним надолго. Но Гюнтера отказывалась проходить изменение, хотя Денна поклялся, что после него она не примет облик тонки, останется сама собой. И запретила ему подвергать изменению дочь. Может быть, он не слишком настаивал, да. Как объяснить королеве присутствие другой женщины в их размеренной жизни правителей? Сама королева однажды, упреждая возможные тягостные разбирательства, заговорила об этом с мужем.

— Твоя Гюнта, — сказала она с великолепным хладнокровным равнодушием, — выпросила у меня десять лет в награду за свои труды. И я обещала ей. Потому, мой возлюбленный муж, ровно десять лет я ни слова не скажу и не сделаю ничего. Что бы ты там не совершал, отправляясь без меня на городскую окраину. Но — ни днем больше.

Денна понял предупреждение и только молча кивнул, еще сильнее ощущая, как сосущая пустота внутри занимает место утекающих мгновений их общей с Гюнтерой жизни.

Неллет мягко улыбнулась, вся в воспоминаниях.

— Наверное, с моей матерью он виделся чаще, чем со мной. Приезжал ночами. А я радовалась, когда раз в месяц, просыпаясь утром, слышала его голос, который звал меня по имени. Это значило — новые места, перемены, скачка на послушной красивой лошади, еда в придорожных харчевнях, ночевки у пастушьих костров. Тихие беседы, рассказы отца и его подробные ответы на любые мои вопросы. Я его очень любила. Тогда, со мной первой, он был настоящим Денной. Этого Денну я любила и потом, живя вторую жизнь во дворце. Хотя там почти ничего от прежнего уже не осталось.

… Когда мне исполнилось двенадцать лет, моя мать умерла. Утонула. Никто не думал, что она могла сама захотеть смерти. И я не думала, только плакала. Ферму снова забрал мой дед, он тоже любил меня, но его взгляды мучили. В них постоянно светился вопрос, напряженный, а я была слишком мала, чтоб понять, что он пытается узнать. А меня он не спрашивал. Я прожила в большом доме еще два года. Сестры матери, мои тетки, тоже любили меня и баловали, жалея. И однажды к нам приехал знатный вельможа на странной повозке. Окликнул меня, стоя у ограды. И жадно рассматривая мое лицо, спросил о матери. Кажется мне, он уже знал о ее смерти, но надеялся на какое-то чудо. Эта надежда, яростная и одновременно жалкая, искажала черты красивого лица. Услышав мои слова, он заплакал. Прикрывал рукавом глаза и плечи его дергались. А потом стал просить меня уехать с ним. И закричал, когда понял — я не узнаю его. Понимаешь, он не знал, насколько сильно изменился. Всего за четыре года. Я смотрела на яростное лицо, вспоминая исчезнувшего отца. Мне было девять, когда я видела его в последний раз. И мать ни разу не сказала, что с ним и почему перестал приезжать.

Он перебрался через ограду, схватил мою руку. Что-то говорил быстро, мешая слова и возгласы, путая вопросы и воспоминания. И тут мой дед выскочил на крыльцо, держа наизготовку заряженный арбалет. Я помню щелчок и гудение стрелы, мне кажется так, хотя все совершилось быстрее, чем падает капля воды. В половину мгновения я узнала его, своего отца и кинулась, закрывая его от выстрела. Больше я ничего не помню из той жизни. Она просто кончилась. И не знаю, как меня похоронили и что сталось с моей прежней семьей.

В наступившей тишине стало слышно — в лианах, заплетающих внутренние стены опочивальни, цвинькают птицы, осторожно, словно боясь помешать.

— Он… убил тебя. Сам. Твой дед.

Неллет кивнула, глядя перед собой.

— Хотел убить Денну. Это казалось мне невероятным, целый короткий миг, но дальше я не могла думать. Я умерла. Сейчас, когда память вытаскивает из глубины подробности, я кое-что понимаю. Думаю, он знал. Денна увел старшую сестру и поломал жизнь Гюнты. И он не смог смириться с этим. Он добрый человек, носящий внутри тяжесть горя и гнева. А я. Я не такая уж героиня, просто кинулась к узнанному, давно потерянному отцу. И смерть нашла меня. На этом заканчивается история первой Неллет. А вторая началась намного позже, через пару сотен лет, когда уже никого не осталось в живых из родных Гюнты и память о ней истерлась в мыслях потомков. Денна помнил ее. Но, как все, избегая страданий, теперь сам торопил время, чтобы размеры его смягчали утрату. Что такое десять лет по сравнению с сотнями? Ами понимала это и просто ждала. Теперь ее муж не заговаривал о ребенке, страшась, что я стану постоянным напоминанием о первой Неллет. И все случилось само собой, потом.

Ко времени моего рождения дела в королевстве обрели равновесие. Элита, пройдя изменения, существовала отдельно от короткоживущих. Поначалу королева рьяно взялась за улучшение всего, что было ей подвластно. Но ученые не приняли во внимание одну небольшую мелочь. Отсутствие смерти, вернее, она была, но где-то там, в неизмеримой дали, или же оставалась риском несчастного случая, от которого не убережешься полностью, даже сводя риски к минимуму, так вот, нестрашная отдаленная смерть замедлила восприятие жизни. У всех. К чему торопиться, если можно не торопиться? Слово «успеть» потеряло смысл. И для чего спешить? Улучшить жизнь поколению быстроживущих, и еще одному, а все равно они, вспыхивая, проживают свою сотню лет и уходят в небытие. Трещина между двумя группами людей становилась все глубже и через какое-то время превратилась в пропасть. Нужды людей, их радости и печали, их устремления — все казалось смешным и незначительным, все равно все умрут. И срок их жизней казался высокородным все более кратким. Не потому что те стали жить меньше, а потому что сами высокородные жили все медленнее. Балы длились неделями, развлечения растягивались на месяцы и годы. А от простых требовалось что? Не мешать, и снабжать крошечную верхушку правителей возможностью безбедно существовать. Чтобы они не мешали, нужно было обеспечить им среднюю нормальную жизнь. А что касается доходов, то тут в дело вступил новый фактор. Измененные могли засыпать дома и просыпаться в других реальностях, многие из которых оказались невероятно полезными. Конечно, туда не попадали простые люди и невозможно было наладить поставки сырья или пищи для всех. Но теперь элита могла использовать для себя новые предметы роскоши, драгоценности, особые виды пищи. Медленно и непрестанно развивалась наука, все больше сужая горизонт и сводя знания к малым целям — жить как можно роскошнее и получать все новые впечатления и удовольствия. Конечно, часть полученного шла на пользу всему народу, например, успехи медицины. И, наконец, сложилось интересное равновесие. Правящая верхушка существовала практически сама по себе, подобная группе божеств, одаряющих милостями народ. Для того, чтоб у народа не возникало желания что-то изменить. Всем было достаточно хорошо. И так длилось полтора века. Золотой век королевства Ами-Де-Нета…

Неллет замолчала, отдыхая. Даэд тоже молчал, захваченный мысленными картинками. И правильно, что она рассказала ему сначала не общее, а отдельную историю девочки и ее отца-короля. Иначе он не сумел бы увидеть так ясно и четко, в подробностях просторные поля и ухоженные города, фабрики и заводы, дороги, соединяющие обширные области. Рыбаков, выходящих в море на больших и малых судах.

— Из-за моей врожденной болезни я не могу дать полную историческую и политическую картину государства Ами-Де-Нета. Зато могу проследить изменение душ людей, которые жили рядом со мной. Это уже немало. Что важнее, задаю я себе вопрос — каким был человек или какие деяния оставил он после себя? В конце-концов, я поступила, как неумная девчонка, подбирающая на улице грязного и больного щенка, из жалости и по велению сердца. И до сих пор не знаю, права ли была, отбирая у народа Ами его страдания и муки, практически не оставив людям выбора. Я не правитель, я просто болела сердцем за каждого из страдающих. И это не привычная фигура речи. В этом и заключалась моя болезнь.

— Неллет!

Она повернула голову на оклик, удивленная тем, что он перестал писать и прервал ее.

— Прости. Я не хочу писать дальше, сейчас. Тебе нужно отдохнуть.

— Да? — она удивилась, но сразу же рассмеялась, вытягивая руки поверх покрывала, — ты прав. Даэд, хочешь поспать вместе со мной сегодня? Мы проснемся к ужину и позовем музыкантов.

— Да, — он закивал с жаром, кинулся на колени, укладывая в шкафчик доску, наспех свернутый свиток и письменный прибор.

Потом они занимались любовью. И как всегда, Даэд был так нежен с возлюбленной, так бережен, что принцесса, смеясь, сама дразнила его, заставляя стать более сильным, быстрым, без страха причинить ей боль. В бассейне или в постели, уже привычно, или ныряла, ускользая, чтоб сердился и перестал испуганно оберегать, или говорила ласково насмешливые слова, смеясь на его досаду.

— Хочу быть с тобой самой обычной, — сказала, когда лежали, отдыхая, и Даэд баюкал ее руку на своей груди, — понимаешь, не калекой, требующей осторожного внимания. А твоей женой, на которую ты можешь прикрикнуть. Нахмуриться. Рассердиться. Прости, если тебе так не нравится.

— Нравится. И я сержусь, когда ищу тебя под водой, русалка. Ты не перехотела есть?

— Принеси. Буду смотреть, как ешь ты.

За шатром играла медленная музыка, Даэд с удовольствием ел горячее мясо с пряностями, запивая хмельным соком. А после взял Неллет на руки и они, как делали часто, отправились на дальний внешний край опочивальни, где по приказу принцессы не было решеток, только открытый край, обрамленный по бокам рядами стройных колонн. В пустоте, полной цветных облаков, садилось солнце. Проваливалось в облачное покрывало, оставляя сперва половину, потом краешек, потом — сноп сочных, уже спокойно неярких лучей. И от облачных холмов к Башне тянулись прозрачные синие тени.

— Мои сны, — Неллет полулежала на руках сидящего Даэда, держа его руку на своем животе, — я могу видеть то, что еще далеко в будущем. Но поторопить будущее свершиться я не в силах.

— Это важно? — Даэд снова подумал о своем будущем, которое наступит одновременно с первым зимним сном Неллет. Торопить большое, понимал он, значит — приближать малое.

— Иногда очень важно. И это касается нас обоих. Я хочу взять тебя в свои сны, Дай. Если получится, у нас появится новая надежда.

Он сверху посмотрел на спокойное лицо с тонкими бровями. О какой надежде она говорит?

— Тебе не нравится теперешняя жизнь? — спросил осторожно, боясь сам понадеяться, что его желания и желания принцессы совпадают.

— Это неважно. Но любое равновесие рано или поздно нарушается. Даже равновесие Башни. Это нужно знать, даже не зная, какие изменения нас ждут. Я не хочу терять тебя, мой весенний муж. И пытаюсь разобраться, что пойдет нам на пользу.

Она запрокинула лицо, чтоб видеть его лучше. Последний свет позолотил ресницы и придал бледной коже живой теплый оттенок.

— А ты в моих снах поможешь мне принять и верно истолковать их. Но боюсь, ты еще недостаточно крепок.

Даэд возмущенно нахмурил брови, отказываясь улыбнуться смеху принцессы.

— Да, — вспомнила она, — кстати. Спой мне еще раз песню Янне-Валги, эту — новую.

— Почему это «кстати»? — ревниво обиделся Даэд, — думаешь, он крепче меня?

— Пока да. Его любовь не взаимна, и потому отчаянно сильна. В нем нет покоя. Может быть, его сила пригодится. В нужное для меня время.

Даэд пел, стараясь не кричать слова, как выкрикивал их рыжеволосый охотник, хмурился, честно повторяя славословия Неллет, иногда запинался, и вставлял свои на место забытых или неуслышанных в реве урагана. Допев, склонил лицо — посмотреть, понравилось ли принцессе. Но она, задремав, лежала с закрытыми глазами, уютно устроившись на его коленях, держала руку вокруг пояса. Даэд осторожно приподнял другую, укладывая ей на живот, и улыбнулся немного напряженно. Дурацкая ревность. Она мучает его и так же — Янне-Валгу. И приходится уговаривать себя, что ему тут — хорошо. Лучше, чем бесшабашному влюбленному Яннеке. Который видит принцессу только во время пришествия урагана, и довольствуется тем, что маленькая фигурка, совершив свою огромную работу, исчезает в пустоте, не обратив к нему лица, не сказав ни слова.

«Зато в его мечтах все совершенно»…

Солнце ушло, ветерок усилился, стал почти холодным. И в верхней части неба уже мерцали первые, еле видные звезды.

Упустил, с раскаянием думал Даэд, упустил мгновение, когда звезда всего одна. А перед тем было еще волшебное время желаний. Когда светлая луна льет невидимый свет в легкие сумерки, еще полные света уходящего солнца. Лунное молоко, не ночное, крепкое, а сумеречное, нежное, тающее. Девочки в классах шептались, записывая желания на внутренней стороне руки, опускали рукав, чтоб не показывать никому. И уходили на открытый виток, там на самом краю подставляли руку льющемуся из пустоты лунному молоку, повторяя шепотом записанные на коже слова. Верили, если надпись исчезнет, значит, мать-пустота прочитала и все исполнится. Мальчишки, конечно, смеялись над их стараниями. Но Даэд, прокрадываясь на нужный виток, тоже с опущенным до самого запястья рукавом, встречал там и мальчишек. Уходил к другому краю, делая вид, что никого не заметил. И товарищи по играм так же возвращались, отводя глаза от далеких силуэтов среди колонн. Все понимали, у каждого могут быть тайные просьбы и нет стыда в том, чтобы обратиться с ними ко всему, что вдруг да поможет.

Поднимаясь со ступеней, Даэд попробовал вспомнить, о чем же просил он пустоту, что писал на светлой незагорелой коже. И не вспомнил. Казалось таким важным когда-то. Два. Нет, три раза. Когда был совсем мальчиком. Позже перестал. Не потому что разуверился. Вырос упорно азартным. Хотелось всего достичь самому. Без просьб.

Уже укладывая спящую Неллет, поправляя под ее головой подушки, выпрямился, хмуря черные брови. Не помнил, о чем просил. И исполнилось ли, не помнил тоже. Но надписи исчезали. Точно!