Ами-Де-Нета [СИ]

Глава 17

С появлением Иссы в жизни Неллет произошли изменения. Она сначала не связала их с мятой коробкой, в которой подрастали котята, ползали, глядя на мир мутными, только открытыми глазами. Но шли дни и Неллет заметила, если утром она убегала посмотреть на котят, то ночами сны становились мягче, спокойнее. А еще в них не было горестей любимых друзей. Она уже не становилась Натен, узнавшей о смерти матери, испуганной маленькой Натен, сидящей в большой комнате на мягком табурете, пока за дверью шепчутся и вскрикивают соседки, помогающие отцу приготовить печальную трапезу после похорон. И горе Калема, потерявшего любимого пса, который спас его, тонущего в быстрой речке, больше не возвращалось, чтобы снова и снова рвать ей сердце ночами. Никогда она не рассказывала друзьям, как много знает о них, и не собиралась рассказывать. Только старалась чаще делать для них что-то хорошее, пусть мелочи. Подарить Натен красивую шелковую накидку, которую прислали из дворца. Или угостить Калема изысканными сластями. А друзья, радуясь подаркам, тактично не спрашивали, почему родители не навещают отданную в городской пансион дочь. Сама Неллет знала, почему. До ее изменения должно пройти семь лет, в пятнадцать она вернется во дворец и ляжет в саркофаг, наполненный вязким гелем. Всего семь лет, малая капля в длинной медлительной жизни, пролетят — не заметишь. И что с того, что для самой девочки время текло совсем по-другому, такая мелочь, знала королева Ами, время пройдет, относя своим неостановимым потоком жалкие семь лет ученичества в полузабытую даль прошлого, а после изменения все станет другим. Ведь уже пролетело два года, пошел третий, а царственная чета так и не выбрала дня, чтобы отправиться в школу веа-мисери Клодэй, зато школа получала от них не только деньги на содержание принцессы, но и многие, нужные всем вещи. Отличная еда, заработная плата персоналу, мебель и возможность нанимать лучших учителей. Иногда заботливая веа-мисери всерьез обдумывала, а не предложить ли принцессе стать куратором школы, когда она подрастет и вернется во дворец. Пусть ей всего шестнадцать, но так нелегко будет отказаться от привычной финансовой безопасности, что пришла в пансион вместе с хрупкой серьезной девочкой, которую по ночам часто мучают кошмары.

Но времени до выпуска оставалось еще пять лет, полно — с точки зрения мисери Клодэй, недавно разменявшей шестой десяток одинокой жизни, успею подумать попозже, решала она, сидя в своем кабинете, что располагался в угловой комнате второго этажа, с панорамным окном от пола до потолка.

А пока у нее были заботы поважнее. Веа осмотрела бескрайний стол черного дерева, полюбовалась статуэткой танцующей туземки с южных островов Ценеи, и не стала нажимать кнопку переговорника. Взяла в руку тяжелый бронзовый колокольчик. Позвонила, с удовольствием ощущая в ладони солидную тяжесть древнего металла.

— Пусть Калем Калемаа из среднего класса сестры Лоун зайдет ко мне, — велела безликой посланнице в коричневом глухом платье и строгом чепце, прикрывающем волосы.

Девушка присела в поклоне уважения. И исчезла в коридоре. Даже шагов не слышно, одобрительно подумала веа, поправляя на висках уложенные пепельные пряди.

За окном сверкал замечательный весенний день, ласточки чиркали воздух, проносясь у стекол на расстоянии руки, и казалось, от их острых крыльев на фоне из крыш, башенок и шпилей должны оставаться царапины.

— Доброго дня, веа-мисери, пусть ваши дни всегда будут прекрасны.

Мальчик склонил голову, прижимая руку к испачканной рубашке. И тихонько попытался краем башмака счистить грязь, налипшую на другую ногу.

— Не топчись, — веа внимательно осмотрела ученика. Откинулась на высокую спинку стула, сплетая пальцы.

— Ну почему ты все время такой грязный, ученик Калем? Рубашка порвана. Я вижу, можешь не прикрывать дырку локтем.

— Я постираю, веа-мисери. И зашью.

Она кивнула сложной прической, схваченной старинными гребнями:

— Разумеется, постираешь. Наши ученики все должны уметь, а не только получать знания. Если бы не твой талант, ты все время проводил бы на кухне, наказанный за неряшество и проступки. Молчи, пожалуйста. Сейчас мне важно другое.

Она помолчала, чтоб Калем подождал ее следующих слов. Наблюдала за сменой выражений на широком лице с веснушчатым носом. И спросила резко:

— Долго вы собираетесь хранить свой секрет? Тот, что в сарае?

Калем сделал удивленное лицо. Даже рот приоткрыл, показывая крупные зубы с щербинкой между передних. Растопырил ладони, пожимая плечами.

— Хватит кривляться. Вы бегаете туда поутру, прокрадываетесь вечерами. Ты и миссе Натен. И еще принцесса Неллет. Такая честь для нашей школы, обучать ребенка королевской четы. И вдруг я узнаю, что вы там завели каких-то тварей, таскаете им еду. Разводите грязь.

— Это не твари, — угрюмо и с вызовом ответил мальчик, — это кошка. С котятами.

Веа в свою очередь открыла рот, с ошеломлением глядя на Калема. Побарабанила пальцами по гладкому дереву стола.

— Кошка?

— Это такой небольшой зверь, — пустился в пояснения Калем, — пушистый. Она очень чистая, зовут Исса, и она умеет ловить мышей. И крыс.

— Я знаю, что такое кошка! Ты забыл, я имею диплом знатока старины. И в рукописях я встречала. Этих. Этих тварей. Ты хочешь сказать, что у нас в сенном сарае существует живая кошка?

— С котятами, — подсказал Калем, — я подарил их миссе Натен, и она очень обрадовалась.

Веа бережно взялась пальцами за виски. Перед глазами плыли, сменяя друг друга, картинки из старых, поблекших от времени рукописей. Злобные демоны с полосатыми спинами, ощеренные пасти, лохматые хвосты. Мертвые птицы в когтистых лапах.

— Откуда? — вопросила она слабым голосом пространство большого кабинета, — откуда у нас, в нашем благополучном городе возникли древние демоны, которых извели, постой, полтора тысячелетия назад?

— Вот не знаю. Я ее нашел, уже такую, ну с животом. Совсем помирала, голодная. Я ж не мог ее бросить! И потом, никакая Исса не злобная, она, конечно, ловит мышей, но ей лучше, если я приношу кусок мяса или наливаю молока. Я не беру в кухне, — поспешил мальчик успокоить расстроенную веа, — я из своей еды беру. Она мало ест. Зато умеет мурлыкать. Веа-мисери, ну правда, она очень хорошая. Теплая.

Мальчик замолчал, взглядывая на директрису исподлобья. Когда она поднимала глаза, он улыбался, стараясь быть очаровательным. Веа Клодэй вздохнула и повернулась к большому окну, за которым мелькали ласточки. К неслуху Калему она питала материнскую привязанность, потому была с ним особенно строга. Когда-то, в свои далекие двадцать лет у мисери Клодэй был муж и маленький сын, а еще рыжие волосы и такая же широкая улыбка. Она прожила замужней дамой пять лет, до того, как однажды ее Коста и любимый, так похожий на мужа рыженький мальчик погибли, разбившись о скалу в лодке во время рыбалки. С ними там был последний подарок матери на день рождения сыну — такая же рыжая ручная белка, нахальная, с пышным хвостом и большими зубами. Больше всего подкосило веа, тогда еще молодую мисерис Кло, что все случилось в день рождения сына. Эта мысль, огромная, черная, заполнила мозг и душу, и ни о чем больше не могла думать Кло. Подарок и день рождения. Она сделала подарок сыну, а неумолимый хэго сделал чудовищный подарок ей самой, лишив сразу мужа, сына и дурацкой пушистой белки. Так, с остановленным лицом и повисшими руками ее привезли в центр наведения покоя, где она подписала бумаги. И заснула, молясь, чтоб утихла боль. А проснулась совсем другим человеком. Конечно, она помнила их. И часто с тихой и светлой радостью перебирала мельчайшие детали прежней жизни. Ведь никакого горя они уже не приносили. Так славно, так покойно и хорошо.

Вот только через много лет, когда родители привезли в школу пятилетнего Калема, у веа Клодэй заболело сердце и болело несколько дней подряд, утихая и снова сжимаясь. Она не могла понять, почему, ведь сходство мальчика с погибшим когда-то сыном доставило ей лишь удовольствие. Тогда, в первый вечер, сидя в кресле перед экраном фильмографа с бокалом лекарственного питья, веа спокойно взвесила все. И не стала никуда обращаться, решив, эту боль она переживет сама. Со временем боль пошла на убыль. Осталась только радость от присутствия в школе этого самостоятельного парнишки, помолвленного с высокой строгой миссе Натен, и в которого незамедлительно влюбилась маленькая принцесса, как только появилась в школе. Было так, будто ее рыжий Натан вернулся через много-много лет, только волосы стали спокойнее цветом.

А теперь эти кошки…

— Так, — веа Клодэй решительно встала, оправляя на боках платье плотного шелка в мелких узорах — белых по серому, — я сама хочу посмотреть. Пойдем, покажешь.

— Э-э-э, — Калем с испугом смотрел снизу в строгое лицо директрисы с неровным румянцем на впалых щеках, — так, это… Там грязно совсем. Ну и шерсть. Сено всякое.

Но директриса не слушала, быстро идя по коридору к лестнице.

По пути она прихватила с собой садовника, Калем шумно вздохнул, оглядываясь на двоих взрослых. Не нравилось ему это все. Теперь не будет никакого секрета, и вообще вряд ли веа-мисери позволит, а вдруг велит дяде Санку прийти ночью и выбросить кошку вместе с коробкой и котятами. Попробуй уследи.

Санк остался у входа, покашливая и с интересом вытягивая шею, чтоб хоть что-то увидеть в тусклом свете прихваченного женщиной фонаря. Особой вины он не чувствовал, в конце-концов, его дело сад и два огромных огорода, да еще баки с пресной водой. И встречать молочника ранними утрами. Школе повезло, вон сколько тут места, но разве усмотришь за всеми укромными закоулками, где могут нашкодить ученики. С яблонь и груш их приходится гонять все лето и половину осени. Но все же она — самый главный тут начальник, уныло размышлял Санк, почесывая губу с жидкими черными усами, если захочет, он и останется виноват…

— Не бойтесь, — убеждал Калем, протягивая в ладонях котенка, — он не укусит, а еще он теплый. Мягкий такой.

Веа потрогала пальцем пушистую спинку. Провела по круглой маленькой голове. Отдернула руку, когда котенок запищал, извиваясь.

— Он вас боится, сам, — поспешно объяснил Калем, — он не хочет плохого. И Исса не хочет.

— Да уж, я слышу, — веа достала из кармана надушенный платок и тщательно вытерла руки, под низкие угрожающие вопли матери-кошки откуда-то из темного угла.

Больше ничего не говоря, повернулась и вышла на солнечный свет. Санк вопросительно погремел принесенным замком.

— Не надо пока, — отрывисто распорядилась директриса, — Калем, отправляйся на урок. Вымой руки, как следует.

Санк исчез за углом сарая, радуясь, что никто никого не ругает и не призывает к ответу. А Калем, секунду подумав, побежал следом за веа.

— Веа-мисери! Вы не сказали. Что дальше?

Обогнав, встал перед ней, не давая пройти.

— Дальше?

— Я могу взять Иссу в дом? Они скоро вырастут, им будет плохо в темном сарае.

Веа Клодэй задохнулась от возмущения. Сжала в руке измятый платок.

— Тебе мало, что я не велела Санку сходу выбросить их на улицу? Или отправить во врачебный центр, где ликвидируют заразных животных? Тебе не кажется, что ты обязан сказать мне спасибо, за то, что я сначала хочу обдумать…

— Не кажется!

— Что?

В большом доме запел медный рожок, захлопали двери, послышались детские крики и возгласы учителей. Веа схватила мальчика за руку и оттащила подальше, туда, где росла густая стенка подстриженных кустов с мелкими жесткими листьями.

— Кто еще знает о вашем секрете? Кроме меня и Санка?

— Нельзя наполовину! Если вы не выбросили их, должны разрешить. Чтоб они хорошо жили!

— Не шуми. Отвечай. Кто еще знает?

— Никто! Никто не ходит за сарай. Никто не встает утром. И вечером после захода. Никто, кроме Натен и принцессы, и я еще. Веа-мисери…

— Калем. Послушай. Я не могу оставить их тут. Я никому не скажу, но завтра Санк отнесет коробку. Так надо! Никто не должен…

Она запнулась, не зная, как закончить фразу. А Калем напротив упорно смотрел в выцветшие голубые глаза своими — серыми, круглыми, как у взъерошенной птицы.

— Утром, — сдалась веа Клодэй, — иди на уроки. Утром я позову вас троих. И мы решим, что делать. Понял? И повторяю еще раз, никто не знает, и… в общем, никто не должен узнать, что в сарае находились кошки. Тьфу, какая же нечисть. Орала там, в углу, готова была кинуться, порвать нас! Разве можно!

А потом Калем сказал ей в спину слова, от которых она остановилась, качнувшись, как от удара.

— Они же дети ее. Вот если б у вас были дети, вы поняли б.

Веа медленно повернулась, но перед плотной зеленью уже никого. И шагов не слышно в общем рассеянном шуме и приглушенных стеной детских криках.

Ночью веа открыла глаза, вытирая ладонями мокрые щеки. Хотела сесть в постели, но побоялась, лежала тихо, слушая горестные вопли и чей-то злорадный смех за узким, закрытым ставнем окном. Сердце тяжко стукало и сжималось от нестерпимой боли. Если я сяду, медленно думала веа, если… я… сяду… я проснусь по-настоящему, и тогда с болью придется что-то делать. А дети. И школа. Он сказал, если бы у вас были дети. Маленький дурачок, не понимает, что страшное не всегда на виду. Чаще оно таится в кромешной тьме, ждет там, оскаливая острые зубы. Которые не тупятся от времени, а почему-то становятся острее и острее. Если я сяду, понимала о себе веа-мисери Клодэй, благополучная и уважаемая директор одной из лучших школ города Хенне, столицы острова Ами-Де-Нета, мне придется встать и сделать что-то. Чтоб остановить эту боль.

Она лежала, не зная, что придет утро, и память исчезнет, вернее, смягчится, окрашивая мысли в светлые легкие тона. Лежала, с ужасом просматривая черный туннель боли, со стенами гладкими, не имеющими боковых выходов. Только вперед, нанизывая дни на ночи, туда, где боль станет совершенно невыносимой.

Через неплотно сомкнутые ресницы веа видела дрожащий лунный свет, полосками проникающий через планки ставня. А если запрокинуть голову, можно увидеть нижние кисти красивой вассы, что висит в изголовье. Зачем она тут? К чему? Встать и вышвырнуть в окно, разорвав шерстяные и шелковые нитки. Детское баловство, жалкая надежда на ночной покой, избавление от воспоминаний и кошмаров.

Дети. Сорок девчонок и мальчишек, возрастом от семи до шестнадцати лет, отданные ей родителями, уважаемыми в городе людьми. Да хоть бы и круглые сироты. Веа подумала о них с жаркой яростью, комкая потными руками край одеяла. Если бы не эти крикливые дрянные недоросли, она кинулась бы с балкона, вслед за ненужной вассой. Нашла бы покой. Но кто позаботится о них, ведь там все налажено, все работает, потому что работает она, вот уже больше тридцати лет.

Нет, решила веа, я не встану. Даже попить воды. Нет. Дотерплю до утра, перемежая злобную память с привычными тоскливыми кошмарами, а завтра в школе подготовлю всю документацию к передаче городскому совету. И тогда, с чистой совестью смогу наконец, обрести покой. Надеюсь, смерть не окажется переходом куда-то, думала веа, задремывая и снова просыпаясь. Не хочу ничего, кроме пустоты и покоя.

Ей снилась маленькая лодка, Коста ворочал штурвал, Натан смеялся, держа в руках рыжую белку, наклонял голову, отплевываясь от пушистого хвоста. А потом — волна, белый гребень, такой красивый, лодочка сверху, кренясь так, что головы их почти окунаются в шипящую воду. И треск, разрывающий ей сердце. Спящая женщина плакала, снова и снова переживая не виденное в реальности, но показанное услужливым сном, как показывал он ей главное горе жизни вот уже больше тридцати лет, каждую ночь.

«Не каждую», прошелестел в голове тихий голос, и она открыла глаза, бессмысленно глядя в белый сводчатый потолок, «вспомни, Кло, не каждую».

Но думать она не могла и заснула снова.

Утром, прогнав привычную головную боль правильно заваренным чаем, веа сидела на балконе, помешивала ложечкой сладкие сливки в фарфоровой чашечке, и прикидывала, какие дела сегодня необходимо решить в первую очередь. К осени — выпуск старшего класса, нужно пригласить мастериц, чтобы уже сейчас подумали над платьями и костюмами. Ах, да. Течет большой бак, сегодня приедут жестянщики. Санк ими займется. Санк.

Она нахмурилась, ставя чашку на маленький стол. Нужно подумать, куда выкинуть этих кошек. И еще важное. Если Калем нашел кошку уже с животом, значит, где-то ходит самец. И есть еще кошки? Неужели они расплодятся, как расплодились четыреста лет тому помойные острозубки? В книгах описаны эти страшные времена, когда пришла эпидемия вслед за укусами грязных тварей.

Правильнее всего отнести их в центр врачебного контроля, решила веа, уже одеваясь. Пусть специалисты решают, как быть. Но вдруг они закроют школу на карантин? Столько хлопот…

Она уже спускалась по витой лестнице, кивая утренним соседям, и вдруг, на первом этаже, где в светлом проеме дверей виден был передок повозки с черной фигурой водителя, замерла, качнулась, цепляясь потной рукой за чугунный завиток перил.

Будто реальность взрезали ножом или прорвали когтистой лапой, и оттуда, из дыры, что неумолимо расширялась, упало на изящно причесанную голову — горе. Такое, какое мучило ее ночами, — сильное, пронзительное, неизбывное.

— Натан, — голос женщины понизился до хриплого шепота, — мальчик мой. Натан. Коста!

С улицы донесся чей-то веселый голос, мимо повозки прошагал смех, утренний торопливый разговор на ходу, и ребенок крикнул, требуя чего-то от родителей. А еще — птицы, плеск фонтана на небольшой площади. Шелест листвы. Мягкое ворчание двигателя повозки.

Веа оторвала пальцы от перил. Сглотнула, и сделала неуверенный шаг к свету. Ей показалось или, и правда, память только что рассказала ей не о давнем, не забытом горе, а о тех страданиях, которые — каждую ночь?

— Нет, — шептала она, выходя и щурясь, кивая водителю, усаживаясь под натянутый светлый полог, — нет-нет, конечно, нет, ну какая ерунда.

Но когда, после недолгой поездки, улица вильнула, переходя в знакомый окраинный переулок, который кончался красивыми воротами школьного двора, веа нахмурилась, сжимая губы в тонкую линию, прокрашенную помадой. К чему лгать себе. Память сказала правду, ночью к ней приходили кошмары. Страдания. И она знает, чья это вина. Все было, как всегда, кроме одного — в старом сенном сарае завелись демонские отродья. И одного из них она по женской глупости и любопытству почти держала в руках. А в старых рукописях не зря написано, что кошки могут не только убивать птиц и красть еду. Они прыгают в темные миры, и притаскивают оттуда на острых когтях беды и несчастья.

К вечеру того же дня веа Клодэй продолжала думать именно об этом, пытаясь одновременно понять, что же делать дальше. Кошмар и ужас, эти трое сбежали, прихватив с собой картонную коробку с котятами. И кошка исчезла тоже. Веа должна была еще с утра, когда садовник отвел ее в сторону и пересказал, что коробка исчезла, устроить поиски, привлечь городскую полицию, но записка, оставленная на столе в кабинете, позволила ей пока не поднимать шума.

«Мы вернемся, когда устроим ее, веа-мисери», было написано крупными угловатыми буквами на листке из тетради. И еще «простите нас, не ругайте».

Калем не написал, о ком шла речь, и веа снова подивилась его не детскому уму. Понял, у нее могут быть неприятности. И что же делать? А вдруг они не вернутся к ночи? Где проведут ее?

Веа сидела за столом, касаясь пальцами новой вассы, такой странной, хитро и сложно сплетенной. И в самом центре, среди нитяных узоров, привязана брошка в виде цветка. Она-то думала, потеряла любимое украшение, а нет, вот оно — поблескивает бронзовыми лепестками вокруг граненого камушка вишневого цвета.

Странные дети. Молчаливая Натен, к которой каждую неделю приезжает отец на богатой повозке, и долго сидит с ней в саду на скамье, вежливо отказываясь от гостевого обеда в светлой родительской гостиной. Шумный Калем с хитрыми серыми глазами, на широком лице — такая проницательность, что веа становилось весело и неуютно, когда говорила с мальчиком. И невысокая хрупкая принцесса Неллет, в светло-зеленых глазах которой таяла и никак не уходила постоянная печаль. Трое. Все время вместе. Вот, сплели ей вассу, похоже, в три пары рук, это какую нужно иметь связь друг с другом, чтоб суметь создать гармоничное плетение одновременно на шести ладонях с растопыренными пальцами. Куда могли податься трое десятилеток, что решили убежать из пансиона?

Веа знала, куда. Если кто из детей и решался сбежать в поисках приключений, то находили их на дорогах, ведущих за мыс, обнимающий Лагуну. Там устроен сказочный заповедник с непроходимыми с виду чащами, с рощами прекрасных деревьев, среди которых бродят таинственные звери, не опасные, но загадочные с виду. И еще — огромный песчаный пляж, лежащий в объятиях длинных мысов. Заповедное место защищено силовыми барьерами, так что вернуть беглецов не составляло труда. Но эти трое. Вдруг они сумеют? До заповедника день пути по пригородным дорогам, не пешего, конечно, но всегда найдется крестьянская повозка, которая увезет подальше от города, а там несколько часов пешком. Если хранители порядка получают сведения о разыскиваемых детях, то их доставляют еще к ужину. Либо они ночуют в участке и утром попадают к сердитой веа, получая свою порцию наставлений и разумное наказание. Нечасто такое, но за тридцать лет службы веа может припомнить пяток побегов.

Но уже спускаются сумерки, и в этот раз веа никому не сказала об исчезновении детей. Мало того, она соврала учителям, наспех придумав причину, по которой трое отсутствуют на уроках. В курсе оказался только садовник Санк, и без этого веа вполне могла бы обойтись, особенно теперь, когда ясно — если дети не вернутся, она потеряет работу. И понесет наказание сама.

В двери осторожно постучали. Покашляв, садовник просунул в щель сперва голову, потом протиснулся весь, и встал, закрыв двери плотно. На худом лице с жидкими черными усами по желтоватым щекам стояло сложное выражение — почтительность вперемешку с разочарованием и любопытство.

— Коробка. Веа-мисери, она там снова стоит. В закуте. Я подумал, вы, вам надо же знать, так?

— Да… что? — веа чуть не выкрикнула вопрос — «они вернулись?» Но даже Санку она не говорила прямо, что дети исчезли без ее ведома.

— Хорошо, — сказала с напускной рассеянностью, — я разберусь, Санк. Позови ко мне Калема. Нет, лучше пусть придет миссе Неллет. Поторопи, пока не начался ужин.

— Ага. Они там, в маленьком саду. У лабиринта.

Ожидая принцессу, веа встала, быстро прошлась по кабинету, пытаясь справиться с радостью. Явились сами, все трое, судя по словам Санка. Какое счастье, что она не подняла шум. Но серьезно поговорить нужно со всеми тремя. И конечно, завтра же утром эти кошки…

— Добрый вечер, веа-мисери.

Неллет стояла там, где до нее топтался Санк. Маленькая ростом, в аккуратном сером платье с белым, изрядно помятым и испачканным передником.

— Садись, — мягко сказала веа, сама усаживаясь за стол.

Она хотела очень строго поговорить с принцессой, взывая к ее уму и здравому смыслу, напомнить об ответственности, которую несет школа перед царственными родителями девочки, укорить за то, что она подводит взрослую женщину, которая из-за нее…

Но выражение глаз Неллет сбивало и путало мысли.

Она что, жалеет меня, удивилась веа Клодэй, глядя на девочку в кресле для посетителей. Интересно, за что же?

— Итак, — голос прозвучал холодно, почти враждебно, — вы не сумели пристроить свой зверинец и пусть голова болит у директора, а не у вас. Так решили?

— Она не будет болеть, — уверенно ответила Неллет, держа руки сложенными на переднике.

— Что?

— Голова. И сны. Они больше не будут вас мучить, веа-мисери. Когда вы не едете домой вечером.

— Подожди. Я не поняла. О каких снах ты говоришь, Неллет? Меня ничто не мучает!

Но девочка молчала и в светло-зеленых глазах стояла печальная уверенность.

— Ладно. Об этом мы поговорим позже. Я спросила о кошках. Ведь из-за них вы целый день провели непонятно где. Без моего разрешения! Дай угадаю. Конечно же, вас понесло к заповеднику. Хвала стражам порядка и королевским указам, вход туда закрыт.

— Нет. Мы были внутри, — Неллет говорила спокойно, но брови нахмурились, и руки перебирали кромку кармана, — мы правда хотели оставить Иссу там. Но там звери. Очень большие. Людей они не трогают, им нельзя. А Исса тоже зверь. Простите, веа. Мы принесли ее обратно.

— Вас кто-то подвез, — утвердительно вопросила веа, — вы успели обернуться за день, даже на ужин не опоздали.

— Нет. Я умею. Оказалось так. Веа-мисери, — Неллет сплела пальцы, с мольбой глядя на директрису, — пожалуйста. Пусть Исса останется тут. Когда котята вырастут, я смогу забрать их в другое место, где много кошек, но нужно, чтоб они немножко выросли.

Веа Клодэй молчала, пытаясь собраться с мыслями. Скоро прогудит рожок на ужин, она еще должна поговорить с Натен и Калемом, а тут сплошные недоумения и вопросы. Неллет сумела пробраться внутрь. Ладно, она принцесса. Сумела стремительно преодолеть немалое расстояние в оба конца. Ну, почти стремительно. И что-то еще. Самое важное. Она сказала, не будет кошмаров (каких еще кошмаров?), если веа будет ночевать тут, а не в городской квартире.

— Почему? — удивленно спросила она вслух, следуя за мыслями.

— Так из-за них же, — так же удивленно ответила девочка, — котята. И Исса. Они берегут наши сны. И васса тогда справляется в тыщу раз лучше.

— Иди, Неллет, — поспешно сказала веа Клодэй, — позови ко мне Натен. И Калем пусть тоже подождет в коридоре.