Ами-Де-Нета [СИ]

Глава 15

— Я пропущу какое-то количество лет, и продолжу с момента осознания себя. Коротко о состоянии дел государства на тот момент, когда изменение стало приводить к новым изменениям, я уже рассказала. А рождение мое пришлось на второй этап. Когда второе изменение совершилось и развилось, замещая собой всю прежнюю жизнь.

Неллет улыбнулась, погруженная в воспоминания. Но улыбка вышла бледной и тревожной. Даэд записывал, успевая с беспокойством подумать о том, что теперь рассказывать ей станет намного труднее. Ами и Денна в рассказах о жизни до ее рождения существовали, как некие мифологические фигуры. Почти сказка. Легенда о началах начал.

— Первое, что я помню о себе — ощущение беспросветного горя. Оно накатывало душными волнами, накрывало меня с головой, и я тонула в нем, не успевая дышать. Позже Ами расскажет, что в полгода доктора лечили меня от удуший, обследовали легкие и сердце. Находя их совершенно здоровыми. Мне становилось легче к утру, я засыпала, и встревоженные, измученные родители оберегали мой драгоценный сон, не подозревая, какую ошибку они совершают. К вечеру я просыпалась, улыбаясь и становилась обыкновенным ребенком, плакала, когда мочила пеленки, смеялась улыбке матери. И начинала беспокоиться после захода солнца. Я была слишком мала, чтоб увидеть в своей тревоге что-то конкретное. Просто приходила чернота, сочилась из дверей и окон, подбиралась к постели и всползала на нее, облепляя меня и наконец, скрывала целиком. Я смотрела, надеясь увидеть лица матери и отца, но только серые и черные впадины, ямы, выступы и спиральные водовороты. Так страшно. Но перед тем — горестно и печально. Бессменный врач королевской четы веа Саноче разводил руками. Он поил меня лекарствами, меняя их, от некоторых я засыпала, но плакала даже во сне, и мать запретила давать мне зелья. Боялась, однажды я не проснусь, умерев от удушья или сердечного приступа. Так прошли несколько месяцев, и мне еще не было года, когда во дворце появился молодой Кассиус Монго, приглашенный после прибытия с материка Зану. Он был гостем на Острове. И веа Саноче, наслышанный о таланте коллеги, унял свою гордость.

Кассиус поступил очень просто. Весь день не давал мне спать, забавляя игрушками и не обращая внимания на капризы и сердитый плач. К ночи, еще перед закатом, я уснула. И проспала до утра, открыла глаза — впервые без ночных слез.

— Это не решит всех проблем, — мягко сказал джент Кассиус обрадованным родителям, — но она не должна бодрствовать по ночам. Так будет лучше, пока что. А дальше, веа Саноче проследит, и я уверен…

— Останься, — перебила его королева.

И Денна кивнул. После паузы кивнул джент Саноче, прижав руку, слегка поклонился.

Так в королевской семье появился еще один врач. А мне исполнился год и тогда темнота стала обретать новые очертания. Я ведь продолжала ее видеть. Но уже во снах. Благословение снов в том, что они изначально фантастичны, нереальны, вернее, их реальность отделена от нашей несколькими другими, и потому эффект смягчен. Мои сны отличались от снов других тем, что они не уходили, если я просыпалась ночью. Оставались не зыбким воспоминанием, а нестерпимо яркими картинками.

Неллет усмехнулась.

— Лучше было не просыпаться. И я училась управлять снами раньше, чем научилась говорить и ходить. Днем, знала я, нет тьмы, и Кассиус прав — днем я могу жить. А ночами нужно отделить себя от мрака кисейными пологами снов. Спать. Во что бы то ни стало.

Ах, да. Я сказала, что рельеф мрака стал сменяться другими картинами. Это происходило по мере того, как мое сознание накапливало новую информацию. Рывками. Не плавно. И тогда приходили картины того, с чем я успела познакомиться при солнечном свете.

Я видела людей, окутанных черной дымкой тоски и печали. Видела похороны и трагедии. Смерть близких. Горе матери, потерявшей ребенка. Злобу насильника. Бесчинства и зверства садиста. Тихую подлость хитрого мошенника, и грязную радость от обмана. Сны. Я могла заснуть, когда это необходимо. Но уже не могла забыть сон, если он остался в памяти. А еще, Дай, и это удивляет меня до сих пор, я ни разу не рассказала матери или отцу о том, что же мне снилось. Может быть, я видела в своих снах и их тоже? Еще в тех, пограничных, где лица и фигуры только-только выступали из жирного черного мрака, формировались из него. Мне было, наверное, года два, я не могла осмыслить и принять осознанное решение. И никогда не боялась родителей. Но не говорила. Да. Позже, когда я стала думать о своих снах, помню, я просто жалела мать и отца, зная, как сильно они тревожатся. К чему волновать их еще больше, думала семилетняя Неллет, они и так волнуются. Они меня любят. А я подвела их с самого детства. С рождения. Единственная дочь, не будет сестер и братьев. И я — больна. Так ужасно, быть обузой тем, кто возлагал на тебя надежды. И любить их. Я пыталась уверить родителей, что с мной все хорошо. Послушно пила лекарства, назначенные обоими врачами. Проходила нужные и такие частые обследования. И радовалась, что у меня получается. Сны по-прежнему приходили и мучили меня. Но я стала сильнее. А ночная бессонница обрушивала на меня вместо снов ярчайшие картины чужих горестей. Было так, будто я — тысячи и миллионы человек, и каждый одержим горем, острым, дергающим, как свежая рана. Но иногда приходили другие сны. Радостные и сверкающие, как утренняя роса. Один такой сон я рассказала родителям, стремясь обрадовать их. О том, как мы с отцом скакали по равнине, заросшей высокой травой, и сидели у костра, распевая пастушьи песни. В моем сне мама носила странное имя — Гюнта и владела коровами и фермами.

Помню, как упал высокий стакан, разливая на скатерть вино и оно впиталось неровным красным пятном. И такие же пятна алели на бледных скулах матери. Я снова сделала что-то не так! Этой ночью мне приснилась ее ревность. Бессильная и оттого, полная ярости. К женщине, которая умерла два века тому и стала недостижимой. Конечно, в семь лет я не могла понять, что связывало королеву Ами с моим сном. И снова привычно взяла вину на себя. Несколько ночей я не могла спать. Вот тогда я почти умерла. Моих сил не доставало, чтобы осилить все свалившееся на меня горе. Оно, как… как волны. Бесконечные. Но уже состоящие из лиц и воздетых рук, раскрытых ртов и точащих слезы глаз. Среди них, там, был мой отец, он тряс меня за плечи, требуя, чтоб я его вспомнила, но сердце его болело другой болью. И была моя мать. Я попыталась убежать, не дожидаясь утра. Страх гнал меня в холмы, подальше от города, оттуда шли волны моих кошмаров. К утру, сразу после восхода, я заснула в траве, поджав грязные ноги. Там и нашли меня посланные из дворца. И все повторилось, только сильнее и хуже. Больше недели я лежала в бреду, просыпаясь в разное время суток и снова погружаясь в сон. И мое сознание не могло отдохнуть, переполняясь чужой болью.

— Если бы это была нога, или рука, — слышала я через сон голос джента Саноче, — я отнял бы ее и создал принцессе новую, чтоб вышвырнуть боль. Но невозможно вырезать ей душу. Хэго распорядился судьбой принцессы. А хэго неумолим. Она — вот такая. Мне кажется, лучше всего…

И я снова погружалась в беспамятство, все глубже, отягощенная чужими страданиями.

А в следующий раз увидела себя в ярком солнечном свете, все вокруг колыхалось, к горлу подкатывала тошнота. Перед глазами — спина в узорчатом камзоле. Меня укачало. И вырвало на колени сидящего рядом Кассиуса. Но это была первая передышка, благословенная, она спасла мне жизнь. Я снова заснула, без всяких снов. А проснулась в странном месте. Белый потолок, украшенный неловкими узорами, белые стены с цветными ковриками. Два ряда узких кроватей, за спинками одних — окна, задернутые светлыми занавесками. Я села, оглядываясь и прижимая к груди простыню. Вместе с удивлением пришел страх. За высокими окнами свет мерк, превращаясь в вечерние сумерки. А я выспалась. Скоро придет боль, схватит меня, в этом чужом, незнакомом месте.

Но до этого пришла девочка. Высокая, очень серьезная, в белом переднике поверх длинного платья. Поправив на плечах заплетенные тугие косы, прикрыла за собой дверь, встала у моей постели, оглядывая ее, как хозяйка. Сказала важным голосом:

— Мы с тобой пойдем пить молоко. А потом ты расскажешь нам. Мне и Калему, чего это тебя привезли в дурацкой повозке с дурацкими сверчками вместо нормальных лошадей. Вставай.

Неллет умолкла. Засмеялась широкой улыбке Даэда, который дописывал фразу, не поднимая головы.

— Ты рад, да? Узнал?

— Мисерис Натен! Ты совсем устала, Нель.

— Да. Но мне хотелось добраться до нас. Калем и Натен. И я. И еще одна девочка. Дети, которые помогли мне стать тем, кто я есть. Настоящей Неллет.

КАЛЕМ И НАТЕН