Ами-Де-Нета [СИ]

Глава 18

— Компромисс. Достойный неглупой женщины и маленькой принцессы с друзьями. Вражды не случилось, честь и хвала директору школы Клодэй, потому что она поняла, если силком отберет у ребят кошку с котятами, они и правда, могут снова сбежать. И запомнят о своей школе главное — там их не поняли.

Но было и другое. Конечно, если бы веа была по-прежнему уверена в демонской природе Иссы, она не разрешила бы ей вырастить котят на территории пансиона. Но принцесса Неллет оказалась права. Когда веа оставалась на ночь в пансионе, где за кабинетом у нее была крошечная уютная спальня, по утрам не болела голова и не приходилось ежедневно встраиваться в каждый новый день. А еще у веа Клодэй изменилась память.

Неллет подняла глаза на Даэда. И он удивился виноватому выражению на тонком лице.

— Я вынудила веа вспомнить, что происходило с ней ночами. Не Исса. Я. Исса совершала другое. Мурлыканьем, оплетающим коробку со спящими котятами, она плела сеть уюта, как огромную невидимую вассу, которой хватало на большой фруктовый сад школы и на маленький сад с цветочными клумбами, на просторную площадку для игр, на дом в два этажа, со спальнями и классами. Мне было очень жаль веа Клодэй, которая столько лет каждую ночь переживала свое неизбывное горе. Из-за этой жалости я причинила ей боль. Но она была умной женщиной. И поняв, приняла страдания, позволив им изгладиться и смягчиться. Но это заняло время. И все равно!

Неллет замолчала, снова переживая то время, когда женщине пришлось свыкнуться с болью, такой же острой, как тридцать лет тому.

— Все равно! Ты не представишь себе, как мучительно она страдала от того, что случилось так давно! И я… Я в полной мере делила с ней эти страдания. Наяву, а не во снах. Дни шли, и нужно было решать множество обычных проблем, а внутри она, и я вместе с ней, оплакивали смерть любимых, будто та случилась вчера.

— Ты говорила, она сама захотела пойти в центр, — Даэд заглянул в предыдущий свиток, развернутый на столике, — центр наведения покоя. Значит, она могла отказаться? Все могли отказаться? Нет, я понимаю, что когда горе…

— Есть еще причина. Когда люди начинают делать что-то все вместе, они увлекают друг друга. Как поток. Сначала туда идут единицы, стремясь именно выжить. Потом те, кто не желает терпеть. А после — идут все, и на отдельных отказников смотрят искоса или с презрительной жалостью. Единицами становятся те, кто не поступает, как все. Как принято.

Неллет усмехнулась. Протянула рук и, Даэд помог ей сесть, устроил за спиной подушки.

— Спасибо, Дай. У королевы Ами и короля Денны были замечательные психологи. К чему принуждать, если можно заманить лаской? А главное, некуда торопиться. Зачем насаждать новый порядок силой, если можно просто подождать. Двадцать, и тридцать, и полсотни лет. Люди привыкли к тому, что на каждой улице города, в каждом поселке и на обочинах всех дорог есть врачебные центры, где внимательные сестры выслушают, и отведут в комнату покоя. Привыкли так же, как ты привыкаешь завтракать поутру и укладываться спать к ночи. Молодая мисерис Кло застала время добровольного посещения центров. Директор школы веа Клодэй жила во времена, когда центры стали обязательно-добровольными. И вот еще… Ведь отбрасывание тени дворца тоже произошло не сразу. Я говорила о золотом веке Ами-Де-Нета. Никто не знал, что почти вечная жизнь заведет элиту именно в это болото, и все начиналось с искреннего желания помочь страждущим.

— А как же предсказатели? — удивился Даэд, — ты рассказывала, что они прозревали жизни на две сотни лет вперед.

— Каждое прозревание — тяжелейшая и медленная работа. И мелочи будущего тонут в тумане времени. Прозреватель мог сказать точно, что человек жив и не отравлен страданиями, но он не мог предсказать, например, падение с лестницы. Или отравление лесными грибами. Нет, вернее, мог, если это характеризовало личность объекта.

Она засмеялась озадаченному выражению на лице мужа.

— Все просто. Если ты любишь ходить в лес, собирать неизвестные грибы и пробовать их, то вероятность смерти от отравления заведомо выше, чем при пожаре. А если ты любишь в постели зажигать палочки, то вряд ли тебя ждет смерть от грибов. Так? Но есть еще океан случайностей. Прозреватели не видели реального будущего, они выстраивали оптимумы — как общие, так и для каждого человека отдельно. И касалось это в основном его физического и психического здоровья. Вернее, учитывалось несметное множество факторов. А когда их много, случается нечто, похожее на зарождение кристаллов в растворе. Происходит что-то более сильное, чем просто выводы из собранных материалов. Иначе все могла бы сделать машина.

— Да. Я понял.

— Зато прозреватели предсказали массовую популярность центров покоя. Королевской чете оставалось лишь подождать. А потом мне пришло время возвращаться во дворец, чтобы принять изменение.

— Подожди! — Даэд поднял перо над бумагой, — а Исса? Ты не рассказала, что с ней. И котята. Чего ты смеешься?

— Ты даже не знаешь, какого она была цвета. И насколько пушистым были ее живот и лапы. А уже пленен демоном, живущим в закутке сенного сарая. Тебе кто важнее — я или кошка?

— Теперь смеешься ты, — отпарировал Даэд, довольный, что им обоим весело, — но все равно, расскажи.

— Иссу забрала к себе веа Клодэй, поселила в маленькой спальне, и мы могли приходить, чтобы поиграть с котятами. Через год выбранный Натен котенок, названный Шонко, стал огромным, атласно-черным котом. Ты видел такого в башне Калема. Все коты Натен с той поры носили имя Шонко и были черны, как ласковая теплая ночь. А когда Исса затосковала, убегая ночами в поисках жениха, я отпустила котов в другой мир, туда, где им не угрожала опасность, где люди почитали кошек, как домашних божеств. И время от времени мы приглашали котят оттуда, чтоб повидаться. Все связано, Дай. И я не знаю, что было вначале, или я смогла уходить в свои и чужие сны, туда, где они становились реальностями, или пестрая кошка с острыми ушами научила меня этому. Так же происходили и другие вещи. Все. Я ведь не могла перемещаться в пространстве, да еще захватив с собой друзей, пока мы втроем не сбежали, надеясь устроить кошку в рощах побережья Лагуны. Но вот, понадобилось, и я смогла. Убери свиток, Дай. Я устала.

Даэд положил поверх написанного лист промокательной бумаги, прижал, потом аккуратно свернул длинное полотно. Спрятал в шкафчик. И лег рядом с Неллет, вытягивая уставшую спину. Над их головами покачивались эфемерные украшения, подвешенные на тонких нитях. Мерно взмахивали крылышками цветные бабочки, струили хвосты радужные рыбы, сверкали прозрачными плоскостями стрекозы.

— Твоя болезнь, Нель. Ты могла чувствовать то, что в душе другого, да? С такой же силой. Бедная моя Неллет.

— Все страдания нашего мира протекали через меня. Прихотливо, без всякого порядка, и ближние, и дальние, как во времени, так и в пространстве. Меня могло ударить наотмашь, а могло гладить, причиняя заунывную боль, подобную ноющему зубу. Если бы они набрасывались одновременно, думаю, я умерла бы. Но кто-то берег меня, заставляя страдать и не позволяя умереть. Может быть, неумолимый хэго, которому надо было использовать меня для появления Башни Неллет. Теперь моя очередь спрашивать.

Она легонько подула вверх, и полупрозрачная бабочка послушно качнула крылышками, вращаясь на нитке.

— Скажи, Дай… Ты не раз говорил мне, что я приказываю делать то-то и то-то. Народу Башни. Ты веришь в это?

— Конечно, — удивленный Даэд приподнялся на локтях, — ты же правишь нашим миром. Твоя воля — непререкаема.

— Но на уровнях есть судьи. Стражи порядка. Охотники со своим отдельным миром. Зачем им я? В качестве правителя — зачем? Все налажено и все существует.

— Ну, — Даэд хотел возразить, но вдруг запнулся, пораженный мыслью, — подожди. Ты говоришь, все движется без тебя, так? Значит, если ты исчезнешь, люди продолжат жить, как и жили? Нель, давай уйдем! Мы с тобой жили вместе. Нам было так хорошо. Если ты не повелеваешь порядком тут, мы можем сбежать! Уйти в один из твоих миров, и жить там. Я смогу заботиться о тебе, ты не думай. Даже если… Если ты останешься такой, как здесь. Но, а вдруг там станет все по-новому, а?

Он замолчал, потому что Неллет качала головой, глядя, как вращаются привязанные к ниткам ненастоящие бабочки и стрекозы.

— Ты все еще не понимаешь. Я не могу.

— Почему? Конечно, тут все устроено, чтоб тебе было хорошо, — остывая, он сел, обхватив руками колени, — да, правда, что я болтаю. В других местах нет твоих покоев и слуг. Нет столько еды и большого бассейна. Прости.

— Не обижайся, Дай.

— Прости. Я не хотел. Я просто хочу тебя только себе, чтоб лето не кончилось. Наше лето.

Неллет хотела что-то сказать. Но не сказала. Подняла руку, тронув Даэда за локоть.

— Вели кенат-пине советника позвать девушек, чтоб накрывали ужин. Отнеси меня в бассейн, Дай. Я буду спать сегодня одна. Утром продолжим.

Хмурясь, Даэд встал, и не глядя на Неллет, вышел, чтобы переговорить с мальчиком, который терпеливо ждал у самого выхода к шахте. А она снова стала смотреть на медленный танец эфемерных созданий. Бедный мой Даэд, думала печально, такой нетерпеливый, такой быстро и коротко живущий. Но я не могу уйти сама. Башня должна отторгнуть меня. Возненавидеть, быть может, и отказаться. Выплюнуть, как начисто обгрызенную косточку сочного плода. Но когда наступит это время? И доживет ли до него мой возлюбленный. А говорить ему этого нельзя, чтобы не стал совершать поступков. Все должно идти своим чередом.

Ночью Даэду приснился его брат. Вест стоял в дверях маленькой кельи, силуэт с поблескивающими глазами. Руки опущены вдоль тела, и одна отбрасывает тень на стену. Он держит что-то, ватно догадался во сне Даэд, пытаясь повернуться, чтобы прогнать сон, но не стал, вдруг поняв — сон уйдет, и он не поймет чего-то…Держит опасный предмет. Острый и длинный. Как копье небесного охотника.

Тень медленно поднялась, удлиняясь и остря продолговатый наконечник. Даэд напряг мышцы, пытаясь не проснуться, но вовремя встретить опасность. Приподнялся на локтях, не открывая глаз.

— Любимчик, — прошелестел силуэт, блеснув теперь полоской зубов, — не страшно тебе, спать тут одному, без всякой защиты, а?

В коридоре послышались шаги. Свет на мгновение обрисовал впалые щеки, длинный, с горбинкой, нос. И фигура исчезла, размылась, как только Даэд раскрыл глаза, рассматривая неплотно прикрытую дверь.

— Саа? — в щель просунулась лохматая голова, зашуршала жесткая парадная рубашка, — ты спишь, саа Даэд? Страж ночного часа призывает тебя к принцессе, да будут сны ее легки и равновесны. Велел мне передать послание.

— Спасибо, кен-пин, я иду. Подожди. Принцесса сама позвала меня?

— Великая Неллет спит.

Мальчик зашлепал дальше по коридору. А Даэд быстро поднялся, приглаживая волосы и нашаривая сброшенную одежду. Показалось или дверь, правда, была открыта еще до визита мальчишки?

В покоях принцессы стояла ночная тишина. Страж третьего часа после полуночи, ничем не примечательный стройный мужчина, утонувший в парадном плаще так, что лишь стриженая макушка виднелась над высоким воротом, повернулся навстречу, держа в руке перо. Нисима, вспомнил Даэд, элле Нисима, тихий такой, молчаливый.

Они поклонились друг другу.

— Кенат-пина принес доски и фишки. Ты начнешь игру сейчас или дождешься пробуждения Неллет от короткого сна летней ночи?

— Фишки? — Даэд смешался под несколько удивленным взглядом стража, — да, фишки. И доски. Я посижу у постели, готовя их для игры.

— Хорошо, саа, — элле отвернулся, перечитывая написанное и делая в нем пометки.

Даэд подошел к мальчику, тот протянул ему стопку картонных листов и мешочек с угловатыми в нем краешками.

Оставив за спиной колыхание многослойных штор, Даэд сел, укладывая картонки на столик. Ощупывая замшевый мешок, полный фишек, внимательно посмотрел на спящую. Неллет лежала на спине, раскинув тонкие руки. Напряженное лицо меняло выражения, будто по нему пробегали тени, мешаясь со светом. Губы приоткрывались и тогда Даэд совсем стихал, чтоб не мешать кенат-пине уловить шепот. Но слов не было, лицо становилось серьезным, рот смыкался, не сказав ничего. Мерно падали капли водяных часов, отмеряя ночное время. И наконец, Даэд расслабился, отвлекшись, и развязал мешок, запуская в него руку. Вытащив горсть вырезанных из пластикового картона фишек, улыбнулся удивленно. Аккуратно укладывал поверх досок, разглядывая каждую.

— Узнал? Вспомнил?

Он положил фишки, радуясь пробуждению Неллет. Кивнул, наклоняясь, чтоб взять ее руку.

— Узнал? — прошелестел за шторами мальчишеский голос, — вспомнил?

— Когда же я играл в хэгони-така последний раз? — Даэд не обращал внимания на привычный шепот-эхо за мягкой стеной, — наверное, лет в десять. Я хорошо играл. Простая игра для маленьких детей.

Неллет кивнула, жестом показывая, что хочет сесть. Откинулась на подушки, которые Даэд поднял повыше. А он снова взял в руки фишки, показывая ей одну за другой.

— Рыба. Птичка в гнезде. Птичик-отец. А вот охотник. Домашняя змея. Ящерка. Мальчик. Девочка. Мышь. Еще — летучая мышь. Было очень весело. Мы клали на стол самую большую доску. И вертели, закрывая прорези. Кто первым устраивал свои фишки, тот победил.

— Так просто? — Неллет улыбалась, трогая пальцами кончик локона.

Даэд покачал головой, вспоминая дальше.

— Нет. Еще нужно было, чтоб это все — жило. По-настоящему. Нельзя ставить птицу на поле воды. А рыбу на территорию неба. Хотя некоторые фишки почти подходили к вырезам. Надавишь, они встают. Но это неправильная победа. А еще бывали странные доски, где ни одна фишка не вставала верно. Вот там птицы плавали в воде, Башня лежала на боку, облако высовывалось из детской карусели. Мы их называли — поля-сны. Потому что во сне все может быть наоборот.

Он повертел в руках черную фишку, похожу одновременно на звезду и человечка с растопыренными руками и ногами. Взял другую — белую, где нижняя часть звезды сливала лучи в подобие юбки.

— Люди. Мальчик. У нас назывался — стрелок. Почему-то. И девочка. Видишь, юбка? Называлась — хозяйка. Самая главная доска была та, где стрелок и хозяйка находили общее место. Смотри.

Он соединил фишки, вкладывая их боками, так что руки соединились, и фигурки обняли друг друга.

— Они должны совпасть, а еще встать в вырез, один на обе фишки. Из-за этих досок я и перестал играть в хэгони-така.

Он рассмеялся.

— Я рос и мне казалось, это девчачья игра, про любовь. А хотелось стрелять и всякие приключения. Но все время выпадали истории с двойной фишкой. Я узнал, что девочки спорят, кому играть в паре со мной. Чтоб выйти замуж за стрелка и завести хозяйство. Обиделся на дурацкие правила и перестал играть. А ты? Ты играла? И с кем?

Неллет протянула руку, принимая в ладонь две сомкнутые фигурки. Подняла на Даэда зеленые глаза, опушенные длинными ресницами.

— Мы придумали ее. Сами. Я и Калем. А еще — Агейя, которая стала моей названой сестрой.

— Ариска! — вспомнил Даэд, — кот на руках старой женщины. Ты тогда плакала, я подумал, что же было? Расскажешь?

— Расскажешь? — растаял за шторами шепот кенат-пины.

Неллет покачала головой, опуская на покрывало руку с фишками. Ладонь раскрылась, фигурки упали, не расцепляя картонных рук.

— Да, — сказала одними губами, — потом.

Даэд кивнул, понимая — принцесса не хочет вносить рассказ в свитки ночной стражи. Это только для них, для тайной летописи жизни на Острове.

В наступившем молчании важно шлепались капли часов, тонко звенела под их ударами пластина. И снаружи, смягченная расстоянием и плотными купами ночных облаков, погромыхивала далекая неопасная гроза, которая пройдет мимо, не затронув Башню.

— Мы будем играть? — Даэд положил мешочек и снова взял в руки стопку легких досок с ажурными прорезями.

— Пусть кен-пин скажет девушкам. Мороженое с мятным льдом. Гроза идет стороной, оставляя нам духоту. И пусть принесут напитки.

Неллет не велела отослать кенат-пину и Даэд, забрав принесенный поднос, расставил вазочки и кубки. Сел, разглаживая покрывало между собой и Неллет. Вдруг показалась, что ему снова десять лет, круглый столик, смеющиеся девочки в школьных платьях с платками, повязанными накрест поверх груди. Пальцы лежат на краях доски, фишки вынимаются из мягкого мешка, кто-то победно кричит, показывая — последняя, встала верно. А напротив Даэда — Илена, кусает губу, сжимая в ладони опоздавшую белую фишку. Он не сказал Неллет, что перестал играть, когда они с Иленой однажды выиграли, сцепив Хозяйку со Стрелком на доске, где все было абсолютно и совершенно правильно, как надо. Доска вертелась, принимая в прорези воды — рыб, в нарисованные гнезда — пары птиц, в яркие жилые комнаты — детей с их домашними змеями, а еще — неопасных смешных чудовищ — в облачные небесные дырки. Илена села прямо, блестя круглыми голубыми глазами. Смотрела на Даэда с таким торжеством, что он нахмурился, будто его самого пленили, вдавив головой, плечами, ногами — в правильно вырезанное отверстие. Не пошевелиться.

— Стрелок и хозяйка, — кричали вокруг, — стре-лок и хо-зяй-ка! Руки-руки-поцелуй! Руки-руки-поцелуй!

Насчет поцелуя кричали, конечно, девчонки. Даэд тогда бросил на стол пустой мешок из-под своих фишек и встал, краснея. Илена тоже приподнялась навстречу.

— Не буду, детская совсем игра. Дурацкая.

И ушел, слыша горящими ушами, как следом кричат уже мальчишки, что струсил, испугался. Девчонку поцеловать.

Даэд выбросил это из головы. Хватит забавляться детскими играми, рассудил он тогда, стыдно. Пусть девчонки играют в свои поцелуйчики. А он вырос. Но сам для себя понимал, причина в другом. На одно ужасное мгновение он стал твердой картонной фигуркой, пойманной таким же картонным миром, схваченной за ручки, ножки и голову крепко, не пошевелиться. И пусть там все удивительно правильно, и он победил. Но не хотел такой победы.

— Сегодня правила другие. Нас всего двое. Бери своего Стрелка, Дай. И вытащи любую карту. Из середины. Глаза? Да, закроем, как положено, мы не смотрим.

Она взяла в руку белую фишку. Даэд взял черную. И, закрыв глаза, выдернул из стопки легкую картонку, положил на покрывало гладкой стороной вверх.

Две руки потянулись друг к другу, держа фигурки. Опустились на доску, пытаясь нащупать прорези и одновременно коснуться краями фишек.

Сердце Даэд пропустило удар, рука дрогнула, теряя фишку.

… - нежнее птичьего пуха, мой господин…

Он важно кивнул, стараясь не смотреть на свои сцепленные на животе руки. Корявые пальцы, унизанные перстнями. Болят по ночам. И лениво рассердился, удобнее устраивая грузное тело в мягком кресле. Рабыня. Пусть красавица, мало ли у него красавиц. Совсем молодая, — и такого добра у него полный женский сад. Но ни одна не заставила вспомнить о возрасте. О том, что когда-то эти пальцы были тонкими и сильными. Молодыми. А брюха, выпестованного десятилетиями пиров и роскошных трапез, не было вовсе. Чем же она другая?

Веки тяжелели, он отчетливо ощущал, как они наползают на глаза, хоть раскрывай их во всю ширь. И щеки. Наверняка висят, как у старого пса. Да что с ним? Ребенок, которого не было на свете пятнадцать лет тому. Девчонка без мозгов, бутон, бессмысленный еще звереныш. И ему неловко, что она увидит его, своего повелителя. Стариком.

— Приведите, — голос надтреснуто отозвался внутри головы, такой — чужой и одновременно свой голос, с которым Даэд прожил семь десятков лет, привыкая к его изменению.

«Голос постарел вместе со мной…»

— Ее готовят, мой владыка. Новые одежды…

— Ведите в чем привезли.

Он расцепил руки и выпрямился, укладывая их на пухлые бархатные подлокотники. А потом увидел ее в проеме распахнутых парадных дверей. В толпе рабынь, что расступались, оставляя девушку в одиночестве.

Босая. В домотканом покрывале, туго обернутом вокруг груди.

«Ее я буду любить. Пока не умру. Благо, осталось совсем недолго».

— Так ты говоришь, что…

Даэд открыл глаза, опуская их на раскрашенное поле доски. Там, среди варварской роскоши колонн и статуй толпились нарисованные люди, смуглые, с гладко забранными под чеканные обручи волосами, кто-то в пышных полосатых одеждах, другие — в крошечных набедренных повязках. И на лестнице, ведущей к богатому трону — две фишки, сцепленные руками, такие чуждые среди изысканного рисунка. Но плотно закрывающие зазоры прорезанного для них отверстия.

— Это… — Даэд пытался собраться с мыслями, чтоб задать верный вопрос, но было сложно, мысли двоились. Торжествующая печаль грузного старика, облеченного абсолютной властью, не хотела уходить. И он посмотрел на свои руки. Молодые руки с сильными пальцами.

— Убери. Не бойся, теперь оно в памяти. Теперь я.

Даэд с трудом вытащил фишки, подал белую Неллет. И послушно закрыл глаза, напрягаясь, чтоб встретить нового двойника.

Неллет наощупь скользнула рукой над самой поверхностью новой доски. Почти уронила фишку, накрывая ее слабой ладонью.

…подалась ближе к зеркалу, внимательно глядя на блестящие губы в перламутровой помаде. Прицелилась и точным движением поправила уголок губ, закрыв карандашик, бросила его в сумочку.

— Ну? — повернулась, изгибая талию и подмигнув наклеенными ресницами, — думаешь, устоит?

Девушка у большого окна пожала плечами, кивнула одобрительно, разглядывая подругу. Но сказала вредным насмешливым голосом:

— Говорят, ему нравятся скромницы. Домашние такие. А еще говорят, он до сих пор обедает только с мамой. Водит ее в рестораны, каждый день.

— Пф. — Неллет отряхнула шелковую блузку, подумала секунду и расстегнула еще одну пуговку, так чтоб виднелось нежное кружево, — от скромниц отучим, маму приручим. В первый раз, что ли.

— Оставила бы щенка, дорогая, — посоветовала вторая, идя следом за стуком каблучков к двери, — он только из Академии, рвется работать. А нам с тобой до трансформации несколько месяцев, все равно уйдем.

— Мешать работать не буду. Но после работы и щенкам нужен отдых, так? Отдых, достойный прекрасного пса лучшей породы. Успею. Посмотришь, милочка, через три дня он будет приносить мне палку, по команде.

Они рассмеялись, и смех оборвался. За углом стены шагнул навстречу и прошел мимо, кивнув, высокий парень в хорошем костюме, держа в опущенной руке толстый портфель.

— Кажется, он все слышал. Теперь держись, подруга.

Неллет не услышала шепота, стояла, глядя перед собой. А внутри продолжала смотреть в только что встреченные глаза. И знала, он тоже, удаляясь по гулкому коридору, смотрит на нее. В нее. В самое сердце.