Аромат теней

2

Мне никогда ничего не удавалось скрыть от Бенджамена Трейны. Мы познакомились, когда я была в пятом классе, а он в седьмом, когда наши тела были скорее похожи, чем различались. Мы одинаково любили кикболл[6] и пятнашки и одинаково не любили хулигана по имени Чарльз Трейси, которого мы удачно прозвали Рвотой. Когда он попадался нам на глаза в коридоре, мы всегда издавали такие звуки, словно нас тошнит. Хотя дружба наша была мгновенной, основанной на юношеской энергии и детской вере в то, что все вещи и всех людей можно разделить на две группы — хороших и плохих, добрых и злых, черных и белых, влюбленность расцвела только четыре года спустя. Случайная встреча в кинотеатре заставила наши перенасыщенные гормонами тела устремиться друг к другу так, что позавидовали бы кинозвезды.

Только позже Бен признался, что мы столкнулись в кино не совеем случайно.

Когда встречаешь человека, с которым была знакома в детстве, он становится уязвимым — и ты тоже. И правда, есть что-то утешительное в мысли, что если он дожил до такого возраста относительно благополучно, то, может, и у тебя все в порядке. И вот я села напротив мужчины, которого знала и одновременно не знала, чувствуя себя ранимой и одновременно успокоенной… и с удивлением поняла, что ни против одного, ни против другого не возражаю.

— Как твой отец? — начал Бен, как только мы остались одни в огромном зале моего отца для совещаний на пятнадцатом этаже отеля «Валгалла». Между нами располагался стол размером с небольшой аэродром, и наши чашки с кофе отражались на полированной поверхности красного дерева.

— Отлично, — ответила я, поднимая свою чашку. — По крайней мере так я слышала. Я с ним никогда не встречаюсь.

— Хочешь, я ему позвоню? Попрошу спуститься.

Я покачала головой. Я давно перестала нуждаться в отце, и Бен это знал.

— Он, вероятно, дома, считает свои деньги. Не хочу ему мешать.

Моя семья — нувориши, и отец мой занимался тысячами проектов игорного и развлекательного бизнеса, большинство из которых провалились. В самом капиталистическом городе самого капиталистического государства в мире Ксавье Арчер оставался образцом непревзойденного и, по-видимому, неутолимого честолюбия. Взлет его был стремительным; конкуренты считали его злобным, инвесторы — гениальным, а остальной мир знал его как одержимого.

Не хочу обидеть бабушку по отцовской линии, с которой я никогда не встречалась, но мой отец был также отвратительным и жестоким сукиным сыном.

Бен наклонил голову, и я поняла, что он гордится моей независимостью так же, как я — его достижениями. И то и другое досталось нелегко.

— А как ты? Тоже сидишь дома и считаешь миллионы?

— Нет, — ответила я, отрицательно замотав головой. — Снова и снова пересчитываю один-единственный миллион

— Когда не встречаешься с отъявленными преступниками, ты хочешь сказать.

— Ну, это просто хобби.

Он улыбнулся, глаза его блестели, однако он включил диктофон, назвал свое имя, номер значка, а также дату и место разговора. Потом снова обратился ко мне.

— Надо с этим покончить.

— Хорошо.

И я все ему рассказала. Заявила, что у меня есть правило не встречаться с теми, кто просит о свидании, хотя не объяснила почему, а он не спросил. Не было смысла растолковывать все — только то, что я делала здесь с Аяксом. Почему-то мне важно было, чтобы Бен понял: это было свидание вслепую.

Я рассказала о зазубренной кочерге, описала ее, упомянула о женщине в ресторане, прежде чем перейти к феромонам и словам Аякса: он знает, что я — именно та самая. Это был единственный момент, когда Бен удивленно посмотрел на меня, но я пожала плечами.

Остальное время он делал заметки, изредка поглядывая на меня: полицейский, с которым мы словно впервые встретились. Это было очаровательно: мне казалось, что я сижу в аудитории старого шоу Зигфрида и Роя,[7] не веря своим глазам и боясь мигнуть, чтобы звезды не исчезли.

Полтора часа спустя Бен выключил диктофон и откинулся в кресле.

— Отлично, Джо. Теперь у нас достаточно материала, чтобы какое-то время продержать Аякса за решеткой.

Я поиграла кнопкой в ручке кресла; эта кнопка управляет медиацентром в зале.

— Это не значит, что вы его обязательно посадите?

— Нет, — ответил он, не глядя на меня. — Не значит.

Мы оба знали, что у системы есть пробелы. «Иногда, — подумала я, — плохие парни просто исчезают». Мы какое-то время молчали. Я нервно прихлебывала холодный кофе.

— Ты отлично замечаешь подробности, — сказал Бен, наконец подняв на меня глаза. — Вероятно, это связано с твоей подготовкой в боевых искусствах?

— Это вовсе не искусство.

Крав мага,[8] несомненно, связана с боями, но за все восемь лет тренировок я ни разу не думала о ней как об искусстве. Это яростная и грязная уличная драка. Десять лет назад мой инструктор — а ныне и друг — Асаф эмигрировал в Неваду и принес с собой дисциплину, систему и знания крав маги из Святой земли. Я, его первая ученица, впитывала инструкции, как пустынная роза после иссушающей летней засухи.

Мы занимались в условиях, опасных для жизни — ножи, пистолеты, многочисленные нападающие, заставляя себя сражаться на пороге крайней усталости. Как заявил мне в первый день Асаф, мы будем работать ради возможного, ради неизбежного и с убеждением, что выживание зависит от прочности усвоения рефлексов и от быстроты реакции.

— Ни один человек-хищник не станет давать тебе спуску, только потому что ты женщина, — говорил мне Асаф своими удивительно рублеными фразами.

Конечно, я и сама это знала. Мое возможное, мое неизбежное уже произошло.

Увидев, что я больше ничего не хочу добавить, Бен встал, сунул руки в карманы и посмотрел на меня сверху вниз. Мистер Власть.

— Я должен приставить к тебе наблюдение. Если есть другие, как Аякс, мы…

— Ни в коем случае!

— Уверена? — Он вздохнул и потер рукой затылок. — Не передумаешь?

— Яне потерплю слежки за собой.

— Не слежки, а охраны, — слегка раздраженно поправил Бен. — Это будут полицейские.

— Тогда я не потерплю охраны.

— Даже если охранять тебя буду я?

Я тоже встала.

— Даже тогда.

Он покачал головой.

— Упрямица.

— Познай себя, — процитировала я, желая проверить, клюнет ли он.

— Знание — сила, — ответил он еще более затертым клише, чем мое.

Я ухмыльнулась.

— Все наше знание позволяет нам лишь умереть более тяжелой смертью…

— … чем животным, которые ничего не знают, — закончил он, качая головой. — А малое знание — опасная вещь.

Мы оба рассмеялись. Еще подростками мы коллекционировали цитаты и устраивали поединки; это стало нашим тайным языком, похожим на глупые тайны малышей. Еще одна наша общая любовь — любовь к английскому языку и к тому, как мастер может перевернуть фразу, поставить ее с ног на голову всего в нескольких словах.[9]

— Как твоя жена? — выпалила я и тут же пожалела об этом, чувствуя, что покраснела. Я ведь не знаю этого Бена Трейну. И мы больше не принадлежим друг другу. — Прости. Можешь не отвечать.

— Нет, все в порядке, — ответил он и с громадным опозданием изобразил улыбку. — Но лучше было бы спросить ее нового мужа.

Я покраснела еще сильней. Бен откашлялся и, взяв в руки хрустальное пресс-папье, подбросил его.

— Видел статью о твоей семье.

Я ждала услышать осуждение или сарказм, но ничего не уловила. Медленно облизала губы, глядя, как он наблюдает за мной. Интересно.

— Значит, ты прочел, что я бездельница без честолюбия и без способностей и высоких целей?

Он усмехнулся, опуская пресс-папье, потом обошел стол, взял меня за руку и подвел к окну, выходящему на сверкающую «Полосу» Лас-Вегаса. Рука его была теплой и сухой, и моя собственная казалась в ней маленькой. Даже мальчиком у него были большие руки.

— Им следовало бы взять интервью у меня. У меня есть собственная теория относительно «паршивой дочери в семействе Арчеров».

Эта цитата меня задела. Я отняла руку и повернулась к нему.

— Почему? Потому что ты меня так хорошо знаешь?

— Мне кажется, да.

Я сложила руки на груди. — Не могу дождаться твоего мнения.

— Хорошо. — Бен повторил мой жест, опираясь спиной на стекло, так что казалось, будто он окунается в ночь. — Во-первых, сегодня твой день рождения. Тебе двадцать пять. Поздравляю.

Он помнит. Я посмотрела на часы, чтобы Бен не заметил неожиданных слез у меня на глазах.

— Ты примерно на двадцать четыре часа опережаешь события, но все равно спасибо.

— Не за что. Во-вторых, неправда, что у тебя нет цели, ты просто очень беспокойна. Ты колеблешься между потребностью в безопасности и стремлением к свободе. Ты не можешь лгать себе самой и потому не желаешь изображать притворный интерес к бизнесу отца или подражать поведению в обществе твоей сестры, какими бы успешными они оба ни были.

Он замолчал, приподняв брови, и я жестом попросила его продолжить. Более тихим голосом он добавил:

— Ты слишком много думаешь, и тебя преследует то, что ты не можешь изменить. У тебя острое осознание добра и зла, ты не терпишь ничего промежуточного, и у тебя нет никакой снисходительности к обманам.

— Еще что-нибудь? — Осведомилась я чуть напряженно.

— Только одно. Ты фотограф, но для тебя это не средство заработка, а форма общения с миром. Объектив — это по существу барьер между тобой и всеми нами. Способ отстраниться от тех, кого ты снимаешь, и изучать их. Или охотиться на них.

— Какой вздор! Бен улыбнулся.

— К тому же ты очень вспыльчива.

«Охотиться на них, — подумала я, раздраженно качая головой.; — Это я сегодня уже слышала. Мы давно охотимся за тобой, сказал Аякс. Конечно, он пытался испугать меня, а теперь Бен говорит так, словно это я хищник, вампир, ищущей людей с кровью группы 0 и положительным резусом».

— Ты слишком многое выдумываешь.

— На этой неделе ты выходила каждый вечер.

— Подожди. — Я вытянула руку вперед, в остальном оставаясь совершенно неподвижной. — Ты следил за мной?

— Ты использовала себя как приманку, верно? — настойчиво спрашивал он, не обращая внимания на мой вопрос. — Поэтому ты бродишь одна по ночам по самым опасным районам города?

Я крепко стиснула зубы.

— Я выхожу по ночам, потому что тогда тихо, а свет и тени — главное оружие фотографа.

— Кажется, тебя больше привлекает тень, чем свет.

— Ну и что?

Я пыталась держаться вызывающе, но это было нелегко;

— Как это что? Почему ты целые дни проводишь в тренировках, словно тебе предстоит схватка, а ночами ищешь кого-то на улицах?

Я понимаю, как это выглядит со стороны — ведь Бен может только так это толковать, но на самом деле все сложнее. Однако сейчас я не собиралась что-либо объяснять.

— Может, я просто предана своему делу. — Я задрала подбородок.

— Но ты не брала с собой камеру.

Я отвернулась, чтобы скрыть от него свое лицо, не видеть его понимания, не чувствовать стыд от того, что моя тайна — я считала это тайной — так легко раскрывается. Потерла руки, стараясь убрать неожиданное ощущение холода. Отчасти я испытывала возбуждение: он наблюдал за мной, он не забыл, я ему все еще не безразлична. Но в основном я была в ярости. Как я могла его не заметить? Ведь одной из причин моих ночных экскурсий были поиски мужчин — точнее, мужчины, который меня ищет.

— Джоанна?

— Не могу поверить, что ты следил за мной. — Голос мой хрипел. Я откашлялась, но в горле было сухо и шершаво, и слова словно липли к его стенкам.

Но у него по крайней мере хватило совести говорить виноватым тоном.

— В первый раз получилось случайно. Я был на задании, занимался наблюдением и увидел тебя. Пошел за. тобой, чтобы убедиться, что ты в безопасности, но мне не потребовалось много времени, чтобы понять, что не того ты ищешь. — Голос его приблизился. — Джо-Джо?

— Мне просто… не спалось, — произнесла я наконец, и это было правдой, хотя и не всей. Большую часть времени мне казалось, что меня кусают тысячи огненных муравьев, забравшихся под кожу. Или словно кто-то разжигает в моей душе огонь. — У меня было ощущение, что что-то должно произойти, но я пойму, что именно, только когда будет уже поздно.

Бен положил руки мне на плечи, чего я бы не потерпела ни от кого другого, и развернул лицом к себе.

— Ты ищешь его, верно? Искушаешь его. Испытываешь. Я так сильно сжала зубы, что заболели челюсти. Какая была отличная маскировка. Вечная бездельница. Богатая ленивая девушка. Признанная паршивая овца в династии Арчеров, та самая, указывая на которую можно сказать: «Видишь? Все деньги в мире не могут купить счастье».

Автор статьи в «Состояния и судьбы» не понял этого, как и Аякс и многие мужчины до него, с которыми у меня были свидания. Никто в моей семье не знал этого. Не знал даже Асаф, который считал только, что я плохо сплю. Никто представления не имел, что это все только маскировка. До настоящего момента.

Я покачала головой.

— Я просто фотографирую.

— А что если ты увидишь его в перекрестие твоего объектива? — осведомился Бен, снова превращаясь в полицейского.

Мне не нужно было спрашивать, кого он имеет в виду. Я встретила его взгляд, как взгляд Аякса, — не мигая. И только для того, чтобы разобраться, каков новый Бен Трейна, заявила:

— Я его убью.

Ответ последовал немедленно:

— Очень хорошо. Есть ли другие долговременные цели? Это заставило меня рассмеяться. Я сама удивилась тому, что могу смеяться. И еще более тому, что Бен смеялся вместе со мной. Куда делся его менторский тон? Где предупреждение, которое должно было последовать? Где утверждение о длинной руке закона? Хотя, конечно, ничего этого мне не нужно. Несмотря на все слова, мои действия всегда были оборонительными. Но, думаю, главная причина того, что мы так легко миновали этот пункт, в том, что тот, о котором мы говорили, и послужил причиной нашей разлуки.

— Долговременные цели? — повторила я, прежде чем покачать головой. — Просто выживание, Трейна. Я просто пытаюсь выжить.

Что не совсем верно.

Бен снова повернулся к окну и посмотрел на город, который мы оба патрулируем. Я присоединилась к нему, прижалась лбом к холодному стеклу и позволила огням внизу слиться в сплошной расплывчатый поток пустоты. В фотографии это называется дрожащим объективом — когда аппарат движется с открытым затвором и изображение расплывается. Обычно это нежелательное явление, за исключением таких моментов.

Мы вместе вглядывались в этот необыкновенный город, в котором больше, чем в любом другом, заметна игра света и тени, пока наконец он не нарушил молчание:

— В жизни должно быть еще кое-что, кроме выживания.

Это не для меня, и уже давно. Но теперь, стоя рядом с Беном, который все знает о моем прошлом и не отступается от меня, я подумала, что может быть… Подняла голову и увидела, что он смотрит на меня. Не просто смотрит, но видит.

Как давно меня никто по-настоящему не видел?

«Лицо у него такое мягкое и понимающее, что кажется почти прозрачным. Вероятно, — решила я, — хорошее отражение моего». Мне так захотелось заполучить это лицо в свой объектив. Поймать момент — и задержать навсегда. Боже, какой прекрасный мужчина.

Я неожиданно застыла.

— Пожалуйста, не говори, что я произнесла это вслух. Бен распрямился и злорадно улыбнулся.

— Произнесла. Сказала, что я прекрасен.

Я в замешательстве отпрянула, но его рука, широкая, твердая и теплая, сжала мое плечо. Он снова повернул меня к себе и держал так — тело, взгляд, мысли.

— Если я прекрасен, — сказал он, придерживая большими пальцами меня под локти, — тогда ты самая ошеломляющая женщина, какую я когда-либо встречал.

Я автоматически нагнула голову, хотя в ушах у меня гудело.

— Моя сестра ошеломляющая, — ответила я, — а я сильная.

— Ты ошеломляющая и сильная, — прошептал он и придвинулся ближе.

Я подняла голову и прижалась к нему. Это было так естественно, хотя пульс продолжал стучать в висках.

— Продолжай.

Губы его оказались рядом, он крепче обнял меня.

— Ты ошеломляющая и сильная, Джоанна Арчер, и я тебя поцелую.

И я точно знала, каков будет вкус. Амброзия. Начало пира. Вода, чистая и прозрачная, после десяти лет засухи. Подходят любые соответствующие клише.

«Какой мазохизм, — подумала я, вздыхая, когда его губы коснулись моих. — Мгновенно снова влюбилась в мужчину, которого старалась десять лет забыть. Есть у кого-нибудь бритва? Плетка-девятихвостка? Старые ржавые гвозди?»

Но это был только первый поцелуй. Первый вкус мужчины, чьи губы и руки оказывались в ожидаемых местах, но неожиданным образом. Первый намек на глубокую страсть, как прикосновение кончиком языка к батарейке, металлический привкус силы, стремящейся ворваться в меня. Великолепие мужчины, чья плоть и клеточная структура перекликаются с моими, но если отбросить биологию, химию и феромоны, которого так приятно ощущать рядом.

— Джо-Джо? — произнес Бен, наконец оторвавшись от меня.

— М-м-м?

Я еще не открыла глаза. Как долго это было? Почему я не понимала, как мне это необходимо? Почему у меня не было этого так долго?

— Ты тискаешь старшего офицера. Я улыбнулась и пошевелила руками.

— Вставишь это в свой отчет?

— Нет, назначу тебе свидание. — Он поцеловал меня в макушку, — Ты ведь никогда не говоришь «нет», верно?

Я отстранилась и посмотрела ему в лицо.

— Я отвергаю твои намеки. Кое-кому я говорю «нет».

— А мне скажешь?

— Нет.

Он улыбнулся, поднес руку к моему лицу и погладил его. Прикосновение было неимоверно нежным. Я не привыкла к обхождению. По правде, я вообще не имела представление об ухаживаниях человека, который и тверд, как гранит, и мягок, как пух. «Как много мне предстоит открыть», — подумала я, поднимая голову, чтобы поцеловать его в шею.

— У тебя на щеке синяк, — заметил он.

Я прижалась к нему и подставила щеку под легкие поцелуи и нежные ласки. Весь мой ум, весь сарказм, вся сдержанность и осторожность — все в объятиях Бена исчезло, я больше не была наследницей империи Арчера, как многие предполагали, или раненым воином, стремящимся к мщению, как с уверенностью утверждал Бен. Я не была и женщиной, борющейся за право называться нормальной — борющейся и проигрывающей, — какой я сама себя считала. Я была просто женщиной. И часто это все, чего женщинам надо.

— Я не думал, что ты захочешь снова меня видеть. — В голосе его звучала боль.

Пораженная, я посмотрела на него, такого непоколебимого, честного, цельного, и на краткий момент разглядела мальчишку, который не имел для всего этого ни опыта, ни сил.

— Я тоже, — призналась я.

— Но ты придешь ко мне на свидание? Я кивнула.

— Завтра вечером? — спросил он настойчиво, словно видел меня в последний раз.

Я снова кивнула.

— Так что же изменилось? Я пожала плечами.

— Теперь я увидела тебя.

И это было правдой. Иногда жизнь так набрасывается на вас. Только что вы смотрели на свое отражение в воде и думали, что оно вам не очень нравится, а в следующую минуту вы оказываетесь вверх ногами в мире, в котором даже знакомые предметы кажутся новыми. Я прижала ладонь к щеке Бена, как только что он проделал с моей, и негромко попрощалась. Это новое и хрупкое начало между нами, и, как молодым родителям, принимающим новую жизнь, нам обоим нужно быть очень осторожными.

Но уходя из «Валгаллы», я улыбалась. Бен приписал мне многие качества, но одно он забыл — гибкость. Я выросла и научилась приспосабливаться к ситуации и к моменту, потому что приходилось это делать. Так я возродилась после нападения в ту ночь. Если бы я не обладала способностью вставать после ударов, то могла бы умереть, лежа в сожженной пустыне лицом вниз.

Именно в таком положении я оказалась почти десять лет назад.

И сегодня, на пороге своего двадцатипятилетия, я решила взглянуть на свой мир по-новому. «Возможно, Бен нрав, — подумала я, все еще ощущая на губах его поцелуй. — Выживание — это правильно и хорошо, борьба за нормальность тоже». Но, может быть, всего этого теперь недостаточно.