Аромат теней

30

— Ты на самом деле назвала Тульпу папулей? — спросил Хантер, держа последний выпуск комикса. Я покосилась на название. Оно изгибалось на обложке большими серебряными буквами. «Стрелец, агент Света».

Я купила его накануне для Уоррена: подумала, что будет читать, поправляясь. Теперь мои знания в области комиксов были гораздо глубже, чем в тот первый день. Карл буквально прилип ко мне, схватил меня за подбородок рукой с пушком, вертел из стороны в сторону, будто бы для того, чтобы рисунок вышел лучше. Мне наконец пришлось заявить, что я прострелю ему нос, если он не прекратит. Близнецы засыпали меня вопросами об убежище и моем щите, и даже Себастьян застенчиво попросил показать лук и стрелы. Зейн, однако, лишь кивнул и сообщил, что моя карточка скоро будет готова.

— Ты, должно быть, при своем нездоровом чувстве юмора наслаждаешься, — сказала я Уоррену, довольная тем, как он с улыбкой листал комикс. Он уже неделю лежал в больнице, и нормальный цвет лица только начал к нему возвращаться. Тем не менее Майках считал, что ему повезло. Аякс взрезал ему внутренности не кондуитом, а оружием смертных. «Кондуит, — сказал Майках, — убил бы Уоррена, на вкус Аякса, слишком быстро».

Но тут появилась я, Аякс умер, а Уоррен выздоравливает. Тем временем последние выпуски комиксов, как с нашей стороны, так и со стороны Тени, твердят о том, что враг отступил, зализывая раны; теперь, когда Грета больше не помечает нас, ему приходится разрабатывать новую стратегию.

И среди агентов Света есть новый Стрелец.

— Ленч, — объявила Чандра, входя в палату с нагруженным подносом. Она старательно не смотрела в мою сторону — как и всю последнюю неделю. Конечно, это Чандра, подстрекаемая Гретой, сунула той ночью газету мне под дверь и извинилась, как непослушный новобранец в ожидании наказания. Я охотно, хотя и сдержанно приняла ее извинения, но это настроило ее еще более враждебно.

Такое отношение дополнительно обострило мое быстрое и единодушное признание всем отрядом. Чандра больше не голосовала против и не говорила о моем сходстве с бродячими агентами, но продолжала вслух в присутствии остальных высказывать сомнения в подлинности моей личности. С тех пор как Грета объявила, что я не настоящая Оливия Арчер, все посматривали на меня с любопытством. «Но это, — решила я, — гораздо лучше подозрительности».

— Замечательно. — Уоррен отложил комикс в сторону. — Надеюсь, лазанья, шоколадный торт и отличное пино.[58]

— Овсянка, вода и нарезанные свежие овощи.

— Черт побери!

Это вызвало у Чандры улыбку, но, быстро проведя рукой по лбу, она только довольно кивнула и вышла, не произнеся ни слова.

— Она по-прежнему не разговаривает со мной.

— Дай ей время. В глубине души она хороший человек. — Он занялся овсянкой, а я задумалась, какова эта глубина. — Тем временем первый знак Зодиака исполнен, и наследие Стрельца растет. Ты стала очень популярна в мире сверхъестественного. И как тебе это?

Я пожала плечами и вспомнила, как заверяла его, что не хочу быть частью этого мира. «Супергерой, — усмехнулась я. — Урод среди уродов».

— Легко идеализировать издали. Большинство тех, кто это читает, — я показала на комикс, — меня вообще не знают.

— Рена тебя знает. Она считает, что солнце встает и садится на твоих плечах.

У меня дернулась бровь.

— Заметил ли ты, что Река не может судить о таких пещах, как солнце.

— Она очень верно оценивает людей.

С этим приходилось согласиться. Рена поверила в меня, когда никто больше не верил. Без нее я не смогла бы доказать виновность Греты. И за это и я, и Уоррен перед ней в долгу.

Уоррен снова обратился к комиксу, а я некоторое время наблюдала за ним. Грета сказала мне, что в прошлом Уоррена что-то. превратило жестокость в добродетель, и теперь, зная, что это. было — человек, лежащий передо мной, убил собственного отца, — я гадала, что еще предстоит ему сделать, чтобы доказать, что он поступил тогда правильно. Однажды он уже пожертвовал всем, ради отряда. Отряд для него больше, чем любой отдельный боец. Мне нравился Уоррен… но в будущем не стоит об этом забывать.

— Объясни мне кое-что, Уоррен, — попросила я наконец.

— Если смогу.

— Ты. знал, что в убежище был предатель? После долгой паузы он покачал готовой.

— Нет. Не мог в это поверить. Не хотел поверить.

— Почему же тогда для тебя было так важно сохранить от всех в тайне мою подлинную личность? — спросила я, качая головой. Это меня удивляло. И даже иногда заставляло предположить, не он ли истинный крот. — Почему не хотел открыть это, если доверял всем?

— Потому что твое появление было последним предсказанием Теклы перед смертью Страйкера. Она знала, что-то. — Уоррен снова опустил голову на подушку, лицо его исказилось от боли. Чувство вины заполняло его, окутывало волной цвета горчицы, густой, как смола, с запахом, острым, как слезоточивый газ. — Не знаю, предвидела ли она его смерть и собственное заключение, но она взяла с меня клятву никогда не раскрывать твою личность, когда ты будешь найдена. И я не хотел нарушать свое обещание.

«Это имеет смысл, — подумала я, медленно кивая. — Если бы Грета раскрыла мою подлинную личность, вскоре об этом узнал бы и Тульпа».

— Ну хорошо, но я все равно кое-чего не понимаю. — Я показала на свою грудь, где недавно билось второе сердце. — Почему я перестала ощущать тебя здесь? Может, метка, которую дал Майках, выветрилась?

Уоррен отрицательно покачал головой.

— Как только я узнал, что ты идешь ко мне, тебе больше не было необходимости ощущать мою боль. Это только ослабило бы твою способность действовать. А тебе для предстоящего дела нужна была вся сосредоточенность.

— И поэтому ты все взял на себя, — прошептала я.

— Я был уверен, что ты не заставишь меня долго ждать. — Он пожал плечами, но в этом движении был целый мир боли. И мне захотелось снова убить Аякса. Заметив это, Уоррен сменил тему.

— А что ты думаешь о Текле?

Я не могла сдержать улыбку. Он был осведомлен о моем мнении. Со времени своего возвращения я почти все время, когда не сплю, провожу с нею, внимая ее рассуждениям о «придурках», которые гадают по ладоням или чайным листьям, вместо того чтобы взглянуть в небо. Я пыталась вслушиваться в ее лекции о планетах и домах, элементах и полярностях, меридианах и углах, но это было нелегко. Она часто использовала иносказание, имела привычку посреди разговора начинать что-то бормотать про себя и — что было особенно трудно — в начале каждого часа оплакивала смерть Страйкера. Я также ловила ее на том, что в самые неподходящие моменты она разглядывает меня, тревожно смотрит мне в лицо, как будто читает там что-то интересное и, возможно, опасное. Тем не менее она была мне очень интересна.

— Она рассказывает мне о моей матери.

Лицо Уоррена стало серьезным, он горько улыбнулся.

— Тут о многом можно рассказать.

— Ты… — Я помолчала и начала снова: — Ты считаешь, я когда-нибудь найду ее?

— Со временем. Если это будет безопасно. И если Зои захочет быть найденной. — Я уловила колебания в его голосе и приподняла бровь. — А пока я считаю достаточным, что ты нашла себя.

Я кивнула.

По-прежнему есть то, чего я не знаю, места, куда я не могу проникнуть — например, в компьютер Оливии, ее подлинный мозг, — но есть передо мной другие двери, открытые.

— Спасибо, — сказала я Уоррену. — За это. И вообще — за все.

Ответить ему помешало появление Грегора. Тот показался в дверях и помахал мне своим амулетом — кроличьей лапкой.

— Всякий, кто хочет перейти со мной, должен поторопиться. Моя смена через час.

Грегор выздоравливал быстрее Уоррена и уже вернулся к своему такси, сражаясь в Городе Греха со злом с помощью своих сверхъестественных свойств.

— Мне пора, — произнесла я и поднялась.

Уоррен знаком отпустил меня, помахав в воздухе рукой, как ни в чем не бывало. Как будто на его глазах несколько мгновений назад не было слез.

— До свиданья. Оливия, будь осторожна.

— Я всегда осторожна. — Подавив неожиданный приступ кашля, я улыбнулась ему от двери. — Увидимся по ту сторону.

Лас-Вегас, мой Вегас, имеет два лица. Есть неистовое карнавальное лицо «Полосы», гибкое, кричащее и яркое, принимающее сорок миллионов туристов в год и старающееся осуществить мечты каждого из них… за определенную цену. Но есть лицо маленького города в пустыне, пыльное, в морщинах старости, безыскусное, без всяких претензий и без потребности в них… лицо города, в котором я выросла. Одно — сплошной блеск, второе — нагота, но я вижу оба лица, светлое и темное, как одну большую чистую грифельную доску, словно голубую полоску неба, изогнувшуюся над долиной. Вы сами можете написать свою судьбу на этой безжалостной доске, и мне это нравится в моем городе. Я понимаю также, почему сюда приезжают другие, чтобы развлечься среди блеска и позолоты, шума и огней, разговоров, криков, пения и смеха, дыма и выпивки… и забыть обо всем, кроме кричащих стен казино.

Будучи местной жительницей, я всегда отдыхала в своем доме. Будучи одиночкой из-за обстоятельств и профессии, я делала это обычно в своей фотолаборатории. Но теперь мой дом больше не мой, а моя фотолаборатория, где я проводила часы за проявителями, закрепителями и ослабителями, как туристы за зелеными столами, превратилась в печальное воспоминание о человеке, которым я больше не могу быть. Поэтому, уйдя от Уоррена и из убежища, я решила заняться тем же, что люди в долине делают уже сто лет. Мне необходимо было создать себе новый дом. Ведь в конце концов в Вегасе все возможно, верно?

Но сначала нужно достойно попрощаться с Оливией.

— Ты уверена, что хочешь это сделать, дорогая? — Шер смотрела на меня поверх своих темных очков, и ее голубые глаза были полны заботой обо мне. Она снова вела, и поэтому я головой показала на дорогу, с трудом глотнув, хотя это не единственная причина моей напряженности.

— Я и так не приходила слишком долго.

Мы свернули на длинную подъездную дорогу к черному входу на кладбище и ехали молча, пока не оказались на стоянке. Я выглянула в окно на далеко протянувшиеся газоны; в глазах все начало расплываться, и теперь памятники на могилах не соревновались в убранстве, а цветы, принесенные живыми, не казались такими пестрыми на фоне зимнего не-ба. Я крепче сжала собственный букет и подумала, побывала ли здесь моя мать.

— Оливия?

Я вздрогнула. Шер назвала, меня по имени.

— Да. — Я помотала головой, чтобы она слегка прояснилась. — Иду.

«Я могу это сделать, — говорила я себе. — Я сделаю это. Выйду из машины вместе с лучшей подругой своей сестры, пройду по дорожке в обуви сестры и наклонюсь с цветами к могиле сестры. На которой написано мое имя».

— Кто это? — поинтересовалась Шер, когда я наконец смогла идти.

Я ладонью заслонила глаза от солнца, посмотрела, куда она показывает, и вздохнула. Даже на расстоянии я узнала его.

— Это Бен Трейна.

Он сидел, скрестив ноги, у основания могильного камня и мог бы сам сойти за статую, если бы ветер не выдавал его, ероша темные завитки, спускавшиеся на шею.

— Бедняга выглядит таким одиноким, — заметила Шер, и так оно и было. Но он при этом казался собранным и решительным.

— Ты говорила, что он выглядит умственно нестабильным.

Она прикусила губу, разглядывая его, потом слегка улыбнулась мне.

— Я преувеличила. Пойдем. Составим ему компанию. Он услышал нас, повернулся и тут же поднялся, увидев, кто идет. Я представила их друг другу, они с Шер пожали друг другу руки, и наступило долгое молчание. Мы стояли, глядя на могилу.

— Снова в полиции? — произнесла я, чтобы что-то сказать.

— Ты меня уже спрашивала. — Его это словно позабавило, а это шаг вперед от раздражения.

Я пожала плечами.

— Ты был хорошим полицейским.

— Ну, а теперь буду хорошим пи ай.[59] Мои брови взлетели.

— Правда?

Он кивнул.

— Решил работать самостоятельно. Буду брать только те случаи, которые мне интересны, и расследовать их до конца.

Я стиснула зубы, решив промолчать. Если заговорю, то, вероятно, начну спорить над могилой сестры. Но я была обеспокоена. Я знала, что он терпеть не мог ограничений в действиях полиции, хотя знала и то, что он ни разу не перешел черту морали, даже после моей смерти. Он но-прежнему ищет Аякса, хотя теперь это какая-то мрачная надежда, а не тот яростный гнев, который так пугал меня.

Но каким человеком он будет без полицейского значка? Кем станет без своей «второй пары глаз», помогающей определять зло, которое он видит? Как будет искать? Как сделает свой мир терпимым?

— О, частный детектив? — Шер разорвала цепочку моих мыслей. — Как Магнум,[60] правда? Мне нравился этот парень. Настоящий мужчина. Вы немного ниже его, милый, но, наверно, гут пет строгих правил насчет роста. А вам тоже придется писать в баночку в засаде? Интересно, смогла бы я это делать?

Она продолжала в том же духе, и я бы уже начала раздражаться, если бы к этому времени не узнала ее лучше. К тому же чувствовала, что она нервничает. Телефон прервал ее рассуждения на тему о том, как здорово было бы иметь сумочку со скрытой камерой и сможет ли Гуччи изготовить такую. Мы с Беном улыбнулись друг другу, когда она ответила на звонок. Несколько секунд слушала, потом кивнула мне.

— Мама приглашает тебя на ужин на следующей неделе. Или на ленч. Она познакомилась с замечательным мужчиной для тебя, так когда ты сможешь прийти?

«Более, — подумала я, — никогда».

— Ну… может, в четверг.

— Я договорюсь. — Шер отошла, устраивая мое свидание. Я вздохнула, но вспомнила об Аяксе и решила, что мое нежелание слишком уж сильное. Хуже того, что было, Шер и ее мама сделать не могут.

— Хочешь посидеть? — предложил Бен, когда голос Шер стих вдали.

— Пожалуй.

Я осознала, что сжимаю букет, и заставила себя расслабиться. Ладони позеленели, стали липкими от сока свежесрезанных стеблей.

Я положила свой букет рядом с уже лежащими цветами; мои, купленные в магазине, казались почти искусственными рядом с большими ароматными соцветьями, которые — я была абсолютно уверена — Бен вырастил сам. Не знаю, сколько мы в тот день просидели перед могилой, перед камнем с моим именем, позволяя ветру гладить наши щеки, а холоду от земли проникать в тело.

— Как отец? — неожиданно спросил Бен. Мне потребовалось несколько мгновений, чтобы понять, о ком он говорит. Я уже перестала думать о Ксавье как о своем отце.

— Хорошо, — промолвила я, про себя добавляя: «Невежественный, высокомерный, презрительный и не подозревающий о судьбе, которую я ему уготовила». — Все хорошо.

Мы снова помолчали.

— Я все вспоминаю, — наконец произнес Бен, — то время, когда Джоанна прогнала того мальчишку из школьного автобуса. Помнишь это?

Я кивнула. Как я могла забыть? Он таскал мою сестру за волосы и заставлял ее плакать. Называл Оливию дразнилкой и грязнулей. Ей тогда было только десять.

— Я так рассердился на Джо за это. Сказал ей, что я должен драться с парнями. Я должен защищать своих подруг. И обещал, что буду защищать вас обеих.

И мальчик, который взял на себя эту обязанность, сейчас стал мужчиной, несущим на своих плечах вину. Я опустила голову и посмотрела на его руку, лежавшую на земле рядом с моей. Я помнила, как эта рука ласкала мое тело, и мне отчаянно захотелось коснуться ее, даже если это раздавит то, что еще живо между нами. Если бы можно было восстановить эту связь. Я хотела дать ему спокойствие, мир и больше принять на себя. Вместо этого я принюхалась. Почувствовала в воздухе запах серы — слабый, но полный жара и злой воли — и оставила руку на месте. И тут заметила амулет, который принес с собой Бен.

— Джоанны, верно? — Я показала на серебряную цепочку, блестевшую в солнечном свете; она висела на могильном камне.

Он кивнул.

— Она… давно не попадалась мне на глаза.

Как он ее раздобыл? Последний раз я видела ее на этом самом кладбище на шее у Аякса, который подвергал пытке сидящего рядом со мной мужчину.

— Ну… какое-то время она была потеряна. О, давай. Мне нужно знать больше.

— И ты нашел ее?

— Ее прислали мне по почте. На прошлой неделе.

На прошлой неделе? Но Аякс не мог это сделать. Я убила его за несколько дней до этого.

— Странно. — Я надеялась, что мои сомнения кажутся беспочвенными. Очень странно.

Бен ничего не ответил, и я решила, что следует несколько укрепить легкомысленную репутацию Оливии.

— Послушай, — сказала я, как будто только что вспомнила. — Ты отыскал парня? Того, на тюремном снимке?

— Это был снимок камерой наблюдения, — со вздохом поправил он. — Нет. Я думаю… он исчез.

Что-то мелькнуло в его глазах. Не тот взгляд, который бросил на меня Аякс в ресторане… и не улыбающийся череп. И не блеск садистской радости, который был на лице Батча в момент смерти Оливии. Но я не могла себя обманывать. Взгляд убийцы, от которого у меня внутри все перевернулось. И как неуместен он на лице Бена Трейны.

И ты сама отчасти виновата в этом.

Да, виновата. И не знаю, как это исправить.

Наконец Бен встал.

— Ну, я уже довольно давно здесь. Пора уходить.

— Хорошо. — Я кивнула, боясь показать, как отчаянно мне хочется, чтобы он остался.

— Нет желания… поесть чего-нибудь или еще что?

Я заставила себя ожесточиться, почувствовав уязвимость в его голосе, и покачала головой.

— Не могу. Я пришла с Шер. — И, чтобы не было недоразумений, добавила: — А потом у меня свидание.

— Конечно. — В его голосе не было горечи.

— Может, как-нибудь в другой раз, — пообещала я, зная, что этого никогда не будет.

— Может быть, — легко согласился он, тоже зная это. Он ушел, и спустя несколько мгновений, когда я была уверена, что он меня не видит, я повернулась и посмотрела ему вслед. Моя вторая смерть изменила его. И хоть его внезапная свирепость и стремление отомстить были мне неприятны, я не собиралась от него отказываться. «Потому что, — думала я, — Боже, как может любить этот мужчина!»

— В любви всегда есть безумие, — процитировала я, глядя, как он остановился и обменялся несколькими словами с Шер. Они жались друг к другу на зимнем ветру. Стояли так, словно худшее время года уже пережили и теперь просто ждут его окончания. Мои смертные. Я буду защищать их обоих до смерти.

Я обратилась к могиле.

Памятник из розового мрамора, по его поверхности пробегают черные жилы. Я бы такой для себя не выбрала, но Оливии он подходит прекрасно.

— Прости, что так долго не приходила. Я была… занята. Прошло три месяца со дня ее смерти. Три месяца, как я приняла ее личность. И у меня действительно впервые появилась возможность перевести дыхание. Интересно, чем бы сейчас занималась, если бы всего этого не произошло, Оливия была бы жива, а я оставалась Джоанной Арчер.

Вероятно, все еще бродила бы в тени. Фотографировала каждого мужчину, покосившегося в мою сторону.

Я вздохнула, не уверенная, что желала бы это вернуть. Конечно, я хотела бы, чтобы Оливия была жива, но жизнь в ее облике заставила меня сделать две вещи: отбросить фотоаппарат, который я всегда использовала как щит, и снять маску той женщины, какой я себя считала. И под этой маской я обнаружила то, что похоже на Оливию. Она — не моя противоположность во всем, что важно. Она не слаба и уязвима, как я когда-то считала. Признав это, я нашла себя в ней. Это по-прежнему я, но еще больше я.

И я сказала Оливии:

— Я похожа на тебя больше, чем могла когда-нибудь подумать.

Какой странный мир, в котором женщина должна потерять себя, чтобы найти. Но последние месяцы научили меня, что я не просто кульминация прошлого опыта; я гораздо больше, чем может свидетельствовать мое физическое тело и сила.

И кто же я теперь?

Казалось, все стремятся ответить на этот вопрос. Но, как я объяснила Грете, ответ зависит от того, кто смотрит. И если бы кто-нибудь взглянул на меня сейчас, то увидел бы красивую женщину, склонившуюся к могиле сестры; ее чувства характеризуются тем, как она нервно сжимала букет, как согнулись ее плечи под натиском ветра. Она выглядит как женщина, которой ничего не снится.

Но.

Если бы наблюдатель глотнул того же ветра, свежего от ее свежести, возможно, он — с помощью шестого чувства — уловил бы и другую эмоцию. Не соответствующую хрупкому телу. Такую же сильную, как первобытная ярость. Которая отвергает все Тени, заменяя их Светом.

— У меня есть сны, — рассказал бы им этот запах. — И это многоцветные сны. Но оттенок их всегда алый.