Аромат теней

21

Когда я пришла к Грете, я уже вполне владела собой. Слезы высохли, на лице появилось сдержанное выражение — я знала, что на лице Оливии такое выражение производит впечатление блаженного неведения, — и я уверенно контролировала свою энергию. Я не хотела столкнуться с кем-то, когда моя защита еще несовершенна. За каждым углом, мне казалось, меня поджидает Чандра; конечно, это она просунула газету мне под дверь; но ее нигде не было. Если с газетой была она, очевидно, для нее все ясно.

Я слышала смех со стороны детского отделения, видела кошку, патрулирующую коридор; за ней бежали два котенка, и я пошла быстрей, чтобы незамеченной добраться до кабинета Греты. Я уже свернула за угол, бросая назад последний взгляд украдкой, когда с кем-то столкнулась.

— Уоррен. — Мы оба шагнули назад, удивленные столкновением, и я нахмурилась, заметив его бледность. — Ты в порядке?

— Конечно. — Говорил он и двигался как-то рывками. — Со мной все хорошо.

Он никогда не был таким потерянным. Он вспотел, глаза покраснели, и вся безумная самоуверенность, которой он всегда отличался, исчезла. Что бы ни произошло за те часы, что мы не виделись, это его потрясло и лишило уверенности.

— Ты плохо выглядишь. — Я принюхалась. И запах у тебя необычный.

— Ну, не все могут выглядеть так хорошо, как ты! — ответил он и худой рукой потер лицо.

— Что с тобой, Уоррен. — Я отступила. — Что случилось? Что сказала Грета?

— Я не обязан обсуждать с тобой сеансы своей терапии. — Должно быть, обида отразилась на моем лице, потому что он негромко выбранился и попытался смягчить свои слова: — Послушай, Грегор там один уже больше двенадцати часов. Я просто… обеспокоен. Я иду к нему…

— Но… почему не может пойти кто-нибудь другой? Ты теперь цель для Теней.

«Из-за меня», — подумала я, и меня охватило чувство вины: я осознала теперь, чего это ему стоило.

— Я самый опытный, — объяснил он, распрямляясь. — Мы не можем потерять Грегора. Он единственный из нас — кроме меня, — кто держится в Зодиаке на своем знаке уже больше двенадцати месяцев.

— А как же Майках? И Хантер?

— Оба талантливы, но они недавние новобранцы. Майках даже не должен был быть звездным знаком. Он обслуживающий персонал, как Грета.

— Значит, не пять агентов убиты за последние несколько месяцев…

— На самом деле десять. Десять лучших, — добавил он усталым голосом.

— Боже! — прошептала я.

— Мы заменяем знаки, и они сразу гибнут. Один — Дева — погиб уже на следующий день. — Он взглянул на меня, и лицо его снова отвердело. Я уже видела такую решимость. Видела в объектив своего фотоаппарата на улицах на лицах людей, которые знали, что все потеряно, но были полны решимости все равно продолжать. — Больше никаких смертей. Я пойду туда, верну Грегора, а потом закрою Зодиак. Подождем, пока отряд не пополнится новыми сильными агентами. Тогда мы сможем бороться с Тенями как единая команда.

— Ты хочешь сказать… город останется незащищенным? Он закрыл глаза; глазные яблоки двигались под веками, как мелкая рыбешка; он как будто уже видел результаты этого своего решения.

— У пас нет выбора.

— Надолго?

— Сколько понадобится для подготовки нового отряда.

Год. Может, больше.

— Год! — воскликнула я, думая о том, что Аякс с его сворой сможет натворить за это время. Думая также о девочках из магазина и из ночной пустыни, на которых напали и оставили умирать. — Элю слишком долго.

— У тебя есть идея получше? — выпалил он, сердито посмотрев на меня.

— Эй, не срывай зло на мне. Я только говорю…

— Лучше помолчи!

— Боже! — Я стиснула кулаки. — Почему вы все так против меня настроены? Что я такого сделала?

— Я не… — Он замолчал: понял, что кричит, и глубоко вдохнул. И на выдохе продолжил: — Я не из-за тебя расстроился, поняла? — солгал он. — Мы с Гретой кое-что обсудили, и это меня вывело из себя. Прости за тон. Мне пора идти…

Его страх достиг меня, обжег слизистые оболочки носа.

— Минутку. Кое-что обсудили? Меня?

— Кое-что, — повторил он, — строго конфиденциальное. И не твое дело, о чем я веду речи с Гретой.

— Мое, если ты выходишь из этой комнаты и обращаешься со мной, как с чужаком. Как с врагом. — Я скрестила руки на груди, видя, что он открыл рот, собираясь возражать. — Этот разговор все еще с тобой, Уоррен. Он пахнет промышленными отходами. Он металлический и холодный, и это ощущение усилилось за время нашей встречи. Почему ты говорил с Гретой обо мне?

— Я не обязан тебе отвечать, — прошептал он. — Я достаточно для тебя сделал.

Я удивленно отступила. Кто эmom человек? Я склонила голову, исследуя окружающий его воздух: обонятельные рецепторы ощупывали все, как ноги многоножки.

— Прекрати! — приказал он, и его окружила невидимая стена, подобная башне. Он прошел мимо меня.

— Да что с тобой такого?

— Ты! — крикнул он, испепеляя меня горячими, полными ярости глазами. — Не поняла? С тобой, а не со мной!

Я смотрела в эти глаза, видела, как они горят, дымятся, потом тускнеют. Теперь в них нет чувства. Они апатичны. Мертвы. «Он от меня закрылся, — подумала я с удивлением и обидой. — Просто выбросил меня».

Я почувствовала, как широко распахиваются мои глаза, дыхание вырывается толчками.

— Ублюдок. Это ты меня втянул, помнишь? Крикнул: «Эврика!» и выпрыгнул перед моей машиной! Ты меня превратил в это, — сказала я, обведя рукой сверху донизу тело Оливии.

— Хочешь вернуть свою жизнь, Джоанна? — спросил он, удивив меня тем, что так открыто назвал меня настоящим именем. Я оглянулась, но снова посмотрела на него, когда он шаг-пул ко мне. — О, прошу прощения, я имею в виду то пустое существование, которое ты называла жизнью. Что ж, отлично. Как только мы найдем способ вывести тебя отсюда, мы тебя освободим. Физически. Умственно. Полностью. Довольна?

Я была бы довольна — несколько дней, может, даже несколько часов назад. Но теперь эта отставка, этот отказ — это даже более узкий выбор, чем он предоставлял мне раньше. Так почему именно сейчас?

Я наклонила голову и сделала шаг к нему.

— Ты меня боишься.

Тревога ударила по мне, как хлыстом, и Уоррен стиснул зубы, Он не хотел, чтобы я это чувствовала, и попытался скрыть свой промах за словами.

— Мы ошиблись. Я ошибся. Нам не следовало приближаться к тебе, не следовало вводить в Зодиак в таком позднем возрасте.

Я не обращала внимания на его слова, только на эмоции, дрожавшие, как горячее масло, под его восковой внешностью.

— Ты мне не доверяешь.

— Не доверяю Тени в тебе!

Я дернулась, не успев сдержаться; сердце пропустило удар. Из середины живота по всему телу начала распространяться волна паники. Он последний в этом подземном аду, от кого я ожидала услышать такие слова. Хотя я и подозревала, что Уоррен что-то утаивает от меня, но думала, что это связано с Теклой или с какими-то еще не понятными мне проблемами отряда. Но не со мной. Я почему-то с самого начала считала само собой разумеющимся, что Уоррен всегда на моей стороне.

— А как же Свет? Как сторона моей матери?

— Твоя мать, — фыркнул он, и горечь, словно яд, начала покрывать окружающие нас стены. — Зоя ушла, Джоанна. Она ушла и не вернется. Возможно, так долго жила на стороне Тени, что это начало ей нравиться. Кто знает? Она может и сейчас быть там, вести легкую жизнь, потому что, понимаешь, это гораздо легче… — Да. я знала. — Черт побери, да, не исключено, что именно она передает Тульпе информацию о наших звездных знаках…

— Нет. — Я покачала головой, — Это не она.

— А откуда тебе известно, что она может сделать и чего нет? Ты ее по-настоящему никогда не знала.

Мои губы задрожали. Он меня поймал.

— Мы забыли о существовании Зои и скоро то же самое сделаем с тобой. И тогда просто вернемся к жизни в разных реальностях.

Сердце мое сжалось, и я знала, что Уоррен почувствовал это. Он способен ощущать эхо моих чувств в своей крови… если хочет,

— Так… вот как? Он оглядел меня сверху донизу, лицо его на мгновение смягчилось, и он мигнул. Но вот лицо его снова застыло, эмоции окаменели, и он превратился в кого-то другого — не бродягу и не предводителя подполья. Он стал никем.

— Мне пора идти,

— Вот так просто, Уоррен? — бросила я ему вслед. — Ты собираешься повернуться ко мне спиной, как будто я не потеряла всю свою жизнь, свою личность, свою сестру? Как будто никто не пытался меня убить? — : Он продолжал уходить, и я заговорила еще громче: — Как будто мои глаза не истекали кровью в глазницах?

Никакого ответа, только глупое шлепанье его походки. Хотя как-то неожиданно она перестала выглядеть глупой. Теперь она стала решительной. Признающей поражение. Финальной.

— А как же наша с тобой особая связь, как она? — Он свернул за угол. Он слышал меня, но молчал. — Не поворачивайся ко мне своей проклятой спиной! — Я ударила кулаком по стене. — Уоррен!

Голос мой глухо отразился в пустом коридоре и перешел на шепот.

— Не… не уходи…

Прижавшись к стене, я попыталась восстановить дыхание.

«Как он мог? Он меня знал, знал, кто я и почему. Разве не он обнимал меня, когда я плакала на полу, глядя по местному каналу на собственные похороны, как на какое-то реалити — шоу? Он знает меня, — подумала я, — меня настоящую. Знает…»

— Даже я сама этого не знаю. — Дрожа, я оттолкнулась hi стены. Не хотела сломаться здесь, в коридоре, где меня любой может увидеть. Где, как вирус, повсюду сохраняется недоверие Уоррена.

Поэтому я бросилась к ближайшему выходу — к двери Греты, и она открылась так быстро, что я сделала два шага, прежде чем поняла, что забыла постучать. Полуослепнув от потрясения и жалости к себе, я едва заметила удивление Греты, то, как она вздрогнула, прежде чем овладела собой. Руки ее исчезли за спиной, она попятилась и прижалась к своему туалетному столику, и за ней в зеркале отразилось мое бледное лицо, мои темные глаза.

Похоже, я здесь на всех произвожу впечатление.

Она прижала руку к груди.

— Оливия!

— Прости. Я просто… Я не…

«Я не Оливия. Я не супергерой. Я не аноним. И я не стану плакать», — подумала я, хотя первые слезы уже выступили.

— Мне просто нужно с кем-нибудь поговорить.

— О боже! Конечно. — Она бросилась ко мне, хотя я заметила, что оно поколебалась, прежде чем обнять меня, потом сдалась и позволила мне уткнуться в ее плечо. — Не знаю, к кому прийти, а мне нужно поговорить, и я видела Уоррена, и он не… Он просто…

— Ш-ш-ш, — сказала она, прижимая мою голову к своей груди. И я расслабилась. Расслабилась, кажется, впервые за десять лет с тех пор, как меня бросила мать. Закрыла глаза и глубоко вдохнула. Я поняла, что теперь знаю ее. Розы и травы, на которых она настаивала чай, напоены ее дыханием и кожей, и отличительный запах отпечатался, как звезда, на моих висках.

Постепенно отчаяние и горе покинули мое тело, уплыли вместе со слезами, и я успокоилась. Всхлипывания сменились блаженной пустотой, я молчала. Грета продолжала покачивать меня, и хотя я знала, что она по-прежнему в ужасе того, что произошло утром, и боится меня, я была так благодарна ей за эту доброту, что остальное перестало меня заботить.

— Спасибо, — сказала я, вытирая лицо рукой. — Еще раз.

— Один из тех дней? — негромко спросила она.

— Одна из тех жизней, — ответила я с горьким смехом.

— Ты слишком переполнена впечатлениями, дорогая. Ты прошла по убежищу, познакомилась с остальными…

Я подняла руку, прерывая ее. Бросила на нее виноватый взгляд, опустила руку и вздохнула.

— Я устала от того, что люди считают меня или избранным освободителем, или воплощением зла. Но больше всего я устала притворяться тем, кем я не являюсь.

— Что это значит?

Это значит, что ты бы не разговаривала со мной, если бы знала, кто я. Ты бы убежала и забилась бы в угол.}вала бы на помощь и спасала свою жизнь. Я встретилась взглядом со своим отражением в зеркале. Разве это не так, Джоанна? Оливия? Кто бы ты ни была.

Грета тоже смотрела в зеркало, но ее отражение, как в кино, отодвинулось, растворилось в фоне, а мое стало четким и сфокусированным. Кожа моя словно истончилась, и сквозь нее четко проступили кости.

— Все те, с кем я в жизни была близка, или погибли из-за меня, или я их оттолкнула. Даже мама ушла в конечном счете из-за меня.

— Неправда. Это не твоя вина!

— И мне нравится насилие, — продолжала я, не обращая на нее внимания, крепко обхватив руками колени. — Я никогда не признавалась себе в этом, но это так. Мне нравится совершать насилие, нравится власть, которая дает мне такую возможность. Я отправляюсь в темные уголки в поисках тех, кто причинил мне боль, чтобы по-своему восстановить справедливость, отомстить. Своими кулаками, Грета. Со всей ненавистью, которая переполняет мое сердце.

Она улыбнулась, отметая серьезность моих слов.

— Ты говоришь, что ты не совершенна.

— Ты не понимаешь. — Я повернулась к пей. — Я не могу это сделать! Я не могу стать такой, как вы ожидаете!

— Но ты дочь Зои Арчер.

— И дочь Тульпы.

Она склонила голову.

— Это тебя беспокоит?

— Это беспокоит всех, — заявила я и рассказала о своем столкновении с Уорреном в коридоре.

Грета тяжело вздохнула.

— Мы только что закончили сеанс. Я загипнотизировала его, и он пережил в сознании свой величайший страх. Ваши судьбы тесно переплелись.

Это заставило меня поднять голову.

— О чем это ты? Какой страх?

Глаза ее стали печальными, и она покачала головой.

— Что ты, женщина, с которой связаны все его надежды, предать его.

Я могла только раскрыть рот. В свете ее слов действия Уоррена приобретают смысл, но сами слова не поддаются объяснению. Я? Предала его?

Грета попыталась успокаивающе улыбнуться, но не сумела:

— Когда твое сознание уязвимо, все чувства обостряются. Он увидел тебя сразу после ухода, услышал, ощутил запах твоего предательства…

— Но я не предала его!

— Он верит, что предала. — Она откинулась на спинку кушетки и подождала. — Подумай о спортсмене, который зримо представляет свою победу в состязании. Сознание не различает то, что создало воображение, и то, что произошло в действительности. Уоррен здесь пережил твое предательство или его возможность. — Она изящным пальцем показала на свою голову. — Не волнуйся. Он скоро вернется к норме. Будет так нормален, насколько вообще может Уоррен.

Она шутила, но я не могла улыбнуться. Однако ее слова заставили меня задуматься.

— Думаешь, такой гипноз мне поможет?

— Что ты хочешь сказать?

Я попыталась говорить спокойно но надежда дрожала в каждом слове.;

— Можешь ли ты извлечь из меня больше Света? Вывести его на передний план? Сделать его сильней, чем… противоположная сторона?

Она взяла очки с маленького столика в изголовье своего двойного кресла и надела их, словно собираясь внимательней осмотреть меня.

— Тебя тревожит равновесие Света и Тени внутри себя?

И она с таким ожиданием взглянула на меня, что я рассказала ей все: о столкновении со строителями и о том, как использовала свою силу, чтобы разрушить их жизни. И чего это им стоило. И что я при этом почувствовала.

— Я не могла тогда предвидеть последствии, и поверь, если бы могла, не сделала бы этого. Но я сделала, Грета. Сделала сознательно.

Я замолчала в ожидании ее реакции — отвращения? омерзения? — но встретила только молчание. Потом медленно нарастающий интерес, с которым Грета, постукивая пальцем по столу, разглядывала меня поверх своих очков.

— И ты хочешь, чтобы я избавила тебя от стремления играть роль Бога? Так, что, чего бы с тобой ни случилось, ты не считала бы, что должна отомстить?

— Не мое дело все расставлять по местам. Теперь я это знаю… Я не хочу быть, как он.

Я действительно этого не хотела. Не хотела, чтобы моим первым порывом было защищаться, набрасываясь на других. Эта привычка сослужила мне хорошую службу после нападения и в те годы, когда я жила под осуждающим взглядом Ксавье, но теперь все иное. Потому что я сама стала иной.

— Я не могу поместить в твою душу то, что там уже есть, Оливия, — сказала Грета, когда я встала и принялась расхаживать по ее кабинету; мои шаги гулко звучали на персидском ковре. — И не могу убрать импульсы Тени. Это часть тебя.

Я остановилась перед нею.

— Но ты можешь научить меня контролировать их? Грета поджала губы и посмотрела на меня гак пристально, что я ожидала немедленного отказа. Но после паузы, показавшейся мне вечностью, она кивнула и знаком велела мне откинуться на спинку кушетки. Я почувствовала, как расслабляются мышцы живота, у меня вырвался вздох; благодарность за доброту, с которой я почти не встречалась, заставила меня прослезиться.

Укрыв меня одеялом, Грета склонилась ко мне, как благожелательный ангел, и последнее, что я видела, были ее серьезные серые глаза, затуманившиеся намерением. Она провела прохладной ладонью мне по лицу и начала считать. Числа вспыхивали у меня под веками, неустойчивые, призрачные, и я начала по спирали спускаться в глубины своего сознания.

Меня никогда не гипнотизировали, и поэтому я не знала, поддаюсь ли я внушению, но слушала мягкие указания музыкального голоса Греты, позволяя ее словам глубоко проникать в меня. Руки мои отяжелели, сердцебиение замедлилось, как у насекомого, застрявшего в древесной смоле. Голова, напротив, стала легкой, мысли плыли в ней, как перья, такие случайные и беззаботные, словно принадлежали кому-то другому.

Забыто столкновение с Уорреном, забыты жестокие замечания Чандры и вопросы Хантера. Как будто бумаги, загромождавшие стол, смели с него как ненужные и незначительные, и появилась возможность заняться серьезной работой.

Слова Греты превратились в пальцы, раздвигающие тени в моем сознании, проникающие в мягкие, глубокие места, о существовании которых я сама не знала. Или по крайней мере не признавалась себе в их существовании. Несколько слов плавали по поверхности глубокой трясины моих мыслей: изнасилована, месть, Тульпа; аллигаторы поднимали головы над мутной жижей, прежде чем снова погрузиться в мое подсознание; и как ни старалась Грета, больше они не возникали.

Больше ей повезло с отстранением легких завес моей светлой стороны; теперь, из-под своих век, я могла прямо смотреть на сияние воображаемого солнца. Золотой свет обжег края ткани мозга, и неон города, в котором я родилась, заставил мою кровь гудеть, превращая алую жидкость в живое пульсирующее сияние.

Пока Грета продолжала прощупывать, я жила в центре сверкающей матки, в тепле и чистоте, в безопасности и под охраной. Мир расцветал в моем сердце, и я окунулась в состояние расслабленной релаксации. Тайны, живущие в моем сердце, начали отзываться на ее голос. Они шептали ей также, как давно шептали мне. Грета шептала в ответ.

— Я буду задавать тебе вопросы, а ты отвечай первое, что придет в голову, хорошо? — И когда я сонно согласилась, она продолжила: — Начнем с легкого. Ты знаешь, как тебя зовут?

— Все называют меня Оливией.

Наступила такая долгая пауза, и нарождающееся тепло начало убывать.

— Это не твое настоящее имя?

— Нет.

— Как же тебя зовут?

— Тайна. Не могу сказать. — Все мое тело содрогнулось от вздоха. — Я сама не знаю.

— И… кто такая Оливия?

— Мертва. Она мертва. Это имя мертвой девушки. — И дальше шепотом, нечеловеческим из-за глубокого горя: — Прости меня, Оливия.

— Хорошо. Оставайся со мной, слушай мой голос. — Она продолжала говорить, пока мое дыхание не стало Снова нормальным. — Как ты хочешь, чтобы тебя называли? — наконец спросила она. — Как мне тебя называть?

— Чтобы выжить, я должна быть Оливией. Никто не должен знать истины.

— Уоррен знает?

— Конечно. Он меня сделал. И Майках. Постукивание ногтями по дереву.

— Хорошо, Оливия. У тебя есть долг, ты знаешь, что должна делать?

— Вернуть равновесие Зодиаку.

— Вернуть? Или… — Она не закончила вопрос.

— Не вернуть. Уничтожить равновесие. Выследить их. Уничтожить врага, истребить их всех, использовать для этого мои способности, но я не представляю, как это сделать.

Она не обратила внимания на вопрос, заключенный в последних словах.

— А кто враг?

— Аякс. Человек по имени Хоакин. Тульпа. И другие. Я чувствую их запах, но не знаю их. И…

— И что?

— Враг и во мне самой.

— Нет, Оливия, это не так.

— Да, Грета. Так. — Голос мой стал глубже, как инструмент, на котором играет кто-то другой. Я пошевельнулась, покачала головой из стороны в сторону. — Я должна уничтожить Тень внутри и снаружи.

— Ш-ш-ш. Давай отступим отсюда. Слушай мой голос и следуй за словами. Ты со мной? — Она замолчала, и я сонно кивнула. — Хороню. Теперь думай. Какой опыт больше всего может помочь тебе в уничтожении Тени? Что позволит тебе совершить месть, о которой ты говорила? Что поможет восстановить агентов Света в Зодиаке?

— Крав мага, — без колебаний ответила я. — Мастерство, которым я овладела, когда Хоакин в первый раз уничтожил меня.

Снова долгая пауза, прежде чем она продолжила:

— А каково это было?

Я вздрогнула: на меня обрушились воспоминания.

— Холодно. Страшно холодно, когда скорпионы ползали по мне, но не жалили. Они знали, что я мертва. И разбежались, выпачканные моей кровью. — Я снова вздрогнула, потом затихла. — Но она нашла меня и согрела. Дала мне свою силу и свои способности. Чтобы я выжила. И отомстила.

— Кто, Оливия?

— Моя мать: — Я улыбнулась. И вспомнила. Однажды, когда придет время, ты поймешь, что я не уходила. — Теперь я вижу. Понимаю.

— Сосредоточься, Оливия. Слушай мой голос, — приказала Грета. — Какие способности она дала тебе? Что позволит тебе сразиться с Тенью?

Я не ответила. Передо мной всплыло лицо матери, ее волосы, как золотая завеса, упали ей натеки, в глазах кипели горячие слезы.

— Оливия? — спросила Грета.

Рот моей матери дрогнул и произнес три слова, которые, как птицы, пролетели надо лбом. Я тебя люблю.

— Оливия! — повторила Грета, на этот раз в панике.

— Любовь, — сказала я просто, осознав, что это было со мной все время. — Она отдала мне свою полную и безусловную любовь.

И дамба рухнула. Воспоминания, которые я так долго успешно блокировала, заполнили мое сознание, оглушили, и их поток унес меня назад во времени. Снова в больницу — к приборам, трубкам, болеутоляющему, к швам. Назад к синякам и опухолям, к оборванным ногтям и жжению в горле. Назад к началу моего второго жизненного цикла. «Назад, — подумала я, — туда, где мне было шестнадцать лет».

Я повернула голову, и она оказалась рядом. Не только волосы и горящие глаза, но вся моя мать: тело и сущность, кожа и аура. Я смотрела, упиваясь ее чертами: вызывающими веснушками на носу пуговкой, тонкими костями под кожей лица, шрамом, о котором я всегда хотела ее расспросить. Она провела блестящими пальцами по моему лицу и погладила мне волосы.

— Спи, — велела она, и где-то в глубине души я знала, что рот мой шевельнулся, она использовала для приказа мое горло, мою память. Повинуясь, я еще глубже погрузилась в себя.

— Оливия? — Голос Греты казался далеким и настороженным, он больше не был властным и уверенным. И она справедливо встревожилась. Голос моей матери взял верх.

… — Я покажу тебе, кто я, кто ты, — сказала я голосом своей матери, каким она когда-то говорила со мной, — и какой ты будешь когда-нибудь.

Qua склонилась надо мной, ее волосы коснулись моих безжизненных щек, голубые глаза впились в мои.

— Потому что ты переживешь это. Так было предсказано. Ты станешь первым знаком Зодиака. Ты возродишься как наша Кайрос.

Она прижалась губами к моим разбитым губам и оживила мою душу. Я ощутила запах пустынной мяты — цветы поблекли, но стебли еще прочные и влажные, как от летнего муссона. В горло мне пролился сок кактуса, который сохраняет жизнь хищникам пустыни; этот сок проник мне в желудок. Какой-то уютный аромат, похожий на корицу, но более сильный, подействовал на меня изнутри, так что все мои мышцы одновременно расслабились.

Присутствовал также экзотический и опьяняющий запах матки, в которой я когда-то жила. Он напоминал ночные цветы и ветер при яркой луне. Я сразу узнала его и глубоко вдохнула. Она дала еще больше. Как все великие матери, она отдала мне все. «Видишь? Ты можешь чувствовать Свет в другом человеке. Теперь запаси эту силу глубоко в себе. Потому mi о он придет к тебе снова».

— Оливия!

Голос заставил мою мать оглянуться. Она нахмурилась, раздраженная этим невидимым вмешательством, потом встала и направилась к двери. Оглянулась только раз, опираясь рукой на дверную раму, — маленькая, но могучая, смотрящая на меня с яростной любовью и огромной решительностью. «Следи за Оливией. Она покажет тебе, как выжить».

И она исчезла. Снова.

— Открой мне твою подлинную личность, — потребовала Грета, входя в больничную палату через портал, который она открыла в моем сознании. Ее очертания были пронизаны силой, под кожей как будто вспыхивали искры. Я только взглянула на нее, и, как кости, покатились слова. Богиня, сука, шлюха, мать, дочь, сестра, подруга…

Я могла быть любой из них, но я выбирала себе название, как покупатель выбирает фрукты на лотке продавца. Враг, подумала я, надкусывая. Вкусив. Охотница, подумала я, добавляя к предыдущему. Когда-то добыча, теперь хищник. Я отложила это, слово, сохранила на будущее.

— Скажи мне, кто ты!

— Разве ты не видишь сама? — Я повернула голову, чтобы посмотреть на Грету, которая по-прежнему неуверенно стояла у входа в мою палату, и: улыбнулась. По тому, как она ахнула, я. поняла, что не могла, не должна была задавать вопросы, но неожиданно; у меня оказались все ответы. Услышав шаги в коридоре, я наклонилась, глядя мимо Греты. «Видишь, как моя аура предшествует мне? Видишь, какая колючая текстура у моей души? Сосуд полон ярости, не правда ли? Моя душа купается в алом».

Теперь, в полной панике, Грета прижалась спиной к стене. Голос ее дрожал. Руки метались, делая что-то за ее спиной. «Назови мне твое имя».

Ответ отяжелил мне рот, от него онемел кончик языка. Я почувствовала его тяжесть, и глаза мои открылись одновременно со ртом. «Я Стрелец!»

И как стрела, выпущенная из лука, который слишком долго держали натянутым, женщина, которой я должна была быть, как яркая комета, пролетела последние десять лет и погрузилась в меня со всеми знаниями, с которыми я родилась — и с которыми была погребена. Знаниями о Стрельце, о Зодиаке… о моем месте в нем.

Рядом с моими глазами прорезалась вторая пара глаз, эти глаза удивленно замигали, и рот мой расцвел в улыбке. Вторая пара ушей, с перепонками, уходящими в глубину души, раскрылась, когда с нее наконец сняли давление. Новые вкусовые пупырышки образовались на языке, и каждая пора кожи ожила, давая мне возможность ощущать любые частицы в воздухе, — чего я раньше делать не могла. Ко мне вернулось шестое чувство. На это потребовалось десять лет, но наконец я полностью исцелилась.

И встала.

Грохот, звон разбитого стекла, Грета пятилась к дальней степе своей комнаты, у ее ног лежали осколки. Переход от воображаемой больничной палаты к комнате Греты был внезапным, но я вес еще была собой из сна, подлинной, настоящей, хищником, окруженным алой аурой. Глядя ей в глаза, я улыбнулась. Она была испугана, и мне было ее жаль, но мне нужно было зеркало. Я хотела увидеть себя сама.

— Как ты это сделала? — спросила Грета. Я отвела влажную прядь волос от щеки. Женщина уже почти овладела собой, и на ее лице отражалась только легкая тревога, но говорила она настойчиво и резко. — Я ввела тебя в гипноз. Ты не могла выйти из него без моей помощи.

— Я очень долго пребывала под гипнозом. Грета. — Я потянулась, словно просыпаясь после долгого сна, и принялась разглядывать свое отражение в зеркале туалетного столика. Цвет прежний, не алое пламя из моего сна, а приглушенный язычок, как у лампы с прикрученным фитилем. Язычок теплый и устойчивый, и теперь я знала, что он никогда не погаснет. — Мне давно пора было проснуться.

И я чувствовала себя освеженной. Мои поры пили воздух, и комната казалась яркой. Но у Греты был тускло-зеленый цвет. «Это ее страх», — догадалась я и снова ее пожалела. Я глубоко вдохнула и нахмурилась.

— Что это за запах?

— Я… я не могла тебя дозваться. Приготовила шприц, чтобы вывести тебя из транса химическим путем. — Она макнула рукой в сторону осколков на полу. Рот ее дернулся. — Оказывается, в этом не было необходимости.

Я сморщила нос.

— Я чувствую в нем энзимы. Ощущаю твои духи, даже не вдыхая. Интересно, правда? Я как будто дышу через поры. — Я повернулась, разглядывая свою ауру в зеркале, и заметила страх в глазах Греты. Улыбаясь, я подошла к ней и обхватила ее лицо ладонями. — Не бойся, Грета. Я больше не боюсь.

И я вышла из комнаты. Грета ахнула, ощутив уверенность, знания и силу, которые окутали меня как плащом.